Текст книги "Бах"

Автор книги: Сергей Морозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Учителя школы в строгих сюртуках. Здесь же гости – депутация городского совета. В актовом зале звучат речи, предусмотренные распорядкам торжества. Потом пел школьный хор, в котором участвовали все ученикн; они стояли правильными рядами, увы, небрежно одетые и худо причесанные. (Еще покойный Кунау безуспешно жаловался на запущенный вид своих певчих.) Бах сказал ответное слово, как положено, с восхвалением отцов города и наставников. В заключение новый кантор исполнил на чембало пьесу собственного сочинения. На этом и закончен был ритуал.

Себастьян начал канторскяе занятия. Съездил в предместье Лейпцига и испробовал там орган, а в самом городе проверил состояние органов в церквах, музыка которых теперь будет в его ведении.

Приглядываясь к быту университетского города, Бах понял, что здесь музыка чтима и слушатели привыкли к большим вокально-оркестровым произведениям. В короткий срок – осенью и в начале зимы – одновременно с другими сочинениями Бах создает свою новую монументальную вокально-симфоническую композицию, на традиционный латинский текст, близкую по стилю торжественной оратории (243). Это Magnificat (Магнификат, «Величит»), названное по первому слову вступительного хора, которым после оркестровой прелюдий начинается это произведение. Величальная оратория для солистов, хора и оркестра написана на текст Евангелия от Луки.

БЕСПОКОЙНЫЕ БУДНИ

Подвластный курфюрсту Саксонскому, в сравнении с Дрезденом Лейпциг был городом провинциальным, хотя и университетским. Охранительные традиции были сильны, и буржуазия едва-едва начала выдвигать своих идеологов. Здесь нередко происходили столкновения мнений и престижных интересов между магистратом, консисторией и академическими кругами.

Иоганна Себастьяна нельзя считать человеком, не осведомленным в сословных противоречиях. Считаются унижающими достоинство многочисленные пункты обязательств, которые подписал Бах, вступая в новую должность. Но тз. другие кандидаты не избежали бы этой церемонии, освященной вековыми обычаями.

Он знал, что начальство нередко входило в пререкания еще с его предшественником Кунау. Но к старому кантору относились с послаблением. Его же тридцативосьмилетний преемник, приехавший из Кетена, казался и ректору школы, и отцам города еще молодым музыкантом, от которого, конечно же, следовало требовать большей исполнительности и послушания, чем когда-то от старого Кунау, человека немалой знатности.

Вот как выглядели обязательства, подписанные Бахом:

"Поелику высокопочитаемый совет сего города Лейпцига принял меня кантором школы св. Фомы, то желает иметь от меня обязательство в нижеследующих пунктах, а именно:

1. Чтобы я служил по своей скромной жизни та поведению хорошим примером мальчикам, прилежно посещал занятия и честно мальчиков обучал.

2. Привести музыку обеих главных церквей города, в меру моих наилучших сил, в хорошее состояние.

3. Высокочтимому совету оказывать должное уважение и послушание, и его честь и репутацию повсеместно соблюдать и поддерживать; также беспрекословно отпускать мальчиков, если один из советников потребует таковых для музыки, но, кроме таких случаев, не разрешать им ни в коем случае отъезда на похороны или свадьбы без ведома и разрешения г. бургомистра и г. председателя школы.

4. Повиноваться гг. инспекторам и председателям школы во всем, что они от имени высокочтимого совета будут предпринимать,

5. Мальчиков, коим не заложены еще основы музыки или кои не годятся, чтобы быть сему обученными, не принимать в школу и не производить приема без ведома и согласия господ инспектора и председателя.

6. Во избежание излишних расходов прилежно обучать мальчиков не только вокальной музыке, но и инструментальной.

7. Для поддержания хорошего порядка в церкви музыку приспособить таким образом, чтобы она не была слишком продолжительной, не была бы опероподобной, а, наоборот, соответствовала бы благочестию слушателя.

8. Снабдить новую церковь хорошими учениками.

9. С мальчиками обходиться дружелюбно и спокойно, если же они не будут послушными, умеренно наказывать или сообщать в соответствующую инстанцию.

10. Честно вести обучение в школе и все, что мне вообще полагается делать.

11. А если я чего сам не сумею, то должен привлечь другого дельного человека без убытка от сего для высокочтимого совета или школы.

