Текст книги "Дневник одного директора"

Автор книги: Семен Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Директор был убежденным коммунистом, советским человеком, участвовать в политических игрищах не любил. Но это единственное исключение из правил он позволил себе потому, что не мог не помочь человеку, которого глубоко уважал, Михаилу Ефимовичу Николаеву. Изучая «эти странные якутские выборы», автор книги «Хроника одного избирательного скандала» искренне воскликнул: «Не перестаю удивляться тому, как, казалось бы, мало что значившее, рядовое юридическое событие, происшедшее 25.09.20001 г. в Верховном суде РС(Я), повлияло на весь ход так называемого «дела Николаева». Мало кто разбирался в юридической казуистике политических событий начала «новейшей эры», но все знали в кулуарах, кто конкретно тогда, в 2001 году помог Николаеву.

***

Директору было 79 лет. Он хорошо выглядел – длинные вьющиеся волосы, добротное кожаное пальто, шарф в черно-белую полоску соответствует тельняшке. Он был похож на актера, потому что всегда был погружен в водоворот творческого процесса. На музыканта – потому что всегда пел. На красного комиссара, потому что был верен коммунистической партии. На старого, вышедшего на пенсию боцмана, на правой руке которого красуется татуировка «БРУ», потому что всегда ходил в тельняшке. Вообще у него было много ролей. Он был умен, сложен и многолик – и здесь нет ничего удивительного, ведь он долгие годы выступал руководителем лицедеев.

Изучим последний дневник этого человека. Он датирован 2007 годом. Итак, что мы имеем? Директору – 79, у него болит сердце, у него уже не так много ресурсов, чтобы управлять театральным «кораблем», чтоб направлять его в обход рифов неприятностей. Но все же ему очень хочется еще отправиться в «плавание». Да, в одной газетной статье Ивана Ивановича, действительно, назвали капитаном. А театр сравнили с парусником, где паруса – театральные афиши. И с попутным ветром парусник мчится по неспокойным волнам нашей жизни. К некому желанному голубому берегу, как о том писал Андрей Борисов.

Открываем последний рабочий дневник стареющего боцмана театрального мира, с неким даже трепетом и волнением. Что же там происходит на его страницах? Какие они, эти страницы – сонные и уставшие? Равнодушные и опустошённые? Или нервные и эмоциональные? Или какие? То, что они не сухие и скучные – это точно! Не будем гадать – будем просто читать и комментировать. Прежде всего я нахожу несколько небольших бумажек, на которых вижу столбики цифр. Разобраться в этих записях не просто. Ясно одно, в этой «коллаборации», скорее, нет, в этой путанице цифр директор снова искал семерку, чтоб опереться на нее и запланировать на эти дни нечто «великое». На первой странице дневника записано: «Орденоносный пушкинский ГАРДТ. Мой любимый Русский! Весь в коврах, дорожках, люстрах, белых шторах, телевизорах, картинах и многом другом. Настоящий Храм искусства», – эта запись сделана 03.07.07 года. Директор находился в отпуске. Он подчеркивает, что этот отпуск будет для него последним, он это чувствовал. Зашел в театр пообщаться со своими замами. «Поговорил от души, от сердца с замами. Люблю их. Они обе честные, но работают как женщины и ничего не поделаешь. Иначе их не останется на ночь! Буду мириться с недостатками…», – рассуждает в тишине своего кабинета директор.

В этот же день, ниже сделана еще одна запись. И хотя она и бытовая, но процитируем ее, в ней есть «изюминка»: «03.07.07 года. Съездил в «Энергосбыт», расплатился за электричество, театр не платил аж десять месяцев. Могли нас круто наказать, но опять помогла моя фамилия и милые «электродамы» насчитали как могли меньше – 4,5 тысячи. Надо не забыть этих дам пригласить на выступление Жириновского в моем театре. В театре все тихо. Работает бригада армян во главе с Борисом Саакяном. Снова потребовался ремонт. А вот Ванькин переулок пока не ремонтируют». Вы, наверное, спросите, а где же «изюминка»? Поясню. Директор заботился о Ванькином переулке, называл его так в шутку, не подозревая о том, что через четыре года после его ухода в мир иной переулок возле театра (в народе Ванькин) официально назовут его именем.

