Текст книги "Знамя любви"
Автор книги: Саша Карнеги
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
– Только на поверхности, уверяю вас.
Между ними завязался спор, но в самых миролюбивых тонах. Казя с удовольствием беседовала с Понятовским, ей нравились его острый ум и мягкий юмор, окрашивавший каждую фразу.
– Возьмите, к примеру, Версаль, – продолжал Понятовский. – Тоже хороший кроличий садок. Но те кролики, по крайней мере, начитаны. Здешние же – чистые варвары.
Раздался звонкий смех Екатерины. Понятовский прищурился, стараясь разглядеть, что происходит вблизи великой княгини.
– По-видимому, сострил по своему обыкновению Лев Нарышкин. – Около Екатерины стоял молодой человек с ироническим выражением лица, снова и снова смешивший Екатерину.
– Да, это, безусловно, он, – сказал Понятовский. – Так она смеется только над его шуточками. Скорее всего, он изображает какого-нибудь неудачливого вельможу.
– Около великой княгини две фрейлины. Одна очень хорошенькая, а у другой на лице шрам. Кто они?
– Графиня Брюс и княгиня Анна Гагарина.
– Бедная женщина, так изуродована.
– На нее обрушилась печь. Это случилось несколько лет назад в загородном имении Разумовского – в Гостилицах, где тогда находился двор. – Заметив на лице Кази удивление, Понятовский рассказал ей о Разумовском, фаворите императрицы, вышедшем из казаков, а под конец заметил.
– Казаки всегда производили на меня впечатление народа грубого и жестокого.
– На меня тоже, – пробормотала Казя.
– Тем не менее, Разумовский стал графом и Бог знает кем еще. У него состояние, дворцы, тысячи рабов. – Понятовский одернул свой роскошный камзол. – Короче говоря, однажды, когда двор находился в Гостилицах, здание вдруг дало трещину, начало сползать вниз по склону и обрушилось. Екатерину какой-то гвардеец вынес невредимой на руках, а вот Анне не повезло.
Казя поняла, что эти две женщины говорят о ней. Время от времени графиня издавала короткий недобрый смешок.
– Брюс? Это ведь нерусское имя? – сказала Казя.
– Предок ее сто лет назад приехал сюда в качестве наемника.
– Она бесспорно красавица.
– Так может сказать только женщина, уверенная в собственной привлекательности.
Казя с улыбкой приняла этот замаскированный комплимент.
– Прасковья Брюс, – продолжал Понятовский. – Распущенна не менее, чем красива. Но близкая подруга и доверенное лицо Екатерины на протяжении многих лет. – Он сделал паузу и с улыбкой задумчиво поглядел на Казю. – Не выносит никакого соперничества, поэтому и старается появляться рядом с несчастной Анной.
Казя заметила Бубина, поглощенного беседой с мужчиной лет пятидесяти, ноги которого казались слишком короткими для его массивного тела. Он, судя по его виду, внимательно слушал Льва, который, как поняла Казя, всячески старался расположить его к себе. По правой части лица незнакомца периодически пробегала судорога. Беседуя со Львом, он часто поглядывал на Казю.
– Скажите, дорогая кузина, – спросил Понятовский, – что привело вас в Санкт-Петербург? Только желание увидеться со своей подругой детства? – И он добродушно рассмеялся.
– Итак, ваша... э-э-э... подруга родственница Чарторыйских, – повторил слова Бубина граф Шувалов и посмотрел в сторону Кази, беседовавшей на другом конце комнаты с графом Понятовским.
– Красивая женщина, дорогой Бубин. Можно поздравить вас с таким выбором.
Лев сиял. Вот он стоит и разговаривает запросто с самым могущественным в России человеком. С самим Александром Шуваловым, который возглавляет страшную Тайную канцелярию и может любого вельможу засадить в казематы Петропавловской крепости или сослать в глушь Сибири. У него повсюду глаза и уши – даже дым от свечей он умеет использовать в своих целях. Маршал двора великой княгини. Дядя нынешнего фаворита императрицы – Ивана Шувалова и решительный враг канцлера Бестужева. Лев озирался вокруг себя, надеясь, что все видят, с кем он беседует. Шувалов наблюдал за ним своими острыми твердыми глазами. «Этот молодой дурак может быть полезен, – думал он, хотя еще точно не знал, чем именно. – Да и польская девица тоже». Его мозг лихорадочно работал.
– А не желали бы вы поработать на меня? Неофициально, разумеется? – спокойно проговорил граф Шувалов и холодно поклонился проходившему мимо знакомому. – Подумайте над моим предложением, и если оно вас заинтересует, заходите ко мне, поговорим. Вы убедитесь, что я умею быть благодарным тем, кто принимает интересы России близко к сердцу.
Лицо его в очередной раз дернулось, про себя он отметил, что Лев явно польщен его предложением.
– Быть может, вам придется по душе назначение ко двору его высочества великого князя, – предложил Шувалов. «Слабак, – подумал он. – Слабак, и к тому же тщеславный». Оба эти качества он неизменно умел использовать с выгодой для себя.
Лев рассыпался в изъявлениях благодарности. «Да, – подумал Шувалов, – такой тип наверняка может оказаться полезным, если только не очень уж полагаться на его верность». И он не стал развивать эту тему дальше.
– Да-да, очень привлекательная молодая дама, – произнес он светским тоном. – Хотелось бы видеть ее при дворе почаще. «Вот если бы, например, в нее влюбился Понятовский... Неплохо, а?» Мозг Шувалова работал в Различных направлениях в поисках решения, как использовать Бубина. Пока он его не нашел, но это ничуть не волновало Шувалова: в конце концов оно всегда приходит само собой. И тут он вдруг вспомнил – а от внимания Шувалова мало что ускользало, – что у Бубина осложнения из-за Алексея Орлова. Вот и появился просвет во тьме незнания!
– Есть, например, вакансия адъютанта у генерала Фермора, – промолвил он невзначай. – Как вам известно, генерал Фермор находится на фронте вместе с фельдмаршалом Апраксиным, у которого – вот горе-то! – погиб единственный сын.
– Да, ужасное несчастье.
– Весной наши армии выступят из Риги и предпримут наступление на пруссаков. Открываются широчайшие возможности для способного молодого человека. Вы согласны со мной? – Лев, онемевший от неожиданности, только и смог, что кивнуть головой. Шувалов наслаждался: он любил забавляться со своими жертвами, расставляя их по своей прихоти на шахматной доске жизни.
– Но, – замялся Лев. – Я думал... Мне казалось... – Выражение крайнего испуга на его лице доставило Шувалову огромное удовольствие.
– Как вы полагаете, – произнес он со всей доступной ему вкрадчивой мягкостью, – подходит молодой Орлов по своим способностям для этой должности?
Лев, не таясь, с облегчением вздохнул.
– Необычайно подходит, ваша светлость. Во всех отношениях.
– Сдается мне, мы великолепно понимаем друг друга, – с удовольствием отметил граф Шувалов.
Лев улыбнулся.
Казя продолжала беседовать со Станиславом Понятовским и уже успела в самых общих чертах рассказать ему о том, что с ней произошло после катастрофы в Волочиске, как вдруг гул голосов в зале и служившую им мягким фоном легкую музыку перекрыли донесшиеся из-за двойных дверей в отдаленном конце зала непонятные звуки, нечто вроде беспорядочных ударов.
– Таким образом я попала в Ютск, – закончила грустную повесть своей жизни Казя, не отрывая глаз от дальних дверей. Разговоры в зале разом смолкли. Только музыканты, увлеченные исполнением маленькой прелестной мелодии, продолжали играть как ни в чем не бывало. Екатерина с побледневшим лицом выпрямилась на своем месте и вцепилась пальцами в ручки кресла.
– Что... – начала было Казя, но в этот миг дверь с грохотом распахнулась и в нее ввалилась странная компания. «Хальт! – раздалась позади команда, и вся пьяная ватага странно одетых людей замерла на пороге, ослепленная ярким светом люстр, и осоловело вылупила глаза на открывшееся красочное зрелище. – Стройся!»
