Текст книги "Черные Земли"

Автор книги: Селия Фридман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Селия Фридман
Черные Земли

1

«Вот оно, – подумал Дэмьен, – наконец-то добрались».

Города побережья лежали перед ним в глубокой, в форме полумесяца, долине, раскрывающейся навстречу морю. На востоке и на западе от долины высились голые скалистые пики двух основных горных хребтов континента; двумя гигантскими иззубренными клешнями нависали они над городами с прилегающими угодьями и потом забирались далеко в море. А там, постепенно снижаясь, превращались в два исполинских волнореза с россыпью каменистых островов и островков на концах, пряча под сенью своих отрогов удобную гавань, защищая и эту гавань, и находящиеся к северу от нее города как от бурь, так и, при случае, от иноземного вторжения.

С первого взгляда становилось ясно, что здешние жители добились немалых успехов. Глядя сверху вниз на города, – сейчас, в лунном свете, хорошо были видны три, а днем наверняка окажется больше, – Дэмьен наблюдал все признаки благоденствия. Возделанные участки земли на склонах гор, разветвленная система дорог, паутиной опутавшая всю долину. Даже то, что все поселки были расположены практически на уровне моря или лишь чуть выше его, свидетельствовало о безопасности этого плодородного уголка, ведь если бы здесь случались наводнения, люди наверняка перебрались бы куда-нибудь на плоскогорье.

Дэмьен стоял у обрыва невысокой горной гряды, футах в двухстах над долиной, и озирал страну, в которую они, приложив такие усилия, все-таки сумели попасть. В нескольких сотнях ярдов к востоку широко разлившаяся к этому времени река, остававшаяся, правда, по-прежнему бурной, обрушивалась вниз с утеса грохочущим водопадом. Последние каскады пенных струй, разбивавшихся в водном зеркале на мельчайшие капельки, Дэмьену уже не было видно. Когда же он разглядывал застланную туманом долину, ему показалось, будто возле кипевшего брызгами озера под утесами мелькают какие-то тени. Порождения Фэа? Или люди? Возможно, влюбленные парочки, рискнувшие выйти в ночь, чтобы предаться страсти. Или даже, быть может, туристы из северных протекторатов или откуда-нибудь еще дальше; туристы или купцы – откуда ему знать, что за коммерция процветает в здешних городах, на чем зиждется их благосостояние? Одно можно было сказать наверняка: после долгих недель, проведенных в гиблом туманном лесу и на голых гранитных скалах, Дэмьен от души радовался тому, что снова видит людей. Кем бы ни оказались эти люди. Священник чувствовал, как после долгого напряжения наконец расслабляется, и, хотя прекрасно понимал, что в городах их могут поджидать опасности ничуть не менее гибельные, чем за их стенами, ничего не мог с собой поделать: при одном взгляде на столь значимые достижения человеческой цивилизации его охватил безудержный восторг.

Зато Йенсени испытывала совершенно иные чувства. Она даже не подошла к краю утеса, оставшись возле лошадей, словно вознамериваясь спрятаться за их крупами. Человечество означало для нее предательство и опасность – как же быстро эта малышка научилась всего бояться! – так что, разумеется, предстоящий спуск в долину ее страшил. Но по крайней мере она не предпринимала никаких попыток к бегству. Этого Дэмьен никак не ожидал – и то, что он за последние дни так и не сумел ничего придумать насчет ее будущего, объяснялось во многом тем, что он не ожидал, что девочка задержится с ними на столь долгий срок. Какое-то время казалось, что Йенсени, подобно дикому зверьку, убежит от них при первых же признаках опасности. Растворится в кустах, как перепуганная белочка. Но сейчас она уже вела себя поспокойнее, хотя страх испытывала ничуть не меньший. Сейчас она гораздо больше походила на человека.

Какой же иронический поворот событий: урок подлинной человечности преподала девочке ракханка! Дэмьен подумал о том, замечает ли сама Хессет происходящие с Йенсени перемены. И осознает ли юмор ситуации.