А пока о том, как проходил отпуск директора перед последним, 88-м театральным сезоном. В дневнике он записал, что осталось 147 дней работы. На дворе тогда было только начало июля, а директор каждый день приходил в театр, искал своих замов, чтобы обсудить с ними планы 88-го театрального «забега», но, увы, никого не было на работе – это и понятно, театр был на каникулах. От нечего делать этот беспокойный человек изучал свой кабинет, писал о вещах, наполнявших его, к которым привык и подсознательно чувствовал, что с этими вещами скоро придется расстаться. Он писал, что в его кабинете имеются уютный камин, картины якутских художников, Постановление о присвоении театру имени А.С. Пушкина, Постановление о присвоении наименования Академический, грамоты, Знамя театра, Орден Знак Почета, присужденный театру ( при предыдущем директоре А. Ломако, знаменитом тем, что театру присудили орден, а потом случился грандиозный пожар здания), еще два знамени – России и РС(Я), книга «История Русского государства» в металлической «корочке» и многое другое. Из самых любимых вещей – большой самовар и стакан с советским кондовым подстаканником. Директор любил пить чай, это был каждодневный ритуал с особыми правилами, установленными его замом Риммой Тимофеевной. Из нестандартных вещей, вызывающих иногда вопросы гостей кабинета – фото с пьедесталом И.В. Сталину. На вопрос, как директор относится к вождю народов, театральный босс отвечал, что с его именем прошел войну. Спорить на эту тему босс не любил, споры давались ему нелегко, он всегда нервничал, пытаясь доказать свою правоту.

Далее неожиданно появляется еще одна политологическая запись. «06.07.07 года. Жду, как директор, во вверенном мне театре, когда его посетит В.В. Жириновский. Жду своего политического антипода, чувствую, «Большой» театр (наверное, имеется в виду Театр оперы и балета в г. Якутске – прим. автора) ему не дали. Предоставили Русский театр еврею, да какому?! Не только российскому, а мировому! Все у меня в порядке в театре, этим и горжусь. Надеюсь, ему понравится. Удивляюсь, почему никого нет с Правительства?!».

На встрече с Владимиром Вольфовичем я присутствовала. Он вышел из дверей гостиницы «Полярная звезда», что располагается напротив Русского драмтеатра, и пошел со своей свитой сразу через дорогу, игнорируя дорожные правила. Автобусы остановились, пропуская «мирового еврея», пассажиры прильнули к окнам. Директор театра стоял на просторной театральной площади, залитой июльским солнцем, прямо перед своим рукотворным детищем, возродившемся как феникс из пепла и ждал Жириновского. Я видела, как они крепко пожали друг другу руки и о чем-то недолго поговорили.

В зале театра был полный аншлаг – зал был набит битком. Директор иногда выходил в свою ложу и слушал Жириновского, внимательно разглядывая сверху его самого и гостей театра. Но он не выслушал речь знаменитого политика до конца, так как, судя по дневнику, Жириновский был его антиподом. Мы же с друзьями досидели до победного, потому что было очень интересно. Речь великого ЛДПР-овца была страстной, горячей и немного непоследовательной. Он перескакивал с темы на тему. То говорил, что якутяне не должны пустить в столицу республики китайцев, так как они «украдут алмазы». Потом почему-то заметил, что «китайские 40 градусов ниже нуля совсем не то, что якутские 40 градусов ниже нуля». «Володя! Володя! – вдруг закричал, обращаясь к Жириновскому какой-то простецкий мужик. – А водка китайская тоже 40 градусов?». «Нет, китайская водка – 52 градуса», – нехотя ответил Жириновский, который совершенно не хотел поддерживать разговор с «лохом из толпы». Потом Жириновский призвал всех якутян строить бассейны и купаться в них, так как это спасет северных жителей от всех напастей и болезней.

