Текст книги "Свобода воли"

Автор книги: Сэм Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Может ли правда оказаться горькой для нас?

Многие люди считают, что свобода воли является необходимой иллюзией, и без нее мы не сможем жить творческой и полной жизнью. Такая точка зрения не является полностью безосновательной. Одно исследование показало, что если кто-то настроен против свободы воли, он с большей вероятностью будет пытаться сжульничать на экзамене ^{19} . Другое исследование показало, что такой субъект будет менее полезным и более агрессивным ^{20} . С уверенностью можно сказать, что знание (или выделение) определенных истин о человеческом разуме может иметь плохие психологические и/или культурные последствия. Однако я не думаю, что публикация этой книги вызовет падение морали у моих читателей.

    Если говорить, опираясь на персональный опыт, я думаю, что потеря ощущения свободы воли только исправила мою этику, увеличив мое чувство сострадания и прощения и уменьшив мои собственнические чувства по отношению к плодам моей собственной хорошей удачи. Является ли такое состояние разума предпочтительным всегда? Вероятно, нет. Если бы я вел курсы по самозащите для женщин, я бы считал совершенно непродуктивным говорить о том, что все человеческое поведение, включая ответ женщины на физическую атаку, предопределено предыдущим состоянием вселенной, и что все насильники, по сути, неудачники, они сами являются жертвами прошлых причин, которые создали не они. Есть научные, этические и практические истины, приемлемые для каждого случая, и совет вроде “просто выдави гаду глаз”, конечно, имеет свое право на существование в определенной ситуации. Здесь нет противоречия. Наши интересы в жизни не всегда можно вывести, считая, что люди и вещи представляют собой собрание атомов, но этот факт не отрицает правду или полезность физики.

    Потеря веры в свободу воли не сделал меня фаталистом, на самом деле она увеличила мое ощущение свободы. Мои надежды, страхи и неврозы кажутся менее персональными и неотъемлемыми. Я не говорю о том, как сильно я могу измениться в будущем. Так же, как никто не будет делать окончательного заявления о себе на основании краткого опыта нездоровья, никто не должен делать такого заключения на основании мыслей или поведения, которые имели место на протяжении большого количества отрезков времени в прошлом. Творческое изменение некоторых факторов системы, такое как получение новых навыков, формирование новых отношений, усвоение новых привычек, могут радикально изменить жизнь.

    Становясь более чувствительным к предпосылкам причин своих мыслей и ощущений, человек, как ни парадоксально, оказывается способен к большему творческому контролю над своей жизнью. Одно дело ругаться со своей женой, потому что вы в плохом настроении, и совсем другое осознать, что ваше настроение и поведение было вызвано низким сахаром в крови. Такое понимание покажет, конечно, что вы являетесь биохимической марионеткой, но одновременно позволит вам ухватиться за одну из ваших веревочек, и немного еды может оказаться тем самым, что лично вам необходимо в данный момент. Взгляд, который мы бросим за наши сознательные мысли и чувства, может позволить нам правильнее оценить обстоятельства нашей жизни и подсказать правильные действия (однако, несмотря ни на что, надо помнить, что мы полностью управляемы).

Моральная ответственность.

Вера в свободу воли дала нам и религиозную концепцию “греха”, и наше подчинение карательному правосудию. Верховный Суд США называет свободу воли  “всеобщим и неизменным” основанием для нашей системы права, отличным от детерменистского взгляда на человеческое поведение, который несовместим с устоями, которые лежат в основе нашей криминальной судебной системы” ( США против Грэйсона,1978). Любое интеллектуальное развитие, которое угрожает свободе воли, поставит этичность практики наказания людей за их плохое поведение под вопрос.

    Проблема в том, что честная дискуссия о причинах, лежащих в основе человеческого поведения, не оставляет места для моральной ответственности. Если мы смотрим на людей, как на образчики нейронной погоды, как мы можем в таком случае последовательно говорить о правильном и неправильном, о добре и зле? Эти представления зависят от способности людей свободно выбирать как думать и действовать. И если мы хотим по-прежнему видеть людей как людей, мы должны найти какие-то представления о персональной ответственности, которые подходят фактам.

