Текст книги "Человек со звезды (сборник)"

Автор книги: Сергей Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

4

Каждый раз, вечером, старик Леднев грозился встать первым, бог знает в какую рань, и беспощадно будить Игоря. Не получалось. Леднев еще похрапывал, с головой накрывшись необъятным брезентовым плащом, а Игорь уже разжигал костерок на месте вчерашнего, на остывших за ночь угольях, набирал воду в ручье или роднике – ночевать старались неподалеку от воды – и тогда сам беспощадно расталкивал профессора.

Вот и нынче приладил Игорь над костром закопченный котелок, медный, луженый, куда тяжелее алюминиевых – современных Игорю, стащил с профессора плащ.

– Павел Николаевич, подъем!

Профессор скукожился на сухом лапнике, колени к подбородку подтянул, руками их обнял, глаз не открывал. Однако сказал:

– Сейчас, сейчас… Отыди от меня, изверг.

– «Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало…» – Игорь не врал: солнце давно поднялось над верхушками деревьев, высветило, выжелтило траву в лесу, грело. День обещал быть теплым, а то и жарким.

– Я же сказал: сейчас… Русского языка не понимает, охломон… – плаксиво затянул Леднев. Вдруг открыл один глаз, левый, уставил его на Игоря. – Заварку насыпал?

– Не велено было.

– То-то! – Споро сел, как ванька-встанька, пятерней лицо утер – умылся вроде. – Закипела?

– Кипит… – Игорь всегда с любопытством наблюдал за процессом утреннего оживления старика Леднева, именно оживления, другого слова не подберешь. Только-только лежал трупом, и – бах! – живой и деятельный, будто и не спал вовсе…

Леднев чай сварил, заварки его драгоценной никто не трогал, вот он и доволен был, даже несколько разнежен.

– Куда ты так торопишься? – только и спросил.

– В Лежневку вашу.

– А там тебе чего?

«Чего»… Профессор называется.

– Может, Пеликан подгребет…

– Он тебе что говорил, Игорек?

– Говорил: до города увидимся.

– У-у, до го-о-орода… Эдак он в любой момент способен объявиться. Хоть сейчас.

– В Лежневке он будет, – упрямо сказал Игорь.

– Надежды юношей питают… А вот как ты мыслишь, Игорек, не супостат ли наш Пеликан, не тать ли ночной? Вот кличку разбойничью носит…

Попробуй разбери старика: то ли он шутит, то ли всерьез считает Пеликана разбойником.

– Вздор вы несете, Павел Николаевич, и сами о том знаете.

– Почему вздор? – Старик поел, попил, теперь сидел, жизнью наслаждался. А когда он в таком состоянии – Игорь заметил, – то склонен праздно философствовать. – Вот, к примеру, где он бродит? Почему не с нами, коли ему в город надо?

– А может, ему еще куда надо?

– Допустим, А зачем скрытничает? Отчего бы ему не поделиться своими планами с двумя добрыми странниками?

– С вами поделись…

– Обижаешь, Игорек. В своей многотрудной жизни я еще никого не выдал, не предал, на тридцать сребреников не льщусь, ныне их только на рюмку водки и достанет, а ранее, до пролетарского переворота, мне жалованья хватало.

При слове «переворот» Игорь поморщился: слабоват профессор в политграмоте, терминологию путает.

– Все на деньги меряете?

– А идеалы нынче бесплатно дают. С одной стороны: кто был ничем, тот станет всем. А с другой: отстоим святую Русь от посягательств черни. Какой идеал тебе по душе, а, Игорек?

Игорь усмехнулся.

– Первый, конечно.

– А папаша-то инженер, то есть буржуй. Как совместить?

– Отец мой так же думает.

– Хотя новой России инженеры понадобятся: строить-то придется… А вот как насчет профессоров?

– И без них не обойтись, думаю.

– Выходит, и я пригожусь государству рабочих и крестьян! Ах-ах, я роняю слезу от умиления… Значит, я тоже за первый идеал. А Пеликан?

– А что Пеликан?

– Ты, Игорек, про его идеалы что ведаешь?