«Володя! Спой что-нибудь!» – закричал тот самый «лох». Жириновский не выдержал и попросил вывести нарушителя спокойствия из зала, заявив, что он приехал, чтоб по-серьезному поговорить с северными жителями, а рэп пусть читает кто-нибудь другой. Московский политик еще долго говорил, довольно важные вещи – о суверенитете республики, развитии горнодобывающей промышленности, мигрантах и др. Но в конце почему-то прямо со сцены стал раздавать всем присутствующим по сто рублей, иными словами, снова скатился в дешевый популизм. «Выпейте за меня пивка», – сказал он каким-то бравым ребятам. Кому-то расписался на своем диске с шансоном, кому-то поставил автограф прямо на сторублевке. Но веселого лоха к тому времени уже отвезли в отделение милиции и он, бедолага «не дожил» до этого счастливого момента единения лидера и толпы, жаждущей зрелищ.

Однако вернемся к директору театра и его замечательным записям в последнем деловом дневнике. Через 2 дня, 08.08.2007 года директор снова пришел в театр, хотя знал, что все в нем пусто и сделал ностальгическую запись: «Осталось 147 дней в моем любимом театре. Это архи мало! А как жить мне потом дальше, без моего любимого! Как?!» Вот и ответ на вопрос, какими были записи в дневнике: равнодушными, «уставшими» или динамичными, эмоциональными? Конечно, второе. Никакого профессионального выгорания здесь не ощущается. Несмотря на возраст и болезни директор постоянно стремился в театр. И говорил он о нем, как о живом организме, с которым чувствовал тонкую родственную связь. 17 августа директор-отпускник записал с лапидарностью: «Как же прожить эти десять дней, до 27 августа до продолжения работы в Русском?! Выпью чай и пойду в церковь, хочу успокоиться». Фактически все люди с большим стажем работы так и воспринимают пенсию – как неприятное событие, как потерю связей с социумом, как откат назад. Очень он переживал о том, кому передать театр «по наследству», каждый директор должен готовить себе преемника. «Двадцать два года я строил театр, поднимал его из пепла. И кто им теперь будет руководить? Кто придет на готовое? Нет таких, кроме Шурки (Александры Яковлевны Звонковой -прим. автора). Но ей, в ее возрасте это ни к чему. Значит, надо взять «Шашке» Лобанову. Но он молод, коммерчески озабочен. Это ведь не артистов из Москвы заказывать». Имеется в виду привоз антрепризных театров.

28 августа директор отметил день рождения своей любимой супруги, Екатерины Валерьяновны, которую называли «верной подругой театра». И, действительно, она читала пьесы вместе с супругом, подбирала репертуар, бывала на репетициях, обсуждала с Иваном Ивановичем самые острые проблемы театра, помогала ему принимать важные решения. Она была ангелом-хранителем мужа. В период депрессий, сомнений только она и была рядом со своим «страдальцем». На день рождения супруги Иван Иванович подарил ей цветы, модную белую кофточку и …строчки из Пушкина. Вечером он прочел их супруге и, конечно, отразил это событие в дневнике: «И сердце вновь горит и любит оттого, Что не любить оно не может». И вот это: «И разве ты могла меня забыть, Забыть согбенного душою».

29 августа директор наконец-то вышел на долгожданную работу, это было начало 87 -го театрального сезона, последнего…Директор постоянно употреблял это слово – «последний». Не совсем понятно – это напоминание самому себе, что нужно все-таки уходить?! А может, это какое-то болезненное смакование своим состоянием? А может даже – самоуспокоение. «Сбор труппы в 12.00. Выступил я перед своим колхозом. Я многое сделал. Но что смогу, еще сделаю. Так я сказал, подбирая слова. Волновался…Остаются последние 125 дней».

