Текст книги "Кинокава"

Автор книги: Савако Ариёси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Груди Ханы налились и начали побаливать. Вспомнив о Фумио, она ослабила пояс-оби, который неприятно давил на ребра, и ускорила шаг.

10 октября, когда победа была еще впереди, вышло воззвание императора, увещевавшего народ проявить терпение и стойкость.

30 октября все крупные издания, включая газету Вакаямы, сообщили о том, что бейсбольный матч Кэйо – Васэда представлял собой незабываемое зрелище.

– Посмотрите! Времена Педагогического училища прошли. Да здравствует Васэда! – взволнованно кричал Кэйсаку.

Хана много знала и о японской, и о иноземной культуре, но никогда не слышала о бейсболе. Однако она прекрасно поняла, что муж безумно рад победе своей альма-матер, которая когда-то называлась Педагогическим училищем, а ныне именовалась Университетом Васэда.

После того как Хиробуми Ито был назначен главой Тайного совета, руководство партией Сэйюкай принял на себя Киммоти Сайондзи. Со временем у Ханы появились серьезные сомнения насчет антибюрократических воззрений Кэйсаку. Муж мнил себя человеком терпимым и не склонным к бунтам и мятежам. Для него горячая ненависть брата к бюрократам была делом неслыханным, чуть ли не государственной изменой.

Хана рассказала мужу о своем визите к Косаку.

– Ты молодец. Мне, конечно, жаль бедную девочку, но я уверен, что ты попросила ее остаться, – рассеянно покивал Кэйсаку. – Знаешь, Хана, Осака очень разбогатела благодаря войне. Просто чудесное перевоплощение. Боюсь, что человек, с головой погруженный в дела Вакаямы, может запросто остаться за бортом. В магазинах там все самое новое. Я привез подарки. Ты только погляди на эти вещицы!

Кэйсаку развернул сверток и принялся одну за другой извлекать из него разные диковинки. При этом он весь светился от счастья, словно ребенок, хвастающийся новыми игрушками.

– Это то, что называют алюминием.

– Правда? Ну разве не прелесть?

– Подержи в руке. Чувствуешь, какой он легкий?

– Действительно. Не могу поверить, что он прочный, несмотря на все заверения.

Хана впервые видела алюминий, хотя до этого читала в газетах об открытии нового синтетического металла и о том, что он уже появился на рынке. Она взяла в руки алюминиевую ложечку и изобразила изумление, чтобы угодить мужу. А в уме сравнила двух братьев: Кэйсаку лично наблюдал за происходящими в мире изменениями, Косаку же сидел в четырех стенах и только читал о них.

В конце года адмирал Того и вице-адмирал Уэмура вернулись домой с победой. Порт-Артур пал в канун 1905 года. Это была поворотная точка войны с Россией.

Хана с двухлетней Фумио на руках и сыном отправилась в храм Яито, посвященный божеству-покровителю рода Матани. На обратном пути сопровождавший их Кэйсаку услышал барабаны странствующих танцоров из Микавы.

– Теперь и мы празднуем западный Новый год. Наконец-то вся Япония перешла на европейский календарь. Сэйитиро, Япония станет совсем другой, когда ты вырастешь. Как бы мне хотелось поглядеть на все это собственными глазами! – жизнерадостно воскликнул Кэйсаку.

Шестилетний Сэйитиро навострил ушки, прислушиваясь к бою барабанов.

– Это в Ягайто. Можно мне пойти посмотреть, папа?

– Да, беги, малыш.

Сэйитиро умчался. Хана улыбнулась вслед пышущему здоровой детской энергией мальчику. Они с Кэйсаку неторопливо пошли к своему дому в Агэногайто. Красочное кимоно Фумио ярким пятном выделялось на фоне скромной одежды Ханы.

– Она спит.

– Как же она меняется, когда плачет!

Если Фумио кричала, ее было слышно даже в Хинокути. Хана ходила в Сонобэ, в храм божества – защитника детей и, как предписывает ритуал, с молитвами обошла вокруг него сто раз. Но и это не помогло. Фумио по-прежнему орала так, что всем домашним хотелось заткнуть уши. Более того, уж если дочурка начинала вопить, казалось, она уже никогда не остановится. Сэйитиро был тихим младенцем, да и сейчас не отличался особым упрямством. Хана наблюдала за тем, как сын играет с местными ребятишками, и думала, что он вряд ли сделается драчуном и забиякой. Но стоило Фумио зареветь, ее бабушка Ясу неизменно прикладывала к глазам платочек, переживая, как бы девочка не выросла слишком вздорной.

– Добро пожаловать домой, – поприветствовала Ясу сына с невесткой.

