Текст книги "Жена лекаря Сэйсю Ханаоки"

Автор книги: Савако Ариёси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– О нет, – покачал головой старик. – Я уже совсем немощен, сам видишь. В последнее время я настолько беспомощен, что моих больных пришлось принимать Рёану. Я еле дотянул до этого дня. Время мое вышло. К тому же методика Каспара, вне всякого сомнения, вытеснит мою. Достаточно поглядеть на эти инструменты, и все становится понятно. – Наомити закончил на довольно мрачной нотке, но его жена тут же разогнала уныние:

– Отец очень устал. От этих бесконечных дождей у всех на душе печаль да тоска. Идите спать, Умпэй-сан. Поздно уже. К утру отцу станет гораздо лучше, и я уверена – он скажет вам, что не может удалиться от дел. Нам бы очень хотелось послушать еще, ну да ничего – растянем удовольствие.

– Хорошо, матушка. Я собирался привезти вам всем из Киото подарки, но потратил последние деньги на этот изогнутый нож. Честное слово, я чувствую себя ужасно, вернувшись домой с пустыми руками…

– Что за глупости! Эти инструменты послужат не только вам, сын мой, но и всем нам. Это лучший подарок. Кроме того, никто не ждал от вас киотоских диковинок. Ну что ж, хороший отдых – лучшее лекарство после долгого путешествия, хоть я и не уверена, что доктор Каспар поддержал бы меня. И все же сегодня вам надо выспаться одному.

Вся семья рассмеялась над шуткой Оцуги, и домашние разошлись по своим спальням. Каэ тоже пошла к себе в комнату и приготовила футоны для себя и свекрови. Она никак не могла взять в толк, что имела в виду Оцуги, сказав, что Умпэй должен спать один. Означало ли это, что ей, жене, не дозволено быть рядом с ним?

Окацу и Корику постелили брату в комнате Наомити и пошли спать. Однако Оцуги задержалась возле сына, всем видом своим показывая, что не собирается оставлять его. В тишине ночи сидящая на холодном футоне Каэ отчетливо слышала ее грудной смех. То был смех счастливой матери, которая не в состоянии скрыть своей радости по поводу возвращения любимого сына. Но Каэ эти звуки казались непристойными.

В тот момент в ее душе зародилась горячая ненависть к свекрови. Каэ и сама не могла бы точно сказать, что именно вызвало прилив подобных эмоций. Может быть, осознание того, что она так и не стала частью семьи Ханаока, несмотря на церемониальное распитие сакэ три года тому назад; или же всему виной было понимание того, что Наомити и Оцуги связаны гораздо сильнее, чем любые другие супруги, что они связаны своими детьми и преданностью детей друг другу и что в этом тесном мирке нет места для нее, Каэ. Но ситуация, в которой она очутилась, была совершенно обычной для каждой женщины, вступающей в новую семью и пытающейся преодолеть барьеры кровно-родственных отношений, это не могло привести к такому всплеску отчаяния. В сущности, сгорая от ревности, Каэ жаждала вступить в борьбу с женщиной, к которой до недавнего времени испытывала только любовь и уважение. Девушка конечно же знала, что невестки зачастую становятся врагами своих свекровей. Вполне возможно, Оцуги не нарочно повела себя таким образом, чтобы не дать сыну побыть с женой. И все же это было ярким проявлением неприкрытого противостояния. Случилось так, что чудесная близость между невесткой и свекровью, духовное родство, которое привело ее в дом Ханаока, испарились с приездом любимого человека, одного на двоих. Жена-девственница, до сегодняшнего дня лелеявшая в душе тайные надежды на всеобщее воссоединение, теперь была готова к битве.

Через некоторое время в комнату вплыла черная тень. Это вернулась Оцуги. Она тщательно приготовила одежду на завтра и опустилась на соседний футон. Понимая, что свекровь изо всех сил притворяется спящей, Каэ вглядывалась в нее сквозь мрак и знала, что Оцуги чувствует на себе этот взгляд. Обе женщины провели бессонную ночь, одна каждой клеточкой своего тела ощущала присутствие другой: мать, которая пожелала, чтобы ее сын как можно дольше спал один, и жена, которая узнала о том, что свекровь намерена вмешиваться в жизнь супружеской пары. Они много часов пролежали в одном положении, напряженно прислушиваясь к дыханию друг друга, стараясь не выдать своих истинных чувств.

