Текст книги "Завет внуку"

Автор книги: Семен Гейченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Глава 15
ЗАЙЧАТА

Однажды во время окашивания сада Михайловского косари нашли на земле гнездо, в котором лежали клубком зайчата. Они казались еле живыми. Я переложил их в свою кепку, чтобы унести в другое закрытое место. Поднеся к кусту орешника, я только собрался их переложить в ямку, как они встрепенулись и мигом разлетелись в разные стороны.

Глава 16
ЖЕРЕБЁНОК И МАШИНА

Один жеребенок остался сиротой. Он был еще совсем маленький. Его звали Сенька. Мать кормила его своим молоком. После смерти кобылы жеребенок сдружился с шофером грузовой машины и бегал за ней, как когда-то бегал за кобылой. А когда машина останавливалась, он, устав бегать, лез под машину.

Глава 17
БЕЛИЧЬЕ ГНЕЗДО

В осенние дни в Михайловском часто дуют сильные ветры. Они ломают стволы старых деревьев, вырывают их с корнем, причиняют другие беды паркам и рощам. Как-то порушил такой ветер старую ганнибаловскую липу, поломал, повалил ее на землю. Стали ее убирать. В ней оказалось два дупла: в одном – большой пчелиный улей с прекрасным медом, в другом – беличье гнездо. Белка очень хорошо подготовилась к зиме. Дупло было большое, теплое, с понатыканной во все стенки паклей, беличьей шерстью и пухом. В одном уголке лежали сушеные грибы, в другом – орехи, в третьем – яблоки. Благодать. Отрезали мы кусок ствола с ульем и отправили его в амбар, где зимует пчелопасека заповедника, отрезали другой – с беличьим гнездом – и прикрепили его к столбу деревянной ограды, что стоит неподалеку. Первое время белка боялась подойти к своему обновленному домику, бегала вокруг да около него, а потом все-таки решилась: уж больно хороши были в нем запасы!

Глава 18
ПЕЛ СОЛОВЕЙ

В один из прекрасных летних дней, во время прохода экскурсий по дому-музею, как говорится при всем честном народе, в кабинет поэта влетел соловей, сел на оконную занавеску и запел. Пел долго, заливался. Весь народ застыл в сердечном умилении, некоторые заплакали, а соловей все пел, пел…

Глава 19
В ДОМИКЕ НЯНИ

Однажды чей-то большой пес забежал в домик няни, залез под печку и сладко-сладко задремал. Смотрительница музея не заметила этого, а посетители домика смотрели и думали, что это так и нужно, что это подобие пушкинского пса Руслана, о котором экскурсовод только что рассказал им в зальце дома Пушкина, где висит портрет этого пса. Иные посетители жалкому бездомному дворняге даже конфетки кидали… Лично я сам все это видел, а вот леших, домовых и русалок до сих пор мне видеть не пришлось. Многие же экскурсанты меня клятвенно заверяют, что они видели!

Глава 20
ЗОЛОТОЙ ПЕТУШОК

Зима на пушкинской земле бывает капризная – «то как зверь она завоет», то такими снежными сугробами все занесет, что еле-еле доберешься до Михайловской усадьбы. У дома Пушкина сугробы высотою в два метра и выше. Холодно. Куда-то попрятались все птицы. И только в домах, где люди, повсюду тепло. Теперь в Пушкинских Горах и в округе их печи не только дровяные, как то было при Пушкине, но и газовые, электрические, паровые… Благодать!

И только у птиц все как было встарь. Для них такая зима – беда! Все в снегу: и земля, и деревья, кусты и кормушки. Все похоронил снег…

У меня дома свое птичье царство. В нем не только воробьи, голуби, утки, но и поползни, синицы, дятлы, сойки и… золотой петушок. Петухи особенно боятся морозов. А мой потух не простой, а ученый – «пушкинский», летом все им любуются… Вот я и решил благоустроить его вольер: обил стены дерюгой, на пол положил соломенный тюфячок, двери обил войлоком, провел внутри электричество. Лампочка большого накаливания не только светит, но и греет петушиную хибарку. В стенке домика я сделал дырку – вентилятор с задвижкой. Благодать!

Стал мой золотой жить в полном благополучии. Узнавши про его блаженство, местные воробьи, ютившиеся под застрехой дома моего, стали залетать в вольер через вентилятор. В петуховой хоромке не только тепло и светло – в ней и кормушка с зерном и хлебными крошками, и кринка с теплой водицей… Сперва прилетел воробышек-разведчик, а за ним и целая стая. Петя против гостей не возражал. Одиночество ему было в тягость… А тут – целая стая веселых пичуг. Одни стали Пете перышки чистить, другие песенки чирикать, петь, третьи плясать…

Первоначально, когда я утром приходил в вольер, чтобы его почистить и накормить хозяина и гостей, воробышки забивались от страха в угол, под потолок. Потом привыкли. Как только открывал я утром двери, все хором кричали: «Здравствуйте. Семен Степанович, здравствуйте!»

– Ну, как вы тут живете? – спрашивал я.

И все хором мне отвечали: «Дружно, дружно». А Петя радостно кричал: «ку-ка-ре-ку!»

Глава 21
ВОРОБЕЙ-РАЗБОЙНИК

Весна. Как всегда, над карнизом дома Пушкина ласточки слепили уютное гнездышко. И вот какой-то местный воробей-прохиндей, как это нередко бывает, решил присвоить его себе. Очень уж оно ему понравилось. Залез в чужой дом, зачирикал: «Мой, мой дом, мой, мой…» Как ни старались ласточки изгнать насильника – ничего не получалось. Воробей топорщил крылья, угрожая страшным криком… Отлетели в сторону бедные хозяева, стали взывать о помощи… Слетелась целая стан птиц. Посмотрели на воробья и улетели. Вскоре стали прилетать обратно. У каждой птицы в клюве был кусочек земли. Одна за другой они подлетали к гнезду и стали заделывать отверстие крыльца. Вскоре воробей оказался замурованным, и стая разлетелась. Пленник поднял неистовый крик.

Глядючи на все это действо, пожалели мы воробья. Принесли лестницу, вскрыли «тюрьму», воробей выскочил из гнезда, как из пушки, и был таков. А ласточки вернулись в свой домик и запели радостную песню.

Глава 22
СКВОРЦЫ И СИНИЦА

У балкона моего дома небольшой ягодник, в нем разная смородина, крыжовник, черемуха, боярышник, барбарис. Тут же яблоня, на которой растут райские яблочки маленькие, ядреные, как недоспелая рябина. Это место одно из самых любимых здешними птицами. На дереве скворечник, не один десяток скворцов вырос в нем. Однажды здесь случилась драма. Это было весною, в период птичьего гнездования. Начала скворчиха в своем домике нести яйца. Положит яичко и улетит в поле. Вернется вечером, а яичка-то и нет. Так продолжалось несколько дней. Загрустили самец с самкой, стали думать-гадать, что же делать дальше. Позвали на помощь родичей. Слетелась целая стая. Зашумели, засвистели и решили поймать вора… Снесла скворчиха еще яичко. Спряталась стая на деревьях, что стоят вокруг и около яблони со скворечней. Притаились, смотрят. И вдруг видят, как подлетела к яблоне синица и вскочила в скворечник. Через некоторое время она высунулась на крылечко домика и стала облизываться.

Тут стая скворцов подлетела к домику, загнала синицу внутрь, а сами стали по очереди туда залетать. Обратно птицы выскакивали кто с перьями, кто с клочком пуха от синички, а вскоре вытащили и ее и бросили на землю. А потом сели все вокруг домика и запели песню.

Глава 23
ЛЕБЕДЬ НА СОРОТИ

Люблю смотреть на Сороть, всегда люблю: и весной, и летом, и осенью, и зимой. В ней я вижу начало начал прославленного ландшафта Михайловского. Она бескрайна и уютна, величественна и интимна. В ней ощущаешь откровение пушкинской природы, бесконечность пространства, нескончаемого во времени. Здесь, конечно же, здесь пронзило великое видение Пушкиным России и ее таинственного духа!..

