Текст книги "Десять железных стрел"

Автор книги: Сэмюел Сайкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

4. Малогорка

– Отпрыски…

Услышав оторопелый шепот, Сэл подняла на Мерета взгляд. Она сидела на подоконнике с тех самых пор, как они пришли в его дом, и смотрела в окно на поселение. Под закоптившей лицо сажей ее улыбка казалась широким белым шрамом, под стать тем, что уже изгибались на коже.

– Отпрыски? – хмыкнула Сэл. – Даже не подозревала, что ты религиозен. – Она окинула Мерета взглядом. – Или имперец, если уж на то пошло.

Он не был религиозен – и не был имперцем. Просто из болтовни с редкими имперскими пациентами, которых ему доводилось лечить, почерпнул кое-что об этих легендарных первых магах, основоположниках каждый своего искусства, что пользовались неувядающим почтением по всему Империуму.

Однако история, которую только что ему поведала эта женщина, требовала какой-то реакции, а все ему известные ругательства к тому времени, как она остановилась, уже иссякли.

Скитальцы – дело нешуточное. Это в Шраме знали все. Равно как и то, что когда скиталец приближается к твоему поселению на десять миль, надо мигом дать деру и вернуться на руины, если те вообще останутся, когда скитальцу наскучит и он уберется.

Мерет вполне спокойно считал их таковыми – неким объединением непредсказуемых диких тварей и выдуманной страшилкой, детей запугивать, чтобы слушались. За все время здесь он даже ни разу не задумался, что скитальцы носят на себе те же шрамы, что и остальные люди, те же боли, те же травмы…

– Травма… – прошептал Мерет.

– А?

– Те, э-э, призраки, которые ты описывала. – Он прочистил горло, оторвал взгляд от работы. – Телесные повреждения иногда, э-э, сказываются на разуме. Иногда можно увидеть проявления или галлюцинации других людей, делающих что-то привычное или ведущих себя необычно. – Вдруг отчетливо ощутив на себе пристальный взгляд Сэл, Мерет нервно хмыкнул. – Однажды я лечил женщину с больным бедром, так вот она заявляла, будто часто видит стоящего в углу мужа. Выяснилось, что случай, в котором она пострадала, унес его жизнь, и она м-м… она чувствовала себя виноватой.

Сэл Какофония опустила ногу с подоконника. Ботинок стукнул о пол с характерным скрипом кожи о дерево. Сэл сунула большие пальцы за пояс, вскинула подбородок и окинула Мерета взглядом, долгим и холодным, как полночный час.

– Я что, по-твоему, совестью страдаю?

Ловушки Мерет распознавал на слух.

Он окинул взглядом женщину-скитальца. Высокая, поджарая, она напоминала клинок, познавший слишком много битв и слишком мало заботы. Ее облачение – от рубашки до ботинок – там, где не порвано или потрепано, было покрыто запекшейся кровью и грязью. А просторы голой кожи украшали повреждения: царапины, раны, потеки крови, то ли ее собственной, то ли чужой.

Под всем этим, впрочем, к телу льнули старые рубцы.

Она привыкла двигаться с ними, заметил Мерет. Любой другой вряд ли обратил бы внимание на то, как она тяжелее опирается на одну ногу, как правая рука сильнее напряжена, чем левая, на прищур правого глаза. Шрамы, застарелые, широкие, испещрили ее тело, словно линии на карте, подсказывая Мерету не где она побывала, а все боли, которые последуют за ней, куда бы она ни отправилась.

Она не выглядела виноватой. Но той, кто глубоко внутри знает, что такое сожалеть.

Разумеется, говорить хоть о чем-то таком скитальцу с охрененски здоровенным револьвером казалось особенно идиотской мыслью.

– Нет, – ответил Мерет. – Но подобное находит отражение массой способов. Даже маленькие царапины иногда оставляют большие раны на сердце. Или душе, или разуме, называй как хочешь.

Ее взгляд немного смягчился. Следом – голос.

– И как их исцеляют?

Мерет снова на нее глянул, нахмурился. Грозная прохлада, с которой Сэл к нему обращалась, таяла, словно лед под солнцем. Он думал, что увидел в ее голубых глазах нечто – то, что замечал в глазах пациентов, не понимающих, чем больны – острую тоску, нужду столь глубокую, что люди боялись упомянуть ее или дать ей название.