– Мы и за вас помолились.

– Спасибо. Вы, должно быть, устали. Я следила за временем и приготовила вам рисовых лепешек.

Зрение Ясу постепенно ухудшалось. Даже днем она видела очень плохо и почти все делала, полагаясь на интуицию. Вот и теперь она на ощупь поставила кухонную утварь на плиту и нажарила для невестки и внуков рисовых лепешек. Одни были в форме треугольников, другие, фукумоти, – круглые, с толчеными красными бобами; вся эта вкуснятина с пылу с жару полита соевым соусом. Но Хана не могла насладиться едой от души, уж больно она переживала за здоровье свекрови.

– Как вкусно! Пальчики оближешь! Обязательно пойду помолиться в Дайдодзи, как только доем.

– За мои глаза? Я уже три года неустанно хожу в храм, но никаких улучшений не наблюдается. Пора забыть об этом.

– Но ведь сейчас Новый год. Бог врачевания наверняка проявит чуть больше усердия. Я схожу вместо вас.

Хана оставила проснувшуюся Фумио на попечение Киё и, поприветствовав арендаторов, которые пришли поздравить их с праздником, направилась в храм Дайдодзи. Она уже спешила по саду в своих деревянных гэта, когда услышала детский плач и посмотрела в сторону ворот. Сэйитиро стоял в окружении нескольких ребятишек, закрыв лицо руками и безудержно рыдая.

– Что случилось? – спросила Хана.

Мальчик не смог выдавить ни слова. Его приятели рассказали ей, что они бежали за странствующими танцорами и решили подразнить их. Один из актеров разозлился и с криками бросился за ними. А поскольку Сэйитиро бегает хуже всех, мужчина поймал его и ударил веером по голове.

Сэйитиро, наследник Матани, всю свою жизнь провел под крылышком домашних. Родители и пальцем к нему не притронулись; впрочем, бить его было не за что – он рос послушным мальчиком. Ничего удивительного, что у ребенка случилось нервное потрясение, когда совершенно чужой человек ударил его по голове.

Уязвленная Хана не нашла слов утешения для Сэйитиро, который никак не мог успокоиться. Напротив, в сердце неожиданно прокрался неприятный холодок – ее старший сын, лишенный жизненной силы Фумио, ревел, словно последний слабак. «Может ли мальчик так плакать? Нормально ли это? Что за унылое зрелище на Новый год!» – подумала Хана, и с этими невеселыми мыслями побрела к храму.

Табличка с желанием, которую Ясу повесила у главного павильона Дайдодзи три года назад, состарилась от времени и непогоды. Люди верили, что если нарисовать на ней глаза, то любые глазные болезни исцелятся. Ясу потеряла мужа. Один из ее сыновей женился, другой стал главой младшей ветви. Эта почти слепая старуха семидесяти одного года от роду наверняка чувствовала себя очень одиноко, складывая руки в молитве. Тоёно до самой старости оставалась бодрой и здоровой, а умерла легко и безболезненно. Хана попыталась представить себе последние годы жизни своей бабушки, которая всегда говорила то, что хотела, и поступала так, как ей заблагорассудится. Да, по сравнению с ее свекровью контраст прямо-таки шокирующий – пусть даже дни Ясу проходят в мире и покое, но они насквозь пропитаны грустью.

Бродячие танцоры, наверное, уже добрались до Сонобэ, барабанов больше не было слышно. По пути домой Хана хотела заглянуть в «Синъикэ», но подумала, что муж непременно сочтет этот поступок грубым нарушением приличий, ибо по традиции Косаку должен первым явиться к ним с официальными новогодними поздравлениями. Спускаясь по каменным ступеням храма, она заметила мужчину и женщину, которые шли по тропинке от «Синъикэ». Приглядевшись, Хана поняла, что это Косаку и Умэ.

Кто надоумил Косаку навестить Матани в праздник Нового года вместе со своей служанкой? Неужто он совершенно лишился рассудка? Хана глазам своим не могла поверить. Казалось, она целую вечность простояла на месте, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой от пережитого потрясения. Косаку шел впереди, потом развернулся и сказал что-то Умэ, та робко ответила. Через некоторое время парочка как ни в чем не бывало продолжила путь. Вскоре Косаку снова остановился поговорить с Умэ – наверняка отчитывал ее за то, что она слишком медленно идет.

Умэ казалась совсем крохотной рядом со своим высоким сухопарым хозяином. Ей приходилось чуть ли не бегом за ним бежать, но она все равно не поспевала за его быстрым шагом. Косаку опять развернулся к ней.

Хана все глядела и глядела на тропинку, пока две фигурки не скрылись из виду. Интуиция подсказывала ей, что отношения между этими двумя зашли слишком далеко, чего, собственно говоря, и опасался Кэйсаку. В груди у нее похолодело, хотя это открытие не застало Хану врасплох. Она еще в первый свой визит к деверю поняла истинную природу его отношений с Умэ.

Однако Косаку не вышел поприветствовать ее вместе с остальными, когда она вернулась домой.

– Косаку уже ушел? – удивилась Хана.

Служанки сказали, что он еще не появлялся. Хане стало любопытно, куда же в таком случае направились эти двое. Они должны были прийти намного раньше ее. Или парочка решила подождать с поздравлениями и уехала в город? Хана как раз перебирала в голове всевозможные варианты, когда Косаку переступил порог дома. Один.

– С Новым годом!

– Это ты, Косаку? Мы ждали тебя. Хана, налей ему сакэ.

Кэйсаку горел энтузиазмом, желая как следует отметить первый Новый год с момента разделения семьи. Косаку кротко принял тёко из дрожащих рук Ханы – она никак не могла справиться с обуревавшими ее эмоциями.

– Погости у нас до третьего. Ужасно справлять Новый год в полном одиночестве.

– По правде говоря, мне всегда было наплевать на Новый год. Я не могу пить как ты, растягивая удовольствие на несколько дней. И пойти мне особо некуда. От рисовых лепешек меня уже тошнит. И вообще, мне все равно, быть одному или в толпе, новогодние праздники – скука смертная!

– Ты действительно так думаешь? – Кэйсаку расхохотался. Похоже, чудачества брата позабавили его.

Раньше Кэйсаку частенько приходил в ярость, глядя на вечно угрюмого Косаку. Однако теперь, когда у каждого имелся свой собственный дом, Кэйсаку был рад встретить Новый год в компании младшего брата.

– Думаю, я все же останусь у вас на несколько дней.

– Мы будем только рады, – любезно улыбнулась Хана.

– Хочешь попробовать рисовых цветочков, дядя? – Сэйитиро был счастлив видеть любимого дядюшку и радостно скакал вокруг него. Как ни странно, только взрослые сторонились Косаку, дети же его просто обожали.

– Если ты снимешь все рисовые цветочки на празднике, остальные дни покажутся слишком грустными, – строго сказала Хана.

– Ну хоть одну веточку, а?

– Думаю, одна веточка роли не сыграет, – заступился за мальчика Косаку.

Похоже, он был не таким злым, как казалось, если так легко находил с детьми общий язык.

«Цветочки» представляли собой розовые и желтые рисовые пирожные, подвешенные на ивовые веточки, словно коконы шелкопряда. Ими традиционно украшали дом во время празднования Нового года. Дети не сводили глаз с этого лакомства, красовавшегося у входа в каждую комнату. Однако первые семь дней нового года родители не разрешали малышам срывать их.

Хоть Сэйитиро и был маленьким, он прекрасно знал, что ни один взрослый в доме не посмеет перечить дяде. Кэйсаку прищурился и с любовью смотрел, как сынишка облизывает висящие на веточке сласти. Он был уверен, что мальчик вырастет мудрым мужчиной. А вот Хана придерживалась совершенно иной точки зрения. В ее сердце прокрался страх, словно змея, которая нашептывала ей, что сын ест пирожные не так, как полагается. Нормальный мальчик даже адзукиан лизать не станет, а откусит и прожует.

Поток посетителей не прекращался. Кроме арендаторов, многие жители деревни издавна каждый год приходили к Кэйсаку с визитами. Услышав, что он собирается баллотироваться в собрание префектуры, старейшины пришли выразить ему свое уважение. Веселье било ключом, особенно когда появились подвыпившие и шумные члены Общества молодых людей. Кэйсаку с улыбкой подливал сакэ всем гостям без исключения.

Хана не садилась за один стол с мужчинами, но время от времени заглядывала к ним проверить, все ли в порядке. Поприветствовав гостей, она сразу удалилась в соседнюю комнату восьми татами, где Ясу и Косаку сидели у котацу[51]51
  Котацу – большой очаг с углями, устраиваемый в полу японского традиционного дома и служащий для обогрева помещений.


[Закрыть] и спокойно вели беседу.

– Вам не следует все время носить эту старомодную прическу марумагэ, матушка. Как насчет модной укладки?

– Кэйсаку мне то же самое говорит. Сакико всякий раз уговаривает попробовать что-нибудь другое, когда приходит раз в месяц с визитом. Но мне как-то неловко экспериментировать. – Ясу моргнула подслеповатыми глазами. – Мне кажется, в наши дни в большом почете кагэцумаки.

– Но это же плебейская прическа, матушка!

– Правда?

– Правда. Ее носят служанки, которые работают в домах свиданий, разве можно считать ее элегантной? В следующий раз попросите Сакико причесать вас по-новому.

– Я подумаю об этом.

Хана включилась в беседу, а сама все это время думала об Умэ, которую совсем недавно видела с Косаку. Она никак не могла найти подходящий повод заговорить о девушке, но сдерживать любопытство больше не было сил.

– Если ты собираешься пожить у нас несколько дней, тебе надо было привести с собой Умэ.

– Это еще зачем? – фыркнул Косаку.

– Да ни за чем. Просто я подумала, что ей будет одиноко, ведь сейчас Новый год, вот и все. Посудачила бы с нашими служанками, – поспешила объясниться Хана, но было уже поздно: Косаку надулся и стал мрачнее тучи.

– Долг служанки – смотреть за очагом. Я отказываюсь выслушивать комментарии хозяйки дома по таким личным вопросам!

Хана принесла деверю свои извинения, Ясу постаралась помирить их, но ничто уже не могло удержать Косаку в родных стенах. Позднее Кэйсаку узнал об этом происшествии и очень разозлился, не в силах обратить все в шутку и сказать, что брат всегда такой. Ясу все вздыхала и вздыхала, приговаривая, что ее сыну, видно, не суждено излечиться от упрямства.

Так Хана получила достоверное доказательство того, что Косаку влюблен в Умэ. Тем не менее она прекрасно понимала: он никогда в жизни не признается, что полюбил девушку, которую ввел в свой дом служанкой.

Теперь, доподлинно зная, что Косаку и Умэ находятся в близких отношениях, Хана попыталась избавиться от собственного наваждения. При воспоминаниях о том, что в свое время Косаку притягивал ее, Хану накрывала волна стыда, сравнимого разве что с позором, пережитым ею на пороге дома деверя, когда она на глазах у Умэ выпила сырое яйцо. Но все же самолюбие Ханы было удовлетворено – ведь она первая разгадала истинную природу взаимоотношений Косаку с его служанкой… вполне возможно, даже раньше самого Косаку.

Побывав летом в «Синъикэ», Хана заметила, что брови Умэ поредели, и заподозрила, что та беременна, но только сейчас решилась доложить мужу о своих наблюдениях. Хана долгое время размышляла над сложившейся ситуацией. Посоветоваться она не могла ни с кем, в том числе и с Ясу. Становиться причиной разрыва в отношениях Умэ и Косаку ей не хотелось, значит, надо было действовать осторожно.

– Ты уверена? – ужаснулся Кэйсаку.

К превеликому удивлению Ханы, муж полностью утратил самообладание.

– Никто не может быть абсолютно уверен, пока не поговорит с самим Косаку, но мне кажется, что я права.

– О чем он только думает! Это же будет настоящий скандал! Немедленно отошли Умэ домой. Потом решим, что делать дальше.

– Если мы отошлем ее домой, все об этом узнают. Так что огласка в любом случае неизбежна. Вопрос заключается только в том, произойдет это сейчас или чуть позже, вот и все.

– Да, хладнокровия тебе не занимать. Если Косаку действительно сделал этой девице ребенка, мне, скорее всего, придется серьезно задуматься над тем, чтобы оставить пост старосты деревни, а о политике вообще надо будет забыть.

Кэйсаку был прав. В обмен на абсолютную власть глава семейства вынужден взваливать на свои плечи груз ответственности за каждого родственника. Неблагоразумный поступок Косаку полностью разрушит репутацию старшего брата. С мечтами о будущем можно распрощаться раз и навсегда.

– Я никаких денег не пожалею. Прошу тебя, Хана, договорись обо всем.

– Тогда люди станут говорить, что вы заплатили за аборт.

– Мы не должны подвергать жизнь матери опасности. Пусть родит ребенка. Я заплачу за то, чтобы его забрали.

– Родители Умэ умерли. А дальним родственникам всегда будет мало, сколько им ни дай.

Кэйсаку вгляделся в лицо жены и понял, что у нее уже есть какой-то план.

– Что ты предлагаешь?

– Семья Умэ небогата, но это не значит, что она не может выйти замуж.

– Так. И что?

– Ни одна другая девушка не сумеет ужиться с таким мужчиной, как Косаку. Я предлагаю принять Умэ в семью.

– Слухов все равно не избежать, что бы я ни сделал. Люди станут говорить, что младший брат соблазнил служанку и женился на ней.

– Но никто не обвинит старшего брата в жестокости.

