Текст книги "Честность свободна от страха"

Автор книги: Саша Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Инспектор улыбнулся, сверкнув маленькими льдинками глаз, захлопнул дверь и обошел мобиль с другой стороны. «Надо же, какая беспечность, никакой охраны или чего-то подобного…» – мимоходом подумал Шпатц. Мотор мобиля басовито заурчал, инспектор выкрутил руль, и площадь за окном сдвинулась. Раньше Шпатцу не доводилось ездить на мобиле. Он их, разумеется, видел, урчащие железно-парусиновые коробки давно не были диковинкой на улицах Сеймсвилля. Но позволить себе раскатывать на них могли только очень богатые и очень эксцентричные люди. Для обычных граждан из самодвижущихся повозок были доступны только паровые автобусы.

– Я ознакомился с вашим делом, герр Грессель, – мобиль остановился рядом с пропускным пунктом у ворот. – Там написано, что вы служили в армии и единожды участвовали в боевых действиях. В каком конфликте, позволите ли узнать?

– Уния Блоссомботтен, герр инспектор. Неспокойный район на севере Сеймсвилля. Два года назад там убили Гебо Велтиста, двоюродного брата нашего короