Текст книги "Дети Ванюшина"

Автор книги: Сергей Найденов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Найденов Сергей Александрович Дети Ванюшина

Год: 1901

Драма в четырех действиях

С. Найденов

Дети Ванюшина

Драма в четырех действиях

Драматургия “Знания”. Сборник пьес

Серия “Библиотека драматурга”

М., “Искусство, 1964

OCR Бычков М. Н.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Александр Егорович Ванюшин – купец, член городской управы.

Арина Ивановна – жена его.

Константин |

Алексей |

Клавдия |

Людмила } их дети.

Аня |

Катя |

Елена – племянница Ванюшина.

Павел Сергеевич Щеткин – муж Клавдии, чиновник.

Степан Федорович Красавин – муж Людмилы, доверенный богатой московской фирмы.

Генеральша Кукарникова – вдова.

Инна – ее дочь.

Авдотья – экономка в доме Ванюшина.

Акулина – горничная.

Старик в лохмотьях.

Несколько человек с улицы.

Действие происходит в одном из больших губернских городов.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Столовая в доме Ванюшина. Полутемная комната с двумя окнами, выходящими в стену соседнего дома. Направо, впереди, входная дверь из сеней, заставленная фонарем с цветными стеклами; за фонарем деревянная лестница наверх; под лестницей небольшая комнатка со стеклянной дверкой. Налево, в глубине сцены, в углу лежанка; на ней три самовара разной величины и огромные графины с домашним квасом и пивом. Лежанка заставлена большим буфетным шкафом. Слева впереди большой обеденный стол, окруженный стульями; над ним простая лампа и перед ним на стене портрет дяди Ванюшина, купца, в мундире купеческого старосты. Две двери на заднем плане: одна в спальню, другая, довольно широкая и постоянно открытая, в переднюю, в которой видна еще дверь в комнату Константина. Стулья старомодные, с большими клеенчатыми подушками. Семь часов утра, почти еще темно. Спустя некоторое время по поднятии занавеса раздается слабый звонок, и после паузы еще раз, и еще раз – все такой же слабый и нерешительный. Акулина спускается с лестницы и идет отпирать дверь, босая и заспанная, в накинутом на плечи ситцевом одеяле; она ощупью доходит до фонаря и скрывается в нем.

Алексей (в фонаре). Опять заперла?

Акулина. Мамаша велела. Заметили.

Алексей (входит). А ты не могла отпереть потом? Дура! (Проходит в переднюю раздеваться.)

На нем гимназическое пальто. Он высокий, худой юноша семнадцати лет. Раздевшись, Алексей идет к лестнице. В это время из спальни входит Ванюшин в халате и со свечкой в руках. При появлении его Акулина быстро убегает наверх. Ванюшин – высокий, сутуловатый старик лет шестидесяти пяти, еще бодрый и сильный; суровое, бритое, синевато-красное лицо; на голове большая лысина, окаймленная седыми волосами. При раздражении сурово сжимаются брови, синеет лицо и раздуваются ноздри. Он редко смеется и шутит, и его смех и шутки не смешны для других. В нем есть что-то подавляющее, гнетущее, исключающее впечатление человека доброго и простого, хотя этими качествами старик наделен природой в достаточной степени. Главная его особенность характера – замкнутость.

Ванюшин. Где шатался?

Алексей. У товарища был.

Ванюшин. Смотри, Алексей, не доживем мы с тобой до добра. Молоко на губах не обсохло, а ночи шатаешься!

Алексей. Я, папаша, у товарища был. Что тут такого?

Ванюшин. Врешь! Дери тебя горой! В гимназии сегодня не был. Директор присылал за мной. Пожалел бы отца-то позорить!

Алексей хочет уйти.

Постой! Ведь ночь из-за тебя не сплю… Выгонят – что будешь делать? Бочки с сахаром заставлю откупоривать, хуже рабочего сделаю! На что ты, дурак, рассчитываешь? Чего ждешь? Скажи мне на милость.

Алексей. Что говорить… Вы это не поймете.

Ванюшин. Да уж где понять! Ах ты, леший, леший! Отца ты глупее себя считаешь. Ты поживи, сколько я пожил, поработай… Ступай с глаз долой!

Алексей подымается по лестнице и уходит наверх. Ванюшин садится у стола, расстегивает ворот рубахи и трет голую грудь рукой. Из комнаты Константина показывается Леночка и, увидав Ванюшина, быстро скрывается обратно.

(Оборачивается.) Кто это? (Не увидав никого, опускает голову и крепко о чем-то задумывается.)