А что ведает Игорек? Ничего не ведает. Темен Пеликан, аки нощь. Ни красный, ни белый, ни серо-буро-малиновый. Хитрит, темнит, но за всем его балагурством, за шуточками да ужимочками скрывается что-то серьезное – это ясно. Конечно, можно спросить напрямую: за кого ты? Ну, спросил однажды… А в ответ получил; «За маму с папой». Игорь не очень перед Пеликаном раскрывается. Не мальчик, о правилах конспирации наслышан. Тем более легенда однозначна: сын интеллигентных, хотя и небогатых родителей, целый год жил у родственников в Ростове, идет в Москву своим ходом, потому что поезда теперь вещь ненадежная, пешком быстрее и проще, да и землю посмотреть хочется. А то что в Москве видал? Дом да гимназию… По такой легенде ни красным, ни белым быть не стоит: биография не позволяет. Но вот сочувствовать… А кому? Ну, тут Игорь чувств не скрывает.

Кстати, легенды у них со стариком похожи. Тот тоже в Москву топает – аж из Царицына, теперешнего Волгограда. Застрял там у родственников покойной жены, а у них самих семеро по лавкам. Лишний рот в тягость. Вот и пошел профессор истории своими глазами историю поглядеть.

Конечно, не легенда это, в отличие от Игоревой, а правда. Старику Ледневу скрывать нечего. Хотя… Убеждений его, по-ледневски идеалов, Игорь не ведает. Так и ответил:

– Я и про ваши ничего не знаю.

Засмеялся меленько, будто Игорь что забавное сказал.

– Мои идеалы давным-давно плесенью покрылись. Когда в Москву придем – если дойдем, – я тебе их презентую в отпечатанном виде. В типографии Московского университета. Называются «Смутное время».

– Учебник?

– Ошибник, прости за каламбурство. Писал о смутных днях в государстве российском, а как дожил до них, смотрю, не о том писал. Вот она, смута… – Он обвел короткими ручками вокруг себя.

Но вокруг был лес и смутой не пахло. Игорь знал: когда Леднев впадал в патетику, лучше разговор прекращать. Слишком много слов…

Дошли до Лежневки быстро, солнце только-только за полдень перевалило. Деревня лежала, соответствуя имени, на двух длинных и плоских склонах, вроде бы сбегала со взгорья, а внизу река текла, узенькая и голубая. И еще церковка на самом верху торчала, как сахарная голова, слишком богатая для такой деревушки церковь – каменная, шатровая, белая, с выложенными красным кирпичом кокошниками, с красными же поребриками, с синими куполами.

Деревня была – из собственной памяти. Точно такую – или похожую? – Игорь видел на картине в Третьяковке. На чьей картине, не помнил, но деревня, выписанная ясно и чисто, с проработанными деталями, запала в память и вот теперь будто возникла перед Игорем – хоть в раму вставляй.

Старик Леднев остановился, привычно перекрестился на еще далекую церковь, сказал тоненько:

– Однако… – Покосился на Игоря: как он? А Игорю тоже все красивым показалось. Только креститься – увольте, это уж никакая легенда не заставит.

– Тихо чего-то, – проговорил.

– В полях все, – объяснил Леднев.

Возможно, и так. Игорь плохо разбирался в сельском хозяйстве, тем более – в эти давние годы, когда, как помнится, лошаденка заменяла и трактор и комбайн.

– Ну, с богом и со словом божьим. – Старик Леднев набрал воздуха, как будто собирался нырнуть, и покатился по дороге, треща и даже, казалось, гремя плащом. Обернулся: – Авось приютят калик перехожих… Хотя мужиков-то нет. Повыбили мужиков-то, позабривали в защитников. А баба – она разве что может?..

Сильно не нравилась старику Ледневу деревня. В такой деревне, дело ясное, особо не погостюешь, того и гляди – бани не истопят.

– Почему нет мужиков? – стараясь быть равнодушным, спросил Игорь. – Вон один стоит…

В конце улицы, вальяжно облокотившись на забор, улыбаясь в сто зубов, чистый и бритый, стоял Пеликан.

– С прибытием вас, гости дорогие!

