Текст книги "Баженов"

Автор книги: Семен Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

КАТАСТРОФА

Настал торжественный день «освящения земли».

Баженов счастлив. Он близок к воплощению в граните и мраморе мечты своей жизни – подлинное счастье зодчего. В лучах славы растаял холод дней одиноких мечтаний, горьких обид и унижений. Баженов решил отдать всю жизнь строительству дворца, и тогда имя его станет бессмертным. Баженов был уверен, что построенный им дворец займет место рядом с лучшими памятниками античности, и его родина по праву будет гордиться этим архитектурным произведением русского художника.

Даже Екатерина II, которую окружали иностранные зодчие, нашла в нем «первейшего из национальных архитекторов».

Безымянный корреспондент в августовском номере «Санкт-Петербугских ведомостей» за 1772 год так живописал о церемонии: «Вознамеренное великолепное кремлевское здание в 9 день сего месяца столько начато, что земля освящена и ров на основании копать стали…»

На месте будущего дворца, по фасаду длиною более полукилометра, были поставлены четыре дорических колонны, перевитые зелеными гирляндами. Над колоннами – щиты со столь модными тогда аллегорическими изображениями Европы, Азии, Африки и Америки «свидетельствующих могущество россов и величие здания». Там, где должна быть главная зала дворца, устроен помост с четырьмя колоннами по углам, увенчанный обелисками с медальонами, на которых изображены четыре древних царства: Московское, Казанское, Астраханское и Сибирское, «на которых могущество не единого народа, но почти целого рода человеческого достойное зиждется в Москве здание».

На столбах, обрамленных цветами, надписи гласили:

первая

 
Могущество держав представив свету ныне,
На славу зиждет дом Москва Екатерине.
 

вторая

 
Что в древность Греция и что мог Рим родить,
То хощет Кремль в своем величестве вместить.
 

третья

 
Дианин красотой превзойдет храм Ефесский
Примером в зданиях пребудет двор кремлевский.
 

четвертая

 
Приятней невских струй Московски потекут
Минервы Росския жилища будут тут.
 

После торжественного молебна в присутствии высшего духовенства Баженов встал против столба с изображением Европы и вынул первую лопату земли. Вслед за ним с криками «ура» землю вынули его помощники и каменщики. Затем взяли лопаты «знатные особы»…

***

Начались строительные будни. Снова донимали подрядчики, ученики ходили голодные, но Баженов был полон неиссякаемой энергии. Важное событие произошло и в личной жизни Баженова: Аграфена Лукинична подарила ему сына…

На одной из пирушек Баженов весело пел с друзьями:

 
Краса пирующих друзей,
Забот и радостей подружка,
Предстань пред нас, предстань скорей,
Большая сребряная кружка!
 
 
Давно уж нам в тебя пора
Пивца налить
И пить…
Ура! Ура! Ура!
 

Был грустен только Федор Каржавин. Быть может, он, наблюдая ласковую и милую Аграфену Лукиничну, мучился ревностью, завидуя другу?

– Что с тобой, Федя, есть ли причина кручиниться? – спросил его Баженов.

Каржавин заявил, что решительно намерен покинуть Россию и поселиться в Париже.

– Ты подумай: что здесь делать людям нашего образа мыслей?.. Мой отец отдал жизнь на служение, обществу, или дядя Ерофей – и что же? Им всем головы свернули… Что же и мне покорно ожидать этого? Нет, слуга нижайший, там, во Франции, я еще что-нибудь буду делать…

Баженов пытался отговорить Каржавина – грустно ему расставаться с другом. Все же Баженов достал ему денег и помог отправиться за границу. Каржавин пустился бродяжить по свету. Изредка посылал он Баженову письма. Невеселые это были письма…

Народ относился к строительству дворца враждебно. Рекрутские наборы следовали один за другим, мужчин-кормильцев угоняли в далекую Туретчину на погибель, голод усиливался. Старухи оплакивали разрушенные древние «святыни», косматые монахи шныряли на базарах и, выманивая у простодушных горожан милостыню, запугивали скорым «светопреставлением».

Прошла зима, настало лето 1773 года. Все силы «архитекторской команды» уходили на строительство декоративных павильонов к предстоящему торжеству закладки самого дворца. Московское дворянство было взволновано предстоящим приездом Екатерины II, готовилось к балам и развлечениям.

На площади со стороны Москва-реки возникло множество легких красивых белых павильонов с колоннадами. Ветхий уголок Кремля преобразился. Плотники и живописцы работали день и ночь. Казаков рисовал аллегорические картины. Для учеников команды шили новые кафтаны, разным мастерам велено было сшить праздничные одежды. В мае приготовления закончились.

***

Закладку назначили на 1 июня.

При самом сходе с горы со стороны колокольни Ивана Великого сделан был портал с дорическими колоннами, изображавшими четыре времени года.

От портала шла парадная лестница, покрытая алым сукном; на каждой из 165 ее ступеней стояло по два воина в парадной форме. На площади возвышался храм Славы с четырьмя арками, изображавшими четыре страны света.

Внутри храма Славы, в нишах были поставлены скульптурные композиции, изображающие четыре стихии: воздуха, огня, воды и земли. Под каждой стихией – стихотворные надписи.

Везде были развешены щиты со стихами, – подчеркивалось, что только поэзия может на своем изысканном языке выразить величие и торжественность события.

В свете яркого июньского дня все эти храмы, обелиски, украшенные цветочными гирляндами, нарядная толпа «высоких обоего пола особ» – шитые золотом кафтаны, военные мундиры мужчин и светлые туалеты дам – являли собою зрелище красочное и нарядное. Толпы «простого народа» могли в отдалении любоваться этим празднеством.

После молебна и оглушающего звона колоколов всех московских церквей началась церемония закладки. Кто-то из современников отметил, что она совершилась по масонскому обряду.

Торжественное шествие открыли два церемониймейстера с особыми знаками, за ними шли четыре каменщика, неся мраморную плиту, и еще шестнадцать каменщиков со своими инструментами.

«Архитекторская команда», одетая в одинаковую форму, составила отдельную колонну. Ученики несли на серебряных блюдах цветы и разбрасывали их вдоль дороги. Дальше шли помощники архитекторов и также на серебряных блюдах несли фартук, кирку, лопатку, мраморные кирпичи, чашу с водой, известь. Кирпичи нес на блюде Баженов, а Казаков – известь.

Баженов заложил первый камень, на котором было вырезано:

«Сему Сданию прожект сделал и практику начал Российской Архитект Москвитянин Василий Иванович Баженов, Болонской и Флорентийской академии, Петербургской Императорской Академии Художеств академик, Главной Артиллерии Архитект и капитан, сего сдания начальной Архитект и Експедиции оного строения член, от роду ему 35 лет…»

Взволнованный, в растрепанном парике, сдерживая слезы радости, взошел Баженов на помост и произнес речь [2]2
  Речь В. И. Баженова впервые была опубликована в сочинениях А. П. Сумарокова в 1787 году с примечанием: «Сия речь говорена была при заложении Кремлевского дворца архитектором, артиллерии капитаном, Болонской и Флорентийской Академии членом и Санктпетербургской Академии художеств академиком Василием Ивановичем Баженовым». Рукопись речи была найдена в бумагах Сумарокова известным Новиковым, издателем произведений этого писателя, и напечатана, после чего долго считали автором этой речи Сумарокова.
  Прошло почти полвека, прежде чем некий «кн. А-в» обнаружил в бумагах своего отца, лично знавшего Баженова, тождественный список речи Баженова, установивший ее принадлежность самому художнику. Она была опубликована А-вым в «Московском Телеграфе» (1831, № 17) при его «Письме к издателю». В третий раз она была напечатана в № 47 «Московских губернских ведомостей» за 1844 г.


[Закрыть].

«Ликуйствуй, Кремль!

В сей день полагается первый камень нового Ефесского храма, посвящаемого божией в России наместнице, толико же и добродетелями, колико своим саном сияющей.