Хихикая и икая, незваные гости образовали нечто вроде военного подразделения. Один из них, босой гигант в длинной шубе, со страшным шумом упал навзничь, двое из его товарищей, в расстегнутых мундирах и одетых задом наперед митрах на нечесаных головах, с трудом подняли его, еле держащегося на ногах, и поставили между собой. Пораженная невероятным зрелищем, Казя насчитала в пьяной гурьбе двенадцать человек.
Тот же голос заорал:
– Внимание, внимание! Двенадцать апостолов! Двенадцать апостолов, марш вперед!
Неверным шагом процессия двинулась через комнату, и присутствующие все как один расступились перед нею.
– Эй вы там, возьмите ногу! Ногу возьмите, говорю я! Огромные ботфорты спотыкались и скользили по навощенному паркету, оставляя на нем длинные царапины. Повинуясь отрывочным командам, выкрикиваемым во всю мощь легких, и неритмичным ударам барабана, пьяная рать, не разбирая пути косящими слезящимися глазами, все же продвигалась на непослушных ногах вперед за коротышкой в длинном до пят зеленом стеганом халате, несшим на половой щетке в качестве воинского знамени ярко-красные бриджи.
К величайшему удивлению Кази, собравшиеся в зале знатные дамы и господа все как один покорно склонились в реверансах и глубоких поклонах, и перед Казей вырос целый лес опущенных к полу напудренных париков.
– Хальт! Четче шаг, ты, там, на левом фланге! Не слышишь команды, что ли?
– Реверанс! – лихорадочно шепнул Понятовский на ухо Казе. Напротив них две дамы так истово распластались в верноподданническом приветствии, что казались пестрыми жабами, сидящими в грязи. Все замерли. Казя услышала рядом с собой тяжелое дыхание. Футах в трех от нее, не более, стоял молодой человек в бледно-голубом мундире, расстегнутом до пояса, и с ожесточением лупил в игрушечный барабан, безостановочно поднимая и опуская длинные ноги в блестящих ботфортах, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Она разглядела изъеденное оспой раскрасневшееся потное лицо с большим носом и низким покатым лбом, на который с коротко подстриженной головы съехал бархатный ночной колпак. Он колотил по барабану, шаря пустыми голубыми глазами по залу, и с его тяжелой нижней губы непрерывным потоком стекали бессвязные слова команды, пересыпаемые пьяными ругательствами.
Все старались отвести от него глаза, и только Екатерина, также присевшая в реверансе, с ледяным презрением на побледневшем и ожесточенном лице смотрела на барабанщика в упор.
– Ах вот как, армии вы боитесь? Я вам задам страху! Вперед, жалкое падло! Покажем этим павлинам, как ведут себя под обстрелом доблестные голштинцы. Вперед,грязные свиньи! – Он еще дважды или трижды выкрикнул оскорбительные слова, прислушиваясь, как они отдаются в огромном позолоченном зале, и весело гикая от удовольствия.
– Марш-марш-марш! Левой-правой, левой-правой, левой-правой! – Он двинулся дальше, подталкивая своих людей в спину барабанными палочками и часто высовывая язык.
По мере приближения к напуганным до полусмерти музыкантам, тем не менее продолжавшим во имя святого долга отчаянно пилить на скрипках, впереди идущие замедлили шаг и в пьяном беспокойстве, оглядываясь вокруг, начали перекликаться.
– На них! Вперед, болваны! Ага, враг рассеян, враг бежит! Никакой пощады! Смерть пилильщикам!
Верные музыканты, даже сбитые со своих стульев, даже падая среди рушащихся пюпитров и разлетающихся париков, до последней секунды продолжали исполнять прелестную пьесу.
– Никакой пощады! Бей их, где они упали!
Красные бриджи победоносно развевались над возникшей свалкой. Из нее торчали, раскачиваясь, словно маргаритки на ветру, ноги в белых чулках, и взлетали вверх музыкальные инструменты.
Казя, как и все остальные в зале, наблюдала эту сцену, оцепенев от удивления и ужаса. Наконец, все двенадцать оторвались от шевелящегося месива и ринулись к дальней двери. Молодой человек с маленьким барабаном кинулся за ними, не переставая вопить:
– Назад! Кому говорю, назад! Стройся! С каких это пор воины Голштинии покидают поле брани в беспорядке! Назад, говорю вам! Приказываю, назад!