У берегов Сороти он видел все сущее – воду-живицу, поющую, вопиющую, спящую, чудеса творящую. Вокруг нее старое, новое, вечное… селища, городища, холмы, нивы, Дедовцы-зимари, колдовские камни, знаки, дорожки, ведущие повсюду, и даже «к богу в рай, на самый край…».

Здесь пролегает основная трасса, по которой идет перелет птиц из Египта в Мурманск, из Никарагуа в Псков, из болгарского Пловдива в Пушкинские Горы. На древнем озере Кучане пролетающие птицы – гуси, утки, лебеди – обычно отдыхают. Бывает иной раз, проходишь по берегу, сядешь на лавку, знаешь, что вокруг никого нет, и в то же время сознаешь, что все-таки кто-то есть. И вдруг видишь цирковой прыжок какого-то зверя. Кто это? Это выскочила из своей норы выдра и стала купаться. Ах, как красиво, с какими фокусами купается она!..

Когда в этом году пришла зима на Сороть и Кучане и их сковало льдом, вода текла открыто лишь в устье реки… Однажды, проходя по берегу, я вдруг услышал странный крик. Стал смотреть туда-сюда и вдруг увидел… лебедя, который в торжественном одиночестве важно плавал от берега к берегу, то вверх по течению, то вниз…

С тех пор я целый месяц почти каждый день по утрам шел на Сороть и смотрел на своего красавца и кричал ему: «Здорово!» Он молча отплывал в глубь реки. Так было в ноябре. Вскоре я уехал в отпуск. Вернулся во второй половине декабря. И сразу же побежал на Сороть. Смотрю и вижу – лебедь мой на месте. Все как прежде было.

Но вот неожиданно в Михайловское пришла оттепель. Все раскисло. Круглосуточно стал лить дождь. Лил целую неделю. Затрещал лед. Вода хлынула на берега и затопила все, как это обычно бывает весной, а не зимой… Лебедю стало вольготней. Изредка он стал подплывать к лаве, выскакивать на южный берег и подходить все ближе к дороге, которая ведет к моему дому. Он останавливается, поднимает голову и слушает, как мои домашние гуси и утки резвятся на «пруду под ивами» и радостно гогочут. Лебедь слушает их голоса. Замирает. Что-то чудится ему. Видно, хочет подлететь ближе к пруду, познакомиться с моими зимородами, но не решается.

Каждый день я подхожу к Сороти. Смотрю на своего лебедя и думаю: «Ох, ох, спаси птицу бог! Только бы какой-нибудь прохиндей-охотник не подстрелил ее!»

…Как обычно, рано утром я делаю обход усадьбы Михайловского. Подошел к плотине, что у пруда под ивами, стал смотреть на Сороть искать глазами своего дорогого лебедя. Вижу – плавает…

Он подплыл и прилепился к кромке южного берега, засунул голову под крыло и застыл… Вдруг из воды выскочила выдра и прыгнула на спящую птицу. Дикая уточка, что была неподалеку от лебедя, громко крякнула, взлетела и понеслась в сторону Савкиной горки. Лебедь встрепенулся, раскинул свои широкие крылья, словно орел на старинном знамени, взвился над водой и прыгнул на зверя. И вдруг исчез… Мне показалось, что выдра схватила его за ногу и юркнула с ним под воду, в свою нору… «Конец! Конец!» – подумал я. Долго стоял, смотрел, смотрел, но так и не увидел больше своего красавца…

Через час-полтора опять иду по плотине и по привычке поворачиваю голову к Сороти и… глазам не верю… Вижу… Чудо… Мой красавец на месте, плавает по воде. «Жив. Жив. Жив!»

Как сейчас вижу выдру. Вот она крутится по берегу, прицеливается к лебедю. Прыжок… Нет птицы!..

А он, оказывается, жив. Опять гордо и величественно плавает по Сороти. Урра!