А я, будучи удостоен исполнить монарши повеления в сооружении огромного дома и всего великолепного в Кремле здания, готовяся зачати оное, почитаю должностью нечто молвить о строениях московских, ибо то к сему дню и к делу сему пристойно, и нечто выговорить и о своей профессии, ибо здание здесь начинается.

Иоанн Данилович, сын Даниила Александровича и внук Александра Невского, воспитанный в Москве при отце своем, соделался наследником Российского Великокняжеского престола, возрастя на прекрасных местоположениях Москву, по благословлению Петра Митрополита перенес Российский трон из Владимира, а с ним и Митрополит переселился в Москву. Остаток бора, лежащего на горе Кремлевской, окружающего Спасской монастырь, вырублен, а бывшая там монашеская обитель перенесена на Яузу и названа Новоспасским монастырем: осталась только посреди дворца – одна церковь, называемая и поныне Спас на Бору. От сего бора назван и Боровицкий мост.

Замоскворечье составляло слободы переведенцов, как были переведенские улицы и в Петербурге. Где ныне ряды и гостиный двор, тут было поле, а потом поставлены деревянные лавки, ради торгу. При сих рядах поставлена потом ради торгующих церковь Великомученицы Варвары, от чего улица Варварка и имя получила.

Жилище великих князей был Кремль, на коем месте и наша Монархиня ныне дому Императоров Российских основание полагает.

Китай стал потом жилищем мещан торгующих.

Тверская, Никитская, Воздвиженка, Дмитровка и Петровка первые населены были, и лучшие князи, господичи и дворяне на них обитали, а особливо на концах, ко Кремлю и Китаю касающихся, по близости дворца и рядов. Тверская, лежащая по хребту высшей горы, знатнейшею почиталась улицею, нося потом имя улицы Царевой, как Никитская имя улицы Царицыной, Пречистенка была улица конюшея, касаяся почти самому Боровицкому мосту и, следовательно, конюшему и колымажному дворам. На Девичьем поле косили сено на государские конюшни, а на Остоженке ставились стоги. Где ныне Земляной город, тут жили мелкие обыватели, а потом стрельцы и всякие ремесленники.

По временам Иоанна Даниловича Москва, яко центр российских земель, стала год от года размножаться. Во время великого князя Иоанна Васильевича она возсияла, ибо он увеличил Кремль и обвел его новыми стенами, гордыми украсив их башнями. Во время сына его и внука красоту свою и величие умножала, а внук его царь Иоанн Васильевич воздвиг стены и башни Китая. Царь Борис Федорович Годунов, а по нем царь Михаил Федорович, царь Алексей Михайлович, царь Федор Алексеевич еще Москву и распростирали и украшали. А потом и время и радение обитателей привели ее в то состояние, в коем мы ее видим. Но упадающие царские чертоги нe могли более стояти без страха и были готовы ко всеконечному разрушению…

Египтяне первые привели архитектуру во преизрядный порядок, но, не довольствуясь только хорошим вкусом и пристойным благолепием первоначальным, едину огромность почитать начали, от чего и пирамиды их, возносяся к небу, землю отягощают, гордятся многолетними и многонародными трудами и многочисленною казною. Греки хотя и все от Египтян и Финикиян ко просвещению своему получили, но, став лучшего и почтеннейшего на свете охотниками и введя сию охоту во весь народ, архитектуру в самое привели изящное состояние. Родилися от египетской несовершенной архитектуры три в Греции ордена: Дорический, Ионический и Коринфский: важный, нежный и цветной, разные в них размеры и расположения, но все приведены в совершенные правила и все огромностям посвящены быть могут. Некоторые думают то, что и архитектура, как одежда, входит и выходит из моды, но, как логика, физика и математика не подвержены моде, так и архитектура, ибо она подвержена основательным правилам, а не моде. Когда Готы овладели Италией, они, привыкнув к великолепию зданий римских и не проникнув того, в чем точно красота здания состоит, ударились только в сияющие архитектуры виды и, без всякого правила и вкуса умножая украшения, ввели новый род созидания, который по времени пслучил от искусных, хотя и не следующих правилам, огромность и приятство. Такого рода наша Спасская башня, но колико она не прекрасна, однако не прельстит только зрения, как башня Гаврила Архангела. Грановитая палата хороша, но с Арсеналом сравняться не может. Колокольня Ивановская достойна зрения, но колокольня Девичья монастыря более обольстит очи человека вкус имущего»…

