Текст книги "Крестовый отец"

Автор книги: Семен Майданный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава двадцатая
ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ДИАГНОЗ

 
А скоро к нам придет веселый старый доктор.
Больной, веселый, старый доктор к нам придет.
А вот и он! Кхе-кхе… Веселый доктор.
Больной, веселый, старый доктор к нам идет.
 

1

– Йод на спирту заделан, падлой буду! Запенивай, сколько спирта напарим! Гляди, сколько пузырьков!

– Как парить собираешься?

– Как гуталин выпаривают. Мажешь на хлеб. Срань сверху ложится, а спирт вниз, на хлебушек стекает, пропитывает.

– Идиот. Йод же жидкий. Он тебе весь вниз стечет.

– А если как «бээф» очистить? Гвоздем покрутить?

– Не выйдет. Что вокруг гвоздя наматываться будет?

– А если выпить, чего сделается?

Коробки со шрамовской спонсорской помощью вовремя не разобрали, а сложили в коридоре вдоль стен. Теперь же их в два счета раздербанили зеки, взявшие штурмом санчасть.

Разодранные картонные коробки образовали дополнительный настил. Ноги путались вбинтах, пинали рулоны ваты. Там и сям призывно краснели витамины С, упакованные в большие конфетины. Ноздрям навязывался сладкий травяной запах микстуры от кашля. Разбитые-раздавленные микстурные пузырьки лежали горкой коричневых осколков. В коричневой противокашельной луже белыми плотами плавал лейкопластырь.

Шрам заглянул в знакомую смотровую. В центре в груде таблеточных упаковок стояли на коленях трое, сосредоточенно копались в добыче.

– Вот еще димедрол!

– Отложи.

– Мотыль, а что такое бурфицетамол?

Четвертый, видимо, уже отпробовавший таблеток, весело хохоча, пулял из противоожоговой аэрозоли. Вырывающаяся из баллончика оранжевая пена, шипя и пузырясь, покрывала окна, стол, стены, плафон, плакат «Берегись клеща!».

– Лепилу кто-нибудь видел? – отвлек людей от дела Шрам.

– Не. Не было. Без докторов обошлось.

Стволов у группы, оккупировавшей санчасть, быть не могло. Когда один поток ринулся подминать оружейку, другой не менее стремительно ломанулся к лазарету. Какое оружие, когда до рези в глазах нужен спирт и марафет.

В коридоре Шраму навстречу попался худущий тип с жуткой чернотой вокруг глаз. Он прижимал к груди охапку одноразовых шприцев.

– Не видали, – выгреб из хазы с табличкой «Процедурная» Боксер.

В открытую дверь Сергей разглядел человека, водящего над огнем зажигалки ложкой с белым порошком. На пороге же процедурной сидел не кто-нибудь, а молдаванин Гайдук с остекленевшими глазами. Его лапа со сломанным пальцем была обмотана поверх рубашки лентой для измерения давления, он отупело качал грушу и не обращал внимания на показания тонометра…

– То же самое, – из туалета вывернулся Китай.

За ним вырвались в коридор чарующие звуки жестокого рвотного приступа.

– К палатам!

Но не дошли. Им по пути попались топающие как раз оттуда Джеки, зататуированный тип и ристроившийся к ним Чекан, один из тех больных, кому Шрам вручал подарки.

Чекан уже издали закричал:

– Шрам, айда к нам в палатную хату! Три спиртовки слили! Гульнем! Заглатываешь поверх по упаковке анальгина и ловишь приход!

– В палатах никто не в курсах, куда подевался лепила, – доложил Джеки. – Но клянутся, что за пятнадцать минут до налета он еще шнырял по палатам.

– Куда он мог податься, Чекан?

– Куда ему податься, Шрам, один выход. Умотал заранее, да и все. Айда гулеванить!

За пятнадцать минут до налета лепила колбасился по санчасти. Успеть сообщить о прорыве в административный корпус никто вроде бы ему не мог. Какие расклады? А башня сегодня работала чертовски хорошо. Может, спасибо следовало промурлыкать карцеру-сволочильнику. Проветрил, отмедитировал.

– Так! – Выпаленное Сергеем слово прозвучало, как подгоняльный выстрел из стартового пулика. – Быстро к окнам. Палатные можно не смотреть. Обшупать их, как первую любовь.

– Везде же решетки…

– Вот решетки и обмацать! Живо! Разбежались!