Глава 24
БЕЛЬЧОНОК

Дом, в котором я живу, стоит на окраине усадьбы Михайловского. Окна его расположены по четырем сторонам света. Через них я всегда могу видеть все, что захочу, – пушкинский сад, голубятню, пасеку, Сороть, и дали за ней, и «пруд под сенью ив густых», и кто куда идет, и по какому делу… Дому этому уже более ста лет. В нем всегда жили управители имения.

А под окном у меня стоит старая береза. Огромная, толщиной в метр, красавица. Она стоит рядом с прудом, на самом краю берега. Перед нею небольшая светлая поляна, вокруг которой венком расположились густые ивы, а дальше – фруктовый сад. Живет береза барыней, у нее всегда много и воды, и солнца, и защитников от ветров. Хотя она и старая, но выглядит очень молодо. Зелень у нее густая. Кора могучая, никакого сушняка не заметно. Из окна мне хорошо видна эта береза, я знаю все ее повадки и секреты, мне хорошо известно, когда и что с нею происходит, кого она принимает, кто у нее в гостях и о чем она ведет беседы с паломниками по пушкинским местам.

Я люблю делать для птицы скворечники, птичники, дуплянки. Просмотрел много книг с описанием, как некогда изготовлялись птичники. А делались в старину, нужно сказать, чудесные домики сказочные терема, и дворцы, и часовенки. Особенно поправились мне многоэтажные резные скворечники.

Вот я и соорудил в Михайловском скворечник-хоромы. Первый этаж с портиком, а второй – с резной антресолью. Уж не знаю почему, но домик показался моим скворцам подозрительным. Они долго его рассматривали и спереди, и с боков, и с крыши, заглядывали в окошко, но зайти внутрь не решались. Так вот мой домик и не был в тот год заселен. Я даже обиделся на неблагодарную тварь.

Прошло лето, прошла зима, и наконец показалась новая весна. И вот в один февральский день я увидел, что в моем домике есть жильцы. Это были белки – самец и самка. Самец облюбовал себе верхний этаж – антресоли, самка поселилась внизу.

Целыми днями они таскали в свой дом какие-то «мебели и оборудование». Бывали дни, когда часами они сидели в своих хоромах, высунувшись в окошки, и о чем-то беседовали, поглядывая на мой дом.

Ни я, ни домашние мои – никто их не тревожил. Мы старались делать вид, что ничего не замечаем. Всем нам очень хотелось, чтобы белки к нам привыкли. Так это в конце концов и получилось. Белки стали подбегать к садовому столику, который издавна стоит под этой березой, и принимали наши дары: желуди, шишки, орехи, сахар, сушеные яблоки и грибы, которые мы с вечера им подготавливали. Спустя некоторое время я увидел, что супруг белочки скучает в одиночестве, его благоверная куда-то исчезла. Оказалось, у них прибавление семейства – пятеро маленьких бельчат.

Наконец весна совсем разгорелась, стали раскрываться почки на березе, и в окошечке появились малюсенькие зверьки. Когда они слишком высовывались из окошка, папа сверху угрожающе фыркал, мама кричала, в домике были слышны возня и писк. Вероятно, папа и мама прививали своим детенышам необходимые культурные навыки.

Проходили дни. Я непрерывно наблюдал беличье семейство, стараясь увидеть все, что происходит в домике. И вот однажды вижу, как выходит из дому белка-мама, а за нею гуськом бельчата. Шествие замыкает папа. Вот все зверьки уселись на толстый сук. Папа о чем-то поговорил с мамой и вдруг сделал в воздухе сальто-мортале. Перепрыгнул на другой сук и вспорхнул обратно. Потом он вновь перепрыгнул на сук, который поближе. Прыгнул медленно, словно показывая детям, как это нужно делать. И так несколько раз. Я успел разглядеть, что он присел на задние лапки, потом оттолкнулся ими от сука, выкинул лапки вперед. Мать и ребятки внимательно смотрели на папины упражнения. «Ну, вот так, – сказал папа, – давайте начнем…»

Бельчата запищали и стали растерянно ползать по суку, трясясь от страха. Тогда разгневанный папа бешено запрыгал с сука на сук и стал зло кричать на маму и детей. Испуганная мама прыгнула, за ней стали прыгать и малыши. Но один бельчонок все же не решался оторваться от сука, к которому прижимался, и ревел благим матом. Наконец и он прыгнул. Сделал все так, как учил отец, – присел на задние лапки, кинулся вперед, выставив передние лапки, но чуточку не долетел, успел только схватиться коготками за кору дерева да так и повис.

Все семейство забегало, запищало. Вдруг малыш сорвался и полетел вниз на землю с высоты, почитай, десяти метров. Я бросился к нему. Он лежал на боку, дергая лапками. Я осторожно взял несчастного зверька и побежал домой. Там положил его в мягкую шапку и стал думать, что же теперь делать, Зверек оказался живучим и быстро отлежался. На другой день утром я увидел, что скворечник на старой березе пуст. Вся беличья фамилии исчезла. Остался лишь мой малыш.

Неудачник был еще совсем несмышленыш. Нужно было его кормить. А как кормить? Взяли мы глазную пипетку, согрели молочка и дали ему пососать. Он сразу же догадался, что к чему. Через несколько дней пипетка уже не годилась, потребовалась маленькая бутылочка с игрушечной соской… Наш питомец ловко схватывал ее лапками, зажмурив глаза, сосал молоко.

А потом все пошло как по писаному. Наш бельчонок стал быстро расти, шубка его делалась все гуще и красивей. За лето он вырос в великолепную белку.

Подошла осень. Поспели яблоки, орехи, грибы – до всего этого бельчонок был большой охотник. Назвали мы его Ваней. Эту кличку он запомнил и сразу отзывался на нее. Потом к клетке я пристроил дуплянку, куда он отправлялся на ночлег и где у него было свое одеяльце и кормушка.

Сидя в своей клетке, бельчонок стал делать запасы на зиму, складывать под одеяло орешки и грибы. Стоило подойти к клетке и сделать вид, что хочешь подобраться к его зимним запасам, как он начинал сердиться и спустя некоторое время перепрятывал запасы в другое место.

Раза два в неделю мы выпускали его погулять. Что тут делалось! Он носился по комнате, делал фигуры высшего пилотажа, забирался на мою кровать, под подушку и оттуда вылетал как пуля и снова влетал в свою клеточку.

Особенно Ваня любил сахар и конфеты. Он знал, что у меня в пиджаке есть для него заветный кармашек, а в том кармашке – сладкое. Стоило мне войти в комнату и открыть клетку, как бельчонок прыгал на меня и бросался в карман, ухитряясь залезть в него весь целиком, набивая за щеки сладости.

Баня знал, что я возвращаюсь с работы в пять часов. Это время сторож в Михайловском отбивает пятью ударами в старинную чугунную доску, и точно в этот час Ваня садился у окна, поджидая моего прихода…

Так прошла долгая деревенская зима, и вот вновь весна. Наш Ваня затосковал, стал другим; то лежит соня соней, то вдруг как с ума сойдет – такие начнет выделывать фортели.

Однажды я уехал на несколько дней в командировку в Ленинград. Вернувшись обратно, увидел, что мои домашние смотрят на меня виновато.

– А где Ванечка? – спросил я.

Ванечки дома не было. Что же произошло? Оказывается, убирая комнату, забыли закрыть форточку. Зверек воспользовался этим, выскочил через окно в сад, только его и видели.

Глава 25
ЯБЛОЧКО

А еще за окном моего дома по соседству со старой березой живет высокая дремучая ель. Ей уже, должно быть, за полтораста лет. Так утверждают лесоводы, да я и сам вижу, какая она старая. Во времена Пушкина она только начинала свою жизнь.

В осенние дни на вершину ее часто садятся серые тучи, им хочется отдохнуть, прежде чем лететь дальше на юг, вдогонку за птицами…

«Эй, – кричу я туче, – куда это ты, растрепа, плывешь?» Она долго молчит. Ее корежит мозглятина, трясет свирепый ветер, и я еле слышу хриплый шепот: «Лечу туда, не знаю куда…» – «Ну и лети с богом». – соглашаюсь я. И скоро туча исчезает. А я вновь припадаю к окошку и гляжу, и гляжу на вес, что делается в саду, у речки, за холмом… Смотрю глазами усталого старого кота.

