Текст книги "Император Португальский"

Автор книги: Сельма Оттилия Ловиса Лагерлеф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

СМЕРТЬ КАТРИНЫ

Когда Клара Гулля вошла в маленькую избушку в Скрулюкке, мертвенно бледная Катрина лежала на кровати с закрытыми глазами. Казалось, конец уже наступил.

Но как только Клара Гулля оказалась подле нее и погладила ее руку, она открыла глаза и сразу же заговорила.

– Ян зовет меня к себе, – выговорила она с большим трудом. – Он не винит меня в том, что я покинула его.

Клара Гулля вздрогнула. Она начала понимать, почему мать умирает. Будучи верна мужу всю свою жизнь, она умирала от огорчения, что под конец все-таки предала Яна.

– Вам нечего печалиться из-за этого! – сказала Клара Гулля. – Ведь это же я заставила вас поехать.

– Все равно ужасно тяжело было думать об этом, – сказала Катрина. – Но теперь все снова хорошо.

Она снова закрыла глаза и затихла. Ее изможденное лицо словно озарилось лучом счастья.

Но вскоре она снова заговорила. Она непременно должна была кое-что сказать. Без этого она не сможет обрести покой.

– Не сердись так на Яна за то, что он прыгнул за тобой! Он хотел только добра. Тебе не было хорошо после того, как вас разлучили. Он это знал. И ему тоже было плохо. Вы, каждый по-своему, сбились с пути.

Клара Гулля знала, что она скажет что-нибудь в этом роде, и заранее приготовилась к этому. Но то, что мать сказала, взволновало ее больше, чем она предполагала, и она попыталась найти достойный ответ.

– Я буду вспоминать отца таким, каким он был в прежние времена, – сказала она. – Вы ведь помните, какими добрыми друзьями мы тогда были?

Казалось, Катрина была довольна ответом, потому что она снова успокоилась. Она явно не собиралась больше ничего говорить, но внезапно с большой нежностью улыбнулась дочери.

– Я так рада, Клара Гулля, – сказала она, – что ты снова стала красивой.

От этой улыбки и от этих слов Клара Гулля совсем потеряла самообладание. Она упала на колени возле низкой кровати и заплакала. Впервые после приезда домой она по-настоящему разрыдалась.

– Не знаю, как это вы можете быть так добры ко мне, мама. Ведь это из-за меня вы сейчас умираете, и в смерти отца тоже виновата я.

Катрина все время улыбалась и шевелила руками, стараясь приласкать ее.

– Вы так добры, мама, вы так добры ко мне, – плача и всхлипывая, говорила Клара Гулля.

Катрина крепко ухватилась за ее руку и приподнялась на кровати, чтобы сделать последнее признание.

– Всему хорошему, что есть во мне, – сказала она, – я научилась у Яна.

После этого она опять опустилась на подушки и уже ничего не произнесла внятно и отчетливо. Началась агония, и на следующее утро она умерла.

Во время всех этих предсмертных мук Клара Гулля, плача, лежала на полу рядом с кроватью. Она лежала, и вместе со слезами уходили ее страх, ее кошмары, бремя ее вины. И слезам не было конца.

ПОГРЕБЕНИЕ ИМПЕРАТОРА

Катрину из Скрулюкки должны были хоронить в воскресенье накануне Рождества. В это время возле церкви обычно не бывает много народу, поскольку большинство предпочитает отложить посещение церкви до дней великого праздника.

Но когда люди, ехавшие в этой маленькой похоронной процессии из Аскедаларна, поднялись на холм между церковью и приходской избой, они просто пришли в смущение. Ибо такой огромной толпы людей, какая собралась здесь в этот день, нельзя было увидеть даже тогда, когда старый пробст из Бру приезжал в Свартшё читать свою ежегодную проповедь, или во время выборов пастора.

Само собой разумеется, люди все до единого пришли сюда вовсе не для того, чтобы проводить в могилу старую Катрину. Должно быть, дело было в чем-то другом. Может быть, в церкви ожидалась какая-нибудь важная особа или проповедь должен был читать какой-нибудь другой пастор? Они жили в своем Аскедаларна столь разобщенно, что в приходе могло случиться многое, о чем они и не знали.

Прибывшие на похороны, как обычно, подъехали к площадке позади приходской избы и сошли с повозок. Здесь было так же много народу, как и на холме, а в остальном они не увидели ничего примечательного. Их удивление все возрастало, но им не хотелось спрашивать, в чем дело. Тем, кто занят похоронами, лучше держаться самим по себе и не вступать в разговоры с теми, кто не разделяет их горя.

Гроб сняли с телеги, на которой его везли в церковь, и опустили на черные козлы, заранее выставленные перед приходской избой. Здесь гроб и сопровождающие его люди должны были стоять и ждать, пока зазвонят колокола и пастор со звонарем будут готовы отправиться с ними на кладбище.

Погода все это время была ужасной. Дождь лил как из ведра и барабанил по крышке гроба. Ясно было одно: что бы там ни привлекло к церкви так много народу, во всяком случае они выбрались на улицу не ради хорошей погоды.

Но в этот день никто словно и не обращал внимания на дождь и ветер. Люди молча и терпеливо стояли на улице, не пытаясь укрыться в церкви или в приходской избе.

Шестеро людей, принесшие гроб, и все остальные, собравшиеся вокруг Катрины, обратили внимание на то, что была приготовлена еще пара козел, помимо тех, на которых покоился ее гроб. Значит, собирались хоронить еще одного покойника. Об этом они тоже раньше не слыхали. И не было видно, чтобы приближалась какая-нибудь другая похоронная процессия. Однако, судя по времени, ей бы уже следовало быть возле церкви.

Когда до десяти часов оставалось каких-нибудь десять минут и в любой момент могло настать время идти на кладбище, жители Аскедаларна заметили, что все двинулись к усадьбе Дэр Нолей из Престеруда, находившейся в нескольких минутах ходьбы от церкви.

Теперь они увидели то, на что прежде не обратили внимания, – путь от приходской избы до главного дома усадьбы был устлан еловыми ветками, а по обеим сторонам от входа стояли елки. Вот, значит, у кого в доме был покойник. Но они все же не понимали, как могло случиться, что они ничего не слыхали о том, что в такой усадьбе кто-то умер. И окна не были завешены простынями, как это должно быть, когда в доме горе.

Но вот двери дома широко распахнулись, и оттуда тем не менее показалась похоронная процессия. Впереди с траурным посохом в руке шел Август Дэр Ноль, а за ним несли гроб.

Затем к этой процессии стала присоединяться вся та масса народу, что ждала перед церковью. Значит, они пришли сюда ради этого умершего.

Гроб донесли до приходской избы и опустили справа от другого, уже стоявшего здесь. Август Дэр Ноль пододвинул козлы так, чтобы эти два гроба стояли совсем рядом.

Только что принесенный гроб был не таким новым и блестящим, как гроб Катрины. Казалось, что на него еще до этого дня пролилось много дождей. С ним настолько неаккуратно обращались, что он был исцарапан, и его края были оббиты.

Все жители Аскедаларна одновременно издали глубокий вздох, ибо теперь они уже начали все понимать. В этом гробу лежал никакой не родственник Августа Дэр Ноля. И вовсе не ради какой-нибудь чужой знатной особы к церкви пришло так много людей.

Теперь все взоры устремились к Кларе Гулле, чтобы посмотреть, понимает ли и она, в чем дело. И по ней было видно, что она поняла.

Все это время она, бледная и заплаканная, стояла возле самого гроба матери, и теперь, когда она узнала второй гроб, принесенный от Дэр Нолей, казалось, она была вне себя от радостного ожидания, как человек, получивший то, чего он долго добивался. Но она сразу же успокоилась. Она только грустно улыбнулась и несколько раз медленно провела рукой по крышке гроба. «Теперь тебе так хорошо, как ты только когда-нибудь могла мечтать», – казалось, хотела она сказать своей покойной матери.

Август Дэр Ноль подошел к Кларе Гулле и взял ее за руку.

– Клара Гулля ведь не будет ничего иметь против, что мы все устроили таким образом? – сказал он. – Мы нашли его только в пятницу. Я подумал, что так вам будет легче.

Клара Гулля произнесла в ответ всего несколько слов. Их с трудом можно было разобрать, так дрожали при этом ее губы.

– Спасибо! Конечно, это хорошо. Я знаю, что он пришел не ко мне, а к матери.

– Он, конечно же, пришел к вам обеим, вы еще поймете это, – сказал Август Дэр Ноль.

Старая хозяйка Фаллы, которой было восемьдесят лет и которую согнули многие горести, тоже приехала в церковь, чтобы почтить память Катрины, бывшей долгие годы ее преданной служанкой и другом. Она привезла с собой императорскую трость и шапку, которые были возвращены ей. Она собиралась положить их в могилу Катрины. Она подумала, что той было бы приятно иметь возле себя что-нибудь, напоминающее о Яне.

Теперь Клара Гулля подошла к ней и попросила дать ей императорские реликвии. Затем она прислонила длинную трость к гробу Яна и надела шапку на набалдашник. Люди поняли, что она подумала о том, что не позволяла Яну выряжаться в императорский наряд с тех пор, как вернулась домой. Ей хотелось хоть немного загладить свою вину. Не так уж много можно сделать для мертвого.

Не успела она поставить трость, как зазвонили колокола, и тут же из ризницы вышли пастор, звонарь и церковный сторож и встали во главе процессии.

Ливший в этот день дождь, к счастью, прекратился на то время, пока собравшиеся выстраивались ряд за рядом – сперва мужчины, потом женщины, – чтобы проводить этих двух стариков на кладбище.

У тех, кто выстраивался, было такое выражение на лицах, словно их удивляло, что они находятся здесь. Ибо нельзя сказать, что они были действительно опечалены или очень стремились почтить память кого-либо из усопших. Просто когда по приходу распространилась новость, что Ян из Скрулюкки нашелся как раз вовремя, чтобы его могли похоронить в одной могиле с Катриной, все посчитали, что в этом есть нечто прекрасное и удивительное, и всем захотелось прийти посмотреть, как смерть соединит старых супругов.

Невозможно было предположить, что так многим придет в голову та же мысль. Теперь же получился слишком большой переполох из-за двух бедных и вовсе не значительных людей. Собравшиеся, немного смущаясь, поглядывали друг на друга, но раз уж теперь они были здесь, им ничего не оставалось, как только пойти на кладбище.

Они даже позволили себе слегка улыбнуться тайком, когда подумали о том, что императору Португальскому это бы понравилось. Перед их с Катриной гробами несли две траурные трости, поскольку еще одну привезли из Аскедаларна, и почти весь приход следовал в похоронной процессии. Лучше и быть не могло, даже если бы он все это организовывал сам.

Впрочем, нельзя было утверждать, что все это не было делом его рук. Он сделался после смерти настолько удивительным, этот старый император. Неспроста заставил он дочь сидеть и ждать его и неспроста поднялся из глубины как раз в нужное время, это уж точно.

Когда все подошли к широкой могиле и гробы были опущены в нее, звонарь запел:

– Я иду к смерти…

К этому времени звонарь Свартлинг был уже старым человеком. Его песня напомнила Кларе Гулле песню другого старика, которую она не пожелала выслушать.

Это воспоминание причинило ей сильную боль. Она прижала руки к сердцу и закрыла глаза, чтобы никто не мог видеть ее страданий.

Пока она стояла так, опустив веки, она видела перед собой своего отца, такого, каким он был в годы ее юности, когда они с ним были добрыми друзьями.

Она вспоминала его лицо, каким она видела его однажды утром, когда ночью бушевала метель и дорога была занесена снегом, а ему надо было нести ее в церковь.

Она вспоминала это лицо в тот день, когда пришла в церковь в красном платье. Не было тогда человека радостнее и счастливее Яна.

Затем его счастье кончилось, да и она тоже никогда после этого не была особенно счастлива.

Она стремилась удержать это лицо перед глазами. От этого ей становилось легче. Пока она смотрела на него, У нее внутри неудержимо поднималась огромная волна нежности.

Его лицо говорило о том, что он желал ей только Добра. И его нечего было бояться.

Это ведь был всего лишь старый добрый Ян из Скрулюкки. Он не собирался вершить над ней суд, он не хотел навлечь несчастье и кару на свое единственное дитя.

Она совсем успокоилась. Теперь, когда она сумела увидеть его прежним, она погрузилась в мир любви. Как могла она думать, что он ненавидит ее? Он хотел только простить.

Куда бы она ни шла, где бы ни находилась, он хотел быть подле нее и защищать ее. Это было единственное, чего он хотел.

Она снова почувствовала, как великая нежность выплескивается из сердца огромной волной и заполняет все ее существо. И в тот же миг она поняла, что все опять хорошо. Теперь они с отцом снова слились воедино. Теперь, когда она любила его, нечего было больше искупать.

Клара Гулля очнулась, словно ото сна. Пока она стояла и вглядывалась в доброе лицо отца, пастор завершил погребение. И теперь он уже произносил несколько слов, обращаясь к собравшимся людям. Он благодарил их за то, что они все до единого пришли на похороны.

– Мы проводили на покой не какого-нибудь знатного или высокопоставленного человека, – говорил он, – но, возможно, это был человек, обладавший самым горячим и щедрым сердцем в этой округе.

Когда пастор произнес это, люди снова посмотрели друг на друга, но теперь они уже выглядели удовлетворенными и довольными. Пастор был прав. Именно поэтому они и пришли на эти похороны.

Затем он также обратился с несколькими словами к Кларе Гулле. Ей выпало на долю больше родительской любви, чем кому-либо другому из тех, кого он знает, а такая любовь ниспосылает благословение.

Когда пастор сказал это, все люди посмотрели в сторону Клары Гулли, и их поразило то, что они увидели.

Казалось, слова пастора уже сбылись. Здесь, возле могилы своих родителей, стояла Клара Фина Гуллеборг из Скрулюкки, названная в честь самого солнца, сияющая и преображенная.

Она была так же прекрасна, как в то воскресенье, когда пришла в церковь в красном платье, а может быть, еще прекраснее.