Самым главным в этот оставшийся период для директора было то, что было решено поставить пьесу про Бекетова, вольного сибирского казака, основавшего острог Якутск. Мы уже писали о том, что зрители любили пьесы на местные темы и всегда принимали их с теплотой. Поэтому пьесу про Бекетова директор театра воспринимал как мощный заключительный аккорд своей длительной и достаточно успешной театральной деятельности. Наверное, всем или многим хочется покинуть подмостки театра под бодрые песни литавр, на вершине творческого триумфа. В дневнике это настроение отражалось не раз. «Поговорили с главным режиссером о будущей Премьере, моей последней. О Бекетове! Здорово! Очень здорово!!! Это Матерь Божия видит и помогает. И А.С. Пушкин – тоже».

Кроме подготовки к премьере о Бекетове под названием «Апостол Государев», местного драматурга В. Федорова, были в театре и другие дела. Директор, как всегда, был озабочен наведением чистоты и внутри театра, и снаружи, возле памятника А.С. Пушкина. «28.09.07 г. На улице, возле памятника Пушкина вроде все в порядке, надо попасть под снег. Сейчас накачал замшу об усилении противопожарной обстановки в театре. Проверил все приказы по нашим старикам. Порядок! Да и вообще везде порядок. Была Светка, так я ее зову, моя первая секретарша. Молодец, у нее семь детей, а с внуками получается двадцать. Она всегда в кого-то влюблена, и у нее всегда хорошее настроение». «Суббота, морозец и солнце. В театре никого. С такой дисциплиной Москва плакала, вместе с Бекетовым. А я мечтаю о Москве. В понедельник сделаю полный разнос всем».

Но 01.10.07 года в дневнике появилась такая эмоциональная запись: «Видимо, будет планерка в Министерстве культуры. Но это «видимо», а лучше бы ее не было. С завтрашнего дня мне должны докладывать, что и где сделано!!! Осталось 92 дня, последний квартал. Но это не значит, что я отпустил власть». И сбоку, на полях дневника читаю дополнение, сделанное нервно-неразборчивым почерком, скорее радостно-неразборчивым: «Хорошо, что планерка была! Добился поездки в Москву с Бекетовым! Ура! Ура! Ура! Поедем 03.12.2007 г. Это будут Дни культуры и искусства Якутии в Москве. Поедут Министр и актеры».

Директор каждый день совершал обход театра, очень любил чистоту. Проверял, чисты ли и пропылесосены ли дорожки в театре, как выглядит парадное крыльцо, как там аллея у Пушкина. А не намело ли классику на голову снежную папаху? 12 октября 2007 года он отметил: «Морошно, но снега нет, все подтаяло и вымерзло. Но возможен сегодня или ночью снег. До Покрова осталось полтора дня. Люблю Покров день! Люблю белый дождь! Надо бы поощрить дворника Хорошева! Скребет изо всех сил и безжалостно голову великому поэту. Дело знает!». «08.11.07 года. Снег выпал, настоящий, не снежок. Мой последний снег в театре, двадцать второй. Вот Хорошеву и Ромашке прибавится работы! Дел не убавляется ни на йоту: надо решить вопрос с зарплатами, с поездкой в Москву, с работой замов, с моим преемником…»

Как-то директор лежал в больнице, в его палате было четыре человека. Один из них был дворником, скромным малым, родом из деревни. Двое из лежащих в палате людей с дворником принципиально не общались, они были начальниками средней руки, но сами себя мнили крупными боссами. А наш уважаемый директор Русского театра, напротив, пил с дворником чай, тайно покуривал на лестничной площадке, болтал и смеялся. Когда деревенского мужчину выписали, директор театра помог ему собрать вещи и проводил вниз, до машины. На глазах у дворника засверкали слезы, он старался их скрыть и в итоге расплакался. «Но ведь вы же директор! – сказал он. – Я это понял. Но вы себя так просто, по-человечески вели, что я даже в людей поверил…». «Да, кто вам сказал, что я просто директор?! – ухмыльнулся Иван Иванович. И добавил: – Я – дворник-директор… Я всю жизнь сам мету, чищу, прибираю. Я ваш коллега. В больницах много полежал со своим сердцем. Мы все равны перед болезнью». Они обнялись. Оба были довольны коротким теплым знакомством.