Но доблестные воины Голштинии не обращали внимания на призывы своего генерала и, оставив на поле брани целую кучу лопат, метелок и мушкетов, расталкивали стоящих на их пути и рвались к выходу.
Молодой человек пустился неуверенным галопом за своей командой и выскочил за дверь. Лакеи поспешили ее затворить, и прерывистая дробь барабана стала отдаляться. В комнате по-прежнему царила тишина, нарушаемая лишь возней музыкантов, старавшихся извлечь из груды обломков уцелевшие инструменты.
И тут раздался истерический женский смех. Он послужил сигналом, повинуясь которому, все взоры обратились к великой княгине.
Екатерина спокойно, четко выговаривая слова, повернулась ко Льву Нарышкину:
– Будьте любезны, попросите музыкантов, как только они смогут, возобновить выступление. И передайте им, что я искренне сожалею о неприятном инциденте.
Спустя какую-то секунду Казя с восхищением услышала веселый спокойный смех Екатерины, как если бы ничего и не было.
Но Понятовский нервно перебирал пальцами эфес шпаги, не будучи в состоянии отойти от охватившего его гнева.
– Вот это и есть его императорское высочество, великий князь Петр Федорович, который когда-нибудь станет царем всея Руси.
– И часто он ведет себя подобным образом? – поинтересовалась Казя.
– А когда ему взбредет в голову. Довольно типичный пример остроумия его высочества. А сейчас прошу меня извинить. – И он направился к Екатерине. Гости между тем защебетали с необычайным оживлением, словно стараясь изо всех сил доказать, что никакого происшествия не было. Потрепанные музыканты начали снова играть, но им удавалось извлечь из разбитых инструментов лишь отрывочные и фальшивые звуки.
«Так вот каков он, Петр, – подумала Казя. – Забулдыга из Кильской пивной. Бедная, бедная Фике». Ее вывел из задумчивости голос Льва:
– Казя, разреши представить тебе графа Александра Шувалова. – Казя улыбнулась и протянула руку. Губы у Шувалова были влажные, а рука – сухой и шершавой, как панцирь черепахи. Сонные глаза, глядевшие из-под тяжелых век, на самом деле ничего не упускали.
– Разрешите пожелать вам длительного и счастливого пребывания в Петербурге, – галантно произнес он.
Глава IV
Алексей Орлов сидел на парапете у берега Невы, болтая своими длинными ногами и насвистывая сквозь зубы. Стоял конец апреля, вечер был тихий, теплый, только что прошедший небольшой дождик отмыл булыжные мостовые до тусклого блеска. На строительстве нового Зимнего дворца еще работали, и Алексей с удовольствием наблюдал за каменщиками – подбадривая друг друга выкриками, далеко разносившимися во влажном воздухе, они споро ставили на место огромные детали каменной кладки. Оторвав от них взор, он нетерпеливо взглянул на дальний поворот, откуда обычно появлялась карета Кази. Строители, к этому моменту закончившие рабочий день, лениво перебрасывались шутками.
– Глянь-кось, братец, что-то она нонче припозднилась.
– Небось, другого себе завела.
– А этот третий лишний, что ль?
Любовники постоянно встречались здесь. Кучер Льва Бубина доехал бы сюда и с завязанными глазами, даже лошади знали, где следует замедлить бег. Но на этот раз их за перекрестком огрели кнутом – такая была спешка! Заслышав стук колес, Алексей просиял, но повернулся лицом к реке и не шелохнулся, когда карета остановилась за его спиной.
Раздался стук каблучков, она приблизилась.
– О дорогой, прости! Знаю, опоздала, но раньше никак не получалось. Лев собирался в Ораниенбаум, надо было проводить его. Как только смогла вырваться, примчалась немедленно, – сбивчиво говорила Казя.
– Чего ты с ним возишься? Нужды-то ведь никакой, – мрачно произнес Алексей.
