355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Абрамов » Место покоя Моего » Текст книги (страница 26)
Место покоя Моего
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 16:35

Текст книги "Место покоя Моего"


Автор книги: Сергей Абрамов


Соавторы: Артем Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)

Интересно бы узнать; как имя этого фарисея? Кем он станет – если станет! в грядущем шествии веры Христовой?..

ДЕЙСТВИЕ – 4. ЭПИЗОД – 5
ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 27 год от Р.Х., месяц Нисан

Ночевали опять в доме Лазаря. Петр счел, что безопаснее места нет, любое другое окажется новым, с новыми хозяевами, с новыми людьми, которые обязательно явятся вечером в дом, где остановился Машиах; кто среди них возникнет – один Бог знает, а у Петра с Богом отношения были куда более прохладные, нежели у Иешуа, поэтому он решил не рисковать. Час ходу до Вифании, – даже при том, что все устали за день в Иерусалиме смертельно, – все-таки можно вынести, зато там, у Лазаря, – нормальная еда, нормальный сон, никого посторонних, хорошо известная местность и подходы к ней… Петр выставил охрану, определил ребятам время ночных смен и в общем-то чувствовал себя спокойно: в эту ночь ничего произойти не могло, не должно было.

Утром вся компания снова собралась в город. Иешуа хотел все-таки пройти по Терапийону, не исключено – кого-нибудь излечить, потом спуститься к пруду Силоам, или Шилоах, то есть к «источнику, посланному Богом». Название его, что ли, привлекло?.. Хозяйственный Натан был послан на поиски чистого дома без постороннего глазу, где вечером все могли ритуально отужинать, иначе – провести седер. Петр послал с ним Симона, как более обученного охранному делу: проверить подходы к выбранному дому, кто соседи и прочее. Хотя понимал, что на седере ничего не произойдет. Понимал он это еще и потому, что поручил Иоанну на короткое время отпроситься от экскурсии по городу и сходить в дом к Кайафе, чтобы оставить ему записку всего с тремя словами:

«Сегодня после полуночи». Кайафа скорее всего целыми днями пропадал в Храме, но мог ненадолго оказаться и дома. В любом случае кто-нибудь из служек-левитов записку ему отнес бы. Что делать, получив эту записку, Кайафа знал. А Петр придумал для себя причину не идти вместе со всеми, чтобы забежать к себе в дом в Нижнем городе, превратиться, возможно, в римлянина Вителлия, а возможно, в эллина Доментиуса и наконец нанести давно задуманный и сегодня крайне своевременный визит к прокуратору Иудеи и Самарии всаднику Понтию Пилату.

Причина для отлучки была резонной: следовало запастись провиантом на седер, купить хорошего вина и отнести все это в дом, который найдет Натан до времени третьей молитвы, то есть до трех пополудни, чтобы две Марии имели хотя бы три часа – приготовить ужин и собрать на стол, а уже после шести всем собраться за трапезой.

– Как мы узнаем, где будет седер? – спросил Иешуа.

– Шимон и Натан найдут вас, – сказал Петр. Иешуа не спросил, как Симон и Натан отыщут их в многотысячной толпе паломников, пришедших в столицу на Песах. Это было даже Петру ясно: кто в городе не укажет, где сейчас искать Машиаха!..

Начинался последний акт трагедии, финал проекта «Мессия», и Петр волновался, поскольку далеко не все оказывалось в сфере его непосредственного внимания. Он не знал, сумели ли воины Пилата сегодня ночью перехватить и рассеять отряды Вараввы, остановившиеся на ночной привал в пустыне южнее Иерихона, а самого Варавву схватить, заковать в цепи и привести в Иерусалим. Он не знал, насколько за эти дни увеличилась армия паломников в Иерусалиме, которых Иешуа еще десять дней назад позвал в столицу-к себе. Петр видел, что в городе творится нечто невообразимое, людей на улицах явно много больше, чем бывало на Пасху прежде. Он не мог более-менее точно оценить их количество, потому что не видел всех, но даже приблизительно, по тем фрагментам толп, которые попадались на глаза вчера, в Иерусалим пришло не менее десяти двенадцати тысяч. Можно было спросить Иешуа, тот наверняка чувствовал точнее Петра, но спросить значило вызвать удивление у Машиаха: зачем тебе, Кифа, точное число?.. И впрямь – зачем? Петр не знал бы, что ответить…

