Текст книги "Владимир"

Автор книги: Семен Скляренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

7

Микуле приснился отец Ант. Это было так просто и обычно. Микула часто видел во сне Анта. Тот вел с ним разговоры, что-то советовал, против чего-то предостерегал, и Микулу это не тревожило. Значит, душа отца, старейшины рода Анта, думал он, не ушла, как души всех предков, из хижины, а живет под очагом, поздно ночью просыпается, летает над огнем и по всей хижине, беседует с ним. Микула не видел ничего удивительного в таких снах и даже радовался, что души предков его не забывают.

И в эту ночь Микулу встревожил не сон. Поговорила с ним душа Анта и ушла. В очаге тлел красный жар, в полутьме на стене выступили висящие на колышках меч, щит, лук. Завернувшись в потертую меховую шкуру, спала на помосте Виста. В хижине было тихо, спокойно. Спать, только спать!..

Но неспокойно было на душе Микулы. Он долго сидел, почесался, лег, попробовал заснуть – и не мог. Тогда Микула осторожно, чтобы не разбудить Висту, поднялся с помоста, постоял у очага, потом тихо, босиком, в одной сорочке и ноговицах, прошел по полу, открыл дверь, вышел во двор. Почему так случилось, кто знает? Только Микула постоял немного посреди двора, потом пошел, пошел, взобрался на вал городища и направился к курганам, под которыми покоились старейшины рода Ант, Улеб и далекий прапрадед – старейшина-витязь Воик.

Была теплая ночь, высоко в небе висел месяц, он уже был на ущербе: Перун с трезубцем в руках наступал на духов тьмы, на злые силы, край месяца был словно присыпан пеплом.

На земле было тихо, в зеленом свете месяца темнел, словно длинный ряд пчелиных колод,[27]27
  Колода – здесь: бочка, долбленый; улей.


[Закрыть] Любеч, там не светилось ни одного огонька, с левой стороны широкой подковой чернел лес, где-то среди деревьев мигал огонек в корчийнице брата Сварга, оттуда доносились удары двух молотков – все кует и кует Сварг лемехи, мечи, лемехи, мечи…

Справа от Микулы текли воды Днепра. Микула даже вздохнул – дивно хорош был в этот поздний ночной час Днепр, полноводный, с мощным течением, широкий, голубой в свете месяца. Где-то в ночной тиши послышался удар и всплеск, должно быть, вскинулся сом. Неподалеку на водной глади что-то зарябило: это из глубины выплывают стаями, останавливаются, смотрят сквозь толщу воды на месяц огромные рыбы. Воды Днепра текут и текут среди берегов, темные леса стоят над ними, туманами покрыта даль.

Не один Микула любовался этой прекрасной ночью. В темноте увидел он витязя их рода – старейшину Воика. Он стоял, окаменевший воин в шлеме, броне, с мечом у пояса, на кургане над Днепром так давно, что не только ноги, но и руки вросли, вгрызлись в землю, весь он оброс травой, зеленоватый мох, затянув все трещины в камне, обволок его, словно платном.

Только лицо воина было чистым, ясным – таким, должно быть, было оно и при жизни, таким вытесали его когда-то мастера-каменотесы: широко открытые глаза, брови словно стрелы, большой, широкий у окончания нос, толстые, выпяченные губы. Задумчиво глядел он на Днепр, заливы, луга, леса. И Микула даже обрадовался, что смотрит на прекрасный мир вместе с древним старейшиной-витязем.

Глава вторая

1

Василевс Восточной Римской империи Иоанн Цимисхий[28]28
  Цимисхий – маленький (арм.).


[Закрыть] болел тяжко и давно. С тех пор как он вернулся из далекого похода в Азию, страшная, неумолимая болезнь разрушала и разрушала его тело. Император не мог есть, лишился сна, высох. Удивительно было, как еще он живет на свете.

От императора почти не отходила жена его василисса Феодора, проэдр,[29]29
  Проэдр – буквально: председатель – первое лицо в Византии после императора.