– Так надо. – Его недовольный тон испортил радостное настроение Кази, но она этого старалась не выказывать и продолжала так же весело. – Ты понял или нет – он уехал. Ночь – вся наша. Вернусь домой, когда захочу. Пожалуйста, Алексей, не сердись, – она взяла его руку, – Во всяком случае, не сегодня, «Остались считанные часы, – подумала она, – а он дуется, вот-вот устроит очередную сцену». Назавтра Алексей уезжал в Ригу – занять пост адъютанта при генерале Ферморе. Но он продолжал стоять с сумрачным выражением лица, и Казя, отвернувшись, сделала вид, что внимательно рассматривает тяжело груженные баржи, подымающиеся вверх по течению, и грязное двухмачтовое суденышко с коричневыми парусами, которые то беспомощно повисали, то надувались, когда налетал порыв влажного ветра. Разносившаяся над водой грустная песня и вовсе настроила Казю на печальный лад.
– Ты невыносим! – слезы обиды застлали взор Кази, она отняла свою руку. Последние дни он так часто впадал в уныние! – Мне тут нечего делать, поеду домой! – холодно проговорила она. Алексей встрепенулся, неожиданно рассмеялся и притянул ее к себе.
– Прости, любимая! Я просто дурак набитый! Ну скажи, что не сердишься на меня!
Казя, в свою очередь, рассмеялась. Ветер, наконец, покрепчал, паруса наполнились, у носа суденышка поднятая им волна вскипела и отразила лучи выглянувшего солнца, ярко высветившего мрамор парапета и каменные фасады больших домов над рекой. Казя в знак примирения сжала руку Алексея и улыбнулась глазами.
– Во дворец Баратынского, – приказал он кучеру.
– Слушаюсь, ваше превосходительство. Мигом! – с бесстрастным лицом откликнулся бородатый кучер и хлестнул лошадей.
В карете Алексей обнял Казю и покрыл ее лицо поцелуями. Лошади шли резвым шагом, кучер что-то мурлыкал себе под нос, и седоки оглянуться не успели, как оказались у места назначения. Казя выскользнула из объятий Алексея, со смехом отбиваясь от его рук, привела в порядок прическу и расправила складки платья.
– Идти на прием обязательно? – спросила Казя, когда они въехали во двор дома Баратынского.
– Обязательно, хотя бы ненадолго. Федор и вечер-то устроил специально для нас. Но мы ненадолго, обещаю тебе. – Он сдвинул губами мягкие завитки ее волос и поцеловал ухо. Тело Казн все напряглось.
– Карцель приготовит нам комнаты к тому моменту, как они понадобятся.
Перед крыльцом стояла карета, с ее козел спустился лакей и подошел к Казе.
– Графиня Раденская?
– В чем дело? – ответил вместо Кази Алексей. – Зачем тебе графиня?
– Граф Алексей Шувалов приносит вашей светлости извинения и просит разрешить ему побеседовать с графиней наедине.
– Он здесь?
– Да, ваша светлость. – Человек кивнул в сторону ожидающей кареты. Казя взглянула на Алексея и покачала отрицательно головой, но он отвел ее в сторону и объяснил, что ослушаться нельзя.
– Самый могущественный человек России... Ты не можешь обидеть его отказом... – Казя с удивлением выслушала эти слова. «Орловы и те боятся этого человека!» – Но постарайся не слишком задерживаться, дорогая! Я буду тебя ждать, ждать терпеливо! – Он даже проводил Казю до кареты Шувалова.
Граф Шувалов сидел, по своему обыкновению, в глубине кареты, далеко от окна, втянув голову в плечи, неподвижно, и только глаза его беспокойно рыскали вокруг. Он давно понял, что, оставаясь невидимым, можно увидеть на улицах города значительно больше.
– Как мило с вашей стороны оказать мне столь высокую честь, мадам! – Шувалов, едва шевельнув губами, изобразил на своем лице некое подобие улыбки, которая показалась Казе гримасой, застывшей на лице покойника.
– И очень любезно с вашей стороны, месье, что вы хоть на миг, но лишаете себя удовольствия лицезреть столь очаровательное существо! – Он отвесил Орлову легкий иронический поклон. – Возможно, впрочем, что содержание нашей беседы вознаградит вас сторицей за кратковременное расставание. – Цветистая фраза, произнесенная невыразительным и резким голосом, прозвучала очень неестественно.
