Текст книги "Одиссея инженера Волкова. ч.1(СИ)"

Автор книги: Семён Вольфсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Вольфсон Семён Мордухович
Одиссея инженера Волкова. ч.1

Одиссея инженера Волкова

Консультант – А. Л. Кусков

Благодарю свою супругу за

помощь в написания повести.

Автор.

Содержание

Пролог. Почтальоны.

Часть I

Глава 1. Распределение. ГМП (НИИ, где мало платят), и его обитатели.

Глава 2. СМНУ. Первая командировка.

Глава 3. Рационализаторское предложение.

Глава 4. Изобретение.

Глава 5. Странные события.

Глава 6. Новая работа. Заговорщики.

Глава 7. Наконец-то нас поняли. (Обратная связь установлена.)

Глава 8. МДМ, Промгаз, кооператив Техномысль.

Пролог. Почтальоны.

Мы ехали в поезде Москва – Санкт-Петербург. Я – повидаться с тёткой, он тоже в Ленинград к родственникам.

Когда я вошёл в купе, он посмотрел на меня насмешливым, чуть прищуренным взглядом выцветших светло-серых глаз, как бы решая, стою я его внимания или нет, и видимо решив, что стою, полез в рюкзак и достал оттуда потертый термос, бутерброды и стал угощать меня, чаем, заваренным, по его словам, на травках.

Мы разговорились.

Глядя на его седую шевелюру, такие же волосы, выглядывающие из разреза майки и пигментные старческие пятна на руках и лице, я решил, что ему лет шестьдесят пять – шестьдесят семь. Оказалось, он мой одногодок, и я ошибся, прибавив ему десять лишних лет.

Технарь по образованию, окончил институт, потом работал в НИИ. Когда родился сын, и расходы семьи значительно выросли, устроился в монтажно-наладочную организацию. Исколесил всю страну, построил дом и заболел. Из-за этого больше восьми лет был вынужден заниматься только своим здоровьем. В настоящее время, работает сельским почтальоном. Звали моего попутчика Волков Мордух Мордухович.

Я бы и сам охотно устроился на почту, потому, что со здоровьем у меня тоже не всё в порядке.

Рассказ Мордуха Мордуховича меня заинтересовал. Далее, привожу его по памяти, стараясь сохранить манеру рассказчика.

...Восьмой год, как я сидел дома. Больницы, в которых я лечился, не помогли, даже наоборот. Пять лет из восьми меня страшно мучила бессонница: спал только на снотворном. Да ещё первые несколько лет – ажитация. Это когда человек места себе не находит: сядет – не удобно; ляжет – не удобно; встанет – тоже не удобно. Как будто изнутри кто-то постоянно щекочет и подкалывает.

Спасибо, нашелся врач, лечивший по принципу "не навреди". Он сказал: "Терпи – время лечит". Месяца три тому назад мне стало лучше, и захотелось чем-то заняться. Я долго размышлял, так как о прежних специальностях и должностях не могло быть и речи. Зарплата меня не очень волновала: у нас с женой квартира в Москве, которую мы, проживая за городом, сдаем, к тому же жена и сын работают. Так что доставка писем и газет казалась мне прогулками на свежем воздухе, да ещё за деньги.

Одним словом, пошел я в наше ОПС (отделение почтовой связи) и устроился почтальоном по договору, без трудовой книжки, и стаж не идет. А потому по договору, что боюсь: опять скрутит и работать не смогу. А чтобы с трудовой, надо ехать в райцентр и там оформляться и увольняться тоже.

В нашем ОПС работают одни женщины: три инвалида, две пенсионерки, две почти пенсионерки, одна молодая женщина с телеграфа – на подработке – и я. Всего, значит, девять участков. Да начальница, её зам. и оператор Настя, которая через окошечко деньги и платёжки принимает.