«23.11.2007 года. На вопрос Министерства культуры, поеду ли я в Москву, я ответил отказом. Боюсь, прихватит сердце. Но ход подготовки к гастролям в столице я буду держать в своих руках! Никто не посмеет мне сказать, что я почти пенсионер. Все будет делаться под моим контролем, иначе поссорятся два режиссера – Борисов и Орлов, они уже и так на ножах». Андрей Саввич Борисов репетировал спектакль о Бекетове даже ночью, весь коллектив был как натянутая струна, все было подчинено одной идее – сделать отличную премьеру. Иногда директор подглядывал за работой Борисова, ему нравилось, как самозабвенно работает мэтр якутского и русского театров. Директор всегда видел спектакль в двух ипостасях, в двух измерениях: на репетициях и генеральных прогонах – в разорванности, мучительном несовершенстве, и на премьерах – с парадной стороны, в целостности и непревзойденности лицедейства.

Директор следил за процессом подготовки к московским гастролям: фиксировал, что уже увезли театральный реквизит в аэропорт, постаралась Тамара Иннокентьевна, описывал, как актеры готовятся к поездке. С утра 30 ноября 2007 года Министр культуры выступил в Театре оперы и балета и рассказал о плане гастролей и встреч в столице России. «Заканчивается предпоследний месяц работы и жизни в родном ГРДТ. И больно, и устал от всего, но больше всего от сложных людей. Их немного, но они есть», – такие мудрые, выстраданные слова поведал директор своему всепонимающему другу-дневнику.

«02.12.2007 г. С первой партией своих подчиненных (пятьдесят человек) съездил в порт, пробыл там три с половиной часа. Устал, но зато пятьдесят человек видели, что я их провожаю. Завтра утром сильно рано, но, видимо, все равно поеду провожать. Полетят двенадцать человек – в том числе В. Антонов, А. Кузнецов, А. Лобанов, который, видимо, переймет от меня директорство. Лучше бы он, чем «блатная Шуба» (В. Шубин – ремарка автора повести)». Дело с подготовкой к московским гастролям директор блестяще довел до конца.

Одна из последних позитивных записей дневника: «12.12. 2007 года. Очередное главное событие – Указ Президента РС(Я) от 8 декабря с.г., опубликованный в газете «Якутия» о награждении семидесяти человек Якутии правительственными наградами, в том числе и меня – медалью А.С. Пушкина. Этой же медалью наградили одного журналиста. Меня-то понятно, за что наградили, а вот его – не понятно. Хороший он журналист и не более того, написал кое-что, но этого мало. Надо Пушкина любить, и на всю жизнь, как это умею делать я». На этом записи директора обрываются… Он доработал до конца театрального сезона, то есть июня 2008 года.

Но не могу не сделать такое добавление к этому параграфу. Я нашла в последнем деловом дневнике директора несколько бумажек, они убористо исписаны. Уходящий со сцены уставший директор, который, впрочем, никогда не признавал, что он устал, писал о Театре Будущего, театре, который должны создать его преемники. Вот выжимки, квинтэссенция его мыслей.

Первое. Необходимо соответствовать высокому статусу академического театра в условиях экономического и духовного кризисов в России, которые имеют перманентный характер. Необходимо хранить традиции классической школы актерского мастерства. Поколения сменяют друг друга – и династийная связь может прерваться. Но русская культура в ее лучших ценностях и образцах должна быть сохранена. Следовательно, в репертуар должны быть включены классики, это стержневое направление репертуарной политики. Только это поможет самоидентификации с ценностями русской культуры. Но в репертуар вполне могут войти и модернистские пьесы современных авторов, наших современников. Только не надо «современного прочтения» Чехова, Гоголя, Достоевского – пусть оно будет старым, классическим. Зачем нам Раскольников, слушающий рок и ищущий сайт убийц и самоубийц в Интернете? Это извращение!