Что касается Кайафы, тут Петр волновался куда меньше. Первосвященник делал порученное, как уже говорилось, с педантичной точностью ученика-отличника. Петр полагал, что он уже знал результаты римской ночной вылазки, а значит, получив записку или все же сумев перекинуться с Иоанном парой слов – хорошо бы сумел, тогда Петр знал бы судьбу Вараввы! – молниеносно собрал бы свой Малый Синедрион и решил бы судьбу бунтовщиков. Третий осужденный на казнь, кроме Христа и Вараввы, положенный по Канону, наверняка найдется – да хоть бы кто-то из ближних сподвижников зилота.

А уж Пилат, как заявил Кайафе высокородный эллин Доментиус, – это вопрос не для первосвященника. Для положительного решения данного вопроса Петр собирался в крепость Антония, где согласно каноническим текстам и абсолютно вопреки здравому смыслу остановился прокуратор. Здравый смысл, поддержанный, кстати, Клэр в одной из бесед с Петром, утверждал, что Пилат в дни Песаха должен был найти приют во дворце Ирода Великого, где куда менее опасно оставаться: и стены выше, и территория больше. А крепость Антония была крохотным каменным островком, приткнувшимся к западной части северной стены Храма, как раз недалеко от Овечьих ворот. Четыре невысокие башни, не слишком высокие, всего в два человеческих роста, стены, теснотища, дискомфорт, о котором Пилат не вспоминал даже в своей резиденции в Кесарии, не говоря уж о Метрополии, плюс ко всему крепость находилась в самом центре празднующего Песах людского моря. И уж если даже забыть об опасности, то о невероятном круглосуточном шуме забыть невозможно.

И тем не менее Пилат предпочел крепость.

Видимо, так велика была известная всем ненависть пятого прокуратора к своим подопечным из Иудеи и Самарии, а если говорить проще, его совершенно первобытный, дремучий антисемитизм, что он предпочел тесноту и шум крепости Антония уюту и тишине дворца Ирода Великого, тем более что во дворце в эти дни гостевал Ирод Антипа с семейством, тоже решивший на Песах развеяться в столице и покинуть на недельку свою Тверию, Тивериаду, где, к слову, Антипа устроил себе весьма приятную жизнь: и театр там имелся, и стадион для ристалищ, а что город был построен Антипой на месте древнего кладбища, волновало только правоверных галилеян.

Может, Пилат и выбрал бы для своего короткого пребывания в ненавистном Иершалаиме дворец ненавистного Ирода, но наличие там еще более ненавистного Антипы, видимо, подвигло его на нелегкие испытания бытом. Тем значительнее заслуга мудрого Кайафы, сумевшего вытащить Пилата с войском в столицу… С Иоанном договорились встретиться в доме в Нижнем городе.

Петр сам себе удивлялся: его сейчас полностью захватило действие, в котором он был силен, как Мастер Службы, которое он, опять же как Мастер, должен был довести до задуманного финала, а сам финал, вернее, его трагичный результат как бы отошел на второй план. Что случилось, спрашивал себя Петр. И вроде бы не понимал, откуда взялись как неожиданный азарт ни о чем не задумывающегося игрока, так и странное чувство отстраненности от происходящего. Будто не судьбой близкого – куда уж ближе! – человека играет он, решает ее, решил уже практически, а все происходит в некоем кукольном театре, где никто не погибает. Просто заканчивается спектакль, кукол убирают в коробки, а завтра их снова достают, и они – снова живые! – радуют почтеннейшую публику.

А ведь кому, как не Петру, знать, что спектаклем здесь и не пахло. Кровью пахло. Предательством.