Попался мне самый неудобистый участок ╧9. А неудобен он тем, что на нём расположены все санатории и дома отдыха, переделанные под общежития, куда письма идут постоянно. А также поссовет с нотариальной конторой и дома деревянные – двухэтажные бараки: зайдёшь и не понятно, кто в какой комнате проживает, да целая улица новых коттеджей, которая вот-вот вся подпишется на газеты и журналы.

Словом, по протяженности участок вроде такой же, как и все, а писем и газет почти в два раза больше. Ну, да это и понятно. В советское время и в таксопарке никогда вновь пришедшему не дадут сразу новую машину, и в монтажно-наладочной конторе новичка не пошлют в выгодную командировку. Нет, ты поработай, покажи себя, а уж потом... А мне даже так лучше, отвлекаешься и для здоровья полезней. Но я, конечно, молчу, о том, что повезло, может, и сам бы его выбрал.

Целую неделю мне пришлось ходить учеником, с другим почтальоном: носил сумку с письмами и газетами, а она указывала в какой ящик их опускать, мелом помечал для себя калитки, чтоб потом не ошибиться.

У меня на участке много домов на двух, трёх, а то и четырех хозяев. Получается, по одному адресу несколько домовладельцев живут с разными фамилиями и у каждого свой почтовый ящик. Чтобы не выслушивать упреки от хозяев, надо хорошо помнить, какой кому принадлежит, я их потом тоже мелом пометил.

А в воскресенье взял "ходовой журнал", есть у почтальонов такие журналы – "ходовики", в них весь порядок маршрута прописан, чтоб не бегать туда-сюда, и пошел по адресам один, без газет, как будто я почту разношу. Нормально прошелся, всех нашел, никого не перепутал. Ну, и стал работать.

Труднее всего с письмами. Получатели газет вписаны в ходовой журнал, и их легко находить, а письма чаще всего приходят по разным адресам. Тут надо хорошо знать всю, если так можно выразиться, географию участка.

Труднее же всего для меня попервоначалу было раскладывать письма. Надо сказать, что рабочий день у почтальонов начинается с раскладки почты по "ходовику". Это, если не считать ожидания машины из районного центра, которая часто приезжает с опозданием.

Чтобы письма разложить правильно, надо хорошо представлять себе, какие номера домов находятся на пересечении улиц, какие идут по одной стороне, и какие – по другой, кто куда переехал и кому поручено получать его корреспонденцию. Вообще, много чего надо знать. А у меня от лекарств, за восемь лет выпитых, память плохая стала и внимание рассеянное. Я и сейчас ещё не всё помню и иногда ошибаюсь.

Раскладывать письма мне почти целый месяц помогала пенсионерка Антонина, за что ей большое спасибо. У неё быстро получалось: раз, раз, две минуты – и готово. Потом уже и я научился.

Так, значит, первый месяц я и работал. А потом привык, ноги сами нести стали по нужным адресам. Иду себе потихоньку, тело, как говорится в работе, а душа в полёте.

Песенку иногда негромко напеваю, когда никто не слышит. Собственно говоря, я всю жизнь так работал, не в смысле "потихоньку", а в смысле "тела и души".

А в женском коллективе мне никогда не приходилось трудиться, всё больше с мужиками. Знаю, что новому человеку надо себя поставить: как говорится, как запряжёшь – так и поедешь. А тут расслабился.

Имя отчество у меня Мордух Мордухович. Это от отца и деда досталось. Дед был Мордехай, а отец, почему-то Мордух; меня в честь отца и назвали.

Отец в армии служил, воевал, а дед в Питере на заводе механиком был. Руку перед войной потерял, да так в блокаду с голоду и умер на инвалидной-то карточке. Ну, да не о том здесь речь.

Да, значит, расслабился я. Годы у меня уже приличные, пятьдесят семь стукнуло. Начальница по имени-отчеству называет, и представлялся я всем тоже по имени и отчеству.

Тут надо сказать, что в каждом коллективе, особенно небольшом, есть свой лидер, заводила, если хотите. И в зоне они есть, и в школе, и среди работяг – на язык острые, на кулаки быстрые. У нас таким авторитетом оказалась Екатерина, бывшая детдомовка, только я тогда ещё этого не знал. Проработала она в ОПС более тридцати лет, хорошо знала все участки и способна была подменить любого. А по характеру – этакая сорвиголова. Моложавая, не скажешь, что пятьдесят три года стукнуло.

И вот, месяца через полтора, как я заступил, подходит она ко мне в операционном зале, это где почту сортируют, и спрашивает при всём народе:

– Как, говоришь, тебя по отчеству?

– Мордухович, – отвечаю.

– Мне такое слово сроду не выговорить, я буду тебя Мандуховичем называть.

Кругом засмеялись. Но я в ответ спокойно так:

– Тебе, – говорю, – это слово ближе.

Опять все засмеялись, только уже над ней, над Катериной. Бабы у нас бывалые, сразу раскумекали, чего к чему. А ей видно мало этого показалось. На другой день она опять:

– Эй, Мандухович, письма свои забери!

Это она мне про заказные письма. Их когда разносишь, надо, чтобы получатель в уведомлении о вручении расписался, а если его дома нет, то заполняешь специальное извещение и его бросаешь в почтовый ящик. Теперь за письмом придется на почту идти.

Её подруги засмеялись. Ну, я и говорю, опять спокойно так:

– Тебя, Катерина, послушаешь, и сразу видно, где у тебя наболело.

Снова загоготали, видно в точку попал. А в третий раз, когда она со своим "Мандуховичем" подъехала, я как раз сидел, почту сортировал, развернулся и зло так ей:

– Если еще раз моего отца обидишь, я тебе так врежу, что юлой закрутишься, и трусы свои с прокладками по дороге потеряешь.

Смотрю, товарки её все замолчали, видят, дело-то серьёзное. А я чуть не засмеялся: не кулаками же с ней разбираться мне, поработавшему по всей стране в разных СУ и СМНУ с зеками бывшими, и с алкашами, и с работягами-алиментщиками. Меня и не так проверяли разные начальники. Да, ну, с тем и отъехали.

На следующий день, сижу, письма и газеты потихоньку раскладываю, увлекся – это как пасьянс. Сойдутся газеты по "ходовику", или пропущу кого-нибудь: хорошая тренировка на внимательность. Вдруг мне из-за спины – бац, на стол тарелка с пловом, горячим ещё.

Смотрю, стоит Катерина.

– Угощайся, а то один чай пьёшь.

А у меня, правда, по утрам аппетита не бывает, только к вечеру да ночью, как у зверя, у какого. Но я не отказываюсь:

– Спасибо, – говорю.

И действительно, плов вкусный оказался. Это она из дома приносит и у нас на плитке разогревает. Дома-то муж тяжелобольной, лежачий, ну, вот она и не успевает поесть, сюда иногда приносит.

Так и пошла у меня работа. Почту с утра разбираю, разношу. День за днём так и катит. У нас шестидневка. Скучать не приходится. Даже чувствовать себя лучше стал.

Надо сказать, что у нас, как в любом небольшом коллективе, принято всякие праздники отмечать. Вот как-то Антонина на свой день рождения принесла торт. Открыла коробку, а он уже разрезан на кусочки по числу участников. Заварили чаю, пили, хвалили торт, желали новорожденной всяких благ. И сама она довольная была, улыбалась.

С тех пор прошло недели две. Как-то сидим, почту разбираем. Вдруг входит Катерина своей мальчишеской походкой, во рту сигарета дымится. Обычно она рано приходит, а тут опоздала. У нас в операционном зале курят только Катя и Галя. Остальные не курят вовсе, а я всегда на улицу выхожу, привычка у меня такая и банка специальная для окурков.

Вошла, по всему видно, что выпила, и таким бесцветным голосом говорит:

– А у меня сегодня день рождения.