Но…

Должно быть, примерещилось. О том, что Сэл Какофония может так выглядеть, молвы не ходило.

– На это нет простого ответа. Боль укореняется глубже плоти. Исцеление должно укорениться глубже боли.

Желваки Сэл дернулись. Шрам, пересекающий глаз, сморщился. Под слоем копоти вспыхнул вызванный таким ответом гнев, и Мерет почти поверил, что она вытащит этот свой револьвер и всадит ему пулю в череп.

Однако она перевела взгляд на постель, рядом с которой Мерет сидел, и гнев растворился.

То, что осталось после на ее лице, было куда болезненнее.

– Как насчет нее? – спросила Сэл.

Мерет снова посмотрел на пациентку. Девушку умыли, стерли грязь с тела, испачканную одежду сменили на вещи, которые щедро пожертвовала дочь Эртона. Мерет вправил сломанную ногу и руку, обеззаразил раны, перевязал и обработал мазями все, что мог, но…

– Она до сих пор не очнулась, – пробормотала Сэл.

– Да, – согласился Мерет. – Но дыхание в норме. Она должна быть в порядке…

Весь долгий миг тишины он промолился, чтобы Сэл ему не врезала.

– Но? – наконец спросила она.

– Но она рухнула с, мать его, неба, – ответил Мерет. – Я наблюдаю за ней всего час. У нее могут быть внутренние повреждения, которые я не заметил, перелом, который я упустил, не знаю.

– Ее можно перемещать?

– Нет. – Он прочистил горло. – В смысле, ведь… – Мерет вздохнул, потряс головой. – Нет. Я до сих пор не представляю тяжесть ее повреждений, но знаю, что они хуже, чем те, с чем я могу справиться. Перемещать ее – очень плохая мысль.

Чего бы он там ни боялся, Сэл просто вздохнула и кивнула. Подошла, села на кровать напротив него. Сэл не сводила взгляда с девушки, морщась, прикидывая, словно выискивая способ просто протянуть руку и… все исправить.

– Кем она была?

Сэл вскинула на него взгляд, сощурилась. Мерет дернулся, отвернулся.

– То есть кто она?

– Чтобы ее вылечить, тебе нужно имя?

– Нет. Но…

Сэл снова посмотрела на девушку, и ее пытливые, сощуренные глаза вдруг стали очень, очень усталыми.

– Она… – Сэл сглотнула горечь. – Она для меня важна. И заслуживает лучшего, чем у нее есть.

Мерет попросил бы ее пояснить, но в тот момент слишком уж явственно ощутил присутствие револьвера. Чувствовал через кобуру медный взгляд, пристально глядящий на него, изучающий не менее пытливо, чем Сэл – бессознательную девушку. И Мерет не мог отделаться от мысли, что этот револьвер дотянется до него и что-нибудь выведает.

«Не глупи, – обратился Мерет к себе. – Это просто револьвер».

Он уставился на гладкую черную рукоять.

«Просто магический револьвер».

С трудом сглотнул, понял, что во рту пересохло.

«Просто магический, говорящий револьвер, который ест людей и делает это уже кто знает сколько… ладно, да, наверное, лучше хватит на него смотреть».

Мерет встал и направился к двери; Сэл подняла взгляд.

– Что-то не так? – спросила она.

«Да».

– Нет, – ответил Мерет. – Просто… есть травяной отвар, расслабляющий мышцы. Его готовит один из моих пациентов. Собрался сходить… – Он слабо указал на дверь. – Ну, понимаешь?

– Она будет в порядке?

«Нет».

– А?

– Пока тебя не будет, – уточнила Сэл.

– Если что-то изменится, позови, – сказал Мерет. – Я туда и обратно, хорошо?

Она кивнула, снова сосредоточившись на девушке.

Мерет вышел наружу, закрыл за собой дверь. Снег припустил уже всерьез, самоотверженно пытаясь погасить тлеющие обломки, что до сих пор изрыгали черный дым неподалеку. Взвыл ветер, вгрызся в кожу холод. И все же Мерету было довольно тепло.

От сердитого взгляда Синдры, которым та пыталась пробурить в нем пару лишних дыр.