И все же что-то глубоко в подсознании успокаивало Петра: все будет хорошо, все успокоится, камень утонет, круги пройдут и утихнут, жизнь не кончается. Петр не ведал, что там, в подсознании творилось, ему некогда было туда забираться, копаться, он умел, в принципе, это делать, но терпеть не мог: грязная, считал, работенка – рыться в собственном подсознании. Не однажды оно так же неясно и невнятно подсказывало Петру: успокойся. Или наоборот: насторожись. И никогда не ошибалось, хотя суть подсказки Петр понимал только после уже случившегося.

И вот ведь какая странность: болотом сейчас совсем не пахло.

И Иешуа ни разу не напомнил о запахе прокисшего вина. Намеренно? Не верил Петру? Или исчез запах?.. Что зря гадать? Будет день – будет пища… Все-таки он решил идти эллином. Пилат тг Рим, знаком был со многими из римской знати и мог изрядно удивиться, что никогда не встречал в определенных кругах какого-то Вителлия. А удивление Пилата меньше всего требовалось Петру. Эллины, в конце концов, – те же подданные Римской империи, все у них общее – нравы, развлечения, деловое сотрудничество. Даже Олимпийские игры – и те с некоторых пор общие, А у Доментиуса и Пилата еще и сословие было одинаковым – всадники, второе по значимости после сенаторского; и следовало из данного факта, что имущественный ценз у каждого должен был составлять, как минимум, огромную сумму в четыреста тысяч сестерциев. Петр полагал, что богатый всадник богатого всадника всегда поймет.

Парадный вход в крепость Антония выходил на запад. Две большие арочные двери, точнее – ворота для конных были закрыты изнутри. С руганью, работой локтями и плечами Петр добрался до них сквозь толпу, постарался не свалиться в крепостной ров и выбрался на каменную площадку перед стеной, где все же был некий вакуум, не решались паломники приближаться к дверям, за которыми жила вполне реальная опасность. Петр побарабанил сначала в одну дверь, потом в другую. Правая открылась, и воин в кожаной лорике, или кирасе, надетой на короткую тунику без рукавов, из-под которой выглядывали узкие штаны до колена, спросил на хорошем арамейском, но с некоторым раздражением:

– Что надо, господин?

– Я к гегемону, – тоже по-арамейски надменно заявил Петр, то есть Доментиус. – Вызови начальника стражи.

Воин – явно из местных наемников, судя по языку, – невежливо закрыл дверь перед носом у Петра и надолго исчез. Минут через десять, за которые Петр-Доментиус накрутил себя до состояния праведного гнева, дверь снова открылась, и в проеме возник некто в более просторной и тонкой тунике, без всякой лорики, зато с коротким мечом в бронзовых поножах, притороченных к поясу.

– Что надо, господин? – Начальник стражи слово в слово повторил вопрос подчиненного, но уже на благородной латыни.

– Я прибыл сюда из Рима сегодня ночью, чтобы говорить с гегемоном, перейдя на латынь, заорал Петр. – Я – всадник Доментиус Коринфский, должен из-за вас, идиотов, стоять здесь на жаре, как мальчишка? Так, что ли?.. Как твое имя, солдат?

– Дарий, – в некоторой растерянности ответил начальник стражи.

– Иудея – это дыра, это место ссылки для плохих солдат, – продолжал разоряться оскорбленный всадник. – Так ты хочешь отправиться туда, где похолоднее, к диким галлам, например? Я могу это тебе устроить!..

– Подождите, господин, – все-таки начальник испугался угрозы, к диким галдам ему не хотелось, – я же только спросил…

– Проходите, конечно. Я немедленно доложу гегемону о вашем прибытии. Он, правда, отдыхает. Весь гарнизон отдыхает. У нас сегодня было ночное сражение…

Значит, все-таки было, обрадованно подумал Петр. И каков же результат?..

– Надеюсь, успешное? – успокаиваясь, снижая тон, спросил он и вошел в крепость следом за начальником стражи.

– Мы разогнали бунтовщиков и взяли под стражу их предводителей.

Сообщение порадовало. Подробности предстояло узнать у прокуратора. Или, как его здесь называли, гегемона.

– Я слыхал об этом, – сообщил Доментиус. – Именно потому я – здесь.

– Вы присядьте. – Начальник указал на одинокую каменную скамеечку.

Больше ничего внутри крепости не было – пустой двор, только у противоположной стены, где располагались конюшни, к коновязи привязаны были две расседланные лошади. Остальные, видимо, находились в конюшне, в денниках.

Скучно живут, отметил Петр. Совсем уныло. Одно слово – солдатня… Зря Пилат не согласился на дворец Ирода, там куда симпа-тичней…

На скамеечке ему пришлось сидеть недолго. Запыхавшийся начальник стражи минут через пять возник из дверей, ведущих в казармы – или как это у римлян называлось? – и насколько мог вежливо пригласил:

– Гегемон вас ждет, господин. Я провожу.

Они поднялись по узкой щербатой каменной лестнице без перил на второй этаж, прошли по короткому коридору, и начальник, остановившись у двери в торце его, вежливо, костяшками согнутых пальцев, стукнул два раза. Сказал:

– Здесь всадник Доментиус, гегемон.

– Пусть войдет, – послышался мощный рык из-за двери. В сравнительно небольшой комнате – опять никакого сравнения с внутренними помещениями дворца Ирода! – за простым, даже грубым каменным столом сидел голый по пояс здоровенный мужик, в обтягивающих ляжки коротких портках, босиком, безбородый, совсем коротко стриженный, с ранней проседью, загорелый, мордатый, но, в общем, по-мужицки красивый. Он был занят мужицким же делом: пил вино и жрал – именно это слово! – мясо от мощного ломтя, не пользуясь, естественно, никакими добавочными приспособлениями, даже ножом.

– Салют тебе! – Мужик оторвался от немаленькой глиняной чаши с вином. Вина будешь?

– Ясное дело, буду, – быстро согласился Доментиус и уселся на лавку напротив.

Мрачного вида солдат приволок и поставил перед греком такую же чашу и еще кувшин с вином, грохнул на стол пустую глиняную миску. Мяса на столе баранина, естественно, – было в избытке на тоже глиняном блюде. Опять-таки не дворец, посуда здесь солдатская. Как и нравы. Впрочем, эллина Доментиуса это ничуть не смущало.

Он налил себе галилейского и поднял чашу:

– За императора!

– Можно и за него, – согласился мужик, бывший не кем иным, как пятым прокуратором Иудеи и Самарии, богатый гражданином Империи, всадником Понтием Пилатом, грозой блудливых, непочтительных и вороватых евреев, к тому же отвратительно орущих за окнами. Заметил походя: – Вино здесь дерьмовое… – и выпил до дна.

Петр согласился, но возразил:

– А где ж другое возьмешь? И тоже выпил до дна.

– Хорошее – дома… А ты сам-то откуда? – спросил Пилат, наяривая баранину.

– Как раз из дому. Из Рима.

– Давно?

– Сегодня ночью.

– Ты же эллин, доложили мне…

– Ну и что? Мало, что ли, в Риме эллинов? Служу я там.

– Мне сказали, ты – всадник…

– Удостоен, – скромно объяснил Доментиус. – Есть, наверно, заслуги.

– Главное, денежки имеются, – хмыкнул Пилат. – А сюда на кой хрен прибыл?

– С тобой поговорить.

– О чем?

– О заговоре, всадник, который, насколько я слышал, твои люди сегодня остановили.

Пилат даже есть перестал.

– Ты это о ночном броске? Подумаешь, заговор! Кучка бродяг и ворья. Зилоты хреновы! Давили мы таких, как тараканов. Все разбежались, мечи – между прочим, наши, римские, – побросали, трусливые твари, двоих сволочей мы взяли с собой. Распну я их, пожалуй. Завтра и распну, чего тянуть.

– Кого распнешь?

– Думаешь, я помню?.. Главарь там один был, бородатый такой евреище, шкаф просто, и второй, рядом с ним бился, тоже не лилипут… – Отпил из чаши. – Надо признать, этот главарь драться умеет.

– Где они?

Пилат ткнул пальцем в пол:

– В яме.