Все промолчали, только Галька буркнула:

– Ну, поздравляю!

И весь тут праздник. Мне от этой Катиной фразы и нетрезвости ее как-то не по себе стало. Тем более что у нас установились с ней приятельские отношения. То она мне чаю принесет, то я её "кока-колой" угощу. Мне из разговоров было кое-что известно про её жизнь.

– "Ах, ты", – думаю, – "мальчонка в юбке с накрашенными губами! Ну, я тебя достану, запомнишь свой день рождения!"

И захотел я её поздравить, праздник ей устроить. И не просто поздравить, а через нашу районную газету, которую мы же по домам разносим. А то, что с опозданием, думаю, это ничего. Дни рождения раньше нельзя отмечать, примета, говорят, плохая, а позже можно. И не просто поздравить через газету, а в стихотворной форме, так, чтобы всю жизнь её описать.

Волков прервал рассказ, долил чаю из термоса до краев, потом не спеша отхлебнул, задумался и стал смотреть в потемневшее окно. Я подумал, что Мордух Мордухович закончил, когда вдруг, как будто что-то вспомнив, он неожиданно продолжил:

– Да, а писать стихи я никогда не пробовал. Один раз, ещё в школе сочинил четыре строчки, и всё. Но я, если чего-нибудь решил, стараюсь до конца довести. А если не получается, так у меня и аппетит напрочь пропадает, и сон тоже: нервная-то система расшатана, трепали её все, кому ни попадя.

Но так я завелся от этой идеи, что на первом же маршруте начал сочинять. Оказалось, стихи писать не так-то просто: уж очень многое мне хотелось в стихотворении описать, до всего коснуться. И про молодость её, про счастье значит, и про то, как тридцать лет в любую погоду ходила по сельским улицам, и про быт тоже. Ну, и конечно, как водится на день рождения, счастья пожелать.

Не буду рассказывать, как я сочинял, а скажу только, что ушло у меня четыре дня. Четыре маршрута я оттопал, пока что-то сложилось. Я на маршрутах сочинял; ноги сами по нужным адресам идут, а в голове мысли разные крутятся. Иногда, правда, адресатов пропускаю, но возвращаюсь назад, и опять иду и сочиняю.

И вот, наконец, написал, ну это ещё полдела. Теперь напечатать надо было. Узнал я, что такие поздравления печатаются в рекламном отделе нашей районной газеты, пятьсот рублей за рамку. Ну, и поехал.

Приехал, занял очередь перед окошечком приёмщицы. Стою, жду. Передо мной ещё три человека. Мужчина, полный и прилизанный – заведующий пунктом обмена валюты в ювелирном магазине. Да ещё бритоголовый парень с бычьим затылком, а с ним девица, брюнетка раскрашенная. Они между собой что-то шумно обсуждали. К словам я не прислушивался, но матерщина через слово, к месту и не месту сказанная, ухо резала.

Наконец, дождался своей очереди, подошел к окошечку. Девушка, блондинка лет двадцати пяти, спросила, чего мне надо. Я, как мог, объяснил ей, что вот, дескать, хотим поздравить своего коллегу-почтальона. Она отвечает:

– Что же, это можно, поздравление в рамочке с цветочками стоит пятьсот рублей.

Тогда я протягиваю ей пятьсот рублей и листок бумаги со стихотворением. Она взяла листок, бегло посмотрела и говорит равнодушно так:

– Стихотворение очень длинное, в рамку не войдёт, сократите.

Я отвечаю:

– Чего тут сокращать?! Вы прочитайте, здесь вся жизнь описана, не могу же я из чужой жизни кусок выбросить!

Она снова бегло просмотрела и бесстрастным тоном своё:

– Ничего не знаю, надо сокращать. У нас рамка стоит пятьсот рублей. А ваш текст не влезает. В рамку, влезает только два четверостишия. У нас фирма коммерческая. К нам хоть сам Пушкин с Лермонтовым приди, мы и то больше, чем положено, не можем разместить.