– Она все еще там? – прорычала женщина.

Мерет хотел ответить – как и поинтересоваться, торчала ли Синдра все это время у двери. Однако меч у нее в руке убедил, что не стоит делать ни того, ни другого.

– Что ты собираешься делать с мечом, Синдра? – спросил он.

– Не стоит беспокоиться, аптекарь.

Этот ее голос, мол, не-трахай-мне-мозги-у-меня-меч. Мерет слышал эти властные, солдатские нотки, только когда она разнимала драки в кабаке или предупреждала людей, что не стоит заводиться.

Или, по всей видимости, когда люди принимали глупые решения.

– Я беспокоюсь обо всех своих пациентах, мэм, – прохладно отозвался Мерет.

– Она не твой пациент.

– И она не преступница.

– Конечно она не преступница – она сраный скиталец! – рявкнула Синдра. Металлический протез стукнул о землю, женщина зловеще шагнула вперед. – Даже дай ты сотне преступников сотню мечей и сотню штык-ружей, они все равно не будут опаснее одного скитальца. Она из Империума, она завоеватель, она… она…

– Враг? – спросил Мерет. – Вроде тех, с кем ты сражалась за Революцию?

Синдра смерила его взглядом.

– Не говори со мной так, Мерет. Я оставила свою клятву Великому Генералу, но дала новую, когда пришла в этот город. – Она обвела ближайшие дома рукой. – Эти люди – фермеры. Торговцы. Я единственная, кто во всей этой куче дерьма может сражаться.

– К счастью для тебя, – произнес Мерет, – сражаться она не хочет. Так что твои услуги не понадобятся.

– Разве? – Синдра сделала еще один длинный шаг. – Видишь, пошел снег?

Мерет кивнул.

– А дым над хребтом?

Он бросил взгляд через плечо, снова кивнул.

– Как видят и все на сотню миль, – заключила Синдра тихо, угрожающе. – Революционеры явятся за своим кораблем. Имперцы явятся за революционерами. Бандиты явятся за тем, что останется.

Она вскинула палец.

– У нас есть только один шанс выбраться из передряги. – Синдра сунула руку под мундир, достала кругляш. Перекрещенные сабли и шестерни Революции. – Я сохранила. Когда придут революционеры, они увидят, что город охраняет кто-то свой. Они помогут.

– Синдра, ты дезертир.

– Я сумею объяснить. – Она ткнула пальцем в дверь. – А вот сраного скитальца, который тут прячется, я объяснить никак не смогу.

– И что, – Мерет вздохнул, – ты хочешь ее убить?

Судя по стиснутым зубам, Синдра об этом думала. Судя по хмурой гримасе, она поняла, что если хоть капля молвы о Сэл Какофонии правдива, дело кончится тем, что ее кишки украсят стены.

– Я уговорю ее уйти, – коротко бросила Синдра. – Она ранена. И не станет рисковать.

– Она ранена, да, – согласился Мерет. – То есть я не позволю тебе так поступить.

– Будь разумнее, аптекарь, – предостерегла Синдра.

– Я всегда разумен. И я всегда остаюсь аптекарем. И в случае, когда эти две черты объединяются… – Он закрыл глаза, потряс головой. – Женщина с ней… она пострадала. Я не могу…

– У тебя тут будет куда больше пострадавших, если не сможешь! – снова рявкнула Синдра. – Все эти люди, все они… ты тоже клялся им помогать, верно? Как ты им поможешь, когда придут солдаты? Они не умеют сражаться, они неспособны организоваться, они…

– Они способны уйти?

Вдруг стало куда холоднее.

Мерет рывком развернулся туда, куда устремился перепуганный взгляд – к татуированной женщине на пороге его дома. Сэл Какофония лениво прислонилась к косяку и, рассеянно почесывая живот, окинула Синдру долгим, холодным взглядом.

– Они способны уйти? – снова спросила Сэл. – У них есть птицы?

Синдра свела брови, потянулась к эфесу.

– Есть. Но они никуда не уйдут.

– Нет?

Сэл шагнула наружу. Синдра шагнула назад, стискивая меч. Мерет с трудом сглотнул, охваченный ледяным страхом.

– Почему нет?

– Потому что это их земля, – прорычала Синдра. – Они тяжело трудятся на ней. Слишком тяжело, чтобы оставить ее ради скитальца. Они скорее умрут, чем позволят тебе…

– Я поняла.

Скрипнула кожа. Запела латунь. Упавшие на ствол снежинки обратились в пар.

Какофония. Мерет задержал дыхание.

Синдра выругалась, обнажая клинок и плавным движением принимая боевую стойку. Однако после не шелохнулась – либо ждала первого удара от Сэл, либо слишком охеренно испугалась при виде этого ухмыляющегося дракона. Она не напала.

Как и Сэл.

– Аптекарь, – Сэл выудила что-то из сумки, щелчком открыла барабан револьвера. – Кто живет вон в том доме?

– Котором? – оглянулся Мерет.

– Через дорогу. Большой такой.

Мерет сощурился. Более крупный, более красивый на фоне остальных бедняцких домишек, особняк госпожи Калавин возвышался аки крестьянин над землей. Госпожа явилась сюда с деньгами, как говорили, после смерти супруга в имперской армии. Она возвела себе добротное жилище – недостаточно по имперским меркам, разумеется, но явно получше всего остального в Малогорке. У нее, в конце концов, было аж два этажа.

– Госпожа Калавин, – ответил Мерет. – Но…

– Она живет одна? – поинтересовалась Сэл, защелкнув барабан обратно.

– Со слугой, но этим утром они оба отправились на рынок в Соваград.

– Живность? – Сэл взвела курок.

– Одна кошка. Но хозяйка всегда берет ее с собой.

– Спальни и кухня, – продолжила Сэл. – На втором этаже?

– Н-нет, – Мерет нахмурился. – Госпожа говорит, что из-за бедра ей больно подниматься по ступенькам, так что…

– Хорошо.

Сэл подняла Какофонию.

И спустила курок.

Грохнул выстрел, пуля с воем взрезала снежное небо и выбила в стеклах верхнего этажа рваную рану. Прошел миг-вздох.

И зазвенела Руина.

Взметнулись убранства – одежда, стулья, куски скульптур, – и дом взорвался волной звука. На улицы вместе со снегом посыпались осколки стекла и обломки досок. Ошметки портретов взлетели на ветру. Снег окрасился вином из бутылок, словно кровью.

Крик Мерета утонул в шуме. Он еще никогда не видел столь разрушительной силы, столь непринужденного ужаса. Он не мог отвести взгляд от зазубренной короны, которую теперь носил дом.

И все же…

Чем больше Мерет смотрел, тем больше убеждался, что никто не пострадал. На улицах никого не было. Даже дома поблизости обошла участь страшнее засевшего в крыше обломка деревяшки.

Сэл Какофонии, убийце людей, тварей и всего, что ходит по этой темной земле, не удалось никого погубить.

– Эй, кто тут еще есть, всем слушать сюда!

После грохота голос Сэл ясно и свободно разнесся по улицам.

– Этот Сраньберг теперь принадлежит Сэл Какофонии! – прокричала она в снегопад. – Ваши деньги и барахло мне не нужно. Но я забираю вашу землю. И если вы все еще будете здесь через…

Она глянула на Мерета.

– Сколько тут народу?

Он развернулся, ошарашенный.

– А?

– Народу. Сколько?

– С-семьдесят, – ответил он. – Погоди, нет. Шестьдесят девять. Беннер на прошлой неделе перебрался в большой город.

– Славно, – буркнула Сэл и снова обратилась к снегопаду. – Если вы все еще будете здесь через три часа, я заберу у вас все! – Она харкнула на землю. – Любой, кому не ясно – милости просим ко мне на встречу. Буду рада разложить по полочкам после того, как взъебу страждущему лицо, благоверную и жизнь. – Сэл сощурилась. – ТРИ ЧАСА!

Она окинула взглядом молчаливые улочки, падающий на руины дома снег, кивнула сама себе.

Убрала револьвер в кобуру, закрепила ремешок.

– Пока она здесь, – прошептала Сэл, – я здесь. Мне не нужны проблемы, и создавать их я тоже не намерена. Но если кто-то захочет, чтобы я убралась до того, как она будет готова…

Она уставилась Синдре в глаза.