Сергей остался в коридоре – людей на задачу хватало и без него. Под подошвами «найков» жалобно хрустнула кем-то вышвырнутая в коридор пробирка для анализов крови. Сергей нагнулся, снял с ходули опутавший ее бинт, поднял пузырек с витаминным комплексом ундевит. Вскрыл и отвинтил крышку, высыпал на ладонь три горошины, забросил в пасть.

– Сюда! Шрам! Братва!

Этого крика Сергей и жаждал:

Ясно, что келья служила для оттяга медперсонала. Два метра шириной и три длиной, кроме топчана и шкафа ничего больше и не влезло бы. На топчане сейчас похрапывает некто подросткового вида и комплекции, губы его измазаны белым, под голову подложена грелка. Возле топчана валяются выдавленные тютельки зубной пасты, разбросаны недоеденные таблетки. Из шкафа торчат чьи-то ноги.

Джеки завис у окна. Сорванной занавеской он накрыл чувака на топчане.

– Смотри, Шрам.

Джеки пнул решетку, и та, как ставня, отходит на петлях, распахивается наружу.

– Он сиганул со второго? Что под нами?

– Асфальт и колючка. – Джеки садится на подоконник. – Не прыгал он. Тут сбоку «пожарка». Под нее и решетку с секретом устанавливал.

Джеки перегнулся, и вот его ноги исчезли с подоконника.

К окну в этой келье можно было протискиваться только по одному. Типа, в очередь. Забравшись следом за корейцем на подоконник, Шрам оглянулся:

– Ты здесь по санчасти пошустри. Пригляди, чтоб крыши не посносило напрочь.

Зататуиро ванный почти до полной синевы тип горячо закивал:

– Сделаю, Шрам. В лучшем виде.

Чтоб додрыгаться до пожарной лестницы, не обязательно было обладать длинными руками. «Пожарка», сваренная из толстых, ребристых арматурин, была присобачена к стене меньше чем в полуметре от окна.

Хваталки обжег холод уличного железа. Сергей полез наверх.

По лестнице можно передвигаться и вверх, и вниз. Какое направление избрал лепила – о том и Ватсон бы догадался. Внизу, на тесном «крестовском» дворе, точняком под «пожаркой» щетинились мотки колючки, наваленные здесь огромной, неаккуратной горой. А так как лестница, чем почему-то отличаются все «пожарки» земли русской, обрывалась за пять метров до земли, то пришлось бы прыгать на ржавые иглы. Если бы лепила вдруг решился бы на шальной прыжок, то что-нибудь на память о себе он колючке оставил.

Первым, кто приветил Сергея на крыше оказался ветер, вторым – Джеки. На вертолет, зависший над «Углами», военно-зеленый с белым бортовым номером, Шрам мог насмотреться еще с лестницы и, разумеется, не мог не слышать.

– Не видно?

– Поди, увидь!

Да, поди – увидь. Куда ни глянь – воздухо-отводы, трубы когда-то существовавшего печного отопления, слуховые окна и заросли колючки, кучерявящейся по гребню и по краям покатой крыши.

– Ты уверен, что эти не начнут шмалять? – Джеки показал на вышку, расположенную на их высоте метрах в ста от «пожарки». Вышкарь вытаращился в их сторону, автомат его лежал стволом на досках.

– Не должны, – уверенно сказал Шрам, хотя полной уверенности в том не испытывал. Солдат-срочник – существо нервное, на жизнь разозленное.

Присовокупившийся к ним Боксер отряхивал ржавчину с мозолей так тщательно, словно через нее боялся подцепить холеру.

– Дайте руку, черти!

Ухватившись за руку Боксера, на крышу выбрался Китай.

– Значит, как я думаю. – Из-за вертолетного гула Шраму приходилось напрягать глотку. – Скорее всего, лекаришки здесь нет. Крыша домиком? Домиком. Выходит, имеется чердак. Видите, слуховые окна? Видите. Вот и ход на чердак. Какая-нибудь из решеток на них точняк, как и в лазарете, заранее уболта-на. Короче, рассредоточиваемся и рыщем на тему «вход». А вот, братва, и доказуха, что лепила здесь.

Шрам нагнулся…

Пробив вертолетный гул, прогремел выстрел…

2

Еврейская община нидерландского города Ачкмаар находилась в нескольких кварталах от городского центра, располагаясь между магазином подержанных автомобилей и жилым домом, напротив сквош-клуба «Ван Бастен». Община занимала двухэтажный дом, мало чем отличающийся от других домов города, – в их отличиях могли разобраться разве только сами местные жители, но никак не новые русские эмигранты.