12. Не выезжать из города без разрешения г. бургомистра.

13. На всех похоронах, как это полагается, присутствовать и по возможности идти вместе с мальчиками.

14. Не принимать при университете никакой должности без разрешения высокочтимого совета".

Педантизм этих пунктов соответствует духу документа, который увидел свет как раз в 1723 году, уже после кончины Кунау. Это был роскошно изданный «Устав школы св. Фомы».

В уставе предусматривалось все: обязанности ректора, проректора и учителей, включая кантора, здесь приведены были правила экзаменов, порядок использования певчих и музыкантов, система штрафов, налагаемых на учеников за ослушание и нарушение правил.

Не закроет школьник дверь за собой, уходя из классной комнаты, – из его доходов вычитают два гроша. Забудется мальчишка и побежит, вместо того чтобы чинно пройти по коридору, – он лишается шести грошей. Такой же штраф полагался за громкий или неприличный разговор, а если кто из воспитанников интерната не оденется вовремя и пропустит утреннюю молитву, за такую провинность инспектор вправе был вычесть из дохода ученика три пфеннига. От двух грошей до шести пфеннигов – такова была шкала штрафов. Вычитывались эти деньги из дохода, получаемого мальчиками за участие в хорах на свадьбах, похоронах, в различных торжествах, а также в дни рождества или день Михаеля, когда они ходили славить по домам знатных горожан Лейпцига.

Занятия в школе не были обременительны для кантора. Три урока пения в день в высших классах, и в одном из классов еще латынь. Четверг был вовсе свободен от занятий. Напряженной оказывалась суббота: во второй половине дня проводились репетиции очередной кантаты. Удивительно, как при столь малом времени для занятий Себастьяну удавалось держать уровень пения и музыки на нужной высоте. Ведь в кантатах были не только хоровые номера, но и сольные арии, речитативы и дуэты. Старшие ученики, префекты вели, впрочем, самостоятельные репетиции. Но их надо было тоже наставлять.

В школе были способные ученики с хорошими голосами: дискантисты, альтисты, тенора, басисты... Мальчики вели и партию сопрано. Ученики составляли оркестр. Всего насчитывалось в школе до пятидесяти с небольшим учеников.

По воскресеньям и праздничным дням питомцы кантора разделялись на четыре, а то и на пять групп, по количеству церквей. Для церквей св. Фомы и св. Николая – по двенадцати певцов, три певца на каждый голос, в других – по восемь певцов, два на голос. В дни торжественных служб оркестр усиливался «городскими трубачами» и исполнителями на смычковых инструментах.

Музик-директор управлял хором с оркестром в церкви, где исполнялась сегодня «главная музыка» – кантата или сложный мотет. На галерее около органиста кантор занимал свой пост так, чтобы ему были видны все хористы, солисты и музыканты. Есть сведения, что Бах сам вел иногда партию чембало, управляя кантатой.

В других церквах в эти же часы воскресных служб хорами управляли префекты. В двух главных церквах – св. Фомы и св. Николая – Бах вел руководство музыкой поочередно. Если утренняя служба была продолжительная, в одиннадцать часов приносили из школы завтрак, певчие и музыканты съедали его, а кто-нибудь из них, только что проведший в кантате сольную партию, норовил после завтрака сбегать в лавку и выпить наскоро вина. Как тут кантору уследить за всеми!

Случалось, что, исполнив кантату в одной церкви, ему надо было поспеть на экипаже, а то и пешком в другой храм для руководства там «главной музыкой». Среди учеников были уже профессионально подготовленные певцы и музыканты. Они приносили немало хлопот учителям, но их опыт ценился, и сами они получали доходы, которые после окончания школы позволяли им поступить в университет.

У кантора ежегодное жалованье было небольшое, около 100 талеров, включая стоимость дров и прочее довольствие натурой. Гораздо больше – около 600 талеров – оставалось ему в качестве гонорара за участие в торжествах и выполнении треб.