– Милая моя, – произнесла Сэл, – мечей придется принести куда больше.

И развернулась, словно подзадоривая Синдру ударить. Но когда Сэл перешагнула порог и закрыла дверь, та все стояла, прикованная к месту, стиснув побелевшими пальцами пояс, широко распахнув немигающие глаза, бессловесно разевая рот.

Мерет с трудом сглотнул, уставившись на руины.

Вдалеке все так же продолжал подниматься дым.

5. Долина

Мы провели в дороге многие часы, как вдруг я ощутила нечто.

Лоб вдруг обдало холодом, проникающим под кожу. Я моргнула, коснувшись его двумя пальцами, на которых после этого осталась влага. Я запрокинула голову и увидела, что пошел снег.

Вокруг царственно возвышался лес, древние ели и сосны в коронах из голых веток, на тронах из шишковатых корней. Когда снег припустил всерьез, они принялись устало вздыхать, плотнее усаживаясь, словно весь лес сдерживал дыхание перед приходом зимы.

Я стянула с шеи палантин, встряхнула его и, когда снова расправила, у меня в руках оказался уже полноценный плащ. Я надела его, набросила на голову капюшон – казалось бы, от зачарованного палантина ожидаешь чего покруче, но черт его дери, если он не полезен.

Старую дорогу, извивающуюся через лес, уже укрывал тонкий снежный ковер, девственная белизна, тронутая лишь колесами караванов и проходящими зверями. Несколько ив, до сих пор упрямо хранящие листву, низко склонялись, накапливая на ветках снег. Вдалеке птица пропела единственный куплет одинокой песни, последний знак, что осень подошла к концу.

Я закрыла глаза, вдохнула холод. Леса Долины Борруса тянулись неподвижной, беззвучной, черно-белой вечностью.

Честно, если закрыть глаза на ту часть, где людей безжалостно рвало на куски, картина выходила вполне годная.

Время от времени можно было что-то разглядеть сквозь бесконечность деревьев. Вдали показалось поспешно устроенное кладбище с деревянными, торчащими как грибы, табличками для мертвецов, которых не смогли унести. У дороги ржавел революционный башенный танк, его каменно-металлический остов, разорванный магией, скрылся под снегом, крестьянин среди королей. Тут и там виднелись следы, где обрушивали свою ярость маги – гранитные статуи из солдат, с застывшим на лицах ужасом в последний миг перед ударом чар; расколотые деревья и взрезанная земля там, где вырывались огромные зазубренные шипы; случайный Отголосок обретал очертания в завитках ветра, беззвучно кричал и затем растворялся.

В Шраме разница между плохим клоком земли и хорошим заключается в следующем: или жизни неизменно угрожают твари и бандиты, или жизни неизменно угрожают воюющие за этот самый клок армии.

И Долина Борруса была одним из наилучших мест на всей этой сраной земле.

Прохладное лето, сносная зима – начало уже соблазнительное. Однако ее богатства – руда, древесина, дичь и рыба – вот, что в первую очередь привело туда Славную Революцию Кулака и Пламени, свежеосвобожденную от гнета Империума. Аналогичным образом тех же качеств – и того, что землей нынче владели бывшие подданные – хватило, чтобы заставить имперские легионы с их магами за них сражаться.

Последовавшие битвы были жестокими – чего и следует ожидать от битв между страной фанатиков с огромными пушками на боевых машинах и страной швыряющихся магией безумцев, срущих огнем, – и в конце концов победу, кровавую, временную, одержал Империум. Со временем, благодаря местным усилиям, мятежам и старому доброму счету потерь, установился шаткий мир.

Мир, которым я намеревалась пока что насладиться.

– Кудах!

Разумеется, только я.

Ездовая птица подо мной неуютно поерзала, распушив черные перья. Длинная голая шея – с лысой хищной головой с острым клювом и парой цепких глаз – дернулась, стряхивая снег, собравшийся на макушке. Конгениальность испустила еще один раздраженный вопль и перетопнула мощными когтистыми лапами, весьма раздосадованная, что эта мокрая белая штука столь настойчиво портит ее очаровательное оперение.

Для того, кто неизменно жрет падаль, пока не проблюется, Конгениальность – удивительная неженка.