А на вершину ели уже присела другая тучка…

За окном моей хижины стоит старая яблоня. Я сажал ее тридцать три года назад. Саженцу было тогда лет семь-восемь. А теперь яблоне уже под сорок, и она старая-престарая.

Когда дереву пятьдесят лет, то человеку, считай, что уже сто за это время минуло. Такова природа вещей, как сказал когда-то старик Лукреций…

Вот люди увели с яблони ее веселых румяных ребятишек и дерево стало унылым и дряхлым…

Я давно приметил, что яблоневое дерево, расстающееся с яблоками, старается сокрыть хоть одного своего детенышка, спасти его от жадных человечьих рук. Прячет дерево своего последыша, помогают ему все сучья, ветки, листья… Ловко прячут, сразу ни за что не найдешь!

Долго висело последнее яблочко на моей яблоне. Где оно было спрятано, знали лишь яблоня и я. Все смотрел я на дерево и ждал того часа, когда яблочко заклюет свиристель или украдет сойка…

И вот однажды пришел в сад сторож. Долго и хитро разглядывал он каждое дерево, особенно мою старую яблоню. Тряс сучья, работал пронырливо и настойчиво. Знал, что есть у яблони свой завет… Глядел, глядел и все-таки высмотрел, нашел то, что искал. А яблочко-то уже было не простое:

 
Соку спелого полно,
Так свежо и так душисто,
Так румяно-золотисто.
Будто медом налилось!
Видны семечки насквозь…
 

Схватил сторож торопливо яблоко и исчез за углом.

– Эй, стой, куда ты? – крикнул я ему вдогонку.

Он повернул назад, подошел к моему окну и усмехнулся весело:

– Здравствуйте, а я яблочко нашел!

– Вижу, вижу… Приятного тебе аппетита, – ответил я и отвернулся.

За окном моей хижины стоит старая бедная яблоня. Она совсем голая. Голо и пусто все вокруг. Голо, пусто и в сердце моем. Так бывает всегда поздней осенью, когда приближается первоснежье.

Глава 26
ГЕРБАРИЙ

Когда Пушкин прибыл в Михайловское, первыми встретили его цветы! Они ведь в Михайловском всюду – в лесах, полях, парках, садах! И всюду они разные, разные во всякое время года. Зимой дома, на подоконниках, они ведь не просто цветы, по и цветочные часы, цветочный градусник, барограф, санитар и лекарь. Один ванька мокрый чего стоит. О, как он пышно цветет, как любит ласковые слова, тишину, уединение. Но вот приходит весна, и вся земля покрывается цветами, как ковром, – земля становится голубой, как небо, белой, как платье невесты, розовой, как золотой солнечный луч, – это цветут подснежник, перелесок, фиалка, петуния. А вот и лето – с его розами, шиповником. Какое разнообразие повсюду! Это только на древней Михайловской земле растет такой шиповник – густой, сплошь в бутонах, как люстра в горящих свечах в древнем храме. Его вырастил пятьсот лет тому назад какой-то «местный Мичурин». Никто не пройдет мимо такого пышного благоухающего куста, чтобы не полюбоваться, не насладиться его запахом. А местный клен-малина – цветок, который совсем недавно был зарегистрирован ботаником В. Миняевым в цветочном словаре СССР. Он густой, широколистный. На каждом соцветии десятки бутонов. Они зацветают в конце мая и цветут до сентября. В их гуще живут здешние дрозды и другая разная пичуга.

В поэтическом словаре Пушкина часто звучат «цветочные» слова: роза, резеда, ландыш, акация, анис, лилия, мак, шиповник, амарант, василек, ревень, хмель, гвоздика, боярышник, чебрец, незабудки…

Среди цветов были и есть очень древние, такие, например, как багульник. Цветы привозили, сеяли и сажали из многих мест «в разны годы» разные люди. Сажал прадед Пушкина Ибрагим Ганнибал, привозивший их из Питера и Прибалтики, сажали дед и бабка поэта, родители Пушкина, друзья из Тригорского. Летом в Михайловском был цветочный рай. Но пот приходила осень, а с нею и «цветы последние», воспетые Пушкиным.