Денежный счет велся строгий. И любой коллега-учитель, чье благополучие зависело от деятельности учеников, был заинтересован в их выступлениях. Между тем от пения на открытом воздухе, часто в непогоду, мальчики простужались, портили голоса. Лекарь освобождал их от пения, а музик-директору приходилось изворачиваться, чтобы в очередное воскресенье обслужить хорами все четыре церкви. По долгу службы и ему самому часто доводилось шагать вместе с учениками, небрежно одетыми в суконные плащ-накидки, обутыми в грубые ботинки с чулками, обрызганными грязью: из-под капюшонов выбивались нечесаные волосы. Только кантор и префекты носили парики. Бах шагал со своим хором за катафалком знатного или богатого покойника со свертком нот в руках. Будничная картинка.

Пели и на свадьбах. Господин ректор и его коллеги, участвующие в доходах, зорко следили, чтобы ни один молодой купец или состоятельный бюргер не посмел обвенчаться вне города, в какой-либо сельской кирке и обойтись без хора из школы св. Фомы.

Примерно на одну неделю в месяц кантор назначался дежурным наставником интерната. Блюсти дисциплину с часа пробуждения мальчиков до конца дня, наблюдать за здоровьем учеников. Мальчики часто страдали болезнями горла, чесоткой. Зажиточные семьи опасались отправлять в школу своих детей. Ректор же Эрнести все внимание сосредоточивал на торжественных актах, чесотка и неряшество считались нестоящими подробностями, объясняемыми плебейской природой школяров и нерадивостью господ учителей.

Десятилетия жизни Баха в Лейпциге полны созидания. Но лишь некоторые годы не отмечены унизительно мелкими конфликтами композитора с консисторским и магистратским начальством. Заметим, однако, что при всей преданности и симпатии к Иоганну Себастьяну редкий биограф решается всю вину за возникновение этих тяжб всецело возложить на сторону недоброжелателей Баха.

Началось вое с малого. Городские власти еще старика Кунау хотели отстранить от руководства музыкой в университетской церкви св. Павла (где в свое время Бах испытывал орган Шейбе). Кунау нервничал и, чтобы сохранить за собой привилегию, пошел на некоторые материальные уступки. С приездом нового кантора начальство решило воспользоваться удобным случаем и передать ведение музыки в университетской церкви другому органисту и капельмейстеру – Гернеру. Его уже утвердили в этой должности. А Баху в конце сентября 1723 года не пожелали выплатить даже те талеры, которые по традиции выкладывали Кунау из кассы университетской церкви.

Иоганн Себастьян отверг попытку подорвать его престиж музик-директора. Так возникла тяжба, мелкая, длительная. Это был первый конфликт, омрачивший надежды Себастьяна на покой и, надо сказать, омрачивший труд жизнеописателей великого композитора и музыканта. Тяжбы, препирательства между кантором и начальством шли в течение лет досадной чередой.

Уже первому столкновению с консисторией суждено было длиться годы... Впрочем, на повседневную деятельность музыканта и композитора, на жизнь его семьи эта тяжба существенного влияния не оказывала. Двенадцатилетннй сын Вильгельм Фридеман еще летом 1723 года был зачислен в третий (tertia) класс школы св. Фомы, Филипп Эммануель – в четвертый (quarta). В феврале будущего года родился первенец Анны Магдалены – сын Готфрид Генрих.

В эти годы завязались дружеские связи Баха с музыкантами Дрездена. Поскольку университетская церковь упорно отказывала кантору в уплате традиционных талеров, Иоганн Себастьян в сентябре 1725 года отправляет королю и курфюрсту прошение-жалобу. Через три дня из двора курфюрста пришло письмо в лейпцигскую консисторию с требованием принять решение по прошению директора музыки. Бах не дождался ответа консистории. И сам отправился в Дрезден.

Иоганн Себастьян дает концерт на прекрасном органе в церкви св. Софии. Его имя еще со времен состязаний с Маршаном было известно дрезденцам. Помнил виртуоза и сам курфюрст, его министры и приближенные. И вот новый успех артиста-виртуоза. Весть о его гастролях в столице достигает Лейпцига. Но университетское и консисторское начальство молчит. В начале ноября Бах снова обращается к королю. В канун нового, 1726 года отправляет еще одно прошение «великодержавному королю и курфюрсту» Фридриху-Августу I (как король польский, он именовался Августом II). Консистория сдается. 21 января получено предписание о выплате кантору, но не двадцати, как полагалось, а двенадцати талеров. Решение половинчатое: руководство музыкой университетской церкви осталось поделенным между Гернером и Бахом. Однако достоинство упрямого кантора было восстановлено. Мелкая тяжба длилась 2 года 4 месяца!