– Полегче, мадама, – я погладила ее шею, успокаивая, и мягко подтолкнула в бока, чтобы она продолжала шагать. – Ты вояк когтями разрывала. Что ж скажут по соседству, если увидят, что ты боишься какого-то снежочка?

Конгениальность выгнула шею и сварливо крякнула. Я вздохнула и, потянувшись назад, в седельную сумку, зашарила рукой в поисках чего-нибудь мертвого и пушистого. Выудила полевку – буду я еще поощрять такое упрямство чем покрупнее – и протянула птице.

Шея снова изогнулась, клюв щелкнул, чуть не оттяпав мне кисть по пути, и Конгениальность сцапала грызуна. Запрокинула голову, и задние лапки полевки, сожранной целиком, скрылись у нее в зобу.

– Ну в самом деле, мадама, – укорила я птицу. – Не стоит забывать о манерах только потому, что мы в дороге.

– У вас там проблемы?

Джеро остановился на дороге впереди, натянув поводья своей птицы – потрепанным на вид имперским кустогнездом с такими тощими ногами, что на фоне мощных мышц Конгениальности им впору устыдиться, – и оглянулся.

– Она просто не привыкла к холодам, – отозвалась я, похлопывая птицу, и пришпорила ее. – Пустошники вроде нее привыкли к более мерзкой погодке.

– А-а. Ну, мне бы очень не хотелось подвергать столь утонченную даму чему-либо сверх необходимого. – Джеро хмыкнул и выслал свою птицу в неторопливый шаг, когда я поравнялась с ними. – Терассус прямо по курсу. Там нас дожидаются все роскоши и блага, которые может себе позволить горстка богатых, скучающих мудаков. Довольно скоро ты получишь все, что нужно. Уютное, теплое стойло, много еды…

– Надеюсь, и ванну, – пробормотала я.

– Безусловно, – отозвался Джеро. – И, кстати, очень даже не помешает. А то запашок уже становится невыносимым.

– Я имела в виду для меня.

Он подмигнул.

– Я тоже.

Мы продолжили путь. Джеро подчеркнуто не смотрел в мою сторону, за что я была ему благодарна. Этот человек все-таки выискивал Сэл Какофонию по репутации безжалостной убийцы. Если б он увидел, что я лыблюсь как идиотка, ничем хорошим бы это для него не кончилось.

Я не могла сдержаться, потому что не помнила, когда в последний раз говорила с тем, кто не собирался меня вот-вот убить или кто должен был помочь мне отыскать того, кого хотела убить я. Честно говоря, полагаю, Джеро относился к категории последних, однако он, по крайней мере, ухитрялся говорить со мной будто я кто-то другой, а не наемник или убийца. Для посторонних глаз мы выглядели как просто два человека на пути через лес.

Интересно, начнет ли мне тоже так казаться, если мы пройдем достаточно долго?

Наверное, звучит странно, но в нашем деле мгновения счастья едва вклиниваются меж трагедий. И, в промежутке между одной резней и другой, я намеревалась за этот миг уцепиться.

В конце концов, как напомнило мне жгучее неудовольствие Какофонии, обжегшее запястье, в Шраме эти мгновения случаются нечасто.

– Каков нынче Терассус? – поинтересовалась я. – Последнее, что слышала – за него все бились.

– Бились. Но Империум выиграл войну и решил, что деньги ему нравятся больше крови. Сейчас там безопасно. По большей части.

Я бросила на Джеро косой взгляд.

– То есть?

– То есть… – Он задумчиво поскреб подбородок. – Случалось ли тебе бывать с женщиной, скажем, в интимной обстановке, и вот ты спрашиваешь, можно ли тебе опробовать определенный маневр, и она говорит, дескать, хорошо, но ты прямо чуешь, дело ничем хорошим не кончится?

Я свела брови.

– Я не… погоди, какой маневр?

– А есть разница?

– Само собой.

– Ох, ну не знаю. Скажем… «смазанные ножницы».

– Восточные или западные?

– Западные.

– Ох. О-ох. – Я поморщилась. – Все ТАК плохо?

– Нет-нет, не подумай, – помахал Джеро ладонью. – Помимо странных убийств, все в основном просто. Империум, как только победил, не терял времени даром и установил порядок.