    К счастью, мы можем. Что это значит, быть ответственным за свои действия? Вчера я пошел в магазин; я был полностью одет, ничего не украл и не купил анчоусов. Говорить, что я был ответственен за мое поведение, – то же самое, что сказать, что я просто преуспел в том, что я сознательно держал мысли, намерения, замыслы и желания в разумных рамках. Если бы я оказался посреди супермаркета голым и пытался украсть столько банок анчоусов, сколько я могу унести, такое мое поведение было бы мне абсолютно несвойственно; я бы почувствовал, что у меня было не все в порядке с головой, или что не я был ответственен за такие свои действия. Суждения об ответственности зависят от всего характера разума, а не только от метафизики ментальных причин и эффектов.

Рассмотрим следующие примеры человеческого насилия:

1. Четырехлетний мальчик играл с пистолетом отца и убил молодую женщину. Пистолет держали заряженным и в свободном доступе в ящике стола.

2. Двенадцатилетний мальчик, который был жертвой непрекращающегося физического и эмоционального насилия, взял пистолет своего отца и намеренно убил молодую женщину, потому что она дразнила его.

3. Двадцатипятилетний человек, который был жертвой постоянного насилия, когда он был ребенком, преднамеренно застрелил свою девушку, потому что она его бросила ради другого.

4. Двадцатипятилетний человек, которого воспитывали прекрасные родители, и он никогда не был жертвой насилия, намеренно застрелил молодую женщину, которую он никогда не встречал до этого, “просто для удовольствия”.

5. Двадцатипятилетний человек, которого воспитывали прекрасные родители, и он никогда не был жертвой насилия, намеренно застрелил молодую женщину, которую он никогда не встречал до этого, “просто для удовольствия”. МРТ головного мозга этого человека показало, что у него есть опухоль размером с мяч для гольфа в его медиальном префронтальном кортексе (регион ответственный за контроль эмоций и поведенческих импульсов).

В каждом случае молодая женщина умерла, и в каждом случае ее смерть была следствием событий, происходивших в мозгу другого человека. Но степень моральной ответственности, как мы чувствуем, зависит от находящихся на заднем плане условий, описанных в каждом случае. Мы подозреваем, что четырехлетний ребенок не мог намеренно убить кого-то, и что намерения двенадцатилетнего не имеют таких глубоких корней как у взрослого. В случае 1 и 2, мы знаем, что мозг убийцы был не полностью взрослым, и поэтому нельзя говорить об ответственности личности. История насилия  и неожиданные обстоятельства в случае 3, кажется, смягчают вину мужчины: это было преступление на почве страсти, совершенное тем, кто сам пострадал от рук других. В случае 4 не было никакого насилия в детстве, а мотив заставляет считать человека психопатом. Случай 5 включает в себя такое же психопатическое поведение, но опухоль в мозгу каким-то образом изменяет нашу моральную оценку целиком: учитывая ее местонахождение, она, как нам кажется, полностью снимает с убийцы всю ответственность за преступление. И такое чудо происходит, несмотря на то, что субъективный опыт человека был идентичным тому, который имел психопат в случае 4, в тот момент, как мы понимаем, что его чувства имели физическую причину, опухоль в мозгу, мы не можем видеть его иначе, чем как жертву его собственной биологии.

    Как мы можем придать смысл такому разделению моральной ответственности, когда мозг и внешние факторы в любом случае и в одинаковой степени послужили причиной смерти женщины?

    Мы не имеем никаких иллюзий по поводу того, что в человеческом мозгу живет какой-то суфлер, который подсказывает, что определенные люди опасны. Больше всего осуждаем в других осознанное намерение причинять вред. Степень вины можно определить по фактам конкретного дела: личности обвиняемого, его предыдущие правонарушения, тому, как он взаимодействует с другими, употребление им алкоголя, его явные мотивы по отношению к жертве и т.п. Если действия человека, как нам кажется, были абсолютно ему не свойственны, то это может повлиять на нашу оценку тех рисков, которые он теперь представляет для других. Если обвиняемый не раскаивается и стремится убить снова, мы не обращаемся к понятию свободы воли, чтобы понять, что он опасен для общества.

    Почему именно сознательное решение делать другому человеку вред подлежит осуждению? Потому что то, что мы делаем сознательно, обычно более полно отражает глобальные свойства нашего разума: наша вера, надежды, цели, предубеждения и т.п. Если после недель обдумывания, библиотечных исследований и споров с вашими друзьями, вы все еще решаетесь убить короля, это в значительной мере характеризует вас как личность. И дело не в том, что вы являетесь единственной и независимой причиной ваших действий, а в том, что вы, неважно по какой причине, имеете разум убийцы короля.

    Определенные преступники должны быть заключены в тюрьму для того, чтобы предотвратить тот вред, который они могут причинить людям. Моральное оправдание для этого очень недвусмысленно: так будет лучше для всех. Избавление от иллюзии свободы воли позволит нам сфокусироваться на тех вещах, которые действительно имеют значение: оценить риск, защитить невинных людей, предотвратить преступление и т.п. Однако определенная моральная интуиция начнет ослабевать в тот момент, когда мы рассмотрим более широко проблему причинности. С того момента, как мы поймем, что наиболее ужасным хищникам, по сути, просто не повезло быть теми, кем они являются, логика ненависти (как противоположность страху) к ним начинает пропадать. Даже если вы верите в то, что каждый человек является носителем бессмертной души, картина не изменится: любому, кто родился с душой психопата, просто не повезло.

    Почему опухоль в мозге в 5-ом случае так сильно изменила наш взгляд на ситуацию? Одна из причин в том, что она оказала свое влияние на человека, который не поступил бы так в другом случае (ну или мы так считаем). И опухоль, и эффект, которому она была причиной, кажутся случайными, и это представляет преступника жертвой биологии. Конечно, если мы не можем вылечить его, мы все еще должны его изолировать для того, чтобы предотвратить совершение им дальнейших преступлений, но мы не будем ненавидеть его или осуждать его как зло. Вот здесь, как я верю, наша моральная интуиция должна измениться: чем больше мы узнаем о человеческом мозге в свете причинности поступков, тем тяжелее провести различие между случаями 4 и 5.

    Мужчина или женщина, приговоренные к смертной казни имеют какую-то комбинацию плохих генов, плохих родителей, плохого воспитания, и плохих идей (а невинные, конечно, имеют ужасно плохую удачу). За что конкретно из перечисленного люди действительно ответственны? Никакое человеческое существо не ответственно за свои гены или свое воспитание, а мы считаем, что эти факторы определяют его характер. Наша система правосудия должна отражать понимание, что каждый из нас мог бы действовать абсолютно по-другому, сложись наша жизнь иначе. На самом деле, кажется аморальным не признавать, как сильно удача включена в саму мораль.

    Для того чтобы увидеть, насколько сильно может сдвинуться наша мораль, обдумайте, что бы случилось, если бы мы открыли лекарство от человеческого зла. Вообразите, что каждое нужное изменение может теперь быть сделано дешево, безболезненно и безопасно. Фактически, лекарство может быть добавлено прямо в пищу, как витамин D. Зло станет ничем большим, как только нехваткой питания.

    Если мы вообразим, что лекарство от зла существует, то мы увидим, что наши карательные импульсы дали трещину. Подумайте, например, о перспективе того, чтобы отказыватьв лекарстве от зла убийце, в качестве части его наказания. Будет ли это иметь какой-нибудь смысл вообще? Что может означать заявление, что такой человек заслуживаеттого, чтобы у него отняли лекарство? Что, если лекарство было доступно ему до его преступления? Будет ли он по-прежнему ответственен за свои действия? Скорее те, кто заранее знал о его состоянии, должны быть уличены в нерадивости. Имеет ли какой-то смысл отказать в хирургии человеку в случае 5 в качестве наказания, если мы знаем, что опухоль в мозгу была причиной его насилия? Конечно, нет. Вывод, который можно сделать, неизбежен: стремление покарать базируется на том, что мы не видим скрытых причин человеческого поведения.

    Несмотря на наш пересмотр понятия свободы воли, большинство из нас знают, что душевные расстройства могут перечеркнуть лучшие намерения разума. Это смещение в понимании представляет собой прогресс к более глубокому, более последовательному и более сочувствующему взгляду на нашу общую человечность, и мы должны отметить, что это прогресс в сторону от религиозной метафизики. Лишь несколько других концепций предлагают более удобную почву для человеческой жестокости, чем идея бессмертной души, которая стоит независимо ото всех материальных влияний, неважно, будь то гены или экономические системы. Внутри религиозных рамок вера в свободную волю поддерживает понятие греха, которое оправдывает не только суровое наказание в этой жизни, но и вечноенаказание в следующей. И, тем не менее, как это ни иронично, один из страхов, сопутствующий нашему прогрессу в науке, состоит в том, что более полное понимание себя сделает нас менее человечными.

    Невозможно смотреть на человеческих существ как на природный феномен, не меняя нашу систему судебного права. Если бы мы могли заключить под стражу землетрясения и ураганы за их преступления, мы бы, конечно, построили для них тюрьму. Мы боремся с возникающими эпидемиями, а иногда даже и с дикими животными, без постулирования свободы воли для них. Ясно, что мы можем отвечать интеллигентно на угрозу, которую представляют собой опасные люди, без лжи себе насчет первоначального происхождения человеческого поведения. Мы все еще нуждаемся в криминальной судебной системе для того, чтобы аккуратно оценивать вину и невиновность в связи с будущими рисками, которые виновный представляет для общества. Но логика наказания людей оказывается не нужной, если только мы не найдем, что наказание является важным  компонентом сдерживания или реабилитации.

    Стоит, однако, отметить, что вопрос наказания чрезвычайно сложен. В захватывающей статье в “Нью-Йоркере” ^{21} , Джаред Даймонд пишет о высокой цене, которую мы иногда платим, когда наши помыслы о мести остаются невыполненными. Он сравнивает опыт двух людей: своего друга Даниэля, горца, который отомстил за смерть дяди по отцовской линии, и своего зятя, который имел возможность убить человека, который убил всю его семью во время Холокоста, но предпочел вместо этого сдать его полиции. (После того, как он провел всего год в тюрьме, убийца был освобожден.) Последствия совершения мести в первом случае и отказ от нее во втором не могли бы быть более красноречивыми. Хотя можно много чего сказать против культуры вендетты у горцев Новой Гвинеи, месть Даниэля принесла ему сильное облегчение. В то время как зять Даймонда провел последние 60 лет своей жизни “мучаясь от сожаления и вины”. Очевидно, что месть удовлетворяет сильную психологическую потребность во многих из нас.

    Мы привыкли считать людей авторами их действий, считать их ответственными за то зло, которое они причинили нам, и чувствуем, что они должны быть наказаны за их проступки. Часто единственным наказанием, которое кажется приемлемым для совершившего преступление кажется страдание или уплата его собственной жизнью. Предстоит рассмотреть, как научно обеспеченная система судебного права может удовлетворять такие импульсы. Очевидно, полное понимание причин человеческого поведения должно смягчить наш естественный ответ на несправедливость, по крайней мере, в какой-то степени. Я сомневаюсь, например, что зять Даймонда страдал бы в той же степени, если бы его семья была растоптана слоном или умерла от холеры. Также, мы можем предположить, что его сожаления были бы значительно легче, если бы он узнал, что убийца его семьи жил безупречно моральной жизнью, до того как вирус стал поражать его средний префронтальный кортекс.

    Однако может быть так, что некая поддельная форма возмездия все еще будет моральной, даже необходимой, если она будет заставлять людей вести себя лучше, чем они вели бы себя без нее. Является ли полезным выделять особое значение наказанию определенных преступников вместо их сдерживания или реабилитации – вопрос для социальных и психологических наук. Но кажется очевидным, что желание возмездия имеет свои корни в идее того, что каждый человек является свободным автором своих мыслей и действий, которая основывается на когнитивной и эмоциональной иллюзии, и такое желание увековечено как моральное.

    Один из способов смотреть на связи между свободой воли и моральной ответственностью – это отметить, что мы в основном применяем эти концепции к людям только тогда, когда видим, что они могли удержаться от определенных проступков ^{22} .

Я не могу считать вас ответственным за поведение, которое вы не имели возможности контролировать. Если бы мы объявили чихание вне закона, некоторые люди нарушали бы закон, независимо от того, насколько суровы были бы последствия. А такое поведение, как похищение детей, кажется, требует сознательной подготовки и длительных усилий, следовательно, наказание стоит применить. Если угроза наказания может быть причиной, по которой вы перестанете делать то, что вы делаете, ваше поведение пойдет в разрез с принятым пониманием свободы воли и моральной ответственности.

    Это может оказаться правдой, что прямое наказание, а не удерживание и реабилитация, необходимы для предотвращения определенных преступлений. Но наказание людей, вытекающее из чисто прагматических причин, будет абсолютно другим подходом, чем тот, который сейчас принят нами на вооружение. Конечно, если наказание бактерий или вирусов предотвращало бы возникновение всеобщих болезней, мы должны были бы распространить нашу судебную систему и на них.

    Большое количество человеческих поведений может быть изменено наказанием и стимулированием, и придание человеку ответственности в данном контексте логично. Это может быть даже неизбежно для того, чтобы прийти к какому-то общему соглашению. Как указывает психолог Дэниэль Вегнер, идея о свободной воле может быть инструментом для понимания человеческого поведения. Сказать, что кто-то имеет свободу промотать свои сбережения всей своей жизни за покерным столом – то же самое, что сказать, что он имел все возможности поступить иначе, и что ничего из того, что он сделал, не было преднамеренным. Он играл в покер не случайно, и не потому, что он оказался в лапах обмана, а потому, что он хотел поступить так, намеревался сделать так и решился вести себя таким образом, момент за моментом. Для многих целей имеет смысл игнорировать глубокие причины желаний и намерений, гены, синаптические потенциалы и т.п., и вместо этого фокусироваться на условных контурах личности. Мы делаем это, когда думаем о наших собственных выборах и поведении, потому что это простейший способ упорядочить наши мысли и действия. Почему я заказал пиво вместо вина? Потому что я предпочел пиво. Почему я предпочел его? Я не знаю, но обычно у меня нет нужды спрашивать себя. Знание, что я люблю пиво больше чем вино – все, что мне надо знать, чтобы действовать в ресторане. Какова бы ни была причина, я предпочитаю один вкус другому. Есть ли в этом свобода? Не совсем. Проявлю ли я каким-то особенным способом мою свободу, если я решу пойти наперекор моим предпочтениям и заказать вино? Нет, потому что корни этого порыва будут также неясны, как само мое предпочтение пива вину.

Политика

    К лучшему или к худшему, рассеивание иллюзии свободы воли имеет политические последствия, потому что либералы и консерваторы в разной степени порабощены ею. Либералы понимают, что человек может быть удачливым или неудачливым в ситуации, которая располагает к его успеху. Консерваторы, однако, часто делают религиозный фетиш из индивидуализма. Многие абсолютно не думают о том, насколько везучим должен быть человек, чтобы достичь чего-то в жизни, неважно как тяжело он работает. Человек должен быть удачливым для того, чтобы быть способным работать. Человек должен быть удачливым для того, чтобы быть умным, физически здоровым и не стать банкротом в середине жизни по причине болезни супруги.

    Посмотрите на биографию любого человека, который обязан своим успехом самому себе, и вы увидите, что его успех был полностью зависим от второстепенных условий, к созданию которых он не имел отношения и от которых он получил преимущество. Нет такого человека на земле, который выбрал свой геном, страну рождения или политические и экономические условия жизни, которые превалировали в важный для него момент. И, тем не менее, если, живя в Америке, подойти и спросить некоторых консерваторов, почему они не родились с косолапостью или не осиротели до пяти лет, они без колебаний припишут себе эти достижения.

    Даже если вы боролись для того, чтобы сделать как можно больше, с тем, что природа дала вам, вы должны признать, что ваша способность и наклонности бороться часть вашего наследства. Какую ответственность несет человек за то, что он не ленив? Абсолютно никакой. Лень, как и прилежание, являются неврологическими условиями. Конечно, консерваторы вправе думать, что мы должны поощрять людей работать как можно лучше в рамках их способностей и порицать халявщиков как только мы можем. И это мудро держать людей ответственными за их действия, если такие действия будут влиять на их поведение и приносить пользу обществу. Но это не значит, что мы должны отдаваться иллюзии свободы воли. Мы должны только согласиться, что усилия что-то значат, и что люди могут меняться. Если быть точным, мы не меняемся сами, чтобы произвести изменения в себе, мы сами должны изменить свою внутреннюю биологию, над которой мы не властны, однако, мы непрерывно влияем и испытываем воздействие мира вокруг нас и мира внутри нас. Может показаться парадоксальной попытка держать людей ответственными за то, что происходит в их уголке вселенной, но после того, как мы сняли заклятие свободы воли, мы можем делать это точно в той степени, в какой это необходимо. Там, где люди могут измениться, мы можем требовать от них этого. Там, где изменения невозможны или очень неуступчивы по отношению к усилиям, мы можем пробовать другой подход. При исправлении себя и общества мы работаем напрямую с силами природы, потому что здесь нет ничего, кроме самой природы, с чем бы можно было работать.