[Закрыть] постельничий Василий, не выходил из Большого дворца дни и ночи. К императору приводили лучших врачей Константинополя, их везли из далекой Сирии, Венеции, Амальфи, но они не могли понять причины болезни императора, а потому и не знали, какими лекарствами и снадобьями нужно его врачевать.

Один только врач, – это был знаменитый Уне-Ра из Египта, – казалось, разгадал таинственную болезнь императора. Осмотрев высохшее, костлявое тело Иоанна, он долго расспрашивал, когда император почувствовал себя плохо, что у него болит…

– О, я понимаю… – прошептал врач Уне-Ра.

Однако, поймав на себе взгляд проэдра Василия, стоявшего у ложа императора, он смутился и умолк. Разумеется, тут не следовало говорить о болезни.

Позже, когда они оказались с глазу на глаз с проэдром Василием, тот спросил:

– Ты, лекарь, знаешь, что это за болезнь?

– Да, – отвечал врач. – Глаза, печень, сердце, цвет кожи подсказывают мне, что императору дали…

– Почему ты умолк? – прошептал проэдр.

– Императору Иоанну дали яд змеи, которая водится только в одном месте – в Египте, в верховьях Нила.

– Ты безумец… Константинополь и Нил… Кто и когда мог дать такой яд императору?

– Не ведаю, – низко поклонился врач Уне-Ра. – Я говорю только то, что вижу и знаю.

– Проклятье! – воскликнул проэдр Василий. – Так неужели же нет лекарств, которые приостановили бы действие этого яда?

– Я знаю такие лекарства, – тихо ответил врач Уне-Ра. Тогда проэдр шагнул вперед, схватил врача за руку и сказал:

– Если они существуют, их нужно найти и применить тотчас же, немедленно. Я, слышишь, лекарь, обещаю тебе великую награду. Ты будешь патрикием Империи, ты получишь все, что захочешь, только спаси василевса.

Врач покинул Большой дворец. Он думал теперь только о лекарствах, готовил их и, возможно, вылечил бы императора Иоанна, но в следующую ночь, когда он возвращался домой на тихую улицу неподалеку от Золотого Рога, на него возле самого дома напали и пронзили его ножами неизвестные, которые тут же исчезли. Единственный врач, разгадавший болезнь и способный еще спасти жизнь императора Иоанна, сам ушел в небытие. И сделал это проэдр Василий, который собственными руками дал императору яд во время похода под горой Олимп.

Император Иоанн знал, что болен очень тяжело. Но такова уж натура человеческая, а императорская тем паче – Иоанн Цимисхий не хотел верить, что вскоре покинет этот свет.

Правда, он говорил всем окружающим, что, должно быть, умрет, велел спешно строить в Константинополе на Халке храм во имя Христа Спасителя, а когда ему доложили, что храм почти готов, велел положить туда привезенные им из Палестины волосы с головы Иоанна Предтечи и приготовить там же мраморную гробницу для бренного своего тела.

Но все это были лишь пустые слова – Иоанн хотел, чтобы живые заботились о нем, молились, просили Бога. Что же касается самого Бога, Иоанн считал, что еще один храм ему не помешает.

Цимисхий прибегнул и к другим средствам: имея бесчисленные владения во всех фемах[30]30
  Фем – военно-административная область в Византии.


[Закрыть] империи, он велит одно из них, небольшое, под Константинополем, продать, а вырученные деньги раздать нищим, особенно тем, кто страдает от падучей болезни.

Иоанн Цимисхий делает это с умыслом – больные ходят по всему Константинополю, падают, вопят, молятся об исцелении всемогущего Иоанна.

Вспоминает Цимисхий еще об одном. С патриархом Антонием, которого он вывез когда-то из Студийского монастыря и посвятил на соборе в Константинополе, у него сложились плохие отношения: воюя в Азии, Цимисхий был вынужден лишить духовенство многих льгот, из-за чего Антоний воспылал жгучей ненавистью к Иоанну.

Теперь Цимисхий велел привести в Большой дворец не патриарха, а епископа адрианопольского Николая и долго оставался с ним наедине. Все говорили, и епископ подтвердил, что император исповедался в грехах, просил епископа быть посредником между ним и Богом.