Речь эта, характеризовавшая отношение к архитектуре прошлого большой художественной школы, возглавляемой Баженовым, закончилась неизбежным для того времени восхвалением Екатерины:

– О, собранные зрители заложения дому великая Екатерины, я желаю и устремляюся, поелико могу исполнить повеление самодержицы. Ум мой, сердце мое и мои знания не пощадят ни моего покоя, ни моего здравия. Архистратиг обладателя Вселенная! Перед твоими очами, перед самыми твоими очами, сей первый камень во основание полагается. Буде хранителем сего дома, сего замка и сего града.

Это мистическое окончание речи говорило уже о начавшемся влиянии на Баженова московских масонов (мартинистов), с которыми он сблизился через своего школьного друга Новикова.

Для рабочих после закладки устроено было угощение: им выдали двенадцать ведер вина, тридцать ведер пива и на 12 рублей 50 копеек калачей.

«Знатные особы» получили приглашение на бал к Измайлову, где веселились всю ночь. Баженов, усталый и притихший, рано оставил пир и удалился домой, чтобы в одиночестве пережить счастливейший день своей жизни.

Москва погружена в ночное безмолвие. Неказистые дома и обширные крепкие амбары чередуются с высокими, глухими заборами. Под заборами спят бездомные бродяги. Постукивание колотушек да заливистый лай цепных собак нарушают сонную тишину. Изредка прогромыхает одинокая карета, возвращающаяся с загулявшими господами.

***

Вскоре после закладки Баженов получил письмо от Каржавина, написанное по-французски.

«Я видел разные народы… Я измерил глубины и пучины. Иногда с риском жизни, но – все для кого и чего… все было напрасно. Лучше мне было быть башмачником, чем учиться и терять жизнь напрасно… Я хочу видеть в себе от вольной крови рожденного человека, а жизнь делает меня холопом императоров или купцов. И больно знать, что на родине, кою я всем сердцем люблю, я лишний человек».

Баженов жалел друга и считал его отъезд напрасным. Здесь, на родине, он не был бы лишним человеком, а помогал бы ему строить величайшее здание в мире…

– Беспутный Федор…

Но какой-то червь гложет Баженова. Шли месяцы, а строительство не подвигалось. Деньги отпускались все меньшими суммами и неаккуратно. Но Баженов не падал духом: война с Турцией близится к победному миру и тогда, конечно, Екатерина станет щедрее…

Однажды начальник кремлевской экспедиции Измайлов вызвал Баженова к себе и тоном живейшего удовлетворения сказал ему.

– Садитесь, любезный друг. Получил именной указ императрицы.

Баженов встал.

– Императрица, опасаясь, как бы близость основания дворца к Архангельскому собору, где погребены древние великие князья и цари Российские, не поколебала бы собора, приказала строение прекратить, а модель хранить на память будущим временам…

Баженов схватился за край стола, чтобы не упасть. Он вышел из кабинета и бесцельно зашагал по Кремлю.

– Все, все погибло…

По лицу катились крупные слезы; он натыкался на строительный материал и, явившись домой, испугал жену своим видом.

– Что с тобой?

Василий Иванович сидел сгорбившись и, уставившись в одну точку, бормотал.

– Все, все погибло…

Он не подозревал, что стал жертвой чудовищной игры Екатерины.

Баженова стали видеть в питейных домах. Вино опаляло, и в потускневшем сознании возникали образы незавершенных замыслов. Ему представлялся какой-то хаос колонн, который внезапно рушился и тяжестью обломков давил мастера. Безумно болела голова. Его друг «брегадир» и поэт Сумароков, впавший в немилость у Екатерины, сидел перед ним и пододвигал стакан с вином.