Из спальни выходит Арина Ивановна, добрейшая по внешности старушка лет пятидесяти трех. Она старый ребенок и не ребенком никогда не была – так наивны ее понятия и знание жизни. На голове ее коричневый платочек, в котором она всегда молится по нескольку часов сряду утром и вечером; в руках лестовка и кадильница с курящимся ладаном.

Арина Ивановна. Александр Егорович, спал бы пока… вторую ночь не спишь. Разве так можно?

Ванюшин. Не до сна тут, старуха!

Арина Ивановна (желая сказать ему что-нибудь утешительное). Расходы будем сокращать.

Ванюшин. Нельзя этого. Иди молись.

Арина Ивановна. Зачем второго дворника нанял? Не надо бы нанимать.

Ванюшин. Не толкуй.

Арина Ивановна. Чаю попил бы. Велеть, что ли, поставить? (Подходит к лестнице и кричит.) Акуля! Чай, спит еще. Акуля!

Голос Акулины: “Что?”

Самовар. Сегодня бабушке Лукерье память… два года прошло… Обедню заказать надо.

Ванюшин. Что нам с тобой с детьми-то делать? Все врозь…

Арина Ивановна. Дети… Ну что же дети? У всех дети. Алешенька вот худой уж больно стает.

Ванюшин. Выдрать его, так пополнеет.

Арина Ивановна. Полно уж ты, Александр Егорович!

Из своей комнаты выходит Константин в брюках, в рубашке и в туфлях. Он молодой человек двадцати четырех лет, плотно сложенный, краснощекий, без всякой растительности. Говорит так, как будто бы постоянно сердится на что-то, вечно хмурый, недовольный. Ищет спички.

Константин. Встали уж? Удивляюсь, что за охота так рано вставать? У нас во всем доме не найдешь спичек!

Ванюшин. Бока пролежишь, если будешь по-твоему вставать.

Константин уходит наверх за спичками.

Буди ты его. Спит до обеда, позднее всех выходит в магазин; стыдно, как по улице идет… Все замечают.

Арина Ивановна. Читает он долго; часа в три-четыре ложится. Как глаза-то только видят.

Ванюшин. Смотрит он в книгу, да видит фигу. Ума-то не много. Не того я ждал от него – серьезный был мальчишка, а дельца в нем сейчас не видно. Не помощник он…

Арина Ивановна. На тебя не угодишь; и тот не хорош и этот… а другим хорош… Вон, говорят, барышня Распопова – спит и видит за него замуж выйти.

Ванюшин. А сколько за ней?

Арина Ивановна. Шестьдесят тысяч, Прасковья глухая сказывала.

Ванюшин. Чай, врет твоя глухая.

Арина Ивановна. Ну вот, зачем ей врать! У самой-то Распопихи Прасковьюшка первый человек, каждый день бывает.

Ванюшин. Узнай про это лучше.

Константин и за ним Акулина спускаются с лестницы; Акулина берет самовар с лежанки и уходит в сени; Арина Ивановна – в спальню.

Константин. Вы, папаша, видели кассовую книгу? Я вчера в гостиной на столе оставил, думал – увидите.

Ванюшин. В руки не мог отдать? Забрался с девяти часов в свою комнату, не выходил…

Константин. Предоставьте мне свободу распоряжаться самим собой хоть в мелочах – про серьезное я уж не говорю,– спать, гулять и есть, когда я хочу.

Ванюшин. Порядку в доме не будет.

Константин. Ах оставьте это! Подсчитайте лучше книгу.

Ванюшин. А ты что сам-то не подсчитываешь? Смотри, зачитаешься – в кармане не досчитаешься.

Константин. Будет вам! Вечно одно и то же… В этом месяце торговали лучше сравнительно с прошлым годом, наверно не знаю на сколько.

Ванюшин. Правда ли?

Константин. С одной фабрики Спиридонова получили тысячу шестьсот рублей по счету. Подсчитайте, это очень интересно.

Ванюшин. Если так, корабля ли надо! Где книга-то, ты говоришь? (Обрадованный сообщением сына, уходит через переднюю в гостиную.)

Константин (подходит к двери своей комнаты и шепчет). Тсс… Лена!.. Живо…

Выбегает девушка лет восемнадцати, в юбке, в ночной кофточке, с распущенными волосами и вбегает на лестницу. У нее круглое лицо, вздернутый расплывшийся носик, пухлые губы и узкие, хитрые глаза. Говоря, она немного шепелявит и жеманится.

Лена (стоя на лестнице). Смотри вечером будь дома!

Дверь спальни отворяется.

Тетя…

Константин скрывается в своей комнате. Входит Арина Ивановна.

Лена. А я, тетя, к вам. Нет ли у вас капель? Всю ночь не спала, живот болел.