Случалось ли вам бродить в Михайловском в сентябре по осеннему парку и усадьбе, когда отлетают бурые, золотые, багряные листья, когда все словно ржавеет, и наливаются плоды шиповника, и, словно последний подарок уходящего года, природа подносит нашему взору букеты голубых, красных, розовых цветов с золотыми серединками. В них есть что-то, не позволяющее нам пройти мимо. У каждого человека они вызывают в душе что-то свое.

Стихотворение «Цветок засохший, безуханный…» было написано Пушкиным осенью. Это пора прощания с живыми цветами, которые не подвластны ни снегу, ни морозу, ибо они вошли в книгу, гербарий, альбом, чтобы пробуждать в человеке мечты и сладкие раздумья о былом в тихие зимние вечера у камелька.

Цветы Михайловского впитали в себя голубизну здешнего неба, Сороти, зелень его лесов, деревьев и трав и все цвета небесной радуги, осенявшей эту землю испокон веков. Так было при Пушкине, так оно и сейчас.

Перед смертью Пушкин просил свою жену не забывать Михайловское: побывать там с детьми, пожить среди цветов и трав, похоронить его на этой земле. Наталья Николаевна выполнила свои обещания полностью. Она приезжала сюда дважды: в 1841 и 1842 годах. Она приложила все свое старание к тому, чтобы на могиле поэта был воздвигнут памятник. Она привезла сюда детей: Сашу, Машу, Гришу, Наташу – и вместе с ними провела «ботаническую экспедицию» по Михайловскому и его округе. К сожалению, она приехала во второй половине августа, в пору «цветов последних». Вместе с Натальей Николаевной приезжала ее сестра Александра Николаевна и ее знакомые Густав и Наталья Ивановна Фризенгофы. Наталья Ивановна была приемной дочкой тетки жены Пушкина – Софьи Ивановны Загряжской.

И вот Наталья Николаевна, дети и гости решили на память о поэте собрать гербарий цветов и трав Святогорья. Они обошли поля, луга, парки Михайловского, Тригорского и даже побывали в Острове, куда ездили в гости к своим знакомым Корсаковым. Они изготовили альбом и стали собирать растения. Их было уже немного. Утренние заморозки сделали свое дело. «Экспедиция» работала три недели, с 15 августа по 7 сентября.

Собранные образцы засушили и на отдельных листах альбома сделали композиции. Командовала «ботаниками» Наталья Николаевна, ведь она, как известно, неплохо рисовала и даже умела делать литографии. Композиции и гербарии получились довольно красивые. Они напоминали гравюры. Под каждым засушенным растением ставилась дата сбора и ими того, кто его принес, – Маша, Гриша, Ната, Таша (Наталия), Александра Гончарова, Липа Вульф, Густав. Все эти надписи сделаны по-французски. Над растениями, кроме дат и цифрового обозначения собирателя, указаны места сбора: Михайловское, Тригоргкое, Остров. Растений в гербарии немного. Эти дикорастущие растения можно сегодня увидеть в садах и парках Михайловского, Тригорского и Петровского, они известны всем. В гербарии есть и культурные сложноцветные растения.

Просматривая цветы в сегодняшних рабатках, клумбах, газонах и парковых полянах, я нашел все цветы, находящиеся в гербарии 1841 года.

Но «ботаники» не ставили своей целью собрать все цветное царство Михайловского. Это была только памятка – сувенир. Гербарий сохранился до наших дней. Он был семейной реликвией Пушкиных. Потом он попал в Бродзяны – имение Г. Фризенгофа, который к 1852 году женился на сестре Натальи Николаевны Пушкиной – Александре. Сегодня он находится в литературном музее Пушкина в словацком селе Бродзяны, неподалеку от города Партизанска.