Они миновали Летний сад на берегу Невы. Казя нетерпеливо ждала, что же скажет Шувалов, но он безмолвствовал. Колеса с железными ободьями громко стучали по булыжникам мостовой, кучер, растягивая слова, певучим голосом понукал лошадей. Казя молчала, твердо решив ничем не выказывать своего любопытства, молчал и Шувалов, и лишь когда карета поравнялась с Царицыным лугом, который оглашали крики детей, лай собак и топот маленьких ног, он заговорил. Первые же его слова привели ее в изумление.
– Тринадцать лет назад вы и великая княгиня Екатерина были подругами и играли вместе. – Он выглянул из окна на людную лужайку, с отвращением воскликнул: – На земле развелось слишком много народу. – И с шумом втянул в нос порцию нюхательного табака.
– В-в-вы о-о-о-чень хорошо информированы, – ответила Казя, даже не пытаясь говорить гладко. Она знала, что в этом разговоре ей не избежать заикания.
– Я почитаю своим долгом знать все обо всех. – Шувалов впервые взглянул ей прямо в глаза, и Казю поразило их необычайно холодное выражение. «Он бы за казнью или за пыткой узника в одном из своих потайных казематов наблюдал с таким же бесстрашным равнодушием, с каким взирает сейчас на шалости детей около карусели и качелей», – подумала она.
Шум гуляющей толпы перекрыл крик мясника: «Говядина! Кому говядины!» Старик в кроличьей куртке помахал перед окном кареты нитками сухих грибов. Кучер обернулся и шутливо маханул его по плечу кнутом.
– Пошел, старче! Небось, хочешь разжалобить господ до слез? – И, довольный, усмехнулся собственной остроте. «Господин верен себе, – подумал он. – Как ему надо поговорить по душам, он сразу сюда, на луг. Еще бы, в этом гаме человеку не собраться с мыслями, а толпа тут такая, что лошади с трудом сквозь нее продираются. Хозяин – парень не промах, своего не упустит, особливо с этакой кралей. Небось, облапит ее своими грязными ручищами».
Между тем граф Шувалов, наконец, открылся.
– Я устроил вас фрейлиной при дворе великой княгини, – заявил он без обиняков. Никаких «если вы не возражаете» или «мне кажется, я мог бы», просто «я устроил» – и все тут.
– Но п-п-предположим, что я не хочу...
– Вы хотите, мадам, вы хотите. А теперь выслушайте меня со вниманием, – и он в течение нескольких минут быстро говорил, поясняя внимательно слушавшей Казе, какие перед ней открываются перспективы.
– Итак? – спросил он в заключение, глядя на нее своими змеиными глазками. Казя медлила с ответом. У окна вдруг выросла девица с дерзким выражением лица.
– Ваша светлость, купите! – Она протянула поднос с горячими пирожками. – Прямо с пылу, с жару! – Глаза ее с одобрением скользнули по бархатному плащу Кази с горностаевой отделкой и по приветливому улыбающемуся лицу. Она, смеясь, пошла вровень с каретой, не отставая ни на шаг.
– О, да вы красотка! – воскликнула она с обезоруживающей искренностью. Граф Шувалов искоса взглянул на нее с такой непомерной злостью во взоре, что она, как ужаленная, отскочила от окна кареты и начала лихорадочно креститься, приговаривая «чур меня, чур!», словно на нее обратил свои глаза сам дьявол. Казя расслышала, как она даже ругнулась вслед их карете.
– Гони! – приказал Шувалов кучеру. – Подальше от этого сброда.
Кучер подстегнул лошадей, с добродушной ухмылкой покрикивая на гуляющих, чтобы те дали ему проехать. Шувалов притаился в своем углу и, пока они не выехали на берег реки, не произнес ни слова.
– Итак? – повторил он свой вопрос.
– По сути дела, вы хотите, чтобы я стала шпионить за великой княгиней, – сказала Казя.
– Что вы, что вы! Зачем такие сильные выражения? Не шпионить, а просто сообщать время от времени немного информации. Во благо России, разумеется.
«Какая же я буду подруга, если стану пересказывать все, что происходит между нами», – с негодованием подумала Казя. Вся ее душа пришла в возмущение при этой мысли, но… Но зато она снова будет с Фике, а это главное. Тут ей на ум пришли слова Дирана о шпионах.
– А если я откажусь?
– Откажетесь? – Шувалов взглянул на нее с удивлением. – Тогда, дорогая графиня, вам придется возвратиться туда, откуда вы явились, да и то лишь в том случае, если вам повезет. – Голос его звучал так угрожающе, что Казя вздрогнула. – А Санкт-Петербург лишится одной из самых м-м-м... одной из самых привлекательных женщин. – Его рука скользнула по сиденью к бедру Кази, но она поспешно отодвинулась. Он пожал плечами, лицо его передернула обычная судорога. «Но будьте уверены, моя прекрасная польская пани, что в один прекрасный день... да-да, такой прекрасный день настанет», – мелькнуло у него в голове.
Казя понимала, что попала в западню. Ему стоит мизинцем шевельнуть, и она бесследно исчезнет из Петербурга, и даже Екатерина не сможет ей помочь.
«Завтра молодой Орлов уезжает на войну, – думал Шувалов. – Спешить некуда. Я не двадцатилетний жеребец, которому огонь желаний сжигает чресла». Он приложил руку к щеке, чтобы унять нервный тик. Терпения у него – хоть отбавляй. Краем глаза он наблюдал за внутренней борьбой, переживаемой Казей. Ему редко встречался человек со столь выразительным лицом, и при его опыте общения с самыми разными людьми он читал все ее мысли так, как если бы они были написаны на лежащем перед ним листке бумаги. Но через один-два месяца пребывания при дворе она научится скрывать свои чувства.
– Да будет так, – произнесла наконец Казя. – Я принимаю ваше предложение.
– Прекрасно! – ответил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более беззаботно. – В таком случае вот что. – И всю дорогу до самого дворца Баратынского он наставлял Казю, что ей надлежит делать при молодом дворе[6]6
Так назывался двор великого князя Петра Федоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны в отличие от двора императрицы
[Закрыть]. Великая княгиня привыкла к очень хорошему обслуживанию. При всем своем обаянии и живости характера она любит повелевать и требует беспрекословного выполнения ее приказаний. Иные постигли эту истину слишком поздно – и поплатились.
– Я буду очень стараться.
– Не сомневаюсь. А сейчас, дорогая, вы, конечно, не пожелаете, чтобы месье Орлов ожидал вас хоть лишнюю секунду. – «Она легко краснеет», – подумал Шувалов, но он хорошо знал, что само по себе это не признак слабости.
Помогая Казе выйти из кареты, он подал ей руку, сухую, чешуйчатую, напомнившую ей хвосты павлинов в Керчи, шуршащие в пыли.
* * *
Они очень скоро незаметно ушли с бала и поднялись по лестнице к комнатам, отведенным для них князем Баратынским, где они провели в последние два месяца столько блаженных часов.
Оба были возбуждены выпитым внизу вином, интимной обстановкой маленькой уютной комнатки и мыслью о находящейся в соседней опочивальне широкой кровати, но тем не менее не касались друг друга. По правилам любовной игры, которую они вели, следовало дразнить свои чувства, доводить желание до наивысшего накала, когда сдерживать его уже нет мочи.
Они сидели за столиком, попивая шампанское, которое Карцель наливал в хрустальные бокалы на высоких ножках.
– Французы, по крайней мере, дали нашей стране много хорошего, – Алексей поднял свой бокал и стал медленно его поворачивать указательным и большим пальцами, следя за отражением пламени свечи в пузырьках вина.
– За тебя, – медленно произнес он. – За твою жизнь при дворе.
– А я пью за тебя, дорогой, – возразила Казя, глядя на него поверх пенящегося бокала. Впервые за весь вечер, если не считать краткой размолвки на берегу Невы, они разговаривали серьезным тоном.
– Я буду скучать по тебе, Казя!
– Может быть, на первых порах. А потом ты так увлечешься войной, что забудешь обо всем на свете. – Шампанское развязало ей язык.