Я уже понял, что проиграл, и пятьюстами рублями мне не обойтись, а когда она про Пушкина с Лермонтовым сказала, то и подавно. Только чувствую, во мне какая-то злая весёлость появилась. Я и говорю:

– Что же в вашей рамке напечатать можно? Поздравление заведующему обменником, который тут передо мной стоял? Хотите?

– А чего – попробуйте!

Тогда я с ходу, и слова откуда-то сами взялись, говорю:

– Поздравление заведующему пунктом обмена валюты:

Я желаю тебе, Федь,

Как купюра, зеленеть!

Девица фыркнула.

– Надо же, ведь его, правда, Фёдором Михайловичем зовут. Вы, наверное, его знаете?

Но я не знал, что этот Михайлович ещё и Фёдор. Просто расклад такой пошёл, что называется, везуха.

– А хотите, – продолжил я, – этого бритоголового с его подружкой поздравлю?

– Валяйте, – отвечает.

А сам вижу: её уже любопытство разбирает, интересно стало. Тогда я четким таким голосом продекламировал:

– Поздравление рэкетиру:

Я желаю тебе, Вов,

Чтоб ты был, как бык, здоров!

Сделал небольшую паузу и продолжил:

– Поздравление женщине свободной профессии:

Я желаю тебе, Надь,

Никогда не залетать!

Девица засмеялась. Видно последнее "не залетать" ей было хорошо знакомо и больше всего понравилось.

– А их, правда, Надя и Вова зовут, – спросила она с любопытством?

– Конечно, – отвечаю на полном серьёзе, – Надя и Вова. Это мои соседи по лестничной площадке, тихие, вежливые ребята, всю жизнь о таких мечтал!

Девушка, кажется, что-то заподозрила, так как опять засмеялась. Потом, другим тоном, как бы входя в мое положение, сказала:

– Ладно, мы обычно так не делаем. Но постараемся втиснуть ваши стихи в двойную рамку. Стоить это будет тысячу рублей.

Я быстро прикинул. Стихотворение, на мой взгляд, в двойную рамку не влезало, значит, пятьсот рублей я отторговал. А как они это будут делать, не мне решать.

– А вы какие цветочки в рамочке хотите?

– Мне всё равно, на ваш вкус, я лично живые предпочитаю.

Заплатил я денежки, пожелал девушке хорошего жениха. И опять угадал: девица оказалась хоть и симпатичная, но незамужняя: без обручального кольца на руке. И домой поехал, только по дороге зашел кружку пива выпить, обмыть, значит, мероприятие.

Вернулся и стал дальше работать. Жду, когда газета выйдет. И вот утром, за час до начала рабочего дня иду на станцию. Там киоск "Союзпечати": газетами, книгами, открытками и всякой всячиной торгует.

Купил несколько экземпляров газет и открытку. Газету развернул, читаю: напечатано моё стихотворение в двойной рамке с цветочками по бокам. Вижу, однако, нескольких четверостиший не хватает: вырезал редактор. Всё же коммерция есть коммерция...

Тут Волков опять прервался, задумался на минутку, как будто что-то решая. Потом полез в свой рюкзак, достал потрёпанную записную книжку, а из неё – сложенный вдвое листок, протянул его мне, и я стал читать.

Ко дню рождения почтальона Екатерины М.

Речка чистая течёт,

Катя-почтальон идёт.

Ноги стройные бегут,

Мигом почту разнесут.

Солнце светит в двадцать лет,

Даже если солнца нет.

Речка быстрая течёт,

Время всё ж быстрей идет.

Тридцать лет, как почтальоном,

Ходит Катя по району.

Дождь косой по Кате лупит,

Под ботинками грязь хлюпит.

Дома муж, который год

Уж с постели не встаёт.

Крутится одна Катюха:

Вот такая вот житуха.