Второе. Надо воспитывать своего зрителя, готовить его к премьерам. Для этого стоит организовать театральные кружки, мастер-классы известных актеров, арт-лаборатории и др. Можно организовывать пресс-конференции после каждой премьеры и обсуждать увиденное. Надо наладить связи с Национальной библиотекой и совместно с ней делать читательские конференции. Можно обсуждать пьесу до премьеры и после. Чем больше мы будем говорить о спектаклях, тем больше будет разгораться пламя жгучего интереса к театральной жизни в Якутске.

Третье. Надо реконструировать пространство фойе. Вывешивать здесь картины русских художников, которые сегодня находятся в глубоком андерграунде. Можно украсить фойе персонажами из сказок или поставить экспозиции с изделиями Гжели, Палеха, платками Павловского Посада и др.

Четвертое. Надо создать особую среду театра. Приглашать к неформальному и заинтересованному общению потомков пашенных крестьян, павловских и якутских староверов, потомков трактовых ямщиков и ссыльных, казаков, старожилов, творческих людей. Создать Клуб любителей театра и обсуждать на Круглых столах премьеры. Кто знает, а, может быть, из этих разговоров родится новый спектакль? Надо больше ставить талантливых пьес о жизни русского человека на Крайнем Севере.

Пятое. Обязательно и непременно надо модернизировать музей театра, привлечь художника-дизайнера. Надо разработать тематико-экспозиционный план музея. Здесь должны быть фотографии из глубокого «деревянного» прошлого: старое деревянное здание театра по улице Кирова. Фото дореволюционных трупп. Помню, какое удовольствие я получил, разглядывая старинные монохромные фотографии зрителей театра 1850 г. в Иркутском академическом драматическом театре им. Н.П. Охлопкова, узнав среди них генерал-губернатора Николая Муравьева-Амурского. Нам тоже необходимо поэтапно воссоздать историю театра. Надо рассказать историю творчества наших великих артистов – Нины Константиновой, Валентина Антонова, Александра Кузнецова, Эдиса Купшиса.

Шестое. Не замыкаться в рамках одного театра. Общаться с коллегами из других регионов и с саха-театрами. Искать, искать и еще раз искать – новые формы выражения творческой мысли, новых режиссеров, новых актеров, новые сюжеты. Про то, что надо неустанно пускаться в поиски, не Вениамин Каверин сказал, а лорд Теннисон, об этом почему-то мало известно. Теннисон написал стих про то, что Одиссей заскучал на своей Итаке и уже слегка постаревшим снова отправился в морской поход и заявил: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!». Вот, что двигало мною, я, как и в стихе лорда, всегда хотел пуститься в новое плавание, я всегда был Одиссеем. И этот завет я хочу передать своим преемникам!

***

На пенсии директор театра занялся общественной работой и продолжал вести дневники. Записи были более спокойные, посвящены они были в основном семье. В театр директор иногда приходил – на премьеры новых спектаклей, поговорить с молодежью, дать ей совет, заглядывал он и к директору Александру Лобанову.

В 2010 году ушла из жизни любимая супруга Ивана Ивановича. Он очень тяжело переживал ее уход, каждый день пешком ходил к ней на кладбище, приносил любимой цветы и пешком шел обратно. И летом, в жару и зимой, в стужу он старательно приходил на могилку в течение пяти лет. Он никак не мог смириться с тем, что болел все время он, а умерла она, его Катерина. Ходил еще в церковь, в Преображенский собор, на могилу безвременно ушедшего совсем молодым владыки Зосимы, с которым долго дружил.