И тут, как по сигналу режиссера, откуда-то вынеслись на улицу собаки разных мастей, завизжали, залаяли, помчались по колеям, а какие-то и задержались, начали пришельцев обгавкивать. И то из-под одного забора, то из-за другого стала появляться детвора, в основном мальчишки, босиком, в латаных и просто дырявых портках, а маленькие, сопливые – совсем без порток, кто о рубашонке, кто без оной. Стояли, смотрели на Леднева с Игорем. И то ли порыв ветра тому виной, то ли – Игорь уже склонялся к этому – так было задумано, но бухнул языком колокол на колокольне, разок бухнул и замолчал.

А Пеликан стоял и улыбался.

Чистая мистика!..

Старик Леднев на всю эту фантасмагорию поглядел, глаза к небу поднял, истово перекрестился.

– Что это вы, Григорий Львович, устроили?

– А что я устроил, Павел Николаевич, профессор наш разлюбезный?

– То никого-никого, а то…

И Игорь на Пеликана просительно смотрел, требовал ответа на тот же вопрос.

– Случайность, – хитро усмехнулся Пеликан, подмигивая Игорю. – Пустое совпадение, ехали бояре. А неужто вы, драгоценный Павел Николаевич, в сверхъестественное верите? Не верьте, бога нет, вон и Игорь вам подтвердит. Да вы и сами так считаете, ведь считаете, не спорьте, милейший вы человек… – Тут он подхватил малость ошарашенного Леднева под ручку, под железно-брезентовую десницу, и повел к избе, опять-таки оборачиваясь и подмигивая Игорю.

5

Изба была как изба, не лучше и не хуже других, в которых им уже приходилось ночевать, а порой – это уж какие хозяева попадутся – и делить стол. Игорь посмотрел по сторонам, прикидывая, откуда могут появиться в нужный момент очередные персонажи придуманного Пеликаном спектакля. Однако, неоткуда. Ни одной двери, кроме той, что вела в сени.

Пеликан поймал взгляд Игоря, усмехнулся.

– Не жди, никого нету. Хозяин с утра в лес ушел.

– А остальные?

– В поле, – повторил Пеликан слова старика Леднева. – Народу мало. Бабы да старики.

– А мужики где? – сварливо спросил Леднев, еще, кажется, не пришедший в себя после уличного представления.

– Кто в красные подался, кто в белые, кто в зеленые. Деваться некуда, ехали бояре…

– А хозяин?

– Старик. Восьмой десяток потек. Только грибом и сыт.

Леднев сел на лавку, подобрал полы плаща. На лице его читалось неодобрение.

– Бедно живут…

– А то! – подтвердил Пеликан. – Придется вам нынче попоститься, Павел Николаевич. Деревенька беднейшая, не чета Ивановке.

Леднев, не вставая, потрогал ладонью печь: холодная. Вздохнул.

– Я что? Я ничего. У нас тем более сало есть.

– Тогда поешьте его сейчас, Павел Николаевич, а то вот-вот хозяин вернется, так они здесь сала да-авно не видывали…

– Это как? – не понял Леднев. – У нас на всех хватит. Анна из Ивановки, вы ее помните, Григорий Львович, солидный кус отломтила.

И тут Игорь не без злорадства узрел, как Пеликан краснеет. Узрел и понял, что стыдно Пеликану-великану, хитрому и умнющему мужику, за свою промашку. Считал: профессор, мол, только о себе и заботится, до остальных ему дела нет. Дела-то ему до остальных, может, и нет, не вспомнит он о нынешнем хозяине никогда, имени в памяти не удержит, но жрать тайком, не поделиться с голодным… Нет, дорогой Пеликан, плохо вы о профессоре думаете! Игорь – уж на что юмористически к нему относится! – такой ошибки не сделает, знает точно, что Леднев – добрый и отзывчивый человек, да и воспитан папой-землемером в лучших традициях.

– Извините, Павел Николаевич, – сказал Пеликан. – Неловко пошутил. А видеть вас рад душевно, соскучился, честное слово. Устали с дороги?

– В некотором роде. – Леднев казался несколько растерянным от непривычной вежливости Пеликана, не баловал их тот изысканными оборотами, а над стариком так и вовсе посмеивался. Правда, беззлобно.

– Небось, о баньке размечтались? Так это доступно, ехали бояре. Вода и дрова есть, а топится она с утра. Сейчас туда, поди, и войти страшно…

Однако рискнули. Игорь не испугался предупреждения Пеликана, выдержал положенное в африканской жаре и теперь сидел с Пеликаном на шатком крыльце, расстегнув рубаху до пупа, дышал. Именно так: дышал, и ничего больше, потому что после парной одного лишь и хочется – отдышаться на свежем, обманно холодном воздухе.