Дочь прижимала к груди медведя, выигранного дядей Багром в велосипедном аттракционе. Теща нервно расхаживала по дорожке, посыпанной битым кирпичом. Жена сидела на ступенях. У ее ног грудились сумки с наспех собранными прапорщиком вещами.

Прапорщик Григорьев стоял на крыльце. Он держал в руках красочный лист с шестиконечной звездой и нидерландским гербом, снова и снова протягивал его невысокому господину с солидным брюшком, натягивающим черную ткань старомодного покроя костюма. Белую рубашку без галстука, застегнутую под последнюю пуговицу, царапала небольшая, неряшливая бородка. Голову покрывала широкополая черная шляпа, из-под нее торчали пейсики.

– К вам, из России, по приглашению, – охрипшим голосом доказывал Григорьев, – Вы должны встречать. Принимать.

Господин в шляпе и пейсиках в ответ переходил с одного языка на другой, с другого на третий, но среди них не попадалось русского.

К дому подкатили два велосипедиста. Облегченно улыбнувшись, господин замахал рукой, мол, поскорее к нам, поскорее.

Первый велосипедист, одетый точь-в-точь, как господин на крыльце, но по причине молодости вынужденный обходиться без растительности на лице, остался сторожить велосипеды.

Второй велосипедист открылся физиономией родной вырубки, рыжеватыми славянскими усами, от него по-нашему шмальнуло пивным выхлопом и копченой рыбой. Его появление, проломив ледяную корку бед и печалей, сумело обрадовать прапорщика Григорьева.

С просьбой о переводе на усатого одновременно набросились и прапорщик, и представитель еврейской общины.

– Скажи ему, друг, что они обязаны меня устроить! – надрывался Григорьев. – Выручай, земеля, братан!

Со своей стороны господин в пейсиках молотил что-то нерусское.

Рыжеусый предпочел иудеев соотчичам и единоверцам, И начал переводить, отвлекаясь лишь на икоту, слова господина в костюме и шляпе.

– Раввин… ик! говорит – фальшивка. Таких они не рассылали и не рассылают… ик! В вольном переводе – туфту подсунули, лажанулись вы, лоханулись, форшманулись, не знаю, как у вас, у россиян, теперь это называют. От себя добавлю, что на… ик! на хрен вы им нужны.

– Да-а-а!!!

Участники разговора разом обернулись на крик.

– Погодите, мама, – только и успел бросить теще прапорщик Григорьев.

– Жиды пархатые! Семя иродово! Нате! – Взлетевшая на крыльцо теща распахнула спортивную сумку и выплеснула содержимое. Из сумки, как водой из ведра, в раввина ударил зеленый бумажный дождь. На его черные шляпу и плечи посылались сотенные долларовые купюры.

– Нате ваши жидовские фальшивки! Подтирайтесь!

Пустая сумка полетела в окончательно потерявшего волю к жизни Григорьева.

– А тебя, зятек недоделанный, я сейчас буду убивать! Обобран! Завез! Обманули! Все подделали! Как дураков провели! Ничего у меня нет, никому я не нужна…

Теща страшно, пронзительно завыла.

– Полицай! Полицай! Телефонирен полицай! Раша мафия! Контрафакт валют! – Крики скрылись вместе с господином в пейсиках и долларах за дверью общины, защелкали замки.

Переводчик, подкрутив рыжий ус, философски сощурился:

– Ик! Соотечественники, бля…

3

Найти бы того ретивого урода, который обнаружил плохо закрепленную решетку слухового окна. Вернее, не плохо, а хорошо закрепленную, но на гвозди, которые легко проворачиваются в дырках. Как урода занесло сюда? Зачем он тряс каждую решетку? И ведь потом потребовалось затаскивать на чердак сварку. А я-то как проморгал сварные работы на чердаке? Да, найти бы того урода, допросить на предмет, откуда берутся такие службисты, какое шило и куда им втыкается.

Вместо красивого отхода «лестница – чердак – крыша» очутился в глупом положении. Застрял. Назад нельзя – прямо зекам в лапы. Вперед некуда. Приваренную решетку голыми руками не сорвешь. Даже из револьвера не отстрелишь. Того и жди, что самого подстрелят с вышки или этой стрекозы над головой. Сиди за трубой, не высовывайся и мерзни в одном свитерке.