– А теперь послушай, ты должен это знать. Я для того и приехал к тебе. Напрасно недооцениваешь, это именно заговор. Пусть для тебя с твоими когортами он смешон, но дело не в тех бандитах, которых ты легко разогнал. Тот главарь, которого ты посадил в яму, – всего лишь пешка в игре. Кукла. А кукловода ты не достал.

– Кто он?

– Некто Иешуа, сын Йосефа из Галилеи, называющий себя Мессией.

– Очередной пророк? Еще один клоп…

– А знаешь, кто за этим клопом стоит?

– Кто?

– К сожалению, мои соотечественники. Достаточно большая группа эллинов. У них деньги, влияние, в Сенате… Полагаю, ты не веришь, что сенаторы неподкупны?

– Да там одно ворье! – отмахнулся Пилат, но жевать перестал, как говорится, вошел в тему. – Известно кто?

– Пока нет.

– Но эллины-то известны? Которые заговорщики…

– Тоже не все. Мы взяли троих, но они не основные. У них, как мы считаем, организация построена по принципу пирамиды: нижние не знают верхних. Видимо, есть главные. Первые. Мозг организации. Каждый связан всего с тройкой подчиненных, причем эти трое друг друга не знают, а из главных связаны только с одним – тем, кто им передает приказы. У каждого из тройки – своя пятерка, принцип тот жег никто из пятерки друг друга не видел, у каждого из пяти – своя пятерка или десятка. И так – до самого низа.

– Разумно устроено. А те трое, которых вы взяли, – они кто?

– Бригадиры. Они знают только свои десятки. Мы их донизу вычистили. Триста человек взяты под стражу.

– А наверх от этой троицы?

– Темно. Они никогда лично не встречаются со своими кураторами сверху, только через посредников.

– Так взяли бы посредников.

– Невозможно. Посредники – это ходячие почтовые ящики для передачи приказов и денег на их исполнение. Откуда они появляются, кто такие, эти трое не знают… Иными словами, мы вырезали кусок из пирамиды. Судя по всему – не очень большой.

– Почему ты так думаешь? Триста человек – это сила…

– Потому что осталась куда большая сила. Мы взяли эту группу прошлой осенью. А начало и развитие заговора в Иудее шло своим чередом. Четко и по плану. Значит, арестованные к здешнему заговору отношения не имели.

– Откуда ж вы о нем узнали?

– Один из троих что-то слышал. Во всяком случае, это он назвал имя Иешуа. Тогда я послал в Галилею двоих людей с задачей внедриться в окружение нацеретянина. Один не сумел, сгорел. Второй пока работает. Все сведения о заговоре – от него.

– Выходит, Кайафа в курсе дела? Это же он дал мне наводку на зилотов…

– Да. Потому что цель заговора – Храм.

– Не понял…

– Я тоже не очень… Мой человек доносит, что этот Иешуа, называющий себя Царем Израильским, знает какой-то способ разрушить Храм. Он, значит, разрушает его, начинается паника, вооруженные отряды зилотов верхами входят в город, а в городе уже – пять тысяч пеших сторонников этого Мессии. Все пока сбывается… Кроме разрушенного Храма.

– Еще не вечер, всадник. Песах в разгаре. Кто поручится, что этот Иешуа все-таки не разрушит Храм? Я бы не поручился…

– А что, время акции – Песах?

– Когда еще в город могут незаметно войти пять лишних тысяч паломников? Ты видел, что делается на улицах?

– Я по улицам не хожу…

Пилат встал и подошел к окну. Накачан он был отменно, мышцы так и гуляли по мощной спине, не хуже, чем у самого Петра или Иоанна.

– Да, орут не по-детски, – заметил он, глядя вниз, на толпу вокруг Вифезды и дальше, дальше… Окно выходило на север. – Ты прав, многовато чего-то таракашек… А почему твоих эллинов повело именно сюда, в дыру, в задницу, и что им вообще неймется? Чего они добиваются?