– То есть они убили всех, кто хоть смутно напоминал революционера, и поработили нолей?

– Близко к тому. Они подошли к самой грани рабства и предпочли, чтобы за них все делала экономика. Запасы Долины сделали их достаточно богатыми для осознания, что заманить людей работать парой монет куда проще, чем заставлять силой.

Он цокнул языком, потянул за поводья, чтобы птица замедлилась.

– А вот про «убили» ты попала в яблочко. Они не желают признавать, что здесь им не хватает власти подчинить магически неспособных себе, так что есть надежда, что с достаточным потоком денег через Терассус мир в конечном итоге воцарится.

– Хм. – От запаха дыма у меня затрепетали ноздри. – Думаешь, так оно и будет?

– Надеюсь, что нет, – ответил Джеро. – Во время мира то, что мы собираемся сделать, станет раздражающе сложным.

Я бы спросила, но в тот момент запах стал вонью. Деревья уступили место шпилям и крышам домов. А моя усмешка – крайне хмурой гримасе.

Над нами возвышался Терассус, с уже окутанными снегом башнями и столпами дыма, продирающимися сквозь белую пелену. Тишину леса сменил нарастающий гул цивилизации – грохот кузнецких молотов, лязг повозок, клекот их тянущих птиц и, словно акцентами, звуки людей, крики, смех, плач, ругань.

Я не помнила, когда остановила Конгениальность, не говоря уже о том, почему. Но в тот момент, когда я взглянула на каменные ворота Терассуса, припоминаю, что меня охватило глубоко хреновое чувство – будто я вот-вот голая на похороны заявлюсь.

– Что-то не так?

Джеро оглянулся. Скучающий страж, одетый в пижонские фиолетовые тряпки имперских бюрократов, махнул нескольким путникам, мол, проходите. Он недовольно уставился на женщину, которая вдруг решила задержать очередь, и открыл было рот. Джеро, даже не глядя, заставил его замолчать единственной вскинутой рукой.

Он смотрел мне в глаза.

Чувство так и не ушло, но я все равно покачала головой. Джеро задержал взгляд еще на мгновение, затем пришпорил птицу и миновал ворота. Я проследовала за ним.

Я не могла допустить, чтобы Джеро или его наниматель посчитали, что Сэл Какофонию беспокоит какой-то город.

Я, в конце концов, собиралась для них убивать.

Терассусу выпала особая честь быть единственным имперским городом Долины, который начал существование не крепостью. Как только Империум достаточно упрочил позиции на местности, чтобы возжелать туда перебраться, аристократия посчитала разнообразные передовые командные пункты чересчур… башкой-на-копья-сажательными на их вкус. Магов отправили кораблями, следом – чароковалей и чарографов, и непомерной ценой был рожден город Терассус.

Готова поспорить, до войны он был прекрасен.

Не то чтобы он, попрошу заметить, таковым не остался. Но равно как самые шикарные одежки неспособны скрыть жуткий шрам, все пышное убранство Терассуса не могло скрыть так и не зажившие раны. За более изящными домами прятались разбомбленные остовы. Там и тут встречались кратеры, до которых руки не доходили заполнить землей, оставленные революционными пушками. И если знать, куда смотреть, то задашься вопросом, почему в таком прекрасном городе, как Терассус, столько кладбищ.

Но цель изысканных одежд – это, как-никак, отвлекать внимание от шрамов. А никто не создает вещи изысканнее Империума. Пусть уютные дома и лавки города возведены руками честных рабочих, огромные шпили и скалы вокруг, невозможно отвесные и изящные, были вырезаны магией.

Возвышающиеся над городом особняки, суровые, пафосные, стояли россыпью драгоценных камней на золотой перчатке. Блестящие ворота из слоновой кости и мрамора отделяли сады с движущейся живой изгородью и живой водой. Ожившие фигуры в витражных окнах насмешливо взирали сверху вниз на отребье, которое насыщало аппетиты господ у себя над головой. Чарогни горели сквозь снег, подсвечивая призрачные скульптуры – бесконечные изображения могучих героев, поражающих жутких тварей, или сливающихся в объятиях оперных любовников.