Старик Леднев ушел в комнату, влез на печь, давил храпака, видел во сне прекрасное смутное время, когда все было ясно и просто: вот одни бояре, вот другие, вот самозванец с поляками… Не то что сейчас!

– Как бродится, Игорь? – спросил Пеликан. Он облокотился о верхнюю ступеньку, подставив ветру могучую, покрытую густыми черными волосами грудь, разбросал по земле босые ноги в белых подштанниках.

Игорь скептически глянул на свои – тощие, хорошо еще, что загорелые и тоже малость волосатые. Про трусы его и Пеликан и профессор уже спрашивали, домогались: что за мода, откуда такая невидаль? Чего-то объяснил, придумал про Европу, про парижские силуэты. А дело в том, что, собираясь сюда, отыскивая рубаху и брюки попроще, «вневременные», не подумал совсем, что трусов Россия-матушка в те годы не знала, куда позже они появились. Вот и пришлось выкручиваться…

– Чего молчишь, Европа? – поддел-таки его Пеликан, не утерпел.

– Нормально бродится, Пеликан.

– А зачем тебе это нужно, ответь-ка?

Точный вопрос! Пеликан и сам не подозревает, что попал в яблочко. Зачем он здесь, Игорь Бородин, мальчик-отличник, благополучный отпрыск благополучных родителей? Что он потерял в это смутное время? И ладно бы польстился на пресловутую романтику, пробрался бы в Первую Конную или к Котовскому, скакал бы с шашкой наголо на лихом коне. Или в неуловимые мстители подался бы. А то в Среднюю Азию, в барханы, с винчестером: по басмаческим тюльпекам – огонь!.. Так нет, бредет по срединной Руси, белых не видит, красных не встречает, ведет долгие и довольно нудные разговоры с ветхим профессором, соней и обжорой, в бане вот, моется… Зачем его сюда понесло?

Игорь и сам толком не знал. Только чувствовал, что в хождениях своих с профессором, во встречах с Пеликаном, таинственным и до ужаса манящим к себе человеком, в коротких – на полуслове – разговорах с теми, кто встречается им на пути, в деревнях или прямо на проезжей дороге, в слепых поисках этих обретает он что-то, чего не хватало ему в жизни. Не героику ее, нет, хотя и не прочь бы встретиться с какой-нибудь засадой белых, чтоб постреляли (над головой!), а то и в плен взяли, в холодную кинули (ненадолго!) – жив еще в нем былой восьмиклассник. Но если не будет с ним такого, не расстроится он, точно знает, Другое ценнее. Что другое – этого он пока не мог сформулировать. Даже для себя, не то что для Пеликана.

Так и ответил:

– Не знаю, Пеликан, пока не знаю. – Спохватился и добавил: – Ну, а вообще-то я в Москву иду, к родителям.

– В Москву и попроще можно. Поездом, например. Ходят поезда, хоть и редко. А все быстрее добрался бы.

– Быстрее мне не нужно.

– Вот и я чувствую. Темнишь ты что-то.

– А ты, Пеликан, не темнишь?

– Я? Господь с тобой!

– Сам недавно сказал: бога нет… А вот кто ты такой, какого цвета – тайга.

– Цвета я обыкновенного, ехали бояре, – хмыкнул Пеликан и почесал грудь. – Черного, как видишь. Таким мама родила. Да и папаня брюнетом был.

– Так и я тебе могу ответить. Иду, мол, потому что ноги дадены. Смотрю по сторонам, раз глаза есть.

– Тут ты не соврал: хочется тебе по сторонам смотреть. Глаза-то широко раскрыл.

– Да что я вижу, Пеликан? Тишь да гладь…

– Везло, брат, счастливец.

– Раскрывай глаза, не раскрывай – кроме красот природы, ни черта не увидишь.

– Вот ты как заговорил, парень… Жаль. Я считал тебя умнее.