* * *

Денег нет, здоровья мало,

Унывать Катюша стала;

Но на людях никогда -

Только выпьет иногда.

А попробуй, проживи

Тысячи на две, на три.

Речка мутная течёт,

Время смутное идёт.

Катя, Катя, Катерина!

Ты сегодня, как картина!

Волос чёрен, руки белы,

Стан твой гибок, речи смелы.

Оставайся же всегда

Как сегодня, молода!

Речка быстрая бежит,

Время всё ж быстрей летит.

Речка грязь в Оку сольёт,

Время боль с души сотрёт.

Сослуживцы

Стихотворение показалось мне несколько затянутым и каким-то детским. Сразу было видно: писал непрофессионал. Но и задачу автор поставил не из лёгких: описать коротко, по-настоящему ярко и с подробностями чужую жизнь редко кому удается. Обычно берут какой-то период или события жизни. Одним словом, автору недоставало художественного мастерства. Но не мне судить: человек старался, как мог.

Пока я читал, Волков внимательно смотрел на меня. Я почувствовал, что ему не безразлично моё мнение, и, чтобы не обидеть его, сказал:

– Способности у Вас, на мой взгляд, есть, но надо больше работать над стихотворной техникой.

Витиевато выразился, а чтобы ещё больше потрафить Волкову, который начинал мне чем-то нравиться, добавил, что жизнь когда-то свела меня с одним человеком, чем-то на него похожим. Он считал себя неудачником, думал, что в жизни ему не повезло: не смог реализовать данные от рождения способности. Так вот, он за пять минут о себе так написал:

Ему сказали, что талантлив,

А он не верил сам себе,

И всё работал и работал

Назло судьбе, назло себе.

Курил он часто папиросы,

Здоровье, в общем, не хранил.

Давным-давно, в начале самом,

Он сам себя похоронил.

Мы немного помолчали, отхлебывая из стаканов остывающий чай. Мне было интересно, чем закончилась история со стихотворением, и я спросил об этом Мордуха Мордуховича.

– А ничем. Пришёл я в тот день на работу пораньше, положил газету на Катин стол, обвел стихотворение красным фломастером, написал ещё открытку с поздравлением от всего коллектива и жду.

Постепенно народ начал собираться. Пришла Катерина. Подошла к своему столу, увидала газету и говорит:

– А это, что такое?

Потом открытку заметила, и всё поняла. Стала читать стихи. Тут к ней Галька подошла. Отобрала газету (они вообще друг с другом не церемонятся) и стала читать вслух. Я как раз в коридор вышел, чтобы издалека понаблюдать. Дочитала и говорит:

– Ерунда какая-то. Лучше бы тысячу рублей дали!

Некоторые засмеялись, а Катя молча взяла открытку, газету и аккуратно в свою сумочку переложила. Ничего не сказала: ни да, ни нет.

Стали выяснять, чьих это рук дело. На меня никто не подумал. В конце концов, решили, что это Антонина. Она самая образованная: газеты и журналы всё время читает.

Та – отнекиваться:

– Откуда у меня деньги: Катьке поздравление печатать, да и стихи я писать не умею.

А я стоял в коридоре, всё видел и слышал. И вдруг такая внутри у меня на себя злость поднялась. Нервы-то на живую нитку. Чувствую, слёзы подступают, ещё чуть-чуть и заплачу. И не денег мне жалко, и не времени потраченного, а того, что не дал господь Бог таланта, такого таланта, чтобы, как сказал поэт: "Глаголом жечь сердца людей".

Хорошо ещё, что никто не заметил моего состояния, только начальница наша, Раиса Семёновна, сказала потом:

– Что это у вас, Мордух Мордухович, лицо такое красное? Может вы с утра того, за воротник?

– Нет, – говорю, – я по утрам никогда не пью. Да и вообще редко прикладываюсь. Так всё и кончилось.

Мы разлили по стаканам оставшийся в термосе чай и, не спеша отхлебывая, стали пить.