– Пей!

Баженов приходил в себя и смотрел в беспрестанно моргавшие глаза Сумарокова, одетого в заношенный кафтан с кружевным жабо и манжетами, обсыпанными нюхательным табаком. Сумароков повторил.

– Пей!

Но внезапно уронил голову на стол и запел свою любимую, сочиненную им, песню:

 
Савушка грешен,
Сава повешен.
Савушка, Сава,
Где твоя слава,
Больше не падки
Мысли на взятки.
Савушка, Сава,
Где твоя слава…
 

Душа Баженова не знала покоя. Он метался. Ходил по церквам, молился, но не находил забвения. Тогда его приятель Карачинский стал призывать его к «спасению души».

– Должно обратиться к самому себе, все помыслы сосредоточить на собственной персоне и, достигнув умственного и нравственного совершенства, стать полезным членом общества.

Призыв Карачинского совпадал с настроением Баженова: да, это лучше, всего – сосредоточиться, замкнуться в самом себе…

БАЛАГАНЫ ВМЕСТО ДВОРЦА

Баженов жил на Софийской набережной Москва-реки. Из окон своего дома он наблюдал, как в Кремле разбирали так торжественно заложенный фундамент дворца, засыпали рвы и восстанавливали разобранные стены…

Первые страницы «Московских ведомостей» были заполнены корреспонденциями из разных городов с описанием торжеств по поводу заключения мира с Турцией.

По газете можно было думать, что народ ликовал…

Екатерина вызвала к себе Баженова.

Дождавшись очереди в гардеробной, где сидели вельможи, вызванные с докладами, Баженов вошел в спальню, в которой принимала императрица. Протянув руку для поцелуя и указав место на стуле против себя, царица глуховатым голосом произнесла:

– Садитесь.

Екатерина была в белом гродетуровом капоте и белом чепце, плохо сидевшем на пышных волосах. Благодаря массажу и обтиранию льдом лицо ее было сравнительно свеже, рот полон белых зубов, которые она любила показывать.

Баженов выжидательно смотрел на императрицу.

Екатерина пожаловалась, что она работает, как осел, с утра до – полуночи; после этого вступления протяжно начала:

– Друг мой, в трех верстах от города есть луг; представим себе, что этот луг – Черное море; что из города к нему ведут две дороги; так пусть одна из этих дорог будет Танаисом (Дон), а другая Орисфеном (Днепр); в устье первой вы построите банкетную залу, которую назовете Азовом; в устье другой – театр, который назовете Кинбурном; вы начертите песком Крымский полуостров, поместите в нем Керчь и Еникале в виде бальных зал; налево от Танаиса устройте буфеты с вином и мясом для народа; напротив Крыма будет иллюминация, представляющая радость обеих империй, по поводу восстановления мира; из-за Дуная вы пустите фейерверк, а на площадке, которая должна изображать Черное море, расставите лодки и иллюминованные корабли…

Баженов внимательно выслушал это малопонятное распоряжение и записал пожелания Екатерины, которая кивком головы отпустила художника.

Через некоторое время от Измайлова пришел солдат и передал записку с приглашением явиться к начальнику кремлевской экспедиции.

Измайлов удивился, увидев осунувшегося, похудевшего Баженова.

– Императрица повелела вам по случаю мира в Кучук-Кайнарджи и предстоящего по поводу сей оказии торжества на Ходынском поле сочинить прожекты увеселительных там балаганов, то-есть строений для праздничных помещений.

Баженов сухо ответил:

– Воля ее величества будет выполнена…

Да, это не дворцы, воздвигнутые для вечности, а балаганы из теса на несколько дней. Неужели для таких только надобностей выстрадал он свое мастерство зодчего?