09.08.2010 года директор-пенсионер сделал такую «деловую» запись: «Нашел в театре маленького черного щенка. Принес его домой. Кот спрятался, не признал его. Щенок попил молока. Мы с ним точно уживемся. Вот только бы кот Вилли его принял. Назову собаку Рэкс-2 в память о бабушке». Собаку назвали Север. Кот его не принял, и они регулярно дрались. Директор на пенсии настолько полюбил этого маленького коротконогого с длинной мордой пса, что никогда с ним не расставался. Они вместе ходили в магазин, принимали ледоход на Лене, ездили на дачу, купались в озере. Север стал настоящим другом пенсионера. Когда директор стал уже совсем стареньким, они с Севером устраивали променад к памятнику Пушкина, в скверик. Директор проверял, хорошо ли почистили шевелюру поэта, чиста ли дорожка, ведущая к памятнику. Подходил к театральной тумбе и гладил наклеенную на нее афишу спектакля «А поутру они проснулись», спектакля-долгожителя. Он тихо плакал, но никто не видел этого. Убедившись, что все хорошо хотя бы снаружи театра, он спокойно садился на скамейку, чтобы предаться воспоминаниям. Собака пристраивалась рядом, у его ног.

Умер наш герой в 87 лет и 6 месяцев, или как говорится, на 88 году жизни. Но 87 лет он все-таки отметил. Ведь он всегда ставил себе рубежи, в которых присутствовала семерка. На этом празднике были коммунисты, с которыми в последние годы наш визави активно сотрудничал и родственники. Осталась фотография: Иван Иванович выложил на полу из апельсинов цифру 87 и прилег к своей инсталляции, радуясь жизни. По фото видно: он чувствовал себя вполне счастливым человеком.

Он умер за три дня до окончания театрального сезона, 19 июня 2015 года. Он, капитан театрального корабля не мог уйти со своего мостика раньше, чем вверенный ему корабль пристанет к очередному берегу. Он завершил свой трудный жизненный путь, сделав все, что хотел сделать. Занавес его жизни закрылся. Последний спектакль «Вишневый сад» по А.П. Чехову того театрального сезона посвятили, конечно, ему, легендарному директору, директору от бога. На его похороны пришел весь город. В почетном карауле возле гроба усопшего был замечен первый президент РС(Я) Михаил Ефимович Николаев, Андрей Саввич Борисов и многие другие известные люди. Театр в тот день напоминал Храм с высокими куполами, все речи звучали возвышенно. Когда гроб стали выносить из театра, который так любил и боготворил покойный, зал взорвался сильными, долго не смолкающими аплодисментами. Теперь уж точно – последними.

Через год после смерти директора на его могиле был установлен прекрасный памятник – постарались его дочь и внук. Кладбищенский художник оказался настоящим талантом. Он нарисовал портрет знаменитого якутянина на черном мраморе – с вьющимися волосами, в тельняшке и с 42 медалями и орденами. Четко вывел, прочертил медаль «За доблестный труд в Великую Отечественную Войну» и «За Победу над Японией». 7 ноября 2016 г. на доме, где жил директор со своей семьей была установлена памятная доска с барельефом Ивана Ивановича. Пришли коммунисты с красными стягами, представители мэрии, актеры и журналисты.

А еще через три года, 23 июня 2019 г. в Год театра и в конце театрального сезона был открыт переулок имени нашего героя. Аншлаг переулка был вывешен на том доме, где жил директор, когда приехал в Якутск молодым специалистом. На переулке расположены производственные цеха, о которых так переживал директор, два ресторанчика и еще несколько зданий. По нему всегда ездит много машин и постоянно спешат люди. По этому переулку наш директор много раз ходил на работу, когда был известным человеком и когда был совсем молодым, а его маленькая дочурка на этом переулке играла в декорациях театра…

Его звали Иван Иванович Подойницын. И он был моим отцом.