Кэйсаку скрестил руки на груди. Размышлять над тем, принимать или не принимать предложение Ханы, было бессмысленно. Она явно учла интересы всех троих: Косаку, Умэ и его собственные.

Через несколько дней Кэйсаку отправился в «Синъикэ» и вернулся оттуда поздно вечером в компании Умэ. На следующее утро обязанности Умэ взяла на себя Киё, которой надлежало служить в «Синъикэ» до осени. Тем временем Умэ должна была обучиться этикету и премудростям ведения домашних дел в качестве хозяйки.

Хана съездила в Вакаяму, чтобы заказать свадебные кимоно для Умэ в одном из крупных магазинов. Кимоно конечно же не могли быть слишком роскошными, ведь времени почти не осталось. Однако Хана позаботилась о том, чтобы одеть девушку не как простую служанку. Ребенок должен был появиться на свет через три месяца после свадьбы, а следовательно, все приготовления проходили неофициально.

Сама Хана собиралась надеть на церемонию кимоно с рукавами средней длины. Отсылая наряд Умэ на покраску, она взяла на себя смелость заменить айву плющом, поскольку герб Матани не пришелся ей по душе с самого начала. Она вспомнила, что Тоёно, которой никогда не нравился герб Кимото, выбрала для себя именно плющ. Это растение, которое обвивается вокруг прочной опоры, издревле символизировало лучшие женские качества. Хана чувствовала, что имеет полное право изменить герб. У нее не было времени серьезно задуматься над тем, почему Тоёно остановилась на плюще, но ей пришло в голову, что, вероятнее всего, у семейства матери Тоёно тоже был герб с плющом, только немного другого рисунка. Или ее прабабушка не захотела принять герб мужниного семейства и поэтому нарисовала свой собственный? Хана обожала размышлять о прошлом и представлять, как могли развиваться события.

На одном из свадебных кимоно Умэ она все же изобразила айву, поскольку ей не хотелось вступать в препирательства с деверем. Между тем она задумалась над подходящим гербом для Умэ, который та могла бы постоянно носить после свадьбы.

Двадцативосьмилетняя Хана с энтузиазмом готовила свадьбу для Умэ, которая была на десять лет моложе ее, и наслаждалась каждой минуткой, словно выдавала замуж родную дочь. В ней проснулись совершенно иные чувства к Косаку, она начала относиться к нему с особым вниманием и заботой.

После того как Умэ забрали к Матани, жених перестал появляться в Агэногайто. Когда Хана пошла в «Синъикэ» поговорить с Косаку по поводу родственников Умэ, тот сидел мрачнее тучи, словно всем своим видом хотел показать: он нисколько не сожалеет о том, что стал причиной этих треволнений. Более того, Косаку был явно недоволен вмешательством Ханы – наотрез отказывался отвечать ей учтиво, бесился и злобно вращал глазами. Одним словом, вел себя с невесткой еще хуже, чем в первые годы ее пребывания в доме Матани. А когда Сэйитиро пришел навестить его, дядя холодно отослал племянника восвояси.

Вся деревня бурлила. Кэйсаку, поневоле отказавшись баллотироваться в собрание префектуры, целыми днями гонял в голове дурные мысли и лелеял свое разочарование, особенно после того, как узнал, что брат Ханы выставил свою кандидатуру на выборы в собрание Ито. Но Косаку это совершенно не волновало. Он сидел дома, читал или смотрел в потолок, когда книги надоедали.

Оба брата были очень несчастны. И только Хана с нетерпением ждала свадьбы. Как она и предвидела, репутация Кэйсаку ничуть не пострадала. Даже наоборот, все жалели его, потому что он добровольно вышел из предвыборной гонки. Косаку же давно слыл человеком конченым, так что хуже ему не стало.

Никто не думал, что младший сын Матани выберет себе такую низкородную невесту, но жители деревни все равно дарили Умэ благосклонностью, поскольку Хана взяла ее под свою опеку и относилась к девушке очень доброжелательно. Короче говоря, стараниями Ханы все обернулось к лучшему.

– Не забывай, что говорят про чистку уборных, хоть иногда это и бывает трудновато. Ты ведь хочешь, чтобы ребенок родился красивым, Умэ?

– Да. Я постараюсь, госпожа Матани.

– А после свадьбы носи кимоно подлиннее. Как хозяйка младшей ветви нашей семьи, ты должна быть дамой изысканной.

– О! Но никто не будет звать меня «хозяйкой»!

– Ладно, тогда ты до седых волос останешься «невестой из «Синъикэ».

– Так не пойдет!

Обе женщины рассмеялись.