Так действовал Иоанн Цимисхий и делал вид, что готовится к смерти. Но когда наступала ночь, он начинал беспокоиться, звал жену Феодору, проэдра Василия, не отпускал их от себя, умолял искать спасения, победить болезнь, стремился вырваться из ее сетей – жить, жить!

Василисса Феодора все время была с ним, переворачивала его с помощью слуг на ложе, поила, давала снадобье, которое навевало сон, смачивала уксусом лоб и губы. Но она сама чувствовала себя плохо, страдала от больной печени, временами не могла выходить из китона. Только проэдр, паракимомен[31]31
  Паракимомен – буквально: спящий близ царя, постельничий; высшая придворная должность в Византии.


[Закрыть] Василий, не оставлял теперь Цимисхия.

В одну из ночей Иоанн долго молча лежал на своем ложе, слушал, как за стеной свистит осенний ветер, смотрел на мусии прежних императоров, которые с молитвенниками в руках, с поднятыми вверх очами изображены были вдоль всех стен опочивальни.

– Одно не дает мне спать, выздороветь, жить, – внезапно прозвучал в тишине опочивальни его голос.

Проэдр Василий, который сидел в это время неподалеку от ложа и отдыхал, смежив веки, вздрогнул и спросил:

– Ты что-то сказал?

– Я говорю о том, – отвечал Иоанн, – что никто не хочет и не может помочь мне в Большом дворце.

По безбородому лицу Василия пробежала еле заметная усмешка.

– Почему же ты забыл обо мне? – спросил он. – Правда, я понимаю. Совсем недавно у горы Олимп ты говорил, что я не заботился и не забочусь о тебе, что я обманывал и изменял тебе.

– Проэдр! – прохрипел Иоанн. – То были несправедливые слова, и я уже говорил об этом. Я верю только тебе, иначе я сошел бы с ума в этой опочивальне.

– Спасибо тебе, василевс,[32]32
  Василевс – император (греч.).


[Закрыть] – склонил голову Василий.

– И еще я верю одному человеку на свете, – продолжал Иоанн, – Который не допустил бы, чтобы я так хворал и мучился, который мог бы вырвать меня из лап смерти, но кто, к сожалению, находится сейчас далеко от Константинополя.

– О ком ты думаешь?

– Я говорю о Феофано, которую мы выслали в далекую Армению.

Проэдр молча стоял перед императором.

– Я привык угадывать твои мысли, – сказал он, – знал, что ты захочешь видеть Феофано, ибо действительно только она может поднять тебя с ложа, а потому я давно послал в Армению дромон.

– Ты сделал хорошо, проэдр. Я хочу видеть Феофано, как только она появится в Константинополе.

2

Много лет прошло с тех пор, как Иоанн Цимисхий после убийства Никифора Фоки,[33]33
  …Иоанн Цимисхий после убийства Никифора Фоки, по требованию патриарха Полиевкта, выслал Феофано на остров Прот… – Иоанн Цимисхий, византийский император (969–976), был близким родственником своего предшественника Никифора Фоки (963–969) и принимал деятельное участие в его гибели, войдя в соглашение с императрицей Феофано, своей любовницей. Взойдя на престол, по требованию патриарха Полиевкта наказал своих приверженцев и удалил от двора Феофано. Феофано – византийская императрица, жена двух императоров – Романа и Никифора Фоки, мать великой русской княгини Анны, жены Владимира, византийских императоров Василия и Константина.


[Закрыть] по требованию патриарха Полиевкта, выслал Феофано на остров Прот в Пропонтиде, а еще позднее, когда она бежала оттуда и спряталась в соборе Софии, услал ее, уже по собственному решению, в далекую Армению.

Император Иоанн сдержал слово – все эти годы Феофано жила в Армении, в городе Ани,[34]34
  Ани – один из крупнейших городов Древней Армении.


[Закрыть] как настоящая василисса, у нее был дворец, множество слуг, сокровища. Вместе с ней жили вначале и ее младшие дочери – Зоя и Анна. На десятый год Зоя умерла, и с нею осталась только Анна, Феофано была такой же, как в дни молодости, – настойчивой, упрямой, жестокой, в свои тридцать пять лет она оставалась столь же привлекательной, красивой, как и раньше. Годы, казалось, обходили ее. На гладком, как мрамор, лице не было ни одной морщинки, глаза, как прежде, блестели под прямыми тонкими бровями, губы пылали; ее гибким рукам, персям, стройному стану могли бы позавидовать сами богини.