С магистратом у кантора сложились поначалу отношения вполне добропорядочные. Надо сказать ради истины, что Себастьян не прочь был воспользоваться противоречиями между магистратом и консисторией. Молодость многому уже его научила. Но нарастало недовольство учительской деятельностью Баха в стенах самой школы св. Фомы.

Тут проявилась непоследовательность в поступках – эта черта нередко сказывалась у него в обстоятельствах повседневности. При поступлении на службу он сначала счел лестным для себя преподавание латинского языка. Но вскоре эти уроки стали тяготить композитора. Тогда он передал преподавание латыни другому коллеге с удержанием соответствующей суммы из своего жалованья в пользу заместителя. Это было дозволено. Но заместителя стали упрекать в небрежности обучения школьников языку древних. Обвинения же приписали Баху. Опять попреки.

Магистрат требовал от кантора прежде всего педантичного соблюдения учительских обязанностей. До творчества знатного музыканта и композитора чиновникам магистрата было мало дела. А великий художник и педагог был как раз не лучшим «классным наставником».

Первое открытое столкновение с магистратом произошло весной 1729 года, на шестом году жизни Баха в Лейпциге, спустя лишь месяцев восемь после того, как стихла очередная распря с консисторией...

То была прекрасная и плодоносная весна в жизни великого Себастьяна. В феврале он на родине Анны Магдалены в день рождения герцога Саксен-Вейсенфельского исполняет, очевидно, в несколько измененной редакции, свою Охотничью кантату, сочиненную еще в веймарские времена. И получает титул капельмейстера сего двора, что пригодится в жизни служивому музыканту, укрепит его престиж в Лейпциге.

В начале этого же года Иоганн Себастьян сочиняет, репетирует, а 15 апреля уже исполняет в церкви св. Фомы ныне всемирно знаменитые «Страсти по Матфею». Этой же весной в новой, переработанной редакции прозвучали в Лейпциге «Страсти по Иоанну» – одних этих двух произведений было бы довольно для вечной славы немецкого композитора!

Но что до совершенства сочинений Томаскантора «их великолепиям», членам городского совета! Этот непокладистый, своенравный сочинитель, вопреки совету синдиков исполняющий в церкви что-то близкое опере, есть перво-наперво нерадивый и своевольный учитель. После очередного выпуска девяти окончивших школу учеников (в их числе был и старший сын учителя Вильгельм Фридеман) господин кантор самолично отобрал для приема в интернат девять мальчиков. И уверяет, что они весьма способны. Не произвол ли это? Синдики магистрата утверждают пятерых, а четырем отказывают, предлагая на эти места подростков, рекомендованных городским советом. Бах признал их лишенными способностей, чем, по суждению синдиков, он превышает власть. Придирки к кантору учащаются, мелкие и оскорбительные.

В октябре 1729 года скончался престарелый ректор Томасшуле Иоганн Генрих Эрнести.

Затянувшееся безвластие лишь усилило раздоры. Даже при обсуждении вопроса о замещении должности упокоившегося ректора «высокоблагородные и высокомудрые» советники из магистрата не преминули досадить Баху. В протоколе записано: «...будем надеяться, что выбор ректора окажется более удачным, нежели избрание кантора». Подобные выпады против «третьего коллеги» школы, конечно же, сразу становились известными городскому чиновничеству, церковным деятелям и семье самого кантора.

На заседании 2 августа 1730 года господа заседатели совета – непогрешимые Nos – силой грубой власти обрушились на Ille, кантора и учителя. Протокол этого заседания неоднократно публиковался. Написанный сбивчиво, с малой последовательностью в мыслях, он содержал, однако, все нужное для унижения достоинства Баха.

«О школе св. Фомы надлежит много порассудить. Имеются налицо раздоры и нападки», – объясняется в протоколе. Может быть, были и дебаты, но протоколист заносит только упреки кантору. Господа члены совета считают Баха непригодным для средних классов; там «нужно поставить дельного человека». Что же с кантором? «Пусть занимается с одним из младших классов». «Он (Бах) не так ведет себя, как надлежало бы, это надобно ему и поставить на вид, и его следует увещевать». Неубедительно? Для обоснования решения, очевидно, рукой писаря на полях протокола объяснено: «Без предварительного уведомления господина бургомистра послал хор учеников в провинцию. Уехал сам, не испросив отпуска».