– Чего добиваются? Свободы. Самостоятельности. Чего еще можно добиваться?.. Коринф полностью был разрушен римлянами сто пятьдесят три года назад. Потом и Афины – в камни… А раньше как было?.. Да вся последняя история Эллады – это борьба с Римом за хоть какую-то независимость. Но борьба с оружием в руках – это проигрыш. Не раз пробовали, и что?.. А вот борьба с помощью религии – это сильный ход!

– Как с помощью религии?

– Понтий, ты же знаешь, во что превратилась жизнь в Империи. Предательство, воровство, разврат, раскол межнациональный и даже внутри самого римского общества, богов – навалом, и римских, и греческих, все они – давно не боги, а чуть ли не приятели. С ними вон выпить запросто всегда можно было, а при желании и трахнуться… Мы считаем, что заговорщики выбрали монотеизм, единобожие, как способ сплотить нацию. Посмотри на историю евреев. Ты Тору читал?

– Что я, сумасшедший? Нет, конечно.

– И зря. Многое понял бы. Две тысячи лет они существуют как единый и, заметь, богоизбранный народ. Ну, сами себя, допустим назначили богоизбранными, а результат? За эти две тысячи лет кто только на них не нападал, их порабощали, растаскивали по разным-землям, а они все равно едины, потому что их объединяет один Бог. Религия. И какой-нибудь римский еврей всегда старается приехать на Песах в Иершалаим. И вавилонский еврей, и еврей из Айгиптоса, и евреи из стран Арама – все они объединены своей Религией, у которой один Бог, и он дал евреям один Закон, который необходимо соблюдать, живи ты хоть на краю света. Ты что, Понтий, не встречался в Риме с евреями?

– Мне их здесь во как хватает, – со злостью резанув себя ладонью по горлу, сказал Пилат, вернулся за стол, налил вина в чашу, выпил залпом. – Встречался, конечно. Ты прав, они всегда держатся вместе, помогают своим, поддерживают друг друга, этого у них не отнимешь. Они, как тараканы, влезают в каждую дырку и размножаются немерено и все тащат только для своих, все для своих. Кто в Риме держит торговлю? Евреи. Кто владеет прибрежным флотом? Евреи. Кто меняет деньги, ссужает их? Они, они… А здесь? В Риме хоть есть римляне или эллины, есть, с кем поговорить, выпить, по бабам сходить. А здесь одни евреи – грязные, вшивые, вонючие, вечно чем-то недовольные, вечно бунтующие… – Он вскочил и заорал: – Эй, кто там есть!

В дверь немедленно просунулся давешний воин, принесший Петру вино и посуду.

– Звали, гегемон?

– Кликни начальника когорты, разбуди его, к хренам собачьим. Пусть тащат наверх этих двоих, что мы взяли ночью. Сейчас мы устроим евреям праздничек. Сейчас мы распнем их посреди толпы…

– Стой! – тоже заорал и вскочил Петр. – Стой, солдат! И ты, Понтий, погоди, не пори горячку. Успеешь их распять. Я еще не все досказал… – И солдату: – Давай отсюда, мухой!

Тот исчез, как не было. Мухой.

– Чего это ты у меня раскомандовался, а, эллин? – удивленно спросил Пилат. Выпил он, похоже, не очень подъемное для себя количество галилейского, потому что опьянение уже давало о себе знать. – Тоже на крест хочешь? Я не посмотрю…

Петр подошел к нему, обнял за потные плечи, усадил, сел обок, налил обоим вина:

– Выпили…

Против этого предложения Пилат не возражал. Выпили споро, Закусили бараниной. Пережаренной она была. Все-таки могучий организм был у пятого прокуратора, всадника Пилата. Опьянение опьянением, а сообразиловка работала, как хороший швейцарский хронометр. Эпизод с требованием немедленно распять арестованных и наездом на высокого гостя, рискнувшего отменить приказ хозяина, подумал Петр, был, похоже, всего лишь этаким мимолетным представлением именно для гостя; хотя и усиленным, конечно, винными парами. Но, покончив с означенным представлением и залив его очередной порцией спиртного, Пилат спросил вполне трезво:

– Почему бы нам не арестовать этого галилеянина? Прямо сейчас. И тоже распять… Это мы на раз. И Храм уж точно целым останется, старый пердун Кайафа нам за это бочку вина выкатит…

– В яблочко попал, – радостно согласился Петр-Доментиус. – Силен ты, гегемон! Сколько до меня выжрал винища, сколько со мной, а соображаешь, как новенький… Надо арестовать. Только не тебе. Тебе-то зачем светиться?