Арина Ивановна. Не знаю, Леночка, есть ли. (Отворяет буфет и ищет капли.) Вот какой-то пузырек.

Лена (берет пузырек и читает надпись на нем). Это гофманские.

Арина Ивановна. Ну их и прими – помогают. А вот Акулина подаст самовар, я бутылку с горячей водой пришлю к тебе наверх. Положи на живот: согреется – пройдет.

Лена. Спасибо, тетя. (Целует ее и уходит наверх.)

Арина Ивановна достает из буфета скатерть и посуду, приготовляет стол. Спустя некоторое время входит Акулина с кипящим самоваром.

Арина Ивановна. Достань-ка бутылку с буфета. У Леночки живот болит. (Заваривает чай.)

Акулина встает на лежанку и с большим трудом, привстав на цыпочки, достает бутылку.

Когда Алешенька пришел?

Акулина. Утром, недавно.

Арина Ивановна. Не пьяный?

Акулина. Кажется, навеселе.

Арина Ивановна (наливает в бутылку воды). На вот, отнеси. Скажи, чтоб полотенцем обернула, да и приложила.

Акулина идет. Входит Ванюшин.

Ванюшин. Что это за бутылка?

Арина Ивановна. У Леночки живот болит.

Ванюшин. Ест много дарового хлеба. Отправить к сестре надо.

Акулина уходит. Ванюшин, погруженный в свои мысли, садится за стол пить чай и говорит как бы про себя.

Ванюшин. Вот балбес-то!

Арина Ивановна. Кого это ты ругаешь?

Ванюшин. Сынка старшего.

Арина Ивановна. За что?

Ванюшин. Не выйдет из него проку… ничего не знает, ничем не интересуется. “Лучше торговали”! Все бы так лучше – с сумой пойдешь.

Арина Ивановна. Да полно тебе сокрушаться! Болезнь ведь от этого бывает.

Ванюшин (продолжает думать вслух; глаза его наполняются слезами, но не теряют обыкновенного своего выражения – суровости). Тридцать лет ждал сына. Вырос, и… Детки! Что им отец? Учились, да ничему, кроме фу-ты да ну-ты, не выучились. Учить-то не стоило…

Арина Ивановна. Говорила я тебе…

Ванюшин. Ступай, старуха, молись.

Арина Ивановна. А ты и лба по утрам не перекрестишь! Только торговля на уме-то… Бога забыл…

Ванюшин. А кормить-то вас кто будет?

Арина Ивановна. Бог прежде всего; без его и дела плохи.

Сверху сходит экономка Авдотья, бывшая няня младших детей Ванюшина. Она толстая, здоровая женщина, не старая, забравшая все домашнее хозяйство в свои руки. Слабовольная Арина Ивановна под ее опекой и влиянием.

Ванюшин. Долго спишь, экономка.

Авдотья. Спится, так что не спать! (Вынимает из буфета ключи от кладовой.) Что выдавать-то?

Ванюшин. Поросята там есть.

Авдотья. Четыре осталось.

Ванюшин. Ведь я двадцать штук купил?

Авдотья. Молодцам три раза жарили.

Ванюшин. Поросятами их не накормишь. Жирно будет.

Авдотья. Сами сказали, чтобы жарить им.

Ванюшин. Один раз сказал, а не три.

Авдотья. На вас не угодишь! Все попреки.

Арина Ивановна. Муки-то нет у нас, Александр Егорович,

Ванюшин. Как – муки нет? Да что вы, лошадям, что ли, муку-то засыпаете?

Авдотья. По двору вместо песка рассыпаем. Пятьдесят ртов приказчичьих… каждому по два фунта в день – мало ли на них одних надо? Уж больно жрать горазды!

Ванюшин. А ты не давай. (Обращается к Арине Ивановне.) Принеси-ка сюртук из спальни.

Арина Ивановна уходит и скоро возвращается с сюртуком.

На книжку ни-ни-ни, не смейте брать! Вчера девятьсот заплатил… (Берет сюртук и достает из бумажника шестьдесят рублей.) Купите да храните хорошенько. (Отдает деньги Арине Ивановне.)

Арина Ивановна. Что уж больно много, Александр Егорович? Лучше бы поменьше.

Ванюшин. Нельзя этого, старуха: меньше никогда не покупали, все знают на рынке.

Авдотья. Само собой не идет.

Арина Ивановна. Ужотка пошлем. (Кладет деньги под скатерть на столе.)

Ванюшин. Гнедого в телегу за мукой ехать чтоб заложил… Надо прыть-то ему сбить.

Авдотья. Знаю. (Уходит в сени.)

Арина Ивановна. Пойти домолиться. Все мешают.