Имперцы свили свои гнезда разврата на виду у простонародья, что жили ниже. Вероятно, чтобы хвастаться достатком, либо же напоминать черни, что их купят или продадут по щелчку пальцев. Оттуда, с улиц Терассуса, можно разглядеть все великолепие, все безвкусные демонстрации богатства, абсолютно все…

Кроме, разумеется, дорожки для любого простолюдина на этот верх.

Раздался пронзительный птичий крик. И спустя мгновение мою голову чуть не зацепил огромный коготь.

Я уклонилась, плащ затрепетал на сильном ветру, Конгениальность гневно завопила. И сквозь звуки ее ярости я расслышала отчетливый смех мудаков, веселящихся в заснеженных небесах.

Оякаи. Черно-белые птицы – каждая вполне достаточно большая для ярко одетых всадников на них – виляли и кружили в воздухе, цепляя крыши, носясь по улицам, заставляя простых людей прятаться в убежищах, а потом поднимались в облака, чтобы исчезнуть в гнездовых башнях на скалах.

Я проследила, как они исчезли в своих поместьях из сияющих чарогней и искаженных магией камней. Потом порысила по городским улицам следом за Джеро, пока эти поместья не скрылись за белой пеленой.

И с падающим на плечи снегом я ощутила холод куда глубже, чем способен добраться ветер.

Не из-за того, что мне открылось. Кто-то, вероятно, счел бы нависающее над головой нелепое изобилие неуютным – все-таки никто не любит напоминания о том, что где-то там есть люди, способные купить и продать тебя как мясо. Но я? Я повидала внушительное количество богатых мудаков – сперва, когда служила им в имперской страже, потом, когда крала у них, будучи скитальцем – уж точно достаточно, чтобы знать: они умирают, крича и обделываясь, как и все остальные.

То, что я увидела, когда опустила взгляд – вот, что скорее вызвало у меня тревогу.

Люди помогали друг другу подняться, собрать котомки и корзины, попадавшие с телег, когда по улицам пронеслись оякаи. Они отпускали шуточки, мол, богатые сволочи срут золотом, и смеялись. Кузнецы ударяли молотами по стали, подмастерья выдавали им свои дрянные поделки на проверку. Рабочие, молодые мужчины и женщины, распевая песни нестройным хором, тянули по улицам тяжелые телеги. Матери разговаривали с отцами, и каждый приглядывал за детьми, что отчаянно пытались собрать достаточно снега для снежков.

Люди болтали, смеялись, покупали, продавали, шутили, жаловались, оскорбляли…

…и я понятия не имела, как они это делали.

Я понятия не имела, как они кланялись друг другу, не стремясь убедиться, что другой не пырнет, как только опустишь голову. Я не понимала, как они могут ходить по улицам без стали и выглядеть так, будто это совершенно нормально. Я уставилась на них, обнимающихся, смеющихся, так легко, и задалась вопросом, что же, сука, я делала не так, что все это выглядело… таким неестественным.

«Сколько же, – задумалась я, – я пробыла в глуши?»

– РОК ВАС НАСТИГНЕТ, ГРЕШНИКИ!

Извращенная херня, наверное, то, что чьи-то смертельные угрозы заставили меня малость подрасслабиться в седле, но заверяю, это еще не самая стремная вещь, которую ты от меня услышишь.

Мое внимание привлекла крошечная площадь и заметный красный силуэт в ее центре. Алые одежды свободно висели, трепеща вокруг усохшей фигуры и создавая впечатление, будто кто-то кровоточит. Посох, такой же сухой и узловатый, как держащая его рука, решительно взметнулся над собравшейся вокруг толпой. Капюшон, украшенный охваченным пламенем единственным глазом, был низко опущен.

Глянешь – назовешь ее странной.

Пока не увидишь пустые провалы на месте глаз – и горящие в них тусклые огни.

Тогда, думаю, ты назовешь ее чем похуже. Если сумеешь перестать орать.

Незрячие Сестры производят на людей именно такое впечатление.

– Видящий Бог судит вас и все ваши гедонистические порядки! – возопила она перед небольшой внимательной толпой. – Он видит вашу роскошь! Он видит вашу гордость! Он востребует все это, прежде чем дарует отсрочку! Ваш мир погибнет в пламени! Очищающая чистота пронесется по земле, и вы возрыдаете над пеплом, оставшимся после!