– Что значит – светиться? Ты за кого меня принимаешь? Евреем больше, евреем меньше – кто считает?

– Слушай, Понтий, твоя нелюбовь к евреям доведет тебя когда-нибудь до ссылки. Ты что, думаешь, Тиберию нужно восстание в Иудее? Да, ты его подавишь, у тебя под рукой – больше сотни конных воинов, если не ошибаюсь, да пехоты в Кесарии – до пяти тысяч мечей…

– Сейчас четыре, – уточнил Пилат.

– Все равно – сила. Ну подавишь ты мятеж, который поднимут против тебя те пять тысяч сторонников галилеянина, что сейчас просочились в Иершалаим, А вони сколько будет? До Тиберия дойдет – у тебя там только друзья, врагов нет?

– Как нет? Есть. У кого их нет? Только у покойника…

– Они тебя и свалят. Должность гегемона Иудеи хоть и грязная, но денежная, желающие найдутся. Ты и так уж натворил здесь дел с точки зрения тех, кто на тебя зуб точит… Вспомни знамена с профилем Тиберия? Хотел установить в Храме – так ведь не дали. А золотые щиты с твоим именем и именем императора? Тоже сейчас не в Иершалаиме, не в крепости Антония, а в Кесарии… – Петр мог бы еще легко предсказать Пилату грядущий скандал с деньгами на строительство сорокаметрового акведука, которые он внаглую реквизировал из казны Храма. Но не стал. Только пророчеств прокуратору и не хватало!.. – Пока тебе в Риме все прощали, но не умножай же ты сущностей сверх необходимого… – не удержался, выдал классическую цитату за свою мысль. Прошло спокойно.

– Вообще-то ты прав, – задумчиво сказал Пилат. – Есть там гады в Риме, которые на меня давно тянут…

– Вот и не лезь. Пусть галилеянина арестуют люди Кайафы. Они к этому готовы. Я ж хочу, как лучше, ты ж мне – свой… Арестуют, приговорят потихоньку к смерти…

– Они все равно ко мне явятся, – уныло сообщил Пилат. – Только я могу разрешить казнить или не разрешить.

– А ты не разреши. Ты с ним побеседуй, вдруг он тебе понравится…

– Еврей? – В голосе Пилата было столько изумления, замешанного на презрении и брезгливости, что Петру на секунду стало противно.

Но из роли он не вышел.

– Евреи тоже разные бывают. Есть умные. Говорят, этот галилеянин – очень умен.

– Ну не разрешу я… А дальше?

– А дальше люди первосвященника начнут на тебя наезжать.

– Это еще с чего? – Опять презрение, но уже с негодованием.

– Да все с того же. Он поднимает народ против Рима, а ты, мол, его поддерживаешь. Значит, пригрозят доносом Тиберию… Так что поломаешься и согласишься. Но вслух заявишь, что делаешь это против собственных воли и разумения. А если евреи хотят крови честного человека, так пусть они и несут на себе бремя вины.

– А он что, и против Рима к бунту зовет?

– Да ни в коем случае! – ужаснулся Петр. – Он только против зажравшихся коэнов – фарисеев, саддукеав. Он вообще-то правильный паренек. Его эти псы из Коринфа и Афин втемную разводят. Однако казнить надо… – вздохнул тяжко. – Но вину оставь на первосвященнике. То есть если и будет бунт, то не против Рима, а против коэнов. Но, думаю, обойдется…

– По-моему, ты, всадник, знаешь больше, чем говоришь… – с сомнением сказал Пилат.