А потом появился Шрам. По чьим следам он идет, сомневаться не приходилось. Оно, конечно, могло быть, что именно он, Шрам, нашел лестницу и ищет не человека, а путь к свободе. Но удалось расслышать – ветер дул с их стороны: «лекаришки», «рассредоточиваемся», «лепила»… Какие еще сомнения! Зачем еще ждать? Вот он – как на ладони.

По всему получается, начальник продал. Иначе с какой стати Шраму гоняться за «лекаришкой»? Не сдюжил Холмогоров, совсем твердость утерял. Ну с ним потом разбираться будем.

Доктор, укрывающийся за кирпичным наростом трубы, взвел курок нагана. Снять мишень с тридцати метров из любимого, пристрелянного оружия он, на ведомственных стрельбах всегда попадающий в десятку лучших по городу, мог бы, пожалуй, и левой рукой, да ни к чему выпендриваться. Шрам лег на мушку. Доктор мягко нажал спусковой крючок…

– За трубы! – Подхватив оседающего Китая, Шрам бросился с ним за ближайший воздухоотвод. Вот такая селявуха. Не отыграл бы Серега той лунной ночью в камере должок пацана, может быть, жил бы дальше как ни в чем не бывало Китай.

Рядом, содрогнув кровельное железо, плюхнулся Боксер.

– Слева он, гад! Джеки тоже влево ломанулся! Слышишь, Шрам?!

Шрам перевернул Китая на спину. На груди расплывалось пятно. Пуля вошла в сердце. В десятку. Призер, бляха. Хоть не мучился Китай. А Боксер тряс Сергея за плечо.

– Слышишь, Шрам? Я увидел по вспышке. Слева! Посреди крыши. За трубой,

– Я въехал, остынь. Блин, не прикидывал, что докторишка на работе держит ствол. Прокололся я малость.

Сергей высунул морду из-за воздухоотвода. Джеки по-пластунски переползал от одной крышевой надолбы к другой, приближаясь к докторскому схорону.

– Что ты там нашел, Шрам? У пожарки?

– Не важно, Боксер. Потом.

Теперь уже натурально не важно. А обнаружил Шрам всего-навсего окурок от «Союз-Аполлона». Совсем свеженький долбан. И именно от «Союз-Аполлона». Еще в первое посещение санчасти Сергей подметил нескладуху между спортивным поджаристым видом лепилы и пачкой «Союз-Аполлона» на столе. И припахивало от врачишки табачком. Значит, здоровье здоровьем, а напряг в нем дрожал всегда, и коновал пытался заглушить его никотином.

– Вот как поступаем, Боксер. Скребись наверх, к гребню. Тырься, открытые участки перемахивай. Попробуй зайти ему со спины. Я рискну отвлечь его на себя. Ну, пошел…

Если бы не изумление, то он бы незамедлительно выстрелил вторично и подбил Шрама во время его прыжка за трубу. Наган самовзводный, тратить секунду на взведение курка не требуется.

Но… Ведь чистой воды случайность, что уголовник нагнулся именно в момент выстрела. Не мигом раньше, не мигом позже, а точь-в-точь, когда палеи привел в действие ударно-спусковой механизм.

Он не раз задумывался над природой везения и случайностей. Его профессия зачастую наводила на подобные размышления. Один натыкается на гвоздь, ему пробивает артерию, и он умирает за считанные минуты от потери крови. Другого приносят в санчасть с тридцатью шестью ножевыми ранениями и ни одного серьезно опасного для жизни. Кирпичи тоже, нет никакого сомнения, выбирают, кому падать на голову. Бесспорно есть они хранимые, опекаемые судьбой. Везунчики.

В мистику мы не верим, а вот теория об энергетике опасности доктору нравилась. Опасность, исходящая не важно, от человека ли, от предмета, нарушает некое равновесие сил в природе. Если в самом деле существует энергетическое поле, восприимчивое к подобному дисбалансу и создающее эффект резонанса, ретранслирующее подобие сигнала «сое», то должны существовать и люди, одаренные чуткостью к этим сигналам. Их и зовут везунчиками. Неужто Шрам из них?

Ладно, хоть в кого-то попал. Одним уркой на крыше меньше. Надо добивать оставшихся…

Джеки приготовился. Он просекал, где укрылся стрелок. Кореец рюхал, как можно взять паскуду. Никто из пацанов сделать ничего подобного не сможет. А он зря, что ли, мытарил себя в спортзалах, тренируя скорость движений и гибкость!