Прежним осталось и сердце Феофано – год за годом в нем скапливалась обида, жажда мести, ненависть к Иоанну Цимисхию, к проэдру Василию, с которым она была связана больше, чем с Иоанном: с ним совершила убийство свекра своего Константина, мужей Романа и Никифора Фоки, вместе возложили они корону на голову Иоанна Цимисхия.

И Феофано готовилась к борьбе с ними – тут, в Ани, она часто навещала царя Ашота и стала его другом, принимала царя в своем доме и сама была желанной гостьей многих ишханов,[35]35
  Ишханы – аристократия, знать.


[Закрыть] один раз и другой ездила в Грузию, где беседовала с царем Давидом, азнаурами.[36]36
  Азнаур – дворянин (груз.)


[Закрыть] Феофано знает, что делает, – в Грузии и Армении бесчисленное количество людей ненавидит Византию, которая стремится покорить их земли; и Ашот и Давид – враги императоров-ромеев. Но мать малолетних Василия в Константина, которую изгнали из Константинополя, может стать их искренним другом. Влияет и красота Феофано – боже, до чего прекрасна эта вдовствующая василисса!

Не забывает Феофано и еще одного: недалеко отсюда, в Каппадокии, подняли было восстание против Иоанна брат Никифора Фоки – Лев и сын его Вард. Ныне Лев, ослепленный, живет по приказу императора в Амазии, Варда постригли и выслали в монастырь на острове Хиосе. Феофано справляется о Варде Фоке, встречается в Ани с его приверженцами – все на этом свете может пригодиться!

Одетый в монашескую рясу, Вард Фока, получив первое известие от Феофано, которая живет в далекой Армении, воспрянул духом. Вард Фока хорошо помнит свою тетку, еще в Константинополе, встречая Феофано, он терял рассудок от ее красоты. Монах Вард, вынужденный ныне проводить время в постах и молитвах в монастыре на острове Хиосе, услыхав издалека зов Феофано, готов сделать все, что она прикажет.

В Константинополе тоже помнили Феофано. В Армении она получила от проэдра два пергамента с пожеланием доброго здоровья и счастливого возвращения в Константинополь. Проэдр Василий помнил о Феофано, действовал, подбадривал ее.

И вот прибыл из Константинополя дромон. В руках Феофано очутился еще один, и самый ценный, пергамент. Проэдр Василий велел ей немедленно возвращаться в столицу империи.

Стояла поздняя осень, когда дромон Феофано оторвался от берегов Кавказа и поплыл на запад. Перед ним лежал долгий путь; в Понте Евксинском[37]37
  Понт Евксинский – буквально: Гостеприимное море – Черное море (греч.).


[Закрыть] в это время свирепствовали страшные бури, горами вздымались волны, дули холодные северные ветры. Даже бывалые мореходы-ромеи боялись пускаться в опасный путь.

Но Феофано ни на что не обращала внимания. Дерзкая и отважная, она никогда и ничего не боялась, не пугало ее теперь и море. Вместе с дочерью Анной поднялась она на дромон, спустилась в трюм, где можно было спрятаться от ветра и дождей, терпеливо сидела там, пока тяжелый дромон, ныряя в волнах, продвигался вдоль южных берегов Понта. Мореходы-ромеи, опасаясь в это время года скалистых берегов, где дромон мог в щепки разбиться о камни, шли открытым морем, откуда порой, когда рассеивались тучи и выглядывало солнце, видны были далеко-далеко на юге горы Азии. Так проходили дни и ночи, позади остались Синоп, Амастрида, Ираклия, дромон приближался к Константинополю.

Иногда, когда погода становилась лучше, Феофано с дочерью выходили на палубу и смотрели вперед – на запад, поглядывая иногда и на север. Там над самым небосклоном висели тяжелые, темные, похожие на нагромождение скал, тучи. То и дело толщу этих туч прорезывали острые, ослепительно белые стрелы молний, отблески которых тревожно играли на темно-синих высоких беспокойных волнах, потом оттуда долетали отзвуки и далекого грома.

– Ты почему дрожишь, мама? – спросила испуганная Анна.

– Там, – отвечала Феофано, сжимая плечи дочери, – над Евксинским Понтом лежит страшная земля – Русь, жители ее дикие, жестокие люди. Они живут в норах, едят сырое мясо, не верят в Христа, молятся своим деревянным богам. И они всегда, всегда были нашими врагами, шли на Империю, их каганы стояли под самыми стенами священного нашего Константинополя.

– Но сейчас они не идут на нас?

– О нет, дочка, – усмехнулась Феофано, – Иоанн Цимисхий достойно проучил их кагана[38]38
  Каган – правитель, хазарский хан.


[Закрыть] Святослава. Вон там, за этим морем, на берегу Дуная, он наголову разбил его. Нужно только впредь остерегаться их всегда.

Маленькая девочка не могла постигнуть всего, что рассказывала ей мать, она поняла только одно, последнее, что русов нужно остерегаться, а потому она прямо, по-детски спросила:

– А до них далеко, мама?

– О да, – уже засмеялась Феофано. – Туда, до нашего города Херсонеса, что лежит на краю Руси, нужно плыть морем много дней и ночей, а до самого их главного города Киева нужно ехать месяцами.

– Это и в самом деле очень далеко, – засмеялась и девочка. – Я не боюсь их, – добавила она задорно.

Разве могла девочка Анна знать, что пройдет много лет – и она поедет в далекую Русь, попадет в Херсонес, а потом и в Киев? В этот час безбрежное море и тяжелые волны заслоняли далекий небосклон, Русь. Дромон бывшей василиссы Феофано с туго натянутыми парусами летел все дальше и дальше на запад.

3

Никто в Константинополе не видел, как однажды темной ночью дромон миновал Сотенную башню и остановился в Золотом Роге, бросив якорь в его конце, напротив Влахернского дворца; как позже к этому кораблю подошли, а затем снова возвратились во Влахерну несколько легких лодий.

В одну из них спустилась женщина с девочкой. Евнухи, неподвижно стоявшие вдоль бортов, и гребцы, которые Размеренно, стараясь не шуметь, поднимали и опускали в черную воду свои весла, – все они не знали, что за женщина в темной одежде и с темным покрывалом на голове спустилась с дромона и села в их лодию. Когда лодия пересекала Золотой Рог, женщина не выдержала и на мгновение откинула с головы покрывало – свет огней Константинополя отразился в глазах, упал на бледный лоб, сжатые губы Феофано.

Она тут же опустила покрывало. Берег был близок. Нос лодии врезался в гальку. Упали сходни. Чьи-то руки подхватили Феофано, ее повели к стене, в узкий и длинный проход, где воздух был холодный и сырой, через сад, терпко пахнувший поздними цветами, каменными лесенками и переходами, где звуки гулко отзывались под сводами, и ввели в палаты, где царила полутьма.

– Привет тебе, василисса!

Покрывало упало с головы, и легкий вздох вырвался из уст Феофано. Василисса – о, как давно не слыхала она этого слова, как много сказало это слово в устах всемогущего проэдра Василия здесь, в Константинополе!

Он подошел к ней ближе и взял ее за руку. Теперь они стояли друг против друга: скопец, проэдр Империи, и Феофано – бывшая василисса, а ныне женщина в темном покрывале.

– Ты такая же, как прежде, Феофано, – произнес проэдр Василий. – Ты была и осталась самой прекрасной женщиной в мире. Сбрось со своей головы этот черный саван.

– Скажи мне, где я теперь нахожусь и что случилось?

– Мы находимся во Влахерне, где нас никто не может видеть и слышать. Пока еще ничего не случилось. Ты, наверное, очень устала после далекого пути. Представляю себе, как неспокойно сейчас на Понте Евксинском. Но все это далеко позади. Ты будешь жить здесь, во Влахерне, с тобой будет и дочка. Может быть, мы сядем? Вот и вино на столе. Ты хочешь есть? Тут найдется, что выбрать. Пей, ешь, Феофано, тебе это так нужно после дальней дороги.