От имени руководителей выступает господин советник Ланге: «Правда все то, что было сказано против кантора: его следует увещевать и заменить М. Кригелем».

Говорит господин Штегер, тот самый, который в апреле 1723 года делал предупреждение Баху: «Пусть оный сочиняет композиции, которые не были бы театральными». Может быть, эта сторона деятельности кантора и возмущает Штегера, но ему не по плечу судить всеизвестного сочинителя кантат, «Страстей», придворного капельмейстера кетенского и вейсенфелъского. Композитор Бах вне власти советников. Но учитель Бах подсуден. «Кантор не только ничего не делает, но даже не желает на сей раз давать объяснений; он не проводит уроков пения; поступили на него и другие жалобы». Советники присоединяются к высказанным мнениям.

Принимают решение о снижении кантору жалованья. Кантор теряет теперь порядочную часть своей доли доходов школы.

Очередное судилище закончено. Власть победила.

Именно в пору споров с магистратом Иоганн Себастьян объявляет себя в Лейпциге светским капельмейстером. Он берет руководство музыкальным студенческим обществом, основанным Телеманом в начале века. Collegium musicum была пристанищем светского музыкального искусства и независимой от руководства университета.

Участие в руководстве «телемановским кружком» сблизило Себастьяна с молодежью; он чаще стал сочинять светскую музыку. Именно в 1730 году, когда трения с магистратом дошли до крайнего предела, Бах написал окончательную редакцию гениальной клавирной «Хроматической фантазии и фуги».

ДВА ПИСЬМА ИОГАННА СЕБАСТЬЯНА

Решением магистрата Бах был взволнован. Если б и захотел, нелегко теперь ему было сняться с места и покинуть Лейпциг: большая семья, Фридеман поступил в университет, подрастают младшие.

Сохранились автографы писем Иоганна Себастьяна. Датированные августом и сентябрем 1729 года, эти два документа раскрывают правду переживаний Баха.

Первый документ – обширное послание совету города Лейпцига: Бах борется за «урегулированную музыку». Он сохраняет выдержку и достоинство педагога, капельмейстера, преданного искусству духовной музыки художника. Вот заглавие: «Краткий, но в высшей степени необходимый проект хорошего обслуживания церковной музыки вместе с беспристрастными рассуждениями об упадке сей последней».

В письме говорится о нехватке исполнителей инструментальной музыки: скрипачей, альтистов, виолончелистов, исполнителей на контрабасе и флейтах. Бах упоминает городских музыкантов, добавляя, однако, что «скромность запрещает мне высказаться сколько-нибудь правдиво об их достоинствах и музыкальных знаниях». Он не смешивает музыкантов воедино и говорит, «что сии персоны частию почитаются заслуженными, частию же не владеют, как бы это следовало, своим делом».

Кантор убежден в неизбежности быстрого развития искусства. Он близко познакомился с молодежью в «Музыкальной коллегии» – со способными, пытливыми, хорошего вкуса, образованными молодыми людьми. Он настаивает на привлечении их в лейпцигские хоры и оркестры. Но тут же оговаривается: ни стипендий, ни гонорара им не платят; даже «малые бенефиции» он не вправе им выплачивать. «Кто же будет даром работать или нести службу?» – деловым образом, уже наступательным тоном спрашивает автор записки.

Сдержанно, но убедительно он доказывает, что из-за приема в школу «многих недостойных и к музыке вовсе непригодных мальчиков сия последняя должна была ухудшаться и уменьшаться» и «хор музыки» должен идти к упадку". Из пятидесяти четырех воспитанников кантор выделяет «семнадцать годных», двадцать считает неподготовленными, семнадцать же остальных «негодными».

Он призывает к «зрелому обсуждению того, может ли далее в подобных условиях существовать музыка»...

Обеспеченных музыкантов в других городах Германии он не называет в письме иноземными, но именно их имеет в виду, ссылаясь на саксонскую столицу: «Надлежит съездить в Дрезден и посмотреть, какое жалованье получают там музыканты от его королевского величества». Автор записки с огорчением говорит о судьбе музыкантов-соотечественников: немецкие музыканты «в заботах о пропитании и думать не могут о своем совершенствовании или о том, чтобы выдвинуться».