Ванюшин погружается опять в свои размышления и пересчитывает деньги, находившиеся у него в бумажнике. Наверху раздаются голоса Ани и Кати. Аня: “Ты мою тетрадку взяла?” Катя: “Не брала, вот пристала!” Аня: “Я видела, как ты положила…”

Катя. Да нет же!

Сходят в столовую и целуют руку у отца. Они в гимназических платьях и белых фартучках; обе в одном классе, в пятом, хотя Ане шестнадцать лет, а Кате пятнадцать. Аня – толстенькая шатенка, добрая, слабовольная, мало способная учиться, большая трусиха; боится учителей и дурных отметок. Она похожа на мать и по характеру и по внешности. Катя – блондинка, груба, неженственна и страшно неоткровенна – унаследованная замкнутость отца. В ней много общего со старшим братом, Константином.

Ванюшин. Что вы, стрекозы, сегодня рано?

Катя. У нас первый – русский язык, сочинение подавать.

Ванюшин. Чай, уж вы и сочинили! (Наливает им чаю.)

Они уходят в спальню здороваться с матерью и скоро возвращаются.

Так зачем же рано идти? Сочинение раньше начала урока не подают.

Катя и Аня молча пьют чай, торопятся и обжигаются.

Что же вы молчите?

Молчание.

(Обращается к Ане.) Фартук-то у тебя в чернилах.

Аня. Где, папаша?

Ванюшин. Не видишь? Ослепла? Писака!

Аня чувствует дурное настроение отца и скорее старается допить свой чай, чтобы уйти.

Учить-то вас, черт знает, к чему! Перевод денег. (С сожалением посмотрев на них, уходит в спальню.)

Аня. Я у него денег просить не стану на книгу. Ты проси.

Катя. Я просила на той неделе – твоя очередь.

Аня. Ни за что! Он на Костю сердится.

Катя. Нет, на Алешу.

Аня. А что Алеша сделал?

Катя. Не знаю. Директор вызывал папашу.

Аня. Он влюблен. По ночам стихи пишет. Вот узнать бы, в кого он влюблен.

Катя. Надо у него карточку из кармана вытащить, посмотреть.

Аня. Он тебе задаст.

Катя. Не узнает… Интересно!

Входит Щеткин, чиновник из управы, двадцати девяти лет, щеголевато одет, в золотых очках, маленькая бородка, большая лысина на голове. Он мягок и деликатен, “мамочка” – так часто называют таких людей, в душе же хам и циник.

Щеткин. Папаша не ушел?

Катя. Нет. Кажется, одевается.

Щеткин (у дверей спальни). Папаша, вы скоро?

Входит Арина Ивановна.

(Целует у нее руку.) С добрым утром, мамаша.

Арина Ивановна. Надо, что ли, на завтрак?

Катя. Понятно, надо.

Арина Ивановна дает Кате и Ане денег, и они уходят в гимназию, одевшись в передней и взяв книги.

Арина Ивановна. Уж и не знаю, что делается с ним.

Щеткин. С кем?

Арина Ивановна. С отцом. Ночи не спит… Посоветовали бы ему к доктору съездить.

Щеткин. Я ему прежде всего посоветую быть аккуратнее по отношению близких… Вы ему не говорили о деньгах?

Арина Ивановна. Нет.

Щеткин. Клавдинька просила вас… Каждый месяц одно и то же. Это скучно! Удивляюсь, как вы стали забывчивы.

Арина Ивановна. Я скажу.

Щеткин. Нет уж, я сам скажу! Но только знайте, что это в последний раз,– больше я не намерен попрошайничать. Держите вы слово, нечего сказать! (Насильно смеется, раздражен и озлоблен.) Если бы не я, ваша дочь до сих пор мозолила бы вам глаза. Этого не следует вам забывать.

Арина Ивановна. Уж полно! Клавдиньку за что же вы?

Входит Ванюшин в сюртуке и крахмальной сорочке.

Ванюшин. Что ты тут петушишься?

Щеткин (целуя руку Ванюшина). С добрым утром. Я к вам… сегодня восьмое число.

Ванюшин. Ну что же, что восьмое?

Щеткин. Больше недели прошло после первого. Вы коммерческий человек, должны понимать, что значат для маленького человека вовремя деньги.

Ванюшин. Как не понимать! Понимаю. Извините, Павел Сергеевич, не приготовили, сделайте милость.

Щеткин. У вас никогда нет. Странно.

Ванюшин. С квартиры вытурю! Зазнался, дери тебя горой!

Щеткин. Ну это вы пожалуйста! Все знают, что квартиру в доме и пятьдесят рублей в месяц вы обязались платить мне, и все будут знать, как вы держите свое слово. Я не из тех зятьев, которых можно дурачить, прошу это заметить. В управе и то все удивляются…

Ванюшин. А ты не смей болтать! Получаешь ведь – чего надо?