Игорь обиделся. Пеликан понял это, однако сказал:

– Сидим мы с тобой, два здоровых мужика, ну, я поздоровее, не в том суть, ехали бояре, но сидим и ни хрена не делаем, пузо солнышку подставляем. А ты вокруг погляди. Что видишь? Нищета вокруг, дорогой Игорек, нищета беспросветная. Здесь белая гвардия, серебряный полк полковника Смирного прошел, все подчистую подобрал. Вон в той избе, видишь, где солома на крыше прохудилась, петух был, один петух на всю деревню, курей не осталось. Так серебряные орлы чего учудили, когда всю жратву враз вымели? Словили петуха – и ну сечь его. За то, что курей, подлец, не уберег. И что ты думаешь? Засекли птицу. По счету – на двадцать втором ударе богу душу отдал, прости, ехали бояре, что опять бога помянул…

– Ты это к чему? – осторожно спросил Игорь.

– А к тому, что, помимо глаз, тебе еще и мозги вручены. Чтоб думать и выводы делать. Лучше правильные.

– Какие же здесь выводы?.. Гады они, твои серебряные орлы… – Игорь очень старался быть бесстрастным, но не сдержался, выдал себя – злость прорвалась, и Пеликан ее заметил.

– Во-первых, не мои они, я-то себя орлом не считаю, именем другой птицы зовусь. А мыслишь верно: гады. И не потому, что петуха жалко. Он один в деревне погоды не сделает, хотя, может, для ребятишек здешних петуха того лучше б сварить. Но поскольку у нас с тобой птичий разговор завелся, то я об орлах спрошу. Не высоко ль они залетели?

Состояние у Игоря сейчас – прямо в драку бросайся. Вывел его из долготерпения Пеликан, своими подковырками, вывел тем, что сам дурачком представляется и Игоря таковым держать хочет. А черт с ней, с конспирацией, с легендой затруханной, сил нет ахинею слушать!

– Вот что, Григорий Львович, – так и назвал вопреки просьбам, – хочешь знать, что я об орлах думаю? Пожалуйста. Отлетались они, недолго осталось. За что они сражаются? За белую идею? Нет такой идеи! Они Русь отстаивают, отвоевывают. А от кого? От краснопузой сволочи? Так краснопузая сволочь – Русь и есть. Значит, не за Русь, не за идею они воюют, а за себя, за свои права и привилегии. И не понимают, что безнадега это… – В запальчивости употребил школьное слово, любимое слово Валерки Пащенко.

А Пеликан послушал, головой покивал и спросил:

– Все они?

Старая школьная шутка, Игорь ее не раз применял. Когда кто-нибудь соловьем зальется, начнет трепаться, то прервать его бессмысленным вопросом, к делу не относящимся, и тот сразу же запнется, недоумевая, начнет выяснять суть вопроса.

Так и Игорь затормозил на полном скаку.

– Кто «все»?

А вопрос, оказывается, был со смыслом. Пеликан пояснил:

– Все поголовно за привилегии сражаются? И солдатики?

Игорь сообразил, что зарвался. В самом деле. Какие у солдат, то есть бывших крестьян, привилегии?..

– Ну-у, солдаты в большинстве своем мобилизованы.

– То-то и оно. А ведь воюют. И неплохо воюют, как и все делают, за что русский мужик берется.

– Одурманены пропагандой.

– А что ж они красной пропагандой не одурманены? Или неубедительна? Казалось бы, куда там: мир, земля, воля, хлеб – все ваше, берите, распоряжайтесь! Они же, распропагандированные, за своих бывших хозяев бьются, жизни кладут. Тут, браток, не так все просто, как кажется… А думаешь ты верно, хотя и сыроват, сыроват. Ну, это наживное… Так что не греши на свои глаза. Они у тебя в нужном направлении смотрят. – Встал, потянулся с хрустом и в доме скрылся.