Баженов снял план Ходынского поля и дал волю полету своей дремлющей фантазии. На листах бумаги появились сказочные чертежи восточных городов и крепостей, с башнями, замками, колоннами, обелисками и кораблями…

Тысячи плотников сооружали сказочный город на Ходынке. Некоторые постройки по стилю приближались к своеобразной «готике». Мысль Баженова, уже блуждавшая в мистическом тумане, не раз обращалась к грандиозным церквам и соборам средневековья; и мастер мечтал переплавить готику в древнерусском зодчестве…

На Ходынском поле вырос целый город, представлявший великолепное зрелище. Мавританские и готические здания. Минареты, башни, крепости, форты и корабли. Некоторые сооружения изображали Азов, Таганрог, Керчь, Кайнарджи…

Со всей страны гнали в Москву несчастных представителей разных народностей; в день празднества они должны были изображать перед императрицей счастливые и благородные племена, населяющие «Русскую империю»…

Настал день празднества.

В «Тамани» помещался театр для балансеров (канатоходцев), в «Азове» – разные службы. В «Нагайской орде» стояли жареные быки с позолоченными рогами, на каланчах били фонтаны из разных вин, в «Таганроге» расположены залы для обедов «знатным господам», в «Кинбурне» – театр и пр.

Все население Москвы, кто в каретах, а большинство пешком, потянулось к далекому тогда Ходынскому полю.

На небольшом и отлогом возвышении, в центре поля, помещался главный павильон. Его окружали со всех сторон другие здания. Поблизости находилось «некое большое, круглое низенькое здание, похожее на обширный замок, с глухими вокруг стенами… Все сие было раскрашено и расписано великолепным образом… Кроме сего, на подобие крепости, снаружи расписанного крупного здания, воздвигнуто было другое… составленное из множества прекрасно сделанных лавочек, наполненных разными купеческими товарами». Андрей Тимофеевич Болотов подробнейшим образом описывает ходынское зрелище.

«Как и самые товары в лавках долженствовали предзнаменовать сию торговлю, всходствие чего и поделано было несколько небольших морских судов, и расстановлены с их мачтами и флагами в разных местах на одной раньше представляющей море, будто бы плавающими… Для увеселения же подлого народа поделано было… множество крупных качелей, открытых театров»…

Пушечная пальба и гром труб и литавров возвестили прибытие Екатерины. После церемонии торжественного открытия Екатерина села с придворными играть в карты.

Толпа окружала поле и смотрела на золоченые кареты подъезжавших гостей. Когда приглашенные заняли места в особых павильонах, был дан сигнал пустить народ.

Тысячи мужчин, женщин и детей, сбивая друг друга с ног, бросились к жареным быкам, баранам и птицам, к фонтанам с вином… Вопли раздавленных заглушались громкой музыкой. Голодные люди вырывали друг у друга куски мяса. Начиналось побоище, и гвардейцы, потеряв надежду навести порядок, колотили прикладами мушкетов направо и налево.

Отчаянные вопли, заглушаемые пальбой из пушек и музыкой, не достигали ушей придворных, сидевших в «Азовской крепости», где был дан роскошный обед на 319 персон.

Вечером зажгли иллюминационные огни. «Представлено было три огромных щита: один в середине, фитильный из огней разноцветных; другой из селитренных свечек, а третий прорезной, освещенный сзади множеством вертящихся огненных колес, и все, прямо можно оказать, пышное великолепное зрелище, весьма достойное. Все они зажжены были не вдруг, а один после другого, а между тем представляемы были разные другие огненные декорации, составленные из превеликого множества разнообразно вертящихся огненных колес, звезд, солнца, огненных фонтанов, рассыпающихся на воздухе бесчисленными бриллиантовыми звездами».

***

Когда-то установившаяся связь Баженова с наследником престола не обрывалась, и в редкие приезды в Петербург Баженов посещал Павла.

Московские масоны имели друзей и за границей. На Западе интересовались привлечением Павла в масонскую ложу. За этими стремлениями скрывались, разумеется, не душеспасительные цели, а попытки вовлечь Россию в политическую орбиту германских государств. Берлинские розенкрейцеры неоднократно обсуждали этот вопрос – привлечение Павла. Особенно усердствовали герцог Брауншвейгский, принц Фридрих Гессенский и прусский министр Вельнер.