Щеткин. Как нищий каждый раз выпрашиваешь.

Ванюшин. Будет! Возьми в магазине. (Надевает в передней енотовую шубу и шапку и, подойдя к лестнице, кричит.) Эй ты, гулена, в гимназию иди! (Обращается к Арине Ивановне.) Гони Алешку-то!

Щеткин. В управе сегодня будете?

Ванюшин. Может быть, не приду. Скажи голове, что заболел, мол. (Уходит.)

Арина Ивановна. И зачем вы его расстраиваете? Пожалели бы.

Щеткин. Дудки! Один месяц спусти, другой, а потом и забудется. Это я знаю.

Арина Ивановна. Полно вам.

Слышен стук. Это стучит Клавдия из своей квартиры, помещающейся внизу.

Вон Клавдия зовет. Ступайте! (Обиженная, уходит в спальню.)

Щеткин. Должно быть, пирожки готовы. Прощайте. (Уходит.)

Сцена некоторое время пуста. Входит Авдотья, осматривается и, подойдя к бутылке, пьет водку. На лестнице появляется Алексей в мундире и с ранцем.

Алексей. А, нянюшка, попались!

Авдотья. Ключи затерялись.

Алексей. Так вы на дне четверти их ищете?

Авдотья запирает буфет.

Постой… я тебя научу… Отец замечает, что ты водку пьешь… так ты вот как… (наливает рюмку и выпивает) выпьешь – и ставь ярлыком бутылку к стене,– он всегда так ставит, и я так делаю.

Авдотья. Хитрый… Где ночь-то сегодня шатался? Все, чай, по девочкам?

Алексей. С твоей легкой руки.

Авдотья. А ты старое-то не вспоминай… нехорошо… старуха я совсем стала.

Алексей. Учительница!

Авдотья. Не вспоминай… Ишь у тебя волосики-то как стали виться… (Гладит его по голове.)

Алексей. Уйди! (Отталкивает ее.)

Авдотья незаметно пропадает из комнаты, чувствуя себя пристыженной и виноватой перед Алешей. Он садится за стол пить чай; чем-то очень расстроен, озабочен и нервен; часто хватается за голову и сжимает пальцы, ходит, садится и встает, по-видимому, что-то вспоминает и увлекается. Вынимает из кармана фотографическую карточку женщины, целует, долго смотрит на нее; по лицу пробегают ласковые улыбки. Он вдохновляется, в голове его проносятся несколько строк стихотворения.

Солнышко!.. (Достает из ранца карандаш и пишет на оборотной стороне карточки, вслух повторяя написанное.)

Солнышко, радость нежданная,

Моя дорогая, желанная,

Вижу тебя наяву -

Вот ты предо мной воплощаешься,

Мягкой улыбкой ты мне улыбаешься,-

Вместе с тобой я живу!..

Входит Арина Ивановна. Алеша прячет карточку в карман.

Арина Ивановна. И не зайдешь к матери поздороваться.

Алексей. Простите, мамаша… я зашел бы после.

Пауза. Алеша пьет чай; Арина Ивановна садится против него, с сожалением смотрит и укоризненно качает головой.

Арина Ивановна. Алеша, что мне делать-то с тобой? Отец-то как убивается… Зачем ты так-то?..

Алексей. Ничего я вам не могу сказать.

Арина Ивановна. Вот сегодня опять ночь-то прогулял.

Алексей. Ну что же из этого? И буду… хочу… Оставьте!

Арина Ивановна (плачет). И в кого ты такой? Все у нас тихие и смиренные…

Алексей. При отце… а за пазухой ножи у всех… Противно дома жить.

Арина Ивановна. Бог с тобой, Алешенька, что ты матери как говоришь?

Алексей. А вы оставьте. (Пауза. Хочет что-то сказатъ, но ему стыдно; он долго не решается и наконец с напускной развязностью говорит.) Мамаша, мне нужны деньги.

Арина Ивановна. Опять деньги? Как же это так, Алешенька? Где я возьму? Сам знаешь, три рубля вчера у Авдотьи заняла, тебе дала.

Алексей. Мне не три рубля надо… двадцать пять рублей надо.

Арина Ивановна. Господи! На что это тебе?

Алексей. Нужно, очень нужно… Если вы не найдете, я, может быть… Вы меня простите, я знаю, что я подлец, но если бы вы могли понять… (Сдерживает слезы.)

Арина Ивановна. Да где взять-то? (Думает.) Клавдинька не даст… У ней есть в копилке…

Алексей. Ну вот и возьмите их.