«И без того удивления достойно, – пишет Бах страницей выше, – как от... немецких музыкантов требуется, чтобы они в состоянии были немедленно ex tempore (с импровизационной быстротой. – С. М.) исполнять разнообразнейшие виды музыки, происходит она из Италии, Франции, Англии или Польши...»

«Краткий проект» кантора прочтут малосведущие в музыке лейпцигские деятели.

«Положение музыки сегодня находится совсем в иных условиях, нежели ранее; искусство поднялось весьма сильно, вкус удивления достойно изменился, поскольку и музыка в своем прежнем виде для нашего уха более не звучит и тем самым нуждается в значительной помощи, дабы возможно подобрать и назначить таких исполнителей (субъектов), которые удовлетворяли бы теперешнему музыкальному вкусу и справлялись бы с новыми видами музыки, тем удовлетворяли бы и композитора и его произведение»88
  Подчеркнуто нами. С. М.


[Закрыть].

Редчайшее высказывание Баха о поступательном движении музыкального искусства! Знаток прошлого европейской музыки, он устремляет творческие помыслы в ее будущее. Бах написал страницы, в которых с деловой точностью и лаконизмом выражена безвыходность гения в условиях педантично-мещанской, фарисейской ограниченности тогдашнего германского общества.

Рукопись датирована 23 августа 1730 года. Накануне в кабинете своей квартиры, за окнами которой сияли осенними красками Апельские сады, Иоганн Себастьян начисто переписал свое послание. Девять с половиной страниц убористой готической вязи, в голубой обложке.

Темнота скрыла сады. В доме тишина. Спят дети. Спит Анна Магдалена после полного забот дня.

Утром школьный служитель отнесет письмо по назначению.

Протокол заседания магистрата от 25 августа сух, по-чиновничьи бездушен: «Доктор Борн, вице-канцлер и бургомистр: он говорил с кантором Бахом, но оный выказывает малое желание в работе». Заключение подтверждает ранее принятое решение магистрата.

Мрачная осень в жизни Иоганна Себастьяна.

Стойкий к невзгодам, он, однако, заколебался. К октябрю относится второе его сохранившееся письмо. Бах сообщает о событиях личной, семейной жизни, обрисовывает незавидную судьбу музыканта и с нескрываемой горечью делится безнадежностью своего положения в Лейпциге. Он обращался за помощью не к какому-либо из властителей немецких земель или городов, а к товарищу детства и юности, к Георгу Эрдману, однокашнику по ордруфской школе и Люнебурскому лицею.

Эрдман давно оставил музыку и, уже будучи юристом, как мы знаем, посещал Баха в Веймаре. Его желание сбылось: он поступил на русскую службу. Многие образованные молодые люди шли на службу Российской империи. Эрдман в качестве офицера-юриста находился одно время в дивизии князя Репнина, дислоцированной в Литве. Во время путешествия Петра I по европейским странам он в 1718 году был выдвинут на дипломатическую службу. После смерти Петра оставался на этой же службе при Екатерине I и Петре II, а в 1730 году стал представителем российского правительства в Данциге.

О существовании письма Баха к Эрдману было известно еще 140 лет назад. Опубликовал же его впервые Филипп Шпитта; по его словам, письмо было «воскрешено забвенью вопреки». Сохранили документ русские архивариусы. Школьный товарищ Баха умер относительно молодым, в 1736 году; вместе со всеми бумагами резидента письмо доставили в Россию. И некий Риземан из Ревеля, знакомый Шпитты, по поручению исследователя обнаружил в Главном государственном архиве подлинник баховского письма. Шпитта в первом томе своего труда успел лишь упомянуть о находке, позже – привел полный текст письма. Это была сенсация для молодого тогда баховедения. Оригинал письма хранится ныне в Центральном государственном архиве древних актов в Москве.

Серая, даже грязноватого тона бумага, неровно обрезанная по правому краю, точно такая же, что и в написанном ранее «Проекте» по улучшению музыки. Письмо с большими отступами сверху, на треть листа, и с широкими полями. На четырех страницах, без красных строк и без единой помарки. Витиевато выведены отдельные буквы. На последнем листе едва уместились заключительные строки. Крупно – еще раз – почтительное обращение, и мелко, мельче всех строк письма, – подпись.

Приведем полностью письмо:

"Ваше высокородие.