– Ты еще скажи, что у меня мозги греются, – возмутился Петр, вспомнив к месту странное обвинение Иешуа в свой адрес. И этот, что ли, паранорм?.. Нет, Петр ничего не чувствовал, сплошная бетонная стена, за которой – обычные мысли обычного, пусть даже весьма неглупого, солдата. – Что знаю, то сказал.

– И когда Кайафа его возьмет?

– Сегодня ночью. Во всяком случае, так должно быть по плану. Утром – суд. Так что к полудню или чуть попозже его приведут к тебе.

Пилат молчал. Петр чувствовал как за бетонной стеной ворочалось тяжелое сомнение, замешанное, с одной стороны, – на ненависти к евреям, которым так хочется устроить хоть какую-нибудь, но пакость, а с другой – на подспудном, не очень ярко выраженном, но все же живущем в подкорке страхе перед Римом, перед отзывом из провинции, перед ссылкой, перед – вот тоже неожиданность! смертью…

– Слушай, Доментиус, а вот ты говоришь: мы знаем, мы работаем, мы внедрили человека к галилеянину… Кто это вы?

– А вот этого тебе лучше не знать, – искренне сказал Петр. – Меньше знаешь – крепче спишь. Одно скажу: пройдет завтра все так, как я расписал, сидеть тебе на месте гегемона Иудеи и Самарии еще долго и выгодно. Десять лет, как минимум, обещаю. Мы тебя поддержим. Поверь, это в наших силах.

– Ладно, – с отчаянием в голосе заявил Пилат, – попробуем, что получится. Попросил – сделаю. Выпили?

Петр опять не отказался.

Обнял прокуратора, мокро поцеловал его в губы. Было против-но, но для хозяина убедительно. Римские нравы…

– Еще одно. Чтобы на тебе перед евреями в этом вонючем случае вообще вины не висело… Ты вот Тору не читал, а там, в Книге Дварим, есть одно местечко. Сейчас вспомню… – Петр потер лоб, нахмурился, словно вспоминая слова из чужой книги. – Ага, вот… «И все старейшины города того, ближайшие к убитому, пусть омоют руки свои… И объявят и скажут: „Руки наши не продлили крови сей, и глаза наши не видели…“» Скажи это так, чтобы побольше народу слышало, и при всех умой руки. И все. По их Закону ты невиновен в смерти галилеянина. Пилат смотрел на Петра с восхищением:

– Как ты помнишь?! Я бы ни в жизнь…

– Профессия, – скромно объяснил Петр. – Плюс привычка.

– Это, конечно, красиво, – вслух размышлял Пилат. – омыть… А не стыдно ли мне, римскому всаднику, устраивать спектакль по каким-то вшивым еврейским законам, чтоб, значит, перед ними оправдаться? И это ж придется устраивать судилище не в крепости, а снаружи, чтоб таракашек побольше собралось… А не послать ли мне их?..

– Можно и послать, – согласился Петр. – Но всегда помни: где толпа – там История. В каждой толпе найдется двое-трое типов, которые либо сами запишут, что увидели и услышали, либо расскажут тем, кто запишет и переврет, либо расскажут тем, кто расскажет тем, кто запишет и наверняка переврет… А тут такая простая фраза: «Я умываю руки». То есть вины на мне нет. Ты – человек публичный, известный. Тебе надо думать, что о тебе в Истории сохранится…

– О какой толпе ты говоришь?.. Я всегда провожу суды без лишних свидетелей. Для суда в крепости есть комната секретариума, там много не поместится: только осужденный да свидетели…

– А ты нарушь традицию, – убеждал Петр. – Случай особый. Уникальный. Вынеси суд во двор крепости или даже на площадку перед воротами. Еще раз повторяю; думай об Истории и о людях, которые ее пишут.

– Лучше бы пожить подольше и повеселее, – заметил Пилат, но видно было, что сентенция о месте прокуратора в создаваемой на скаку Истории его задела. Заставила задуматься. Не дурак ведь… – Да не запомню я, что говорить надо! досадливо бросил он последний аргумент.

– А я тебе запишу слова, а ты выучи, выучи, уж постарайся… Дай-ка мне на чем записать…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю