Текст книги "Я – начальник, ты – дурак (сборник)"

Автор книги: Сергей Трищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Сумка

Плачет маленький мальчик. Мать его утешает – обычная уличная сценка.

Прохожий:

– Не плачь, а то в сумку заберу! – и показывает большую сумку.

Через 20 лет.

«И зачем только я сказал, что заберу в сумку?» – думает Иван Иванович, надрываясь.

А из сумки несутся негодующие вопли:

– Сказал «заберу», теперь корми! И пива побольше!

Если бы было так…

Их очень много на свете – исторических мест, в которых гибли невинные люди. Жанна д'Арк, Джордано Бруно, жители Лидице, Хатыни… Сейчас во многих местах стоят мемориалы, и люди несут цветы – к Вечному огню, к монументам и памятникам.

Невеста, раскрасневшаяся от волнения, опираясь на руку счастливого жениха, низко склонилась и положила букет к основанию монумента. Она вдруг на миг позабыла об ожидающих гостях, о прошедшей церемонии, о духоте загса, о предстоящей духоте ресторана, бесчисленных криках «горько» и постоянных вставаниях, из-за которых свадьба начинает напоминать уроки физкультуры с бесконечными приседаниями…

Она подумала о тех, в чью честь соорудили данный монумент. Соорудили наспех, аляповато, бестолково – художнику либо не хватило таланта, либо он торопился отработать деньги, чтобы взяться за очередной подряд.

Но сооружен был монумент в память о действительных событиях – она помнила, как ещё живой дед приводил её, маленькую, сюда. Он ругал художника, исказившего лица, и рассказывал обо всех, изображённых на барельефе. Он знал всех, но в тот день ушёл рано утром в лес, по грибы, и потому остался жив.

Она вспомнила рассказ деда, сердце её сжалось… и маленькая слезинка выкатилась из уголка глаза.

– Ты чего? – спросил жених, но, видимо, понял и почувствовал то же самое, потому что лицо его на миг посуровело, а губы чуть дрогнули, когда сердце ощутило укол боли. Но он был мужчиной и потому мог сдержать внешнее проявление чувств.

…

Он стоял. Вокруг метались языки пламени, но он не чувствовал боли, хотя понимал, что умирает. Нельзя остаться в живых, находясь в пылающем огне.

Но вдруг на миг ему показалось, что вокруг нет испепеляющего жара, что он стоит посреди бескрайнего поля цветов, а с неба льётся дождь. Тёплый дождь, почему-то… солёный.

Он поднял голову вверх и почувствовал, что на него смотрят сотни, тысячи, миллионы глаз. И откуда-то пришло понимание того, что они – глаза тех людей, что будут жить после него. И что он умирает для того, чтобы жили они. А значит, его смерть не напрасна.

«На миру, как говорится, и смерть красна», – усмехнулся он. Жаль, что приходится умирать, но с этим пока ничего не поделаешь. Зато нет боли – живущие после него взяли его боль на себя. А он отдал им свою жизнь. И, удовлётворенный, он закрыл глаза. Навсегда.

Бег

Они бежали. Бежали, а сзади доносился неумолчный топот преследователей. Те будто сговорились, и, не отставая, следовали по пятам. Казалось, ещё немного, и начнут буквально наступать на пятки. Словно поставили целью отдавить ахилл. Но ведь это не так. Кроме того, отдавить ахилл – это очень больно. И можно упасть. Такое уже бывало… но очень-очень давно, в детстве.

Но тогда всё было понарошку, не взаправду. Тогда всё было игрой, хотя казалось, что серьёзней любого занятия не бывает. А сейчас…

А сейчас, по крайней мере, любое серьёзное занятие можно представить игрой. И тогда, может быть, хоть на миг станет легче.

Игра… Игра – она игра и есть. Выдерживай правила – и ты в игре. Чем же она в таком случае отличается от жизни? Тем, что жизнь сама создаёт правила. А затем… А затем перестаёт их придерживаться. До чего же она подлая, эта жизнь! Но другой нет. По крайней мере, до тех пор, пока сам не захочешь её сменить. Но где гарантия, что та, другая жизнь, окажется менее подлой? И всё же надо попробовать. Надо захотеть. Очень-очень. Ведь желание – это начало всего. Начало и основа.

Топот позади начал понемногу отставать. Возможно, потому, что дорога пошла на подъём, а это не всякому нравится. Конечно, скатываться вниз легче, особенно если дорожка скользкая. А вверх не то, что бежать – идти тяжело. Вот преследователи и отстали. Неужели потому, что они привыкли бежать по скользкой дорожке? Но это каламбур, шутка.

А может, преследователи не догадались представить происходящее игрой, вернуться, хотя бы ненадолго, в детство? А за счёт этого можно приобрести второе дыхание, добавить немного сил. Ну и хорошо, что не догадались. Спокойнее бежать будет. Немножко спокойнее.

Характер дороги менялся. Она стала мягче. Да и какой она могла стать здесь, посреди леса, в окружении вековых деревьев, среди умиротворения и покоя? Здесь дорога и не может быть другой. Здесь – совсем не то, что в каменных джунглях городов, где черствеет всё – и душа, и дорога. И душа дороги… А дорога души? Бытие определяет сознание…

Да, дорога стала мягче. Исчезли острые зубы камней, хруст гравия, треск сухих веток… Нет, ветки ни при чём, они не принадлежат дороге, они попали на неё совершенно случайно. Но и дорога не виновата: она вовсе не собиралась устилать себя сухими ветками, предательски трещащими при каждом шаге. Как будто и без этого преследователи не поймут, куда бежать…

Но дорога не может не зависеть от окружающего, она всегда вбирает в себя всё, что находится рядом, одновременно влияя на него собой, своим присутствием.

Каждая дорога – уникальна. Дороги могут быть похожи, но всё равно всякий раз – это другая дорога. Времена меняются, и дорога меняется вместе с ними. И в дорогу, как в реку, нельзя войти дважды. А если получится? Ну, тогда изменился ты. И непонятно, в какую сторону.

Характер дорог… Есть дороги жёсткие, а есть мягкие – и это не зависит от устилающего дорогу покрытия. По иной гладкой дороге ой как непросто идти! А есть и такие дороги, по которым идти вовсе не хочется. Есть такие, которые сами манят. А есть…

Но Их никто и никогда не спрашивал: хотят ли Они идти по той или иной дороге? Приказ – и Они срывались с места и уносились вдаль. В даль, которая при любом приближении никогда не становилась близкой. Дорога отталкивала Их, а Они отталкивали дорогу. Но – как ни парадоксально признаваться – без дороги Они не могли существовать. Без любой. Даже без той, которой не было. Кажется, подобную ситуацию принято называть бездорожьем. Хотя обычно бездорожьем называют плохие дороги – те, которые лишь намечены посреди окружающей действительности, являются направлениями, а никак не дорогами.

На самом деле дорога есть всегда. Даже когда её нет. Потому что ровная строчка бордюрного камня, гладкая полоска шоссе, или извивы и петли лесной тропинки – всё это условности, всё это лишь проявления настоящей Дороги, которая проходит там, где необходимо, и не всегда оформляет себя чисто внешне. Ей это не нужно.

Что ж, Им не привыкать идти и по бездорожью: от Них никогда и ничего не зависело. Не Они выбирали дорогу. И не дорога выбирала Их. Но и Им, и дороге приходилось подстраиваться друг под друга. А иначе нельзя.

Вот и сейчас, ощутив мягкость лесной подстилки, Они произвели действия, которые можно классифицировать как облегчённый вздох. Но условный, конечно.

Может быть, на лесных дорогах скорость и падала, пусть ненамного. Но она падала для всех, в том числе и для преследователей. Но Им бежать, отталкиваясь от матушки-земли, а не от искусственно вываренного жёсткого покрытия, не в пример приятнее. Да и полезнее – как-то проскочила информация, что красные кровяные тельца не очень любят столкновений пятки с жёстким покрытием. Они от этого разрушаются. И, как бы благоприятно ни сказывалось это на общем обновлении состава крови и её омоложении (недаром в средние века для излечения от многих болезней применяли кровопускание), собственные кровяные тельца следовало поберечь. Иначе их число неминуемо упадёт, чем не преминут воспользоваться лейкоциты – они ведь того и ждут, чтобы в крови появилось какое-то несоответствие норме – и мгновенно размножатся, набрасываясь на раздробленные куски красных кровяных телец собственного организма, питаясь ими. Так уж они запрограммированы, и с этим ничего не поделаешь. А это означает лейкоцитоз. Может быть, в самой слабой стадии, но тем не менее. Война красных и белых…

А это никак не связано с гражданской войной в России в начале двадцатого века? Или связано? Что мы знаем о глобальных связях в мире? Что стоит впереди чего? Может быть, в чьём-то гигантском организме произошло нарушение баланса – и белые поднялись против красных, а красные поднялись против белых. Но, кто бы ни победил, для организма это означало одно: разрушение. Что, собственно, и произошло с Россией. И пусть она потом выздоровела – но не стала такой, какой была раньше. Она изменилась.

Но нет, не может быть! Это организм, а не общество! И белые – не люди, а всего-навсего белые кровяные тельца, точно такие же, как красные, они точно так же входят в состав крови абсолютно необходимым компонентом! Кровь не может считаться кровью ни без красных, ни без белых! Иначе…

Топот преследователей отстал настолько, что стал почти неразличим: его заглушало даже слабое шелестение листьев. Видно, догоняющие не очень жаловали подобные маршруты, сторонились их. А потому отвыкли и деквалифицировались. Их пугала прохладная сень вековых деревьев, страшились они придорожных кустов, неясных теней, мелькавших в глубине леса…

Вот и хорошо! Дорога – это не просто покрытие, но и окружение. А может, преследователи просто не могли бежать по голой земле? Неужели стеснялись? Или жалели её?

Или они настолько оторвались от природы, что природа отталкивала их, тормозя, а не ускоряя. Что ж, всё это можно было только приветствовать. Значит, Они успеют и придут первыми.

Но одна мысль омрачала Их свободный бег. Она пробивалась сквозь всё – сквозь накапливающуюся со временем усталость (а куда без неё!), сквозь предвкушение близкой победы, сквозь торжество над конкурентами.

Между собой Они никогда не делали никаких отличий, никогда не споря, кто из Них главнее или важнее. Они просто-напросто не могли представить своё существование друг без друга. Если даже предположить страшное – вдруг кого-то из Них когда-нибудь не станет (а такое порой случалось у других) – то тогда прекратится всё: и бег, и неспешные прогулки, и задушевные беседы на отдыхе, когда нет ни бега, ни прогулок.

Может быть потом, когда будет устранена чудовищная несправедливость по отношению к Ним, Они и начнут спорить между собой: кто же был первым? Начнут соревноваться друг с другом, мешать друг другу… хотя это кажется невероятным. Но мало ли примеров, когда закадычные друзья, и даже близкие родственники, становятся злейшими врагами, едва на горизонте замаячит призрак Большой Награды?

Мысль о колоссальной несправедливости мучила Их во время бега постоянно. О несправедливости, неизбежно завершающей любое Их устремление. Эта мысль порой не давала Им возможности бежать свободно, с полной самоотдачей. И хотя зависть – чувство нехорошее, иногда Они ничего не могли с ней поделать, не могли удержать её. И пусть впоследствии Они получали свою долю награды, мысль о том, что основную часть работы выполнили всё-таки Они, а главную награду почему-то постоянно получают другие, не давала Им покоя…

Они бежали, и с горечью думали о том, что вот опять сегодня, как много-много раз до этого, кто-нибудь из Них – неважно, кто, Правая или Левая – первой пересечёт финишную черту.

А лавровый венок победителя снова наденут на Голову, на эту гордячку, которая во время такого важного и ответственного соревнования, как марафон, крутится в разные стороны, а сама при случае не может осуществить даже такой простой вещи, как пнуть кого-нибудь под зад…

Дымная смерть

С утра у киоска «Дымная смерть» толпился народ. Все думали, что это какой-то прикол: 1 апреля же. И грозное объявление «Минздрав вас предупреждал? Ну, и не обижайтесь!» воспринималось такой же шуткой.

Все веселились и подначивали друг друга, разглядывая чёрную с золотым пачку, на которой череп со скрещёнными костями вызывающе дымил сигаретой.

Лишь маленькая старушка просеменила мимо, перекрестившись и сплюнув в сторону со словами: «Бесовское зелье!» Но слова были произнесены шепотом, и их мало кто расслышал. А кто и расслышал – не придал значения: такие бабушки были всегда и всюду, ещё со времен Колумба, говорили одно и то же, и… да что на них обращать внимание? Настоящий курильщик знает, что чем круче реклама, тем забористей товар. Как кто-то сказал: «Смерть мухам – да здравствует чахотка!»

Примерно то же самое происходило и здесь, а, учитывая невысокую стоимость продаваемого продукта, брали охотно. Вступал в действие закон соответствия «цена-качество», часто цитируемый, но мало кем осознаваемый.

Некоторые закуривали прямо у киоска, другие брали впрок.

– Ну, как? – спрашивали ещё не решившиеся у отчаянных.

– Шикарно! – после первой же затяжки отзывались закурившие.

На такую рекламу реагировали однозначно: покупали и закуривали. Перспектива, обозначенная Минздравом, казалась весьма далёкой и едва различимой сквозь окутывающие её облака дыма.

Поскольку немедленных смертей не последовало, ажиотаж и толчея у киоска постепенно спадали.

– Реклама – она реклама и есть, – рассуждал старичок, должно быть, впервые пожертвовавший самокруткой ради фабричной сигареты. Он почти не пострадал, вовремя выбросив окурок, поскольку держал его недоверчиво, на отлёте, и подолгу не затягивался.

Неладное началось, когда у многих сигареты оказались докуренными до половины, а у затягивающихся особенно глубоко – дошли до фильтра.

Многие из ударно закончивших дружно выплюнули фильтр и потянулись за пачкой.

«Что это со мной? – удивлённо подумали некоторые. – Никогда не курил одну за другой. Не добавляют ли в табак какой-нибудь супернаркотик, вроде как в «Вискас» у кошек?»

Но это было ещё не самое страшное.

Одновременно несколько курильщиков вдруг замолчали и попытались извлечь внезапно распухшие сигареты изо рта. Их диаметр увеличился в десятки раз! Одному замешкавшемуся сигарета разорвала челюсти. И он ещё легко отделался! Потому что оставшиеся сигареты буквально задушили владельцев, заполнив носоглотку. И те лежали с лицом цвета табачного дыма, скорчившись в агонии, словно изжёванные окурки.

Другие сигареты стали расти вглубь. Они молниеносно проделали долгий путь изо рта через желудок и кишечник, и вышли из… ну, вы понимаете. Но мало того: они продолжали расти и дальше, совершая полный оборот вокруг тела и соединяясь со своим противоположным концом, где и завязывались узлом.

Надо ли говорить, что хрупкие сигаретные свойства они потеряли, превратившись в прочнейшие удушающие жгуты, которые стягивались всё туже и туже, пока совершенно не разрезали человека пополам, оставляя его лежать наподобие вскрытой раковины перловицы.

Все оставшиеся сигареты приклеились к губам. Но судьба их оказалась различной.

Мало кто попытался оторвать их: к тому времени сигаретный дым полностью парализовал волю курильщика, превратив его в безмолвного созерцателя собственной смерти.

Наиболее эффектно смотрелись взрывающиеся люди: догорев до губ, сигарета превращалась в запал полностью модифицированного человеческого тела, которое успело стать чем-то вроде пороховой бочки. Искра – и человек взрывался в окружающее десятками, сотнями пачек сигарет, разлетающихся в разные стороны.

Иные взрывались не сигаретами: маленькие дымные комочки разлетались от места взрыва – всё, что осталось от человека. Но не повезло и некурящим: попадая в людей, комочки инициировали ту же цепную реакцию.

Кто мог, бросались врассыпную. Но зараза успела распространиться повсюду, и бегство не спасало. Убежать удалось только тем некурящим, что бегали быстро.

А дымная смерть принимала всё новые и новые формы.

Некоторые сигаретные запалы просто взрывались, оставляя вместо головы кровавое месиво.

Другие… дотлевали до губ, а затем начинали тлеть сами губы, и по истечении определенного времени на месте человека оставалась серая фигура из пепла, легко разрушаемая порывом любого случайного ветерка, который вытягивал пепел в длинные следы на асфальте.

У отдельных, особо выдающихся личностей, выгорала сердцевина, оставляя тонкую оболочку, которую, грохоча и разламывая, те же случайные сквозняки гоняли по улицам.

У курильщиков солидных размеров голова вспыхивала стеариновой свечой, и они сгорали полностью, светя колеблющимся пламенем, и лишь ботинки оставались стоять в луже застывшего стеарина.

Ещё некоторое время то тут, то там на городских улицах можно было видеть догорающие остатки бывших курильщиков: дымок поднимался из валяющегося на тротуаре рукавного локтя, из засмоленной головы, поодаль от которой отвратительно воняющим мундштуком тлела пятка.

Кое-кому, казалось, повезло больше всех: они сохранились практически полностью, но настолько прокоптились дымом, что мало того, что превратились в негров, так их ещё разорвали и съели обезумевшие любители пива, находящиеся в изрядном подпитии.

Несколько минут – и город опустел. Лишь кое-где валялись почти нетронутые трупы, в которых каждая частичка дыма проросла маленькой сигареткой, и теперь они лежали, ощетинившиеся нетронутыми мундштучными фильтрами.

Но никто и никогда не слышал безмолвного крика раздираемых дымом лёгких…

Информационная война

– Послушайте хоть что-нибудь! – представитель Государственной Информационной Службы потрясал официальным бюллетенем. – Здесь новости со всего света! Вот: в Ираке прогремел…

– Заткнись! – оборвал его один из пацанов. – Не грузи. На … нам те места, где мы никогда не побываем?

– Пожалуйста! – обрадовался представитель Государственной Информационной Службы. – Вот о нашей стране: в Государственной Думе…

– Да пошли они…! – перебил второй пацан. – Болтают, болтают, а всё без толку.

– Послушайте хотя бы о реформе системы образования! – взмолился представитель Государственной Информационной Службы. – Вы ведь скоро школу закончите!

– Один хрен – обманут, – махнул рукой третий.

Девочки скорбно молчали. Веры работникам ГИС не было.

После нескольких безуспешных попыток впарить официальную информацию представитель Государственной Информационной Службы сдался. Но не ушёл, а присел рядом с группой подростков и стал прислушиваться к разговору, надеясь при случае влезть с замечанием. Работникам платили за количество впаренной информации. Официальная доктрина обязана была себя защищать.

Ребята обменивались новостями:

– Антон вчера надрался до чертиков, кроссовку потерял…

– Петьке вчера по морде на дискотеке надавали…

– Пашка с Веркой решили, наконец, пожениться …

– А они давно встречались? – заинтересованно спросил представитель Государственной Информационной Службы.

Комарик

Комарик летал по комнате, словно штурмовик Су-27. Он то опускался до самого пола, то взмывал под потолок, то пытался пробиться на различных высотных горизонтах. Но всё было тщетно: проникнуть сквозь многоярусную защиту он не мог.

Комарик заходил то справа, то слева, делал всевозможные петли и фигуры высшего пилотажа, но оборона оказалась глубоко эшелонированной и хорошо продуманной: во все розетки были воткнуты фумигаторы с непросроченными пластинами, источавшими волны ядовитого запаха, под кроватью тлела тёмно-зелёная спираль, у изголовья и в ногах спящего неслышно верещали ультразвуковые излучатели.

Сам спящий был одет в толстую непрокусываемую шерстяную пижаму, густо смазанную антикомариным кремом. Оставшиеся незакрытыми участки тела поблескивали острыми капельками репеллента.

В довершение всего кровать укрывал двойной противокомариный полог.

Напрасно комарик, ревя форсажем на поворотах, облетал комнату в безнадёжных попытках обнаружить неприкрытый проход: такового не было и не могло быть.

Проведя глубокую разведку и убедившись в невозможности приблизиться, комарик пустил ракеты…

Притча об исполнении желаний

Одному человеку необычайно повезло. Уж не знаю, что он сделал – то ли золотую рыбку поймал, то ли щуку волшебную, то ли бутылку с джинном, то ли самого Бога за бороду. Но, скорее, золотая рыбка с джинном тут ни при чём: они по три желания исполняют. Или же первые два желания проверочными были, потому не запомнились и до нас не дошли. А может, рыбка дохленькая попалась – в связи с загрязнением окружающей среды – и больше одного желания потянуть не смогла. Но не дураком он был, ему и одного желания хватило, чтобы обеспечить себя на всю жизнь. А может, и дурак. Это уж кто как посмотрит.

Желание он загадал самое простецкое:

– Хочу, – говорит, – чтобы всё, что мне захочется, тутожды бы и исполнялось.

Видать, думал долго, прежде чем высказать. Исстрадался, бедолага, думаючи. Раньше ведь как было? Захочет чего-то, а ему: плати! Или: нельзя, не положено, стыдно! Приходится себя ограничивать, а он не привык. Хотелось, чтобы всего сразу, и много. Словом, замучили разного рода запреты – то материальные, а то моральные.

А как высказал он заветное желание, да осуществилось оно – баста! Никто ему ни в чём запрета не делает, ни в словах, ни в поступках не перечит. Захочется есть – ест, захочется пить – пьёт. Да не абы что, а всё напитки высшей пробы – вина коллекционные, шампанское столетней выдержки, пиво нефильтрованное… Иногда, правда, рассол капустный.

Женщину, опять же, если какую захочет – тоже никогда отказа не получает. Не жизнь, а малина.

Одно нехорошо. Нет, не в том дело, что толстеть он начал, или грамоту забыл – нет, порой ему и книжку хорошую почитать хотелось, и оперу послушать, и балет посмотреть. А спортом он вообще целыми днями занимался – чтобы форму поддержать.

Плохо то, что ссаться он начал бесконтрольно. И ничего нельзя было с этим поделать: ведь всё, что организм хотел, сразу и исполнялось…