7

Наомити Ханаока, известный среди своих односельчан любовью к бесконечным разговорам, тихо умер менее чем через полгода после возвращения Умпэя. Казалось, стоило отцу убедиться в способностях первенца и в том, что будущему сына ничего не угрожает, он окончательно успокоился, и его больше ничто не могло удержать в этом мире. Завещания он не оставил, поскольку, скорее всего, изложил все свои пожелания еще при жизни.

Так случилось, что похороны послужили поводом официально представить обществу Умпэя и его жену. Потратившиеся сверх всякой меры на образование старшего сына Ханаока не имели возможности обзавестись новой одеждой, и денег на дорогостоящий свадебный прием после того, как были оплачены похороны, у них тоже не осталось. Кроме того, за прошлый год голод унес немало жизней, и даже в богатой провинции Кии большинство семей туго затянули пояса, поэтому любое проявление расточительности было бы не к месту. Хотя весна уже уступила свои права лету, погода по-прежнему стояла настолько холодная и дождливая, что люди не спешили переодеваться в легкое платье. В темном, пропахшем плесенью доме Ханаока все лица, казалось, выцвели и посерели.

Каэ знала о денежных затруднениях и все же цеплялась за свою веру в то, что свадебный пир не состоялся по злому умыслу Оцуги. Она никак не могла забыть знаки любви и внимания, которые свекровь оказывала ей в течение всех трех лет, прошедших до возвращения Умпэя, и особенно тот день, когда Оцуги сказала ей, что их отношения предопределены самой судьбой.

После смерти Наомити Оцуги начала всеми возможными способами избегать общения с невесткой. Однако никто в доме не заметил этих перемен, поскольку она была слишком умна, чтобы открыто изводить Каэ. Но сама Каэ кожей ощущала ее ненависть, и это чувство вонзалось в нее словно копье, стоило ей оказаться рядом со свекровью. Оцуги же, вне всякого сомнения, рассчитывала на безупречное воспитание Каэ, полученное в доме самурая, – знала, что ее невестка слишком вежлива и разумна, чтобы открыто выступать с протестами или выставлять напоказ свои эмоции.

Однажды утром Каэ сидела в углу своей комнаты и шила себе банные мешочки для отрубей из обрезков красного шелка, которые хранила в шкатулке вместе с другими вещицами. Прошивая мелкими аккуратными стежками ткань, сложенную вдвое так, что получился квадратик размером три на три суна, [37]37
  Сун– японская мера длины, равная 3,03 см.


[Закрыть]она пыталась найти объяснение своему былому поведению. Как могла она вести себя словно служанка, пользоваться полотенцами своей свекрови, да еще так долго? В свое время Каэ сама изъявила желание брать использованные мешочки с отрубями Оцуги, но она уже забыла об этом и ненавидела себя за то, что согласилась на столь унизительную физическую близость. Девушка припомнила, как впервые мылась своим собственным мешочком и как он чуть не порвался, когда она принялась неистово растирать свое тело, сгорая от возмущения и негодования.

Фусума неожиданно раздвинулись, и вошла Оцуги, поначалу не увидев Каэ. И хотя вскоре свекровь вздрогнула, заметив невестку, по-прежнему упорно делала вид, будто в комнате никого нет; сперва открыла ставни, потом закрепила на подставке ручное зеркальце – позолоченную вещицу, похоже очень дорогую, которая, скорее всего, происходила из дома Мацумото.

Оцуги частенько забегала в спальню поправить прическу или кимоно. Обычно она брала зеркальце, быстренько прихорашивалась, возвращала его на место и уходила. Сегодня же все было по-другому. Сидя в противоположном конце комнаты, она, казалось, особенно долго втирала в корни волос масло – действие, которое Каэ сочла демонстративным. Вне всякого сомнения, Оцуги ждала, что невестка вежливо удалится. Может быть, ей хотелось побыть одной.

Ситуация сложилась просто нелепая. Не поругавшись напрямую, эти две женщины теперь редко разговаривали друг с другом. Еще каких-то полгода тому назад Оцуги, увидев, что Каэ шьет, непременно поинтересовалась бы у нее, что именно. А Каэ, в свою очередь заметив, что свекровь устанавливает зеркальце, обязательно предложила бы ей свою помощь, чтобы Оцуги смогла как следует рассмотреть себя со спины. Теперь же обе сидели молча, словно воды в рот набрали. И ни одна не двигалась с места. Ни одной не хотелось уходить первой.

Каэ вытянула красную нить и неспешно перекусила ее зубами, всем своим видом показывая, что никуда не торопится. Закончив один мешочек, она аккуратно расправила его на столике, при этом украдкой покосившись на свекровь. Неожиданное зрелище потрясло ее. Из окна лился яркий свет, и она вдруг увидела вокруг глаз Оцуги множество мелких морщинок. Затаив дыхание, Каэ поспешила выйти из спальни.

На дворе стоял сырой летний денек. Подсолнухи подпортились от повышенной влажности, и, поскольку некоторое время никто за садом не ухаживал, сорняки разрослись, а плодородная черная земля на заднем дворе почти скрылась под густым зеленым ковром. Было больно видеть, как процветают сорняки, а культурные растения полегли и гибнут. После чрезмерных весенних осадков последовал сезон дождей, [38]38
  Сезон дождей в Японии продолжается весь июнь.


[Закрыть]отчего складывалось впечатление нескончаемой блеклости и серости. На лицах крестьян отражалось безрадостное предчувствие плохого урожая второй год подряд. Рис рос плохо, ростки затопило водой, и они начали загнивать прежде, чем корни успели ухватиться за землю.

Каэ было любопытно, что сталось с лекарственными травами, и она вышла под моросящий дождик, от души надеясь на то, что он перерастет в ливень, больше соответствующий ее настроению. Все ее мысли были заняты разногласиями с Оцуги, она была настолько раздосадована, что даже не думала о том, как опасно поднялся уровень воды в Кинокаве, которая грозила, того и гляди, выйти из берегов и оставить без крова прибрежных жителей. Поверить грядку с травами – чем не занятие для жены лекаря. Кроме того, Каэ вздохнула с облегчением, внезапно осознав, что тоже играет определенную роль в этой жизни и занимает особое положение в семье Ханаока, в которой она всегда подчинялась родственникам мужа.

Влага явно пошла на пользу диким по своей природе целебным травам, и они разрослись даже пышнее сорняков. Каэ была поражена, обнаружив, что растения цветут, а листья весело топорщатся во все стороны. Крупные белоснежные цветы «сияния корейского утра» плыли в море зелени. Надо же, какие плодовитые эти «бешеные каштаны»! Ядовитые, сильные, быстро размножающиеся – их семена разлетаются повсюду, из всех трав в саду эти растения были самыми выносливыми. Их белые цветы, такие милые и изящные издали, на поверку являли мощные лепестки с острыми краями. Каэ ненавидела их за то, что они неизменно напоминали ей о первой встрече с Оцуги, а эти воспоминания в свою очередь вызывали приступ ярости. Она никак не могла понять, отчего поддалась очарованию Оцуги, той самой женщины, которую только что предали ее собственные морщинки. Девушке вдруг пришло в голову, что одержимость Оцуги своей внешностью и ее нескончаемые попытки скрыть морщины были проявлением ужасающей силы воли, а еще конечно же непристойности и плохого вкуса. Каэ решила, что больше не вынесет, если пятидесятилетняя старуха будет продолжать так часто смотреться в зеркало. Действия свекрови словно бросали тень на ее собственную женственность. Но еще сильнее невестку выводил из себя тот факт, что поведение Оцуги казалось естественным, лишенным каких бы то ни было признаков притворства и бесстыдства, в итоге разочарование Каэ выросло до небес и обострилось, поскольку она ничего не могла с этим поделать.

Каэ присела, медленно протянула руку к прохладным мокрым лепесткам и вдруг принялась яростно обрывать их один за другим, будучи слишком расстроенной, чтобы отдать должное хищной красоте цветов.

– Ты знаешь название этого растения? – раздался над ее головой мужской голос.

Каэ была слишком погружена в свои мысли и не услышала шагов. Сжав цветы в кулаке, она испуганно застыла на месте, подняла на мужа глаза и постаралась сосредоточиться на вопросе.

– По-моему, это мандарагэ, да? Дурман белый, – нерешительно ответила она.

– О, так ты знаешь?

И хотя в детстве она называла эти растения «бешеными каштанами», Каэ не желала помнить, что именно свекровь познакомила ее с лекарственными свойствами трав. Однако воспоминание всплыло в голове помимо ее воли, вместе с осознанием того, что она рвала цветы без спросу. Умпэй заметил ее смущение, присел рядом на корточки и тоже начал собирать цветы дурмана.

– Я не могу ждать до осени, пока они созреют.

Каэ понятия не имела, что он имеет в виду, и никак не могла решить, что делать со своим букетом.

– Вот прекрасная возможность для проведения научного опыта. Значит, так, эти лепестки надо высушить до того, как они покроются плесенью. Где можно найти подходящее место?

– Может быть, на балке в кухне? Там довольно сухо.

– Отличная идея.

Умпэй набрал еще цветов, Каэ сделала в своем кимоно большой карман, подоткнув болтающиеся рукава под пояс-оби, и муж без слов бросил туда дурман. Теперь дождь уже не казался таким докучливым. Каэ была наедине с мужем, вдали от всех, и эта мысль завораживала и будоражила ее.

– Я хочу, чтобы ты вытерла их сухой тканью.

– Слушаюсь, господин.

– И не забудь после этого выкинуть ее.

– Да, господин. Дурман ядовит?

– Не так ядовит, как борец. [39]39
  Борец,или аконит (Tuber aconiti), род многолетних трав семейства лютиковых, содержит несколько алкалоидов, в том числе аконитин.


[Закрыть]Но все равно, будь осторожна.

– Хорошо.

– Ёнэдзиро еще не вернулся?

– Думаю, нет.

– Пожалуйста, сообщи мне, как только он появится.

– Конечно, господин.

Сердце Каэ бешено колотилось в груди. Они впервые разговаривали с глазу на глаз. Крепко прижимая к себе ворох цветов дурмана, молодая жена бросилась в спальню. Свекровь как раз проветривала свои кимоно, аккуратно разложив их на застеленном татами полу.

– В чем дело? – осадила невестку Оцуги, неодобрительный взгляд уперся в ее промокшую одежду и цветы.

– Умпэй велел мне высушить их на кухне, – ответила как никогда собранная и спокойная Каэ, ощутив чувство превосходства перед этой выказывающей открытое неудовольствие женщиной.

Каэ достала из ящика одно из своих хлопковых кимоно и без тени сожаления порвала его на лоскуты. Разве важны какие-то там тряпки? Да она готова не одним кимоно ради мужа пожертвовать! В конце концов, он попросил сделать это именно ее, а не мать!

Тем временем Оцуги пробормотала что-то невнятное, если Каэ правильно разобрала, нечто вроде: «Отчего Ёнэдзиро так задерживается», – явный намек на то, что ее невестке никогда ничего не поручили бы, будь помощник лекаря дома. Но довольная Каэ невозмутимо взялась промокать влажные лепестки дурмана.

– Эти цветы ядовиты. Не вздумай положить лоскуты к остальным тряпкам. Не забудь.

– Да, матушка. Муж велел мне выбросить их.

– И хорошенько вымой руки. Не ровен час к чему-нибудь в кухне прикоснешься, это очень опасно.

– Да, матушка, – весело согласилась невестка, несмотря на строгий командный тон Оцуги. Каэ была слишком счастлива, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.

Оцуги быстро закончила свои дела, еще раз бросила взгляд в сторону невестки и вышла.

Утратив былую силу, воронки цветов дурмана стали вялыми и безжизненными, словно из них вышла душа. Промокая и раскладывая их одну за другой на сквозняке, Каэ вернулась мыслями к первой ночи, проведенной в объятиях мужа. Молодая женщина вспыхнула и вздохнула с облегчением, радуясь тому, что свекровь ушла.