Баженов, не зная об этих намерениях, случайно стал пособником зарубежных планов. Перед одной из поездок в Петербург по делам кремлевской экспедиции, где он продолжал числиться на службе, Баженов зашел к своим старшим братьям по ложе – Новикову и Гамалее. Во время беседы Баженов сказал между прочим:

– Я в Петербурге побываю у великого князя…

Масонские верхи знали, что Баженов пользуется у цецаревича «исключительным доверием».

Видя, что его сообщение встречено молчанием, Баженов обратился к Новикову.

– Ведь эта особа к тебе давно милостива, и я у нее буду, а ведь она и тебя изволит знать, – так не пошлете ли каких книжек?

И Новиков и Гамалея отлично учитывали значение этого шага.

Привлечением Павла они подвергали все масонское движение в стране огромному риску. Они хорошо знали подозрительность Екатерины II, особенно когда упоминалось имя Павла. Она боялась, что в один прекрасный день Павел, ее сын, лишит ее трона таким же способом, каким она лишила престола своего мужа и его отца – Петра III. К тому же по династическим законам Павел имел все права занять место на престоле, которое Екатерина занимала незаконно. Но, с другой стороны, для масонства, стремившегося к политическому влиянию, привлечение на свою сторону Павла могло иметь широкие перспективы…

И после нескольких минут раздумья Новиков ответил Баженову:

– Мы посоветуемся со старшими братьями об этом, и как решимся, посылать ли книги или нет, я тебе после скажу.

Вскоре Новиков созвал совещание руководителей масонской ложи: Гамалею, князей H. H. и Ю. Н. Трубецких и барона Шредера. После долгих споров и колебаний решили послать великому князю на первое время наиболее невинные масонские книги – «Избранную библиотеку» и «Арндта». При следующей встрече, передавая Баженову книги для Павла, Новиков настойчиво предупреждал об осторожности:

– Ты сам отнюдь не высовывайся с книгами, сам не зачинай говорить, а разве та особа сама зачнет…

Баженов уехал в Петербург.

На почтовых станциях меняли лошадей, пили чай. Помещики, чиновники, ехавшие по казенной надобности, вели разговоры о ценах на рожь, на мужиков, которых, как скот, гнали в столицу ня продажу…

– О, родина! – вздыхал Баженов.

Никакие проповеди в масонских ложах о совершенстве человека, о распространении разума и великих истин среди ближних не могли рассеять горестных мыслей Баженова. Разве этих рабовладельцев убедишь доводами разума и человечности?

Баженов был далек от революционных настроений. Он страдал от самодержавия как художник. В этом, вследствие своего мистического мышления, он мог видеть «рок», но не понимал, что сама социальная природа самодержавия определяет художника на роль слуги, исполняющего прихоти монарха… Екатерине нужны были художники, создававшие пышный и величественный фон для ее царствования и исполнявшие ее веления. До остального ей было мало дела…

Возвратившись в Моокву, Баженов сообщил Новикову.

– Великий князь принял меня милостиво и книги взял. А о наших беседах я составлю подробный меморий и передам вам…

Прочитав эту бумагу, впоследствии сыгравшую роковую роль в разгроме масонского движения, Новиков и Гамалея испугались.

– Сжечь, сжечь. Баженов фантазирует, увлекается и ему кажутся небылицы…

Но бумагу не сожгли.

Баженову запретили рассказывать о своих беседах с Павлом, а бумагу эту переписали и копию ее отправили за границу.

***

«Архитекторская команда» продолжала существовать. Трудолюбивый Казаков строил особняки для московских дворян. Баженов на досуге сделал три проекта шатров над гробницами московских митрополитов. И мысль художника снова обнаружила тяготение к готическому стилю.