Простите меня, вашего старого верного слугу-друга, что я позволил себе вас беспокоить. Уже четыре года прошло с того времени, как вы осчастливили меня ответом на мое письмо. Поскольку я вспоминаю, вы просили сообщить вам о некоторых Fatalitaten (судьбах). Моя судьба с юных лет, включая Mutation (перемену), перенесшую меня в качестве капельмейстера в Кетен, вам известна. Там я имел милостивого и любящего музыку князя, у которого на службе я полагал всю жизнь пробыть. Но должно было случиться так, что упомянутый Serenissimus (светлейший) женился на Беренбургской принцессе и тогда стало казаться, что склонность упомянутого князя к музыке начала блекнуть, тем более что новая принцесса оказалась amusa (немузыкальной); таким образом, Богу угодно было, чтобы я оказался здесь музик-директором и кантором в школе св. Фомы, хотя первое время мне казалось очень странным, что я из капельмейстера был призван в канторы; посему я оттягивал свое решение в течение четверти года, но сия служба была мне описана настолько благоприятно, что я наконец, тем более мои сыновья должны были приступить к учению, решился во имя всевышнего отправиться в Лейпциг, подвергся испытанию, после чего предпринял эту перемену. Здесь я по воле божией и нахожусь поныне. Но так как 1) я нахожу, что служба сия далеко не так ценна, как мне ее описали, 2) я лишен многих служебных доходов, с сей должностью связанных, 3) очень дорогая местность, 4) странное и мало преданное музыке начальство, – почему я принужден жить в постоянных огорчениях, среди зависти и преследований, то посему я буду принужден с помощью всевышнего искать своей фортуны в другом месте. Если бы вы, Ваше высокородие, узнали что-нибудь о подходящей должности для вашего старого верного слуги, то я покорнейше просил бы дать мне благосклонную рекомендацию. С мой стороны могу обещать постараться не обмануть вашего участия и рекомендации.

Моя теперешняя служба дает около 700 талеров, и если бывает похорон больше чем обыкновенно, то акциденции пропорциально увеличиваются; но при здоровом воздухе таковые отпадают, так, например, я потерял в прошлом году на ординарных похоронах акциденций более 100 талеров. В Тюрингии я могу обойтись 400 талерами легче, чем здесь двойной суммой ввиду чрезвычайно дорогой жизни.

Хочу еще упомянуть о моих семейных делах. Моя жена умерла в Кетене, и я женился второй раз. От первого брака у меня остались в живых три сына и дочь, каковых вы, если изволите вспомнить, видали в Веймаре. От второго брака у меня имеются один сын и две дочери. Мой старший сын теперь Studiosus Juris (студент юридического факультета), два других посещают – один первый, а второй второй класс), а старшая дочь еще не замужем. Дети от второго брака еще малы, старшему мальчику шесть лет. Но все они прирожденные музыканты, и я смею уверить вас, что могу в своем семействе сформировать вокальный и инструментальный концерт, тем более что моя теперешняя жена поет чистым сопрано, а старшая дочь ей неплохо помогает.

Я почти превышаю допустимую меру вежливости, беспокоя вас так много, почему и спешу закончить, пребывая в неизменном уважении на всю жизнь.

Вашего высокородия послушно преданный слуга

Йог. Себаст. Бах

Лейпциг, 28 окт. 1730".

Нет никаких, даже косвенных свидетельств тому, что Георг Эрдман отозвался на письмо своего школьного друга.

Впрочем, фортуны в ином месте Баху искать не пришлось. Изменения произошли в самой школе св. Фомы. На место скончавшегося Эрнести ректором был избран человек другого склада. Новый ректор принадлежал к тем немногим современникам Баха, которые, услышав его игру, познав его дар импровизатора, на всю жизнь оставались верными ценителями композиторского дара музыканта.

Это был давний приятель и почитатель музыки Баха Иоганн Матиас Геснер, в веймарские годы служивший помощником ректора тамошней гимназии, филолог, широко образованный педагог. Деятельный организатор, он решительно взялся за наведение порядка в Томасшуле, смягчил своим посредничеством взаимоотношения кантора с коллегами, консисторией и магистратом. Были отменены ограничения в правах кантора, хотя и не сразу. Через год с небольшим Бах получил и свою долю доходов, отнятых было городским советом.