Арина Ивановна. Не даст. Господи, что же это такое? Ты хоть богу помолился бы… Мысли у тебя не того… Ты подумай о себе-то, подумай.

Алексей. Я много думал.

Арина Ивановна. Чего же тебе недостает?

Алексей. Жизни… Все мне опротивело – и здесь и в гимназии! (Случайно рукой приподнимает скатерть на столе и видит деньги, положенные Ариной Ивановной.)

Арина Ивановна. Вот есть у меня пять рублей, на златоусты приготовленные. Дать, что ли?

Алексей. Дайте.

Арина Ивановна уходит. Алексей смотрит на деньги и думает, взять их или нет? Пауза. Смело схватывает деньги, быстро прячет их в карман, бежит в переднюю, схватывает пальто и фуражку и выбегает в сени. В фонаре сталкивается с Авдотьей. Авдотья подходит к двери спальни и приотворяет ее.

Авдотья. Заложили… на базар посылать пора.

Арина Ивановна выходит из спальни и виновато прячет деньги в карман.

Арина Ивановна. А Алешенька где?

Авдотья. Ушел уж сынок ненаглядный.

Арина Ивановна. Ушел… Что же он так скоро? На завтрак пятачок хотела ему дать.

Авдотья. Чай, уж и пятачок! Давайте, что ли, деньги на базар.

Арина Ивановна (подходит к столу и ищет деньги). Где же это они? Под скатерть положила. Ты не брала?

Авдотья. Нет.

Арина Ивановна. Что же это такое? Господи! Акулину надо спросить.

Авдотья. Она белье катает, в комнаты не входила.

Арина Ивановна. Батюшки! Неужели Алешенька? Как же это он? Да это не он.

Авдотья. А кто же? Не кошка съела.

Арина Ивановна. Авдотьюшка, что же это будет? Батюшки, вот грех-то! (Совершенно растерялась, схватывает кочергу у лежанки и стучит ею в пол, вызывая этим Клавдию.)

Авдотья. Вы бы побольше его баловали; не до этого доживете – убьет.

Арина Ивановна. Да полно тебе, полно. Ты у меня нишкни, Александру Егорычу и не заикайся.

Авдотья. Узнает. Без муки-то не просидишь.

Арина Ивановна. Без денег возьмем.

Авдотья. Не отпустят. Чай, слышали, что сам-то приказал?

Арина Ивановна. Батюшки, как же это быть-то, Авдотьюшка? Грех-то, грех какой! Алешенька-то что сделал! (Всплескивает руками и опускается на стул.)

Входит Клавдия, она немного горбатая и кривобокая, сухая, рыхлая, с веснушками на лице. Часто курит, в руках у нее папироска. Трудно определить, сколько ей лет. Пять лет замужества состарили и искалечили эту женщину.

Арина Ивановна. Клавдинька, беда-то какая!

Клавдия (целуя руку матери). У вас каждый день беда. Павлика как расстроили… У него желчь может разлиться.

Арина Ивановна. Алешенька-то что сделал! Грех-то какой!

Клавдия. Вы все со своим Алешенькой – до других вам и дела нет.

Арина Ивановна. Деньги ведь взял… шестьдесят рублей! Отец на муку оставил. Как быть-то, Клавдинька? Ума не приложу.

Клавдия. Как же он смел? Негодный мальчишка!

Арина Ивановна. Боюсь, чтоб отец не узнал… беда будет.

Авдотья. А вы больше покрывайте – он и не то украдет.

Арина Ивановна. Молчи ты! Выручай, Клавдинька… Дай… Уж я как-нибудь сколочу, тебе отдам.

Клавдия. Да где же я их возьму вам? Как это вы странно, мамаша…

Арина Ивановна. В копилке-то у тебя, быть может, найдется?

Клавдия. Это детские деньги,– сами знаете, разве их можно взять?

Авдотья. А вы у старшего сынка попросите.

Арина Ивановна. Не даст. Да у него, чай, у самого-то нет. Боюсь я ему сказать… Клавдинька, как же быть?

Клавдия. Вы мать, а боитесь… Погодите, он вас еще не так в руки заберет. Вот папаше наговаривает, чтобы нам месячные деньги не выдавать. А еще брат! Павлика не любит… а Павлик прав, он всегда прав. Он имеет право требовать, это я всем в глаза скажу,– у нас дети…

Арина Ивановна. Да погоди ты! Кажется, идет… Греха с тобой наживешь.

Входит Константин. На нем красивый хорошо сшитый костюм, волосы немного завиты. Он вообще обращает большое внимание на свою внешность. Войдя, он садится к чайному столу и, раздражаясь, скидывает крошки хлеба со стола.