Любовная вакцина как средство против пандемии и прочих неприятностей

Мрачный город смотрел в окно кухни. Город жил без запахов, эмоций, праздников и фактически без прохожих. Кафе, парикмахерские, кинотеатры, разные учреждения не работали. Открыты были только продуктовые магазины и ломбарды. Редкие прохожие шли по городу, сутулясь. На лица были натянуты маски. Руки были облачены в перчатки. У людей был страдальческий вид. Пандемия бушевала в этом мрачном городе, впрочем, как и по всему миру. Некрологами были заполнены все газеты.

– Город абсолютно асексуален, – сделал вывод Альберт.

Он пил кофе, наслаждаясь его терпким вкусом, и смотрел в окно. Он пил еще красное вино. Это было дорогое вино с послевкусием. Альберту нравилось смотреть через стекло на город-монстр – какое-никакое развлечение.

– О-о! Пошел дождь! – обрадовался Альберт и поднял воротник своего махрового халата. – Вот так лучше, так не будет капать, – прикалывался он.

Мужчина отпил вина из изысканного хрустального бокала и сказал с мечтательностью в голосе:

– «Тучи капают…» Помнишь Йоко Оно? Давай поставим диск Джона Леннона и Йоко Оно «Двойную фантазию». Через три недели после выпуска диска жизнь этой пары кончилась. Джона убили физически, Йоко – морально. А нам с тобой сколько осталось?

– Алик, ты сходишь с ума, – равнодушно ответила Оливия.

Она тоже пила кофе и вино, так как делать было больше нечего.

– Ты сказала это безвкусно! – разочарованно протянул Альберт. И в его голосе послышались нотки назидательности. – Это неправильно! Ты же знаешь, в эту пандемию нельзя терять вкус! Кофе должно пахнуть кофе, и мы должны ежедневно радоваться этому, вино – вином. Каждое наше предложение должно быть окрашено какой-то эмоцией – и мы тоже обязаны радоваться этому. Это же значит, что мы пока не умираем… Депрессия не должна взять нас за горло! Ты должна была сказать: «Алик, ты сходишь с ума!» или с досадой, или с сочувствием, или с игривостью упругой кошки, которая хочет привлечь своего кота…

– Я тебя умоляю, что за чушь! – перебила его Оливия и отмахнулась от мужчины, как от назойливой мухи или кота. – Ты же знаешь, мне все надоело. Я полгода вижу в окне пустой город и твой профиль, склоненный над чашкой. Я полгода слышу твои рассуждения о жизни, и они не отличаются новизной. И все! Больше ничего! А я хочу свежих эмоций… Я хочу наконец-то во что-нибудь поверить.

– Я придумал! – неожиданно воскликнул Альберт. И лицо его осветилось неподдельной радостью. – Мы можем поехать путешествовать! По Якутии. Больше ведь никуда ехать нельзя. Аэропорты закрыты. Мы возьмем с собой кучу красивой одежды, как будто мы отправляемся в Италию или Таиланд. Поедем вначале на озеро. Но давай представим себе, что это море… Будем играть в такую игру: будто бы все хорошо, нет ни пандемии, ни ограничений, ни страха гибели. Как будто мы путешествуем в дальние края. Мы изучаем новые края, прикидываем, как там будем жить и какой профессией заниматься.

Оливия посмотрела на бой-френда, как всегда, с иронией. Но что-то в его рассуждениях все же привлекло ее. Вопреки ожиданиям, она не стала противоречить.

– Мы будем соблюдать правила выживания в пандемию, но не будем говорить об этом вслух. Тому, кто назовет слово «пандемия», или «депрессия», или «болезнь», или, не дай бог, «смерть» – штраф! – так постановил мужчина. Он был крайне доволен своим предложением.

Окунево озеро

Альберт с Оливией сидели, обнявшись, на заднем сидении такси. Приятный ветерок проникал в машину и раздувал цветастое платье Оливии. Это был прохладный сосновый бор, высокий, в нем было много разных дорог и тропинок. Но одна из этих путаных дорог вела к озеру Хотун Маачия, или, по-другому, к Окуневу озеру. Озеро располагалось в пригородах Нижнего Бестяха, на полпути до другого села – Техтюр.