Строго базаря, ему требуется совершить усложненный препятствиями тройной подскок. Выглядеть это будет так: красиво забрасываем себя наверх этой кирпичной тумбы, красиво отталкиваемся, прыжок на следующую, а оттуда на третью, за которой и залег проклятый лекарь. Стрелок ждет атаки снизу, просматривает по низу. Он должен лохануться на внезапность.

Вперед.

Наверное, следует кончать «угловый» промысел. Денег ему хватит на долгую и счастливую жизнь среди пальм и мулаток. Хватит, пожалуй, дерготни, истеричных зеков, быдловатых надзирателей. Сегодняшний день следует рассматривать как знак к окончанию «углового» отрезка жизни.

Доктор уловил движение. Что-то мелькнуло впереди. Он высунулся из-за укрытия. Что-то сверху. Кто-то прыгает на трубу, за которой он лежит.

Логачев откатился, стреляя в черное тело, обрушивающееся на него сверху. Один суматошный выстрел, другой… И третья пуля уже в лежащего, в голову.

– Почти получилось, – успевает прошептать человек с азиатскими глазами. А из-за пазухи поползли на волю простреленные и окровавленные конверты, в которых приличные девушки Тоня и Иринка хотели убедить Джеки, что не все телки – шмары.

Шрам прощелкал начато лихого броска Джеки, ковылял по этим листам, держась за их неровно прилегающие, отогнутые края, чтобы не скатиться вниз. Сергей дернулся уже на выстрелы, вскинул череп и срисовал, как Джеки прыгает вниз с кирпичного надолба. Тогда Сергей побежал. Перебежка вышла куцая и едва не зачеркнулась скольжением к краю крыши, но он успел зацепиться за решетку слухового окна, Потеряв время, и темп, постановил дальше не бежать, а вновь переползать…

Четыре патрона из семи израсходованы, а запаса нет. Никогда не мог представить себе, что на земле «Углов» возможна не то что длительная перестрелка с его участием, а вообще какая бы то ни было. Хорошо, хоть оружие имеется, могло бы и его не случиться, ведь докторам табельное не полагается.

Кстати, старый добрый наган гораздо предпочтительнее «Макарова». Надежнее, осечки почти исключены. Чуть меньше скорость стрельбы, но незначительно, а точность выше. Легок, всегда готов к стрельбе. Великолепная машинка. Хотя идеального оружия и не придумают никогда. Для каждого стрелка существует свой пистолет или револьвер. Его выбор – наган…

Три салюта могут означать только одно – Джеки пришит. Что хорошо, доктор не курсует, вооружен ли кто-нибудь из нас, И вынужден шугаться. Переговоры вести с ним беспонтово. О чем трындеть, когда все просто, как кукла у валютника. Кто выживет, тот и прав.

Шрам приметил, как качается колючка, пущенная по гребню крыши. Что за фигня? Дотумкал. Проволочные мотки приподняты на прутьях арматуры. Шрам готов был забиться, что Боксер как раз расшатывает и вытаскивает арматурный прут.

Сергей переползал к следующему наросту. Между ним и трубой, за которой ныкался доктор, виделся выход вентиляцией. Вот дальше зияет открытая зона метра в полтора, которую сделать можно только бегом.

Уголовников осталось двое. Один патрон вроде бы как резервный. Не надо больше позволять себе испуганной нервной пальбы. Выдержка и хладнокровие – они всегда помогали ему, они помогли ему стать из ничего богатым, могущественным человеком.

Кем он был? Простой тюремный докторишка с подавляемым наполеоновским комплексом. И светило ему ковыряться в болячках затюремщиков, дышать палочками, выдыхаемыми их туберкулезными легкими до скончания дней за скромное вознаграждение. Но!

Мимо каждого в жизни хотя бы раз проплывает такой шанс. И только один из тысячи разглядит его, ухватится за него, не отпустит от себя. Он увидел свой шанс в анализе крови начальника тюрьмы. И сразу понял, что это дает. Можно реализовать никому не высказываемые замыслы, ублажить свой, подтачивающий душу червем наполеоновский комплекс, стать Наполеоном маленькой, но сильной империи. И пусть никто не будет узнавать его в лицо и воздавать почести, главное не это. Главное, быть вершителем. Он стал им…

Ну не полтора метра, а где-то ближе к двум. Открытого пространства. Шрам перерисовался к другому краю выхода вентшахты. Где же Боксер? Куда сгинул? Не въехать. За лекарской спиной он уже или еще в пути?