Константин. Постоянно хлев! Прилично дома нельзя напиться чаю; ни сыру, ни масла…

Арина Ивановна (наливает ему стакан чаю). Купим сегодня. (Хочет сказать ему о деньгах, но не решается и боится.) Расходы, Костенька, большие.

Константин. Вот в этом-то и горе!.. Расходы большие, а в каждой чиновнической семье приличнее, чем у нас.

Пауза. Константин смотрит на Авдотью, и ее присутствие раздражает его.

(Обращается к Авдотье.) Что вам здесь нужно? Идите!

Авдотья уходит.

У нас кучера и кухарки скоро будут вместе за стол садиться.

Клавдия. Она ведь нянька, сестер вынянчила.

Константин. Как это глупо!

Клавдия. Да уж где нам!

Константин. Муж опять приходил, егозил перед отцом. Удивительно, как людям не стыдно!

Клавдия. Не твое дело. Павлик имеет право.

Константин. Это скучно… Вечно одно и то же! Ваше право – палка о двух концах. С утра отравляют день! (Раздраженный, встает из-за стола и, не допив стакана чаю, идет в переднюю, надевает шинель и цилиндр.)

Когда он, одетый, приходит в столовую, Арина Ивановна робко и чуть не плача начинает говорить ему о деньгах.

Арина Ивановна. Костенька…

Константин. Что такое? Что вам еще нужно?

Арина Ивановна. Грех-то у меня какой случился! Деньги папаша на базар оставил, а их кто-то взял.

Константин. Ну так что же? Мне-то что за дело? Вы скоро самих себя потеряете.

Арина Ивановна. Да как же мне быть? Папаше нельзя сказать, сам знаешь.

Константин. Кто же их взял – Акулина или Авдотья!

Арина Ивановна. Нет-нет, Костенька, не они… боюсь, что не Алешенька ли, тут он был.

Константин. Подлец! (Хочет идти.)

Арина Ивановна. Что же ты мне ничего не скажешь?

Константин. Что же сказать? Не хочу я даже вмешиваться в эту историю. Сами виноваты.

Арина Ивановна. Нет ли у тебя?

Константин. Ах оставьте! (Уходит.)

Клавдия. Сынок – нечего говорить! Не дай бог, умрет папаша, как липок отделает; ни жалости, ни любви в нем – каменный какой-то…

Арина Ивановна. И не говори… Как же, Клавдинька, дашь, что ли? Накоплю я… полотна, скажу самому-то, купила,– вот тебе двадцать пять рублей и будет.

Клавдия. Восемьдесят пять отдадите?

Арина Ивановна. Сто отдам, только дай.

Клавдия. Я все-таки спрошу Павлика. А сейчас пока немного купите муки.

Арина Ивановна. Надо так сделать. Хочешь чаю, что ли?

Клавдия. Выпью чашечку.

Обе пьют чай.

Арина Ивановна. На Распоповой хочется отцу-то женить Костеньку. Велел узнать, сколько за ней денег. Она барышня ничего… у обедни каждое воскресенье бывает, так смиренно стоит…

Клавдия. Не женится он на ней… содержанку-то куда денет?

Арина Ивановна. А ты не болтай вздор!

Клавдия. Павлик еще не то про него знает.

Арина Ивановна. Не болтай! Он и так говорит, что муж твой все про него выдумывает,– поругаются они. А Распопова барышня ему подходящая.

Клавдия. Он ей только и нравится, а другие-то все терпеть его не могут. Он разговаривать с барышнями не умеет, все фыркает.

Арина Ивановна. Ну вот тебе – такой королевич, да не умеет! Гимназию кончил.

Вбегает взволнованная Авдотья.

Авдотья. Матушка, Арина Ивановна, дочка вернулась.

Арина Ивановна (обрадовалась и растерялась). Людмилочка?.. Зачем это она?

Авдотья. С вокзала сейчас.

Арина Ивановна. Господи! Что это с ней? Не писала ничего.

Входит Людмила. В руках у нее небольшой дорожный чемодан и подушка. Она красивая женщина двадцати семи лет, но в настоящий момент утомленная и растрепанная. Войдя в столовую, она останавливается у порога двери и от волнения не может говорить; чемодан вываливается из ее рук. Арина Ивановна чувствует, что с дочерью произошло какое-то несчастье, кидается к ней, обнимает ее. Клавдия, видя, что Людмила с трудом держится на ногах, усаживает ее на стул. Людмила целует руки матери и, сдерживая слезы, испуганно взглядывает иногда на входную дверь и ждет чего-то страшного.

Людмила. Я сейчас уеду… Я думала, что это легче…

Клавдия (тихо). Что с тобой?