А Игорь остался во дворе. Пошел к баньке и сел там на завалинку. Стыдно ему было. А еще историком собрался стать, косноязычный! Не сумел объяснить Пеликану даже не смысл белого движения – смысл-то на поверхности лежит, – а достаточную пока жизнеспособность его. Восемнадцатый год на дворе. До Москвы и Петрограда – версты немеренные. Деревни – одна другой глуше, бедность изо всех дыр прет. Пока мужик разберется, за кого сражаться стоит, он, не исключено, голову сложит в бою со своим же братом-мужиком. Но ведь скоро разберется, до конца все поймет – сам поймет, и разъяснят ему. Кто разъяснит? А нагайки командирские. А ночные расстрелы. А лихая удаль белых гвардейцев, которым уж и живых людей не хватает – петухов пороть начали. Людей-то они не только порют, но и вешают и стреляют… Вон в Ивановке, рассказывал Федор, хозяин избы, где они с Ледневым ночевали. Прошел через них полк, может, как раз того полковника Смирного, и для показу комиссара плененного в деревню привел. Привязали комиссара, как князя Игоря, к двум соснам за обе ноги и… Ну, день-два еще погужевались в Ивановке орлы, покуражились, поживились и ушли верхами. А половинки комиссарского тела все на соснах висели. Даже Федор, а он германскую вынес, ногу на ней потерял, и то крестился, когда рассказывал. Говорил: жуткое дело, когда они на ветру раскачиваются…

Вот это и есть красная пропаганда. И если бы ее еще словом подкрепить, кто б тогда к белым примкнуть вздумал?..

А чего ж ты, Игорек, не подкрепил? Ведь мог же, мог! Легенду свою замечательную бережешь? Грош ей цена, если будешь ходить по земле наблюдателем…

Вечером, когда стемнело и профессор, вдосталь наговорившись с хозяином о высоком смысле крестьянской жизни, собрался на боковую, Пеликан поманил Игоря.

– Выйдем-ка…

Вышли. Встали у крыльца. Пеликан осмотрелся кругом – никого. Дверь в избу поплотнее прикрыл.

– Ты вот что… – начал, запинаясь, что было не очень-то в духе Пеликана, краснобая и балагура, каким его знал Игорь. – Парень ты вроде правильный, ехали бояре, толковый парень. Разговор наш мы еще продолжим, время будет. А пока ты помочь мне должен, рассчитываю я на тебя, давно присматриваюсь, прицениваюсь…

– Приценился? И почем я нынче?

Хотел того или нет, случайно вышло, а сердитой своей репликой вернул Пеликану вдруг пропавшую у того уверенность. Он хохотнул даже:

– В базарный день поторгуемся. Не продешевим, не бойся. А дело слушай, рот захлопни, уши раскрой. Я сейчас уйду, надо мне, а вы ночуйте. Спокойно здесь. Поутру в город тронетесь – тут близенько, к полудню дойдете. Так вот. Запоминай адрес: Губернаторская улица, дом четырнадцать.

Хозяйка – Сомова Софья Демидовна. Запомнил? Повтори.

Игорь повторил, но не утерпел и спросил:

– Зачем мне это?

– Тебе, пожалуй, на будущее сгодится, а мне сейчас треба. Найдете со стариком этот дом, вызовете хозяйку, скажете: Гриша прислал. Она вас пожить пустит.

– Нам не жить надо. Переночевать – и в дорогу.

– Придется пожить. – Голос Пеликана стал жестким, колючим. – Вспомни серебряных орлов и пойми: надо. Кстати, в городе как раз они и обретаются. Весь полк в полном составе. Так что будьте с профессором осторожны.

– Делать-то что?

– Делать?.. Найдется дело… Рассчитываю на тебя. Жди: посвистят тебе с улицы, покличут. Скажут: привет от Григория Львовича. И все объяснят.

– А хозяйка?

– А что хозяйка? Хозяйка – женщина добрая, она моей матери родней приходится, седьмая вода на киселе. Но кто я такой – не знает.

Сам подставился, сам и получай.

– А кто ты такой, Пеликан?

Тот усмехнулся, уже невидный в темноте, спустившейся на деревню внезапно и сразу, почти без сумерек.

– Пеликан – птичка вольная, теплолюбивая, она и осенью весну чует. Видал у Брема: нос у нее какой? А у меня не меньше… – Протянул из темноты лапищу, похлопал по плечу, Игорь аж качнулся. – Все будет, как ты хочешь, Игорек. А иначе сказать: как надо. Не все ж орлам летать, ехали бояре, надо и пеликанам место уступить. Ну, бывай! Профессору мои наилучшие…

– Погоди!.. – почти крикнул Игорь. – А ты-то сам появишься или как?..

И услыхал уже вроде издалека:

– Куда ж ты теперь без меня….