– А за кого же пить? – усмехнулась Феофано и, подсев к столу, взяла кубок с вином.

– Он умирает, – сказал проэдр, – скоро, должно быть, конец.

– Что у него за болезнь?

– Ты знаешь, Феофано.

– Мой порошок из Египта? – Да.

– Этот яд действует очень быстро.

– Я сохранял порошок, много лет, и он, наверное, утратил силу. Кроме того, Маленький оказался очень крепким. Он подыхает уже полгода, и только теперь конец его близок.

– Для чего же ты звал меня?

– О Феофано, нам нужно сделать очень много. В Империй неспокойно, на севере собирают силы болгары, в Малой Азии вспыхивает восстание за восстанием.

– Теперь я хорошо знаю Малую Азию, – усмехнулась Феофано. – Это настоящий вулкан, который ежечасно может взорваться: Сирия, Месопотамия, Каппадокия, а за ними – арабы…

– Видишь, тебе все точно известно! И в Константинополе неспокойно.

– Я понимаю и знаю все это, – холодно сказала Феофано. – Только мне что до этого?

– Это мое и твое дело, Феофано… Иоанна скоро не станет…

– И что же? Вы пожинаете то, что посеяли. У Иоанна ныне есть порфироносная жена Феодора, и после его смерти она по праву сядет на Соломонов трон, патриарх ее благословит.

Проэдр усмехнулся:

– Не только Феодора, есть и другие, которые хотели бы завладеть Соломоновым троном. Нашей константинопольской знати – тебе, конечно, понятно это – не по душе ни Феодора, ни ты, не обижайся, Феофано, ни твои сыновья: они мечтают об императоре-полководце, который повел бы легионы против болгар и Малой Азии.

– И кого же они прочат?

– Мне кажется, Барда Склира. Ты хорошо его знаешь – он был полководцем Никифора Фоки, Иоанна Цимисхия, а теперь, как видно, сам хотел бы взойти на их престол.

– Варда Склира я знаю, – промолвила Феофано. – Что ж, он блистательный полководец и, должно быть, будет неплохим императором.

– И это говоришь ты, Феофано, мать Василия и Константина? Да неужели ты не понимаешь, что ни Феодора, ни Вард Склир не допустят в Золотую палату ни сынов твоих, ни тебя.

– Они не допустят тебя, – засмеялась Феофано. – Говори правду, проэдр!

– Да, они не допустят, изгонят из Большого дворца тебя, сынов твоих и меня тоже, – согласился проэдр.

– Теперь ты мне нравишься, Василий, – с издевкой сказала проэдру Феофано.

– А должно быть так, – встал и подошел вплотную к Феофано проэдр, – когда Иоанн Цимисхий умрет, на престол сядут твои сыновья, рядом с ними как регентша и соправительница, а на самом деле как полновластная василисса должна сесть ты. Я же, – проэдр заискивающе посмотрел на Феофано, – останусь тем, кем и был, – вашим, твоим паракимоменом, проэдром.

Феофано так волновалась, что ей трудно было дышать. О, какие величественные дали открывались перед нею! Поверить своему счастью, поверить проэдру или нет? Сколько раз уже он обманывал ее и людей, которые вверялись ему! Но нет, нет, на этот раз он не может лгать и обманывать. Василий и Константин по праву взойдут на трон, они и сейчас соцарствуют с Иоанном.

– Значит, надо убрать Феодору и Склира? – сурово сказала Феофано.

– Да, Феофано, обоих… Я добился того, что Иоанн хочет повидаться и поговорить с тобою. Если же ты побываешь у него, то сумеешь все сделать. Что ж, василисса, – поднял он кубок, – может, мы теперь выпьем за наше счастье и успех?

Он помолчал и добавил:

– …Да еще за то, чтобы Иоанн поскорее занял свое место в гробнице на Халке, в храме Христа Спасителя!

– О нет, – она подняла кубок и дерзко, хищно засмеялась. – Я выпью за то, чтобы Иоанн еще пожил… пока мы не довершим своего дела.