Она давно подметила, что, когда речь заходит о его участии в военных действиях, Алексей не в состоянии оставаться равнодушным. Она была уверена, что ему понравится воевать. Это то, чего ни одна женщина в мире не может понять в мужчине.
– А что ты будешь делать, когда я уеду?
Казя нагнулась к нему и, приложив палец к губам, покачала головой. Глаза ее потемнели.
– У нас еще целая ночь впереди, – сказала она, снова выпрямляясь. – Пока что, наверное, я буду по-прежнему жить во дворце Бубина. Но, надеюсь, недолго. По словам графа Шувалова, я могу потребоваться очень скоро, через неделю-другую.
– Я все же не перестаю удивляться, – сказал Алексей, лаская глазами ее плечи, грудь, рот. – Почему его выбор пал на тебя? Ему прекрасно известно, что ты подруга детства великой княгини, как же он, знаток людей, может так неверно судить о тебе, чтобы предположить, будто ты станешь обманывать ее доверие.
– О дорогой, ты мне льстишь! – теперь уже все ее тело жаждало его рук, его мужской силы. Сколько можно разговаривать!
– И все же за этим что-то кроется. Можешь не сомневаться, Александр Шувалов не из тех, кто способен на необдуманные поступки.
Но Казя его не слушала.
– Неужели это сейчас самое важное? – спросила она охрипшим голосом, сбросила с ног туфли и направилась к нему. Алексей посадил ее на колено и стал медленно стягивать платье с ее плеч, но вскрикнул от неожиданности: Казя небольно укусила его в шею.
– Ну ты, дьяволенок!
Алексей подхватил Казю на руки и отнес на кровать. Лихорадочными движениями они старались освободить друг друга от одежды, и пальцы Алексея нетерпеливо рвали многочисленные крючки на Казином платье. Казя откинула голову на подушки, выгнулась дугой, и поколебленное случайным сквозняком пламя свечи отбросило тени на ее атласную кожу.
Они целовались и ласкали друг друга губами, пока не истощилось последнее терпение. Объятые дикой страстью, они соединились. Несмотря на силу своего вожделения и необычайную физическую мощь, Алексей был сама нежность. Хотя кровать ходила под ним ходуном, он ни разу не причинил Казе боли. И когда он разъял свои объятия и, тяжело дыша, упал на кровать рядом, все еще держа одну ногу на ее бедрах, у нее на губах не было ни капли крови, а на теле – ни одного синяка.
– О Боже, какая ты чудесная женщина, – вымолвил он.
Это были первые слова, слетевшие с его уст с момента их соединения. И слава Богу – ибо в момент наивысшей страсти в ушах Кази неизменно звучал голос Генрика, произносящего слова любви. И сейчас, когда Алексей заговорил, ей мерещилось совсем иное лицо в рамке мокрых вьющихся волос, склоняющееся над ней.
– Нам было сегодня необыкновенно хорошо, правда? – Алексей с улыбкой повернулся к ней. Казя привстала и погладила его по влажным волосам.
– Да, дорогой.
Но в глубине души она знала – как он ни красив, как ни силен, но чего-то в нем все же недостает, чего-то, что может ей дать лишь один человек в целом свете.
Остатки догоревшей свечи лежали на кучке воска, в окна между портьерами вползал рассвет. Луч раннего солнца позолотил спящее лицо Кази, она заворочалась и что-то пробормотала со сна. У сваленного кучей на полу платья привстала на задние лапы крыса, но, напуганная движениями Кази, быстро шмыгнула в нору за деревянной обшивкой стен. Внизу во дворе уже переговаривались во весь голос слуги.
Алексей давно проснулся и наблюдал за лицом Кази. Вот ресницы дрогнули, но она не раскрыла глаз. Он погладил черные блестящие волосы, раскинувшиеся по подушке, и дотронулся пальцем до ее рта.
– Проснись, маленькая полячка. Мне скоро уходить, – шепнул он, склонился к ней и ласковыми прикосновениями рук разбудил. Ее рот раскрылся, обнажив сломанный зуб, ноги, лежавшие на его бедре, напряглись.