«Любовь – это самый универсальный язык», – напомнил он себе. И вновь посмотрел на девочку: по-прежнему испуганную, по-прежнему прячущуюся, но уже ждущую Хессет, которая как раз направилась в очередной раз утешить ее. «Одиночество – тоже».

Со вздохом священник поискал взглядом Тарранта. В последний раз он видел его в нескольких сотнях ярдов отсюда: стоя на берегу реки, тот смотрел вниз, в долину. Тогда Дэмьен подошел к нему и предложил подзорную трубу. Но посвященный покачал головой, не отрывая глаз от раскинувшейся перед ним панорамы. Он изучал южные города, пользуясь всеми доступными ему особыми методами. Дэмьен молча постоял рядом с ним. В конце концов Охотник, кивнув, отошел от края; капельки тумана играли у него в волосах настоящими брильянтами.

– Нашего врага здесь нет, – тихо сказал он. И хотя совсем рядом грохотал водопад, Дэмьен почему-то без труда расслышал каждое его слово. – Хотя его люди здесь побывали, на этот счет нет никаких сомнений.

– Было вторжение? – спросил Дэмьен. А вот ему пришлось орать во весь голос, и не впервые он позавидовал особым способностям Тарранта. – Или они лишь засылали лазутчиков?

Охотник смахнул прядь волос со лба; вода закапала по лицу подобно слезам.

– Точно не знаю. Следы сложные и налагаются друг на друга, как кольца на стволе дерева, рассортировать их непросто. Но судя по здешним крепостным сооружениям… – Он описал рукой круг в воздухе. – Или, точнее, судя по отсутствию таковых, конфликт, если он и имеется, носит скорее дипломатический, нежели военный характер. Чего мы с вами никак не ожидали.

Охотник посмотрел вверх по течению реки, холодные воды которой пенились почти у них под ногами. Это предоставило Дэмьену редкую возможность всмотреться в лицо этого человека так, чтобы он сам не заметил, что его лицо разглядывают. С Таррантом происходили какие-то перемены – причем явно не в лучшую сторону. Дэмьен не смог бы выразить этого словами, но понимал тем не менее совершенно определенно. «Может быть, это голод», – подумал он. И при мысли о городах в долине и о судьбах их обитателей он задрожал. Он припомнил, сколько ночей прошло с тех пор, как они покинули лагерь Терата, сколько долгих ночей в бесплодных странствиях по безлюдным землям. Хотя Таррант и не заговаривал о своих потребностях, было ясно, что именно означают для него эти города. Свежая пища. Омоложение. А может быть, даже, если выпадет такая удача, – Охота.

Дэмьена затошнило, и он стремительно отвернулся.

«Ты никогда не привыкнешь к этому. Никогда. Не привыкнешь – и не смиришься.

Да и упаси меня Бог смириться».

В последние ночи Таррант тщательно избегал Йенсени, да и остальных участников экспедиции сторонился тоже. Не ехал больше вместе со всеми, но летел над вершинами деревьев, сопровождая их в птичьем образе. Что само по себе было и не плохо, решил Дэмьен. Одному Богу ведомо, как отреагировал бы Охотник, если бы ему предложили разделить седло с кем-нибудь из участников экспедиции, и как отнеслась бы кобыла Хессет к тому, что ей придется нести троих сразу. Даже для сильных лошадей существует предельная нагрузка. Нет, выбранный Таррантом порядок продвижения и впрямь оказался наилучшим. Вот если бы только не казалось это демонстративное отшельничество одним из проявлений странной скорби, окутавшей теперь Охотника подобно черной туче, которая прямо на глазах становилась все гуще и чернее по мере того, как они продвигались вперед.

«Он побывал пред ликом Господа, – без устали напоминал себе Дэмьен. – И его отринули. Он заглянул в глаза необратимости тяготеющего над ним проклятия. Неужели такое не должно было вызвать в нем перемену? Должно, непременно…»

Покаяние означает для него смерть – так пояснил Владетель. А смерть, согласно его философствованиям, означает вечное проклятие. Имеется ли выход из этой интеллектуальной ловушки, в которую заманил себя колдун? Найдется ли стезя, на которую он согласится ступить? Понятно, мысль о спасении этой падшей души вместо ее окончательного уничтожения была чисто умозрительной концепцией, и раньше Дэмьен думал совсем не об этом. Да и сейчас он не был уверен в том, что такое возможно.

– Необходимо будет избавиться от лошадей, – объявил Охотник.

– Что? – Дэмьену потребовалось несколько секунд, чтобы очнуться от размышлений. – Но зачем?

– Потому что они нас выдадут. На Восточном континенте нет существ, хотя бы отдаленно похожих на лошадей, и Матерям об этом известно. Если они прислали своим наместникам какое-нибудь предупреждение, то в него наверняка включено и описание лошадей. В горах мы могли бы просто спрятать их, но не здесь же?

Он указал на залитые огнями города.

Дэмьен поразмыслил над его словами. Мысль о том, что в незнакомых землях, да к тому же принадлежащих их врагу, придется странствовать без лошадей, была не из приятных… Однако Охотник был прав. Даже если им и удастся спрятать лошадей где-нибудь в городе – что само по себе сомнительно, – попасть на какой-нибудь корабль, не объявив о них, будет просто невозможно. А если Матери и впрямь известили здешние власти об их побеге, с таким же успехом можно намалевать красные мишени у себя на одежде.

Черт бы побрал все это. Какое невезенье.

– И что вы предлагаете?

– Убить их, – спокойно отозвался Охотник. – Или отпустить на волю прямо здесь, перед спуском в долину.

– Но второе ведь означает для них медленную смерть, не так ли?

Слабая улыбка заиграла на тонких губах Охотника.

– Мой конь не так уж плох, преподобный, он выживет. А кобыла Хессет наверняка не отстанет от него, таким образом и у нее появится шанс.

– Ну и каковы же эти шансы?

– Древние ксанди по самый край жизни сохраняли способность к воспроизводству. И у их потомков хоть в какой-то мере сохранились те же самые инстинкты. Я уверен, что, совместив наши умения, нам с вами удастся восстановить эти инстинкты.

Дэмьен изумленно уставился на посвященного:

– А вы ни о чем не забыли? – И, поскольку Охотник промолчал, он пояснил свою мысль: – Ведь для воспроизводства кое-что нужно? Или, по-вашему, это не имеет значения?

– Мой конь не кастрирован, – хмыкнул Таррант.

– Это понятно. Но и неукротимым жеребцом его тоже не назовешь. Потому что в противоположном случае само присутствие кобылы…

– Я ведь не говорил, что не преобразил его, преподобный Райс. Я остановил выработку определенных гормонов с тем, чтобы он держался джентльменом в смешанном обществе. Но это легко повернуть и в обратную сторону. И через пару месяцев нормальной гормональной активности… – Он пожал плечами. – Мне кажется, прежние привычки восстановятся достаточно быстро.

– Но в этом случае… – Дэмьен поглядел на лошадей. – У них будет приплод.

Охотник улыбнулся:

– Вполне вероятно.

– И насколько удачный?

– Генетическое сочетание далеко от идеального, но определенный шанс у них есть. В любом случае больший, чем если мы возьмем их с собою.

Дикие лошади. Не ксанди. И не какой-нибудь иной прирученный эквивалент. Дикая, по-настоящему дикая порода, да еще в здешних суровых условиях. Что ж, результат может получиться достаточно интригующим, решил священник. Богу ведомо, свежая кровь будет в этой стране далеко не лишней.

И тут ему в голову пришла несколько иная мысль. Он резко посмотрел на Тарранта:

– Это вы о них так заботитесь или о себе?

Тот пожал плечами:

– Некогда они были дикими животными и вновь могут стать дикими. В какой мере сохранился инстинкт выживания после стольких веков насильственной эволюции? Я бы не сказал, что этот эксперимент оставляет меня совершенно безразличным.

«В том-то все и дело, – подумал Дэмьен. – Стоит тебе приняться за проект, и ты уже не можешь отвлечься от него. Вся эта планета представляет собой для тебя всего лишь огромную экспериментальную лабораторию, испытательную площадку для твоих любимых теорий. А ничто другое тебя по-настоящему не волнует, не правда ли? Десять тысяч человек могут погибнуть у тебя на глазах, а ты и бровью не поведешь, но стоит кому-нибудь поставить под угрозу судьбу одного из твоих драгоценных экспериментов, и ты готов обрушить небо ему на голову». Что за темное тщеславие могло выпестовать столь утонченные и вместе с тем извращенные чувства? Это было превыше понимания самого Дэмьена – или же ему так казалось.

– Ну, – подтолкнул его Охотник, – так как вы решите? Раз уж я предложил вам выбор, – сухо добавил он.

Дэмьен устоял перед искушением смерить его презрительным взглядом.

– А вам не кажется, что на этот счет следовало бы посоветоваться и с Хессет? Нас ведь все-таки трое.

И тут же он вспомнил, что на самом деле их теперь не трое, а четверо. Сколько еще времени останется девочка в их компании? Он подумывал о том, а не отдать ли ее на попечение кому-нибудь из здешних жителей, но как отнесется к этому она сама? И как быть с намеками на обладание определенными сведениями, хотя она так ничего и не рассказала?

– Надо посоветоваться с Хессет, – закончил он. Имея в виду не только судьбу лошадей.

«Почему ты решил стать священником?» – спросила у него девочка.

На этот вопрос было так трудно найти ответ. Так трудно подыскать надлежащие слова. Так трудно объяснить этому ребенку, что означает для него Истинная Церковь – и что означает Бог, – и это было тем труднее, что она конечно же ни на мгновение не забывала о жестокостях, творимых здесь Святошами. Всю свою короткую жизнь Йенсени провела взаперти – из страха перед Господом и его слугами.

И все же она задала ему этот вопрос. Глядя на него широко раскрытыми сияющими глазами, лишь в самой глубине которых плясали искорки темного страха. Задала вопрос и ждала ответа.

«Почему ты решил стать священником?»

Как донести до ее сознания тот единственный миг откровения, который заставил его отвернуться от мирской жизни и, ликуя, ступить на самую трудную из мыслимых троп? Сейчас ему уже казалось, будто он всю свою жизнь был священником, будто ему от рождения хотелось стать священником. Но ведь когда-то же ему пришлось принять решение, не так ли? Не с самого же детства готовил он себя к духовному званию.

Но теперь Дэмьен ясно смог припомнить только один случай, о котором ей и поведал. Тогда он был юн, совсем юн, и они изучали в школе историю планеты Земля. Он вспомнил о том, как учитель, связуя воедино разрозненные факты, вдохновенно повествовал им о жизни на материнской планете, и как это отличалось от его обычной сдержанной манеры преподавания. И ночью после этого урока Дэмьену приснился сон. Фантастический сон, полный самых ужасных видений. Видений, связанных с тем, чем могла на самом деле оказаться планета Земля, – подлинным хаосом, в котором кипели энергии, амбиции и надежды, слишком яркие и изменчивые, чтобы их можно было воспринять. Он вспомнил блестящие металлические капсулы, скользящие по поверхности Земли отнюдь не на конной тяге, вспомнил и другие капсулы, стремительно и бесшумно пролетающие по небу, вспомнил о словах и зрительных образах, передающихся из города в город и с континента на континент за какие-то доли секунды. И, разумеется, главное изобретение человечества: космический Корабль. Огромный, как океан, могучий, как землетрясение, он стоял, готовый покорить межгалактические просторы, готовый распространить человеческое семя по всей вселенной. Эти видения были такими яркими, такими материальными, что, когда он проснулся, в горле у него пересохло, а сердце бешено колотилось в груди.

И тут он наконец понял кое-что про планету Эрна. Понял по-настоящему. Не той долей мозга, которая запоминает факты из истории планеты Земля лишь затем, чтобы выдержать стандартный тест и тут же напрочь позабыть, – нет, он понял душою и сердцем. Понял, какова была Земля и какою могла бы стать Эрна, получившая по праву рождения – пусть и совершившегося в чудовищных муках – истинное наследие человечества. И он понял также, впервые в своей юной жизни, как распорядилось здешнее Фэа людским племенем. И будущим людского племени.

Жизнь бессмысленна, вот что осознал он в те минуты. Единственное, чем человечество занимается на планете Эрна, – это борьба за выживание в условиях изо дня в день нарастающих могущества и свирепости самой планеты. Человечество здесь обречено – и под знаком этой обреченности его собственная жизнь, его мечты, даже его немногочисленные достижения становились лишенными всякого смысла. Так чего ради продолжать? За что бороться?

Это было ужасающее откровение, оно едва ли не превысило возможности его неокрепшего разума. На протяжении нескольких месяцев он боролся со всеобъемлющей депрессией, да и многих его ровесников ожидала сходная участь. В результате четверо его одноклассников были вынуждены обратиться к психиатру, тогда как пятый – он сам узнал об этом лишь много лет спустя – предпринял попытку самоубийства. Остальные постарались заблокировать соответствующие участки собственного сознания, или же просто отказались понимать, в чем тут вообще заключается проблема, или нашли какие-нибудь другие способы спрятать голову в песок. Со временем большинству из них предстояло адаптироваться к происходящему, нарожать собственных детей на этой проклятой – и отвечающей проклятиями на проклятия – планете. Возможно, со временем кто-нибудь из их детей даже захочет стать колдуном.

Так почему же он стал священником? Потому что Единый Бог является живым выражением человеческого оптимизма. Потому что Святая Церковь представляет собой величайшую надежду человечества, а может быть, и единственную его надежду на этой дикой и враждебной планете. Потому что, лишь обратившись всей силой и страстью к Господу, Дэмьен смог оправдать свое собственное существование. Любая другая профессия лишь подчеркивала бы утилитарность и вместе с тем бренность всего сущего.

Он не рассказал Йенсени всего этого прямыми словами. Ему не хотелось нагонять на нее такое отчаяние, в какое ему самому довелось погрузиться в юности. И главным, что священник утаил от нее, стало учение Пророка, блестящее видение которым ситуации придало его собственной жизни если не смысл, то цель. Потому что это могло бы породить другие вопросы, а тогда пришлось бы давать на них вполне конкретные ответы… А ему вовсе не хотелось объяснять ей, что смертоносный демон, путешествующий вместе с ними, это все, что осталось от некогда ослепительной фигуры. Время для этого еще не настало. С этой истиной было не так-то просто примириться и ему самому, а ведь он бок о бок сражается вместе с этим человеком уже около года. И неужели так уж необходимо подвергать такому риску ее только что наметившееся понимание – еще такое тонкое, такое хрупкое.

К тому же не следует забывать о той ночи, когда они с Таррантом вступили в схватку.

Он и сам не знал, много ли и что именно увидела Йенсени той ночью. К собственному изумлению, Дэмьен обнаружил, что почему-то не может спросить ее об этом. Как будто и его собственные воспоминания о моменте Покоя оказались хрупкими и нематериальными, как сновидение, и неточно сформулированная фраза способна лишь погубить их окончательно. Как, впрочем, и любая фраза. И все же это воспоминание они делили на двоих – и оно никуда и никогда от них не уйдет. Ответы на все ее вопросы. Самая суть веры всей его жизни.

Он поглядел на девочку, прильнувшую к теплому мохнатому телу Хессет, подобно тому, как – у него на глазах – приникали к телу матери детеныши ракхов, и его душу обдало волной непривычного тепла. Возникшая между ракханкой и девочкой связь удивляла его. Разумеется, в отношении к нему со стороны Йенсени какой-то смысл имелся: одинокая и запуганная, лишенная отчего крова и какой бы то ни было надежды, она естественно потянулась в ту сторону, откуда повеяло простой человеческой заботой. Но Хессет?.. Ракханка ведь ненавидит людей и все, что с ними связано, и даже – так ему, по крайней мере, казалось, – детей. Так что за особые чувства вступили в силу во взаимоотношениях их обеих, откуда взялась и что означает подобная близость? Он не осмеливался задавать вопросы, чтобы не нарушить создавшееся хрупкое равновесие.

Но не переставал удивляться. И восхищаться. И время от времени (правда, не часто) завидовать.

Лошадей они решили отпустить. Никому это не нравилось, но все понимали, что другого выбора нет. Таррант одним легким Творением вернул своего жеребца к виду, в каком его создала природа, затем расседлал его, выпряг и выпустил на волю. Подверг он Заговору и кобылу Хессет – что явно не понравилось самой ракханке, – и в конце концов-удовлетворился своей работой и в этом случае. Он даже попытался внедрить обоим животным непреодолимое отвращение к смертоносным колючкам, выращенным Терата, в надежде на то, что лошадям удастся избежать участи, которая может привидеться только в самом кошмарном сне.

После чего отпустил их.

«Тем самым мы изменяем здешнюю экосистему», – подумал Дэмьен, следя за тем, как уносятся вдаль лошади, сперва откровенно неохотно, а потом со все возрастающей уверенностью в собственных силах. В последний раз он заметил жеребца, когда тот поднял голову к ветру и его черная грива взметнулась в воздух. А в душе у священника прозвучало одно-единственное слово: «Навсегда». Если бы подобное решение подсказал кто-нибудь другой, Дэмьен отнесся бы к этому с явным предубеждением по поводу возможных последствий, но Владетелю, как знатоку в этой области, он полностью доверял. Лес самого Охотника представлял собой, конечно, страшное место, но экосистема в нем была сбалансирована безукоризненно. И если Таррант решил выпустить здесь на волю двух способных к размножению лошадей, значит, окружающая среда обитания с этим справится. На сей счет у Дэмьена не было никаких сомнений.

Со спуском в долину предстояло подождать до рассвета. С того момента, как села Кора, естественного света просто не хватило бы для безопасного нисхождения, а Таррант был категорически против того, чтобы зажечь фонари. Не стоит извещать о своем появлении всю долину, предостерег он, иначе из какого-нибудь города наверняка пришлют гвардейцев для проведения торжественной встречи. И Дэмьен согласился. Так что они дождались, пока в небе не начало светать и тени гор и скалистых островков не прочертили воду озера длинными стрелами в сторону запада, а уж потом разобрали лагерь и снялись с места, как раз когда Таррант покинул их в поисках безопасного убежища.

– А как быть с седлами? – озадачилась Хессет.

После короткого обсуждения решили закопать их где-нибудь в укромном уголке. Да ведь и впрямь едва ли стоило рисковать возможностью того, что какой-нибудь бродяга, поднявшись по склону, обнаружит на вершине походное снаряжение. И лишь тщательно закопав все, что оставалось лишнего, и заровняв землю на вскопанном месте, Хессет достала свой диковинный головной убор и нахлобучила его по самые глаза, скрыв заодно и уши… «Опять время маскироваться», – подумал Дэмьен. Сейчас он даже порадовался тому, что с ними нет Тарранта, – одним маскарадным костюмом меньше. Что же касается Йенсени… с девочкой им все-таки придется расстаться. Где-то в одном из этих городов. Они подыщут ей кров или, по меньшей мере, обеспечат ее средствами к существованию, чтобы она осталась здесь в целости и сохранности, когда им самим придется отправиться в поход на вражескую территорию…

«А что, если у нее все-таки есть необходимые нам сведения? Или вдруг ее сила способна помочь нам?» Дэмьен покачал головой, отгоняя подобные мысли. Слишком много «если». Слишком много неопределенности и неизвестности. Стены, которыми окружен ее травмированный разум, высоки и крепки, и если бы у них был в запасе хотя бы месяц хотя бы относительной безопасности на то, чтобы потрудиться над разрушением этих стен, тогда девочка, возможно, и открылась бы, тогда, возможно, и поделилась бы с ними своими драгоценными знаниями… но не в недельный срок и не под гнетом постоянной угрозы преследования. А так и речи быть не могло о том, чтобы ломать ее через колено – ни властью Тарранта, ни хитроумно продуманной ложью со стороны самого Дэмьена.

Связавшись веревками, они начали спуск. Путь оказался трудным, но вполне преодолимым; однажды, правда, Йенсени оступилась и проскользила на спине целый ярд, но ему удалось удержать ее на страховке. И это было единственной неприятностью. Ветерок время от времени бросал им в лица морось брызг недалекого водопада, окрашенных рассветом в розоватые тона, руки легко находили надежные выступы камней, и к тому времени, когда Кора поднялась над восточными горами, они уже стояли на плодородной земле долины, а перед ними простиралось возделанное поле. Золотые лучи заиграли на склонах, и, пока они упаковывали снаряжение, их то и дело окатывало бодрящим дождиком речной воды. И как же трудно было связать красоту этого мирного пейзажа с суровостью и неприглядностью мест, которыми они совсем недавно пробирались, совместить нынешний покой с памятью о только что перенесенных тяготах. «Да нет, не так уж и трудно», – подумал Дэмьен, взглянув на Йенсени, по-прежнему окруженную пеленой одиночества и покинутости. Потому что, на взгляд девочки, они принесли в этот рай с собой частицу ужасов, оставшихся позади. И предстояли им не меньшие ужасы. И между двумя безднами цветущий дол выглядел всего лишь тонкой перемычкой.

«Господи, сделай так, чтобы мы никогда не забыли об этом», – мрачно подумал Дэмьен. Свернул в клубок и сунул в сумку Тарранта последнюю веревку. Потом перекинул ремень сумки через плечо, собравшись в дальнейший путь.

– Вперед, – прошептал он своим спутницам. – Пошли.

Йенсени изо всех сил старалась не испугаться.

Возможно, будь дело ночью, ей и удалось бы совладать со страхом. Она постепенно привыкла к ночным переходам. Когда всходила Кора, весь мир заливали мягкие золотые лучи, как будто в небе зажигали гигантскую лампу, все тени сразу же как будто теплели и добрели. От Коры, в отличие от солнца, не исходило никакого шума, и ее свет был вовсе не таким пронзительным; зажмурившись и хорошенько постаравшись, девочка даже могла вообразить, будто она вернулась домой. К себе в покои, в отцовский замок, где единственным источником освещения служит масляная лампада. А когда Кора садилась, Йенсени становилось еще лучше. Ночь окутывала ее своею тьмой, давая ей возможность представить себе, будто она находится вовсе не в чистом поле, а в маленькой закрытой комнатке, уютной и безопасной. А когда чередой всходили луны, звуча каждая на свой лад: Домина тихо постукивала, Прима глухо гудела, а Каска едва слышно шептала, – их свет также, в отличие от солнечного, не наполнял собою небес, и девочка по-прежнему чувствовала себя в безопасности.

Но день все-таки наступил.

И они вошли в город.

Город оказался страшным, просто-напросто чудовищным местом: здесь у Йенсени сразу же закружилась голова, она почувствовала испуг и слабость. Дома были высокие, стены толстые, и они так тесно лепились друг к дружке, что, проходя по улице, она поневоле вспоминала о том, как пробиралась по долине демонов, надеясь лишь на то, что земля сама собой не разверзнется под ногами. У домов тоже, как выяснилось, имеются голоса – и очень громкие, – и хотя она старалась не слушать их, полностью отключиться от этих стенаний ей не удалось. Иногда она случайно прикасалась к какой-нибудь стене – и тут же до сих пор сочившиеся оттуда по капле голоса поднимались до настоящих воплей, как будто всю историю этого дома спрессовали, втиснув в одно-единственное мгновение. Противоречивые обвинения, мелкие ссоры, однажды даже ярость мужчины, с мечом набросившегося на соседей… Все это было страшно, слишком страшно, и она не могла устоять под таким напором, не говоря уж о том, чтобы противостоять ему. Один раз проходившие по улице горожане оттиснули ее спиной к витрине мясной лавки – и восприятие ничем не прикрытых страданий бессловесной скотины настолько поразило девочку, что она, заплакав, обессиленно опустилась на колени. Дальше она идти уже не смогла. Тогда Дэмьен взял ее на руки и какое-то время пронес – и ей так понравилось лежать у него на груди, окунаясь в исходящее от него тепло… и конечно же пытаясь закрыться ото всех этих чудовищных голосов, чтобы не чувствовать кроющихся за ними страданий.

Ради своих спутников Йенсени надо было продержаться, и она понимала это. Даже не зная цели их путешествия на юг, она понимала, что прибыли они сюда осуществить некую судьбоносную миссию, а ее собственное включение в состав отряда явно снижает их шансы на успех. И девочка изо всех сил старалась не быть обузой. Но толпа! Но голоса! Узкие улицы, казалось, притягивали и впитывали солнечный свет, отражая и усиливая и его яркость, и присущий ему грохот, и все это было совершенно невыносимо. Иногда Йенсени просто-напросто переставали слушаться ноги, она застывала посредине улицы, ее начинало трясти, а толпа, подобно реке, обтекала ее, раздваиваясь направо и налево. Тогда к ней подходила Хессет и шептала ей что-нибудь на ухо, какие-то слова на родном наречье, которых девочка, разумеется, не понимала, а понимала она только то, что такими словами утешают детей, утешают маленьких ракхене, когда тем бывает грустно и одиноко. И эти слова утешали и ее самое. Иногда же, когда Сияние становилось особенно сильным, она останавливалась лишь затем, чтобы послушать эти слова, и даже не пыталась идти дальше, пока прикосновение деликатной руки священника не напоминало ей о необходимости продолжить путь. И даже тогда, даже после этого, слова Хессет оставались с нею, – и девочке казалось, будто это маленькие ракхи играют в высокой траве. И это уменьшало ее страх и смягчало одиночество. Если бы только она могла навсегда спрятаться в руках у Хессет, вот это было бы счастье! И чтобы та не умолкала… А города со всеми его ужасами, напротив, было бы и не видно и не слышно.

В конце концов, дойдя до какого-то многоэтажного здания, путники по знаку Дэмьена остановились. Это был довольно старый дом, и, хотя его жильцы щеголяли в ярких праздничных нарядах, краска на стенах давно облупилась, ступени крыльца покосились, а колонны, казалось, были готовы рухнуть в любое мгновение. Девочка поплотнее прильнула к Хессет, стараясь не слышать голосов, которые переполняли дом.

– Ты думаешь? – спросила ракханка.

Священник уныло кивнул:

– Местечко, конечно, малосимпатичное.

Затем он поднял руку и быстро начертал пальцами в воздухе какой-то знак; Йенсени содрогнулась так, словно ей в тело впились одновременно тысячи иголок. Хессет встревоженно поглядела на девочку.

– Болтать они не станут, – пробормотал Дэмьен, после чего вся компания все-таки вошла в дом.

Большой холл, в котором они очутились, был столь же обшарпанным, как и фасад здания. На дорожки было больно ступить, но все же Йенсени пришлось пойти на это, лишь бы не отходить от Хессет ни на шаг. Нечаянно она наступила на полусмытое бурое пятно – и едва не задохнулась от мучительной боли в боку; лишь рука Хессет удержала ее от того, чтобы опуститься наземь. «Асст», – шепнула загадочное словечко ракханка, и Йенсени сразу же стало самую малость полегче. Но теперь она шагала медленно и настороженно. И когда ковровая дорожка закончилась, пол сразу же стал гораздо лучше – он не так сохранял человеческую боль, как толстая ткань. Девочка замерла, сдерживая дрожь, пока Дэмьен договаривался не то с хозяином, не то с приказчиком. Наконец сделка была заключена; священник расстался с пригоршней монет, получив взамен связку тяжелых ключей. Хозяин или приказчик уже собрался было уходить, но тут ему на плечо легла тяжелая рука священника.