Я прервал затянувшуюся паузу:

– А, как там, на почте, дела обстоят?

– Да никак, разваливается почта. Молодые к нам не идут. Да и кто ж пойдет на такую зарплату? Вот недавно оператор наш, Настя, уволилась. Я по этому поводу даже стихи написал:

С почты в поисках счастья

Увольняется Настя.

Симпатичная Настя – мать двоих сыновей.

А ботинки у Насти -

Не дай Бог ненастья,

А ведь лет двадцать девять

Всего только ей.

Я ничего не стал говорить, да Волков и сам, по-видимому, понимал, что этот стих удачней.

Что ж, термос и стоящие рядом стаканы были пусты. Стаканы тихонько позвякивали в такт колесам поезда, выстукивавшим: "Дда – дда, дда – дда", как бы подтверждая подлинность рассказа. Время от времени за окном мелькали фонари, на мгновение освещая купе, после чего, казалось, становилось ещё темнее. Мы вышли в тамбур, покурить перед сном. Волков часто и глубоко затягивался, его рука, державшая сигарету, мелко дрожала. Пока я курил одну, он успел выкурить две и добродушно улыбнулся мне беззубым ртом.

– Что, думаете, старикашка-почтальон разболтался? Эх, если бы я мог рассказать, что со мной происходило за последние двадцать лет, то Вы бы, решили, что у меня крыша съехала, что я сумасшедший. Да-с, – закончил он, немного помолчав.

Мы вернулись в купе и стали укладываться. Утром, когда я проснулся, поезд уже стоял. Мордуха Мордуховича в вагоне не было. Видно, вышел раньше, не стал меня будить. Может быть, когда-нибудь мы ещё встретимся, ведь живём рядом по одной ветке железной дороги.

С той самой поездки в Петербург, в которой я познакомился с Волковым, прошло несколько лет. На почту я так и не поступил, вместо этого каждый день гуляю по окрестностям с собакой. Если ехать из Москвы, слева будут наши дома, а справа расположилась другая часть посёлка, с магазинами, почтой, поликлиникой и т.д.

Живём мы с женой, тоже пенсионеркой, да ещё собака по кличке Ася и кошка, а сын проживает и работает в Москве.

Обычно мы с Асей прогуливаемся недалеко от дома, но иногда под мостом железной дороги перебираемся на её другую сторону.

В одну из таких прогулок я подошёл выбросить окурок к мусорному контейнеру; их в последнее время появилось множество, правда, количество мусора от этого несильно убавилось; многие бросают его прямо у дороги. Местные жители относят это на счёт приезжих, хотя сам я так не думаю.

У контейнера стоял грузовик. Двое рабочих выбрасывали из кузова всевозможную рухлядь: разломанную этажерку, сломанную кровать, какие-то бумаги.

– Откуда мусор? – поинтересовался я.

Тот, что постарше, ответил:

– Умер какой-то мужик, то ли умер, то ли в больницу его свезли. А новые жильцы делают ремонт.

Выбрасывая окурок, я невольно заглянул в контейнер и заметил в правом углу пыльную стопку ученических тетрадей, перевязанную крест-накрест бечёвкой. Угол верхней был помечен надписью "М. М. Волков".

Я уже хотел отойти, когда вдруг вспомнил давнишнего попутчика, и подумал: не ему ли принадлежали тетрадки, ведь он говорил, что живёт где-то по Ярославской железной дороге.

Поскольку содержимое контейнера предназначалось для вывоза на свалку, я решил, что имею на стопку такие же права, как и всякий другой; отряхнул её от пыли, дома разрезал бечёвку, перелистал несколько тетрадей и убедился в том, что они действительно принадлежали Мордуху Мордуховичу Волкову.

Мне удалось разложить тетрадки в хронологическом порядке. Эту повесть в двух частях, написанную от первого лица, я назвал "Одиссеей инженера Волкова".

Предлагаю её вам, уважаемые читатели.

Часть I.