Материальные дела Баженова ухудшались. Он задумался над тем, не продать ли ему свой дом… Аграфена Лукинична, видя нужду, вздыхала, но ничего не говорила мужу. Часто он видел ее глаза заплаканными. У Баженова появился новый ученик – девятнадцатилетний Андрей Воронихин. Это был крепостной барона Строганова.

Крепостной…

Недавно крепостной архитектор графа Орлова А. Мышкин возвел в усадьбе беседку; она не понравилась барину. Несчастного архитектора послали на конюшню и засекли до смерти…

Но Воронихин был внебрачным сыном барона Александра Строганова и «крепостной девки Марфы Чироевой». За известную плату их сына усыновил дворовый Строгановых Никифор Воронихин. Детство Андрея прошло в Усолье, Пермской губернии, на солеварнях Строганова. На воспитание его было обращено особое внимание, его обучали грамоте, а когда мальчик обнаружил склонность к живописи, Андрея Воронихина, как «нарочито способного к наукам и искусствам», отдали в иконописную школу в Пыскарском монастыре. По отзывам близко знавших Воронихина, «последний имеет пристрастие к архитектурному делу». Повидимому, для показа Строганову был послан слепок Ильинского храма.

Воронихин, самолюбивый и гордый, чувствовал всю двойственность своего положения: по рождению он имел право на другую жизнь, но оставался бесправным рабом, которого можно продать, превратить в лакея, высечь на конюшне или послать в рудники… Уверенный в себе, он стремился силой таланта разбить оковы рабства и стать вольным человеком. Таким он и явился к Баженову учиться архитектурному мастерству. Воронихин показал Баженову свои рисунки и модели архитектурных памятников.

Баженов пришел в восторг и кричал:

– Учиться надо, учиться.

Воронихин, с его планами и моделями, напомнил Баженову его собственное детство, и мастер почувствовал к нему любовь. Баженов, как истинный художник, любивший искусство, был лишен зависти к соперникам; он радовался каждому новому мастеру, стараясь помочь и поддержать его, если чувствовал, что в душе человека горит пламя таланта…

В Воронихине Баженов предвидел нового крупного мастера, и не ошибся. Вскоре в лице Воронихина Баженов приобрел нового друга.

Старые друзья в это время поумирали. Кокоринов, его преподаватель, затравленный Бецким, покончил с собой. Максим Березовский, европейски известный композитор, чтобы не умереть с голоду, пел в петербургской капелле, подвергался насмешкам и порке; не выдержав такой жизни, он перерезал себе в кабаке горло. Первый русский драматург и бывший директор первого русского театра – Сумароков спился и умер в полной нищете…

Круг друзей редел, и Баженов все ближе сходился с масонами. Там, в тихих беседах, забывали о мирских тревогах, не хотели их знать.

Жизнь Баженова усложнялась. Чтобы избавить себя от нищеты, он решил продать свой дом на берегу Москва-реки, со всеми картинами и рисунками, сделанными им во Франции и Италии, свои московские архитектурные фантазии, и переехать на частную квартиру…

Готовясь к переезду на наемную квартиру, Аграфена Лукинична дала полную волю слезам. Тихие и счастливые дни с мужем и детьми провела она в покоях, которые стали чужими и невзрачными: мебель и картины были приготовлены к отправке. Казалось, что с вещами уйдут уют и тихое счастье семейной жизни. Но когда вернулся Василий Иванович, она встретила его ласковой и веселой улыбкой.

– Я устрою, что и там тебе хорошо, покойно будет.

Баженов ответил виноватой улыбкой. У жены от боли сжалось сердце: в уголках рта мужа не разглаживается горькая складка, взгляд стал тусклым, не то, что раньше, когда он сверкал изнутри отраженным пламенем.

Она поспешила прогнать тяжелые мысли.

– Право, Вася, хорошо будет, – Аграфена Лукинична пожала руку мужа.

Баженов отвернулся, чтобы скрыть слезы. Вместо того, чтобы строить для дворян и купцов особняки, что доходно и нехлопотно, он, получая маленькое жалованье, мечтал о грандиозных дворцах. И вот итог – продажа дома, картин, библиотеки…