Сергей решил больше не тихариться. Он почуял внутреннюю готовность к броску. Сжался в пружину, зло выматерился для подхлеста и сорвался.

Он поначалу не понял, что творится. Куда тащит его ноги, тащит его самого? Он потерял равновесие, шмякнулся и поехал вниз.

Плохо прибитый или проржавевший вместе с гвоздями кровельный лист сорвало с места, он скользнул по скату, и человек покатился к краю крыши.

Сергей затормозил себя, граблями занозясь в малейшую неровность. Затормозил метра через четыре от места падения. А толку! Его успеют грохнуть двадцать раз…

Доктор изумился едва ли не более, чем тогда, когда Шрам, внезапно нагнувшись, пропустил над собой пулю. Тот же Шрам сейчас скатывался по крыше, видимо, поскользнувшись. Скатывался, а теперь замер, открыв себя как мишень на дистанции в пять метров. Хоть с завязанными глазами стреляй. Теорию о везунчиках надо будет пересмотреть.

Доктор вскинул наган…

…Арматурный прут летел, вращаясь, как городошная бита. Рассекая легкий и прозрачный осенний воздух…

Голову мотнуло в сторону. В глазах вспыхнуло, погасло, вновь зажглось и стремительно окутывало мутью. Что-то гулко звякнуло под ногами.

Доктор недоуменно оглянулся. Сквозь пелену в глазах разглядел налетающий на него человеческий силуэт. Наган выплюнул навстречу две пули.

Ватные ноги не держали, доктор осел на крышу, задев ягодицей и столкнув вниз что-то, покатившееся с мерным погромыхиванием.

Боксер увидел, что его арматурный прут угодил лепиле точняком по репе. Докторские ножки подогнулись в коленях. Боксер подумал, что лепила нокаутирован. Ну конечно, тот уже начал оседать. Но мерзкого докторишку хватило на два выстрела из пукалки. Эх, рано рванул, подождать бы секунду.

Схвативший на бегу две пули Боксер докатился до края и застрял в колючке, идущей по периметру крыши.

Он заставил, заставил себя вынырнуть из раскачивающейся пелены. Так бегун, у которого подкашивались, обрастали свинцом ноги, сводило грудь, заставляет себя бежать, превозмочь, перетерпеть, и к нему возвращаются дыхание и силы. Доктор выплыл из мути, тряхнул головой. Где наган, а в нем последний патрон? В руке, рука не подвела…

Запястье сжали железные клещи. Доктор охнул, разжал пальцы, выпустил оружие.

– Хватит играться со стволами.

Успел Шрам, успел за выигранные Боксером секунды вскарабкаться по покатости кровли и не дать лепиле очухаться. Жаль, Боксер не притаился после броска, а попер напролом, как привык поступать всегда.

Хватит, говоришь! Ну нет, Шрам! Доктор незахваченной рукой вцепился в Шрама, повалился, увлекая за собой проклятого уголовника.

Бухали под мужскими телами, кубарем катящимися вниз, ржавые, давно требующие перестилки листы кровельной жести. Пока в спину осами не впились шипы колючей проволоки. Доктор вскрикнул. Они докатились до края. Зачем, ну скажите зачем, чего ради навертели тут эти заросли?! Доктор понимал, что его победа осталась наверху с неистраченным, «шрамовским» патроном в барабане. В рукопашной – он осознал по стальной хватке – ему уголовника не одолеть. Ну так хотя бы одно поражение на двоих. Один на двоих полет. А проклятая колючка задержала, запутала в себе.

Затрещали нити свитера, разрываемые шипами. Шрам встал на лыжи, выдрав доктора из проволочных запуток. Выкрутив лапку, развернул лекаришку к себе жопой, харей к обрыву крыши.

– Ну, придавай, лепила. Некогда мне базары разводить.

– Везучий ты, Шрам, – не скрывая зависти, проговорил лепила.

– А это плохо?

Не дожидаясь ответа, Шрам приподнял доктора и перекинул через колючую ограду.

Не суждено было доктору уйти от колючки и внизу. Он упал на ее шипастые залежи, на наваленные во дворе, завезенные летом мотки…