Людмила. Не могу… я уеду!.. (Рыдая, прижимается к матери.) Мамаша, он видел, как я подъехала… стоял у магазина… сейчас придет.

Арина Ивановна (робко). Людмилочка, зачем ты приехала?

Людмила. Не могу я с ним жить – не человек он… Если бы вы знали…

Арина Ивановна. Муж ведь он тебе…

Людмила. С ним нельзя жить.

В фонаре появляется Ванюшин, Авдотья первая видит его.

Авдотья. Сам… (Быстро скрывается в передней.)

Людмила вскакивает со стула и делает движение бежать. Ванюшин входит в шубе и шапке; сильно взволнован и встревожен.

Ванюшин. Зачем ты?

Людмила (падает к его ногам). Не гоните меня. Я к вам приехала.

Ванюшин. Постой… (Приподнимает ее.) Что ты, обезумела? Расскажи все толком.

Людмила. Я бросила мужа… тихонько убежала. Он запер меня, бил. Я не могла…

Ванюшин. За что же? Как он смел?

Людмила. Тогда… после свадьбы… как поезд отошел, пришли мы в вагон, и он стал требовать денег… Я сказала, что вы мне ничего не дали… только на карманные расходы двадцать пять рублей… Ушел, не приходил всю ночь и целую неделю мучил меня и издевался.

Ванюшин (тяжело дыша, опускается на стул и задумывается). Здесь что-то не так… Я ему русским языком говорил, что денег за тобой нет… Как же он смел?

Людмила. Пьяница он: и ночью и днем пьет; ничего не понимает. Папаша, зачем вы хвалили его? Отдали меня? Кому же я могла верить, как не вам?

Ванюшин. Не то, не то тут. (Испытующе смотрит на дочь. Уверяется в своей догадке, лицо его багровеет; ноздри широко раздуваются, и нахмуриваются брови. Ударяет кулаком по столу.) Людмила, говори правду!

Арина Ивановна (испуганно). Александр Егорович…

Ванюшин. Говори! Не станет он ни с того ни с сего обижать – не такой парень… Все равно узнаю…

Людмила молчит.

Правда, что ли?

Людмила. Я уйду… Нет у вас жалости… Ведь от ваших взглядов да попреков за первого встречного выскочила. Вас же хотела облегчить, от себя избавить. Ах, да что говорить!.. (Хочет идти.)

Арина Ивановна. Людмилочка, куда ты? Что ты с дочерью-то делаешь, Александр Егорович?

Ванюшин. Постой… Живи пока. Только на глаза мне реже показывайся. Опозорила, осрамила старика! Старуха, до какого сраму мы с тобой дожили. Неделю тому назад дочку обвенчали, а она – на тебе! Детки, детки! (Схватывается руками за голову.) Этого ли я ждал от вас? За людьми лез, дураков слушал – учил… научил на свою голову. Да еще говорит, во мне жалости нет! Да кабы я знал, что ты такая, кухаркой бы сделал, а замуж не выдал, не опозорил бы себя. Как я теперь по улице-то пойду, на людей смотреть буду? Как мне теперь на людей-то смотреть? Скажи мне!

Людмила. Уйду я, да и все… куда глаза глядят уйду…

Ванюшин. Не дело… Слушай! В гости ко мне ты приехала… и сиди, на улицу не показывайся, а там, может быть, как-нибудь… Не ждал я, Людмила, от тебя, не ждал. (Сдерживая навертывающиеся на глаза слезы, выходит из столовой в переднюю.)

Арина Ивановна. Клавдинька, пойдем за ним. Уж больно он расстроился. Одна-то я боюсь.

Клавдия. Пойдемте.

Уходят за Ванюшиным.

Людмила чувствует себя лучше: самое страшное, чего она так боялась, прошло. Она берет чемодан и ищет в нем зеркало. Входит Авдотья.

Авдотья. Ничего… Это ли бывает… Снимайте шубку-то. То ли еще бывает. Обойдется. Я виды-то видала. (Помогает Людмиле раздеться.) Опять в девичьей комнате с Леночкой поживете. Раньше двенадцати она у нас после вас и не встает… барышню разыгрывает.

Входит Щеткин. Сначала не видит Людмилы и обращается к Авдотье. Он в меховом пальто и шапке.

Щеткин. Папаша дома, что ли? Нигде не найдешь. (Видит Людмилу.) Людмила Александровна! Вы здесь?

Людмила. Да, здесь.

Щеткин. Не верю глазам.

Людмила. Поверьте.

Авдотья с шубой Людмилы выходит в переднюю и больше не возвращается.

(Осматривается и видит, что никого в комнате нет.) Спасибо вам!