Как много дней прошло со времени возвращения Умпэя, когда это наконец случилось! В те времена в семьях самураев жены и мужья нередко имели раздельные покои, так было принято, но Оцуги не могла бесконечно препятствовать близости супругов. Однажды ночью, избегая смотреть невестке в глаза, она велела ей пойти в комнату к Умпэю. И вот сгорающая от стыда юная супруга появилась на пороге, прижимая к груди подушку. Несмотря на то что они были мужем и женой, этот визит дался Каэ нелегко. Комната Умпэя, которая днем превращалась в смотровую, примыкала к спальне свекра и отделялась от нее лишь тоненькой раздвижной перегородкой-фусума. С другой стороны спали Ёнэдзиро и Рёан, что только добавляло Каэ волнения. Все было бы иначе, если бы это была ее первая ночь в семье Ханаока, когда она еще не успела познакомиться с домом и его обитателями. Между прочим, Оцуги вполне могла бы уступить молодоженам свою комнату и поспать с дочерьми. Но поскольку она не собиралась делать ничего подобного, Каэ пришлось пойти к мужу. Ну как тут не заподозрить Оцуги в злом умысле?

Умпэй повел себя очень ласково с трясущейся от страха женой. Но когда его рука легла ей на грудь, Каэ была настолько ошеломлена, что еле сдержала готовый вырваться из груди крик, пытаясь освободиться от его хватки.

– Тебе больно? – довольно громко осведомился он.

Но это был не тот вопрос, на который могла ответить изумленная застенчивая девушка. Поэтому Умпэй повторил его еще раз, продолжая ласкать ее груди, сжимая их и поглаживая соски.

Каэ знала об интимной жизни только то, что рассказывала ей Тами. А поскольку няня понятия не имела о предварительных ласках, Каэ пришла к выводу, что подобные действия Умпэя продиктованы профессиональным любопытством. Она припомнила тот вечер, когда он говорил, что грудь – жизненно важный для женщины орган и ее нельзя оперировать, даже если речь идет о злокачественной опухоли. И все же ее обидело то, что в подобный момент он ведет себя как лекарь.

– Ой! – На этот раз она не сумела сдержать горестного вскрика.

Умпэй тут же отпустил ее и принялся нежно массировать соски ладонями. Каэ выгнулась от невесть откуда взявшегося чувства удовольствия и все пыталась уклониться от его рук, пока не забыла обо всем на свете и полностью не отдалась мужу.

В ту ночь нескончаемый дождик как никогда наводил тоску. Тишина, БСЭ.ЗЭ. лось, забилась в дом, прячась от холода, и замерла в его стенах. К утру Каэ начала опасаться, что ее крик был слышен в смежных комнатах – и в особенности, что он мог докатиться до спальни Оцуги, – обитатели дома вряд ли связали его с болью в груди. Впрочем, Каэ не слишком заботили мысли немощного, прикованного к постели свекра. Реакция Ёнэдзиро, Рёана, Окацу, Корику и младших детей – вот что действительно волновало ее, вот от чего она чувствовала себя неловко и еще более одиноко, чем обычно. Ей мерещилось, будто окружающие ведут себя как-то странно и даже избегают прямого общения с ней. Меньше всего эти изменения отразились на поведении свекрови, которая и без того редко с ней заговаривала.

После смерти Наомити Умпэй переселился в комнату отца. Теперь Каэ перестала так волноваться по поводу производимого ими шума, да и муж в свою очередь начал вести себя смелее. Временами он обнимал ее при свете и осматривал ее тело – внимательно, придирчиво, не моргая, – и все ласкал и ласкал ее груди. Обычно Каэ закрывала рот рукавом, чтобы заглушить готовые сорваться с губ вскрики, и с нетерпением ожидала, когда же все закончится. Но хотя ее разум говорил одно, тело жаждало совершенно другого. Эти прикосновения доставляли ей наслаждение, и она частенько стонала, замечая сквозь застилавший глаза туман, что родимое пятно на шее Умная вырастает до невероятных размеров.

Самым неприятным было возвращаться среди ночи в свою комнату, где спала Оцуги. Однако иногда Каэ настолько забывалась, что лежала в объятиях мужа до первых петухов, возвещавших ей о том, что пора бы вернуться в собственную постель. В таких случаях она заранее готовилась встретиться с испытующим взглядом бледной женщины, которая уже расчесывала волосы, и столкнуться с невысказанным, но ясно слышным презрением: «Что за крики? Да еще до самого рассвета? Разве это женщина!» И хотя этот воображаемый голос пронзал насквозь, словно ржавый гвоздь, он только придавал ей мужества и смелости.

Каэ привязала веревки к плоской корзинке, в которую аккуратно сложила просушенные цветы. Затем, легко вскочив на ноги, достала из широкого выдвижного ящика красное шелковое кимоно и переоделась. В отличие от полосатого хлопка шелк нежно касался кожи и более подходил ее радостному настроению. Время, проведенное с мужем за сбором дурмана, явно пошло ей на пользу, страхи развеялись, и Каэ стало гораздо меньше заботить мнение Оцуги и золовок на ее счет. Уверенная в себе, счастливая женщина вошла в кухню, поразив служанку и Корику своим нарядным одеянием.

– Помогите мне, пожалуйста. – Жена главы семейства говорила тоном, требующим уважения. – Я собираюсь повесить эти цветы вот здесь. – Она указала место под потолком, где, по ее мнению, на корзину не попадет дым и пар от горшков, потом встала на табуретку, которую придерживала служанка, и пристроила растения на балке.

Радость, переполнявшая все ее существо, несмотря на затянувшийся дождь, выплеснулась теплым приветствием к Ёнэдзиро:

– Добро пожаловать домой! Вы, должно быть, совсем промокли. Ой, что это у вас там?

Ёнэдзиро вытащил из-под соломенной накидки троих котят и бережно опустил их на пол. Бедняжки пугливо прижались друг к другу.

– Семья, которая отдала их мне, не знала, куда девать большой приплод, – пояснил он. – В наши дни и людей-то прокормить трудно. Хозяева от всей души благодарили меня за то, что я их забрал. Я хотел поскорее вернуться и показать их Ханаоке-сэнсэю, но они настояли на том, чтобы я сначала поел. Все лучше, чем кошек кормить, говорят.

Ёнэдзиро вытащил из привязной к поясу корзинки для рыбы еще троих котят. Каэ подсчитала в уме: теперь у них в общей сложности одиннадцать кошек, включая тех, что сидят в клетке на энгаве. Ёнэдзиро также приводил в дом бездомных собак, на заднем дворе уже девять на привязи бегали. По причинам, неизвестным его жене, Умпэй начал собирать этих животных вскоре после возвращения из Киото. Хорошо хоть, эта мокрая компания не такая прожорливая, как собаки. Каэ подумала было, не передать ли мяукающее племя Окацу и Корику, но потом решила позаботиться о них сама. Жена должна стараться угодить мужу, даже если при этом придется проявить непочтительность по отношению к ее родственникам.

Чуть позже к Ханаока заглянул странствующий торговец снадобьями. К тому времени Рёан тоже вернулся. Домашние оживились, все собрались послушать рассуждения гостя на тему природного нестроения, растянувшегося на целых три года.

– Ох, беда-несчастье. В иных местах люди умирают один за другим. В Кии еще не так плохо, хотя этот год обещает быть куда хуже прошлого. Большая часть запасов риса, хранящегося в кладовых замка, уже съедена. – Говорил он бойко, что твой разносчик на улице. – Проклятые дожди не только урожай сгубили, но также вызвали повальные болезни и наводнения. Стоит человеку подхватить простуду, и все, он уже не в силах встать на ноги. Однако нам, травникам, все эти неурядицы только на руку. Вот вам пример. Все покупают женьшень, и не важно, насколько он подорожал. Полагаю, самое главное – выжить, важнее этого ничего нет. Не секрет, что цена на рис подскочила вдвое по сравнению с минувшим годом. Положение очень серьезное, скажу я вам. Что касается лекарств, перекупщики будут продолжать задирать цены, утверждая, что у них кончаются запасы. Лично я считаю, что травники должны проявить такую же благотворительность, как и лекари. Мне стыдно неоправданно завышать цены, это против совести. Но у меня попросту нет достаточного количества снадобий, и я не в состоянии обеспечить ими всех страждущих, поскольку почти в каждом доме имеется по крайней мере по одному больному. – Рассказывая Умпэю и его помощникам о царящих вокруг Киото горестях и отчаянии, торговец не преминул ввернуть словечко в оправдание высоких цен на лекарства. – Видите ли, сэнсэй, не только продукты портятся. Тела тоже начинают гнить. К примеру, по Сакаи ходит странная хворь.

– О чем это вы? – Глаза Умпэя засверкали, и он подался вперед, искренне заинтересовавшись темой.

– Говорят, кости разлагаются и вылезают наружу. К некоторым местам – это может быть любой участок тела – прикоснуться невозможно, такая боль. У жены одного из моих покупателей болит прямо под глазом. Все раздулось и опухло. Я уверен, штука эта заразная. Насколько мне известно, таких случаев уже не меньше десяти насчитывается.

– Это киста? – спросил Рёан Умпэя.

– Нет. По описанию похоже на опухоль кости. Беда в том, что внутри кости скапливается жидкость…

– Думаете, болезнь действительно заразна?

– Скорее всего, нет. Всему виной хроническое недоедание, вызванное затянувшимся голодом.

– Вылечить можно?

– Кто знает, – пожал плечами Умпэй.

Травник вытер руки, стукнул в барабан, который всегда при себе у странствующих торговцев, и вознес Умпэю хвалу на смеси диалекта Кии и наречия своего уезда, сказав, что благодаря обучению в Киото у прославленных мудрецов господин Ханаока, похоже, стал превосходным лекарем. Затем, приподняв промасленную ткань, извлек из корзинки лекарственные растения, заказанные Умпэем.

– Так, у нас тут борец и жгун-корень, которые вы уже давно просили. Можете получить их по старой цене. Но дягиль пользуется очень большим спросом, он ведь кровотечение останавливает. Не так-то легко было выполнить ваш заказ, знаете ли. Я хочу, чтобы вы поняли сложившуюся ситуацию. Что до цены, оставляю ее на ваше усмотрение.

Собаки разом залаяли. Торговец, вздрогнув, поинтересовался, что это за шум, и Умпэй объяснил ему, что держит в доме около десяти собак.

– Зачем вам десять собак? – изумился травник.

– У нас гораздо больше животных, если считать кошек.

– Я знаю, что вокруг полно бездомных кошек и собак…

– Если вы принесете мне их, я с радостью заплачу вам.

– Правда? Вы очень добры.

– Кошки и собаки мне нужны для того, чтобы спасать человеческие жизни, – туманно пояснил Умпэй.

Но торговец снадобьями был слишком удивлен, чтобы задавать новые вопросы.

– Вы совершенно правы, сэнсэй, – не к месту кивнул он и сменил тему: – Ужасная погода, не правда ли? Уж лучше пусть дождь прекратится, даже если цены расти перестанут, честное слово. Старожилы говорят, что на их памяти дождь в первый раз идет два года без перерыва, и конца-края этому не видно. Для человека странствующего, такого как я, подобная погода может оказаться губительной. Что-то мне не хочется придерживаться пословицы: «Сапожник всегда без сапог ходит», то бишь торговец снадобьями в последнюю очередь о своем здоровье печется. Как только я прихожу на постоялый двор, сразу же делаю себе отвар от простуды.

– В наши дни все меньше и меньше людей способны заплатить за лекарства, не так ли? – спросил Умпэй.

– О да. Когда не на что купить рис, чтобы приготовить для больного кашу, откуда взять денег на лекарства? Однако народ в Кии живет лучше, чем в других землях, может быть, оттого, что местный даймё щедро раздает и деньги, и еду из кладовых своего замка. В других местах голод унес более ста тысяч человек.

– Даймё Харусада действительно хороший правитель, жалеет народ. Я слышал, что на юге Кии положение гораздо хуже, чем здесь, на севере.

Рёан согласился с Умпэем и в свою очередь поведал о том, что слышал в доме одного из своих пациентов. Торговец сочувственно покивал и поделился еще несколькими печальными историями, которым сам был свидетелем во время своих путешествий. Чем дольше собравшиеся слушали о несчастьях и страданиях людских, тем больше мрачнели их лица, ибо эти ужасные рассказы тронули каждого за сердце.

– Позвольте предложить вам чаю.

Это Каэ появилась с подносом в руках. Ее ярко-красное кимоно совершенно не соответствовало унылому настроению мужчин. Все как один оторопело уставились на молодую хозяйку. Но Каэ весело разлила чай по чашкам, не обращая внимания на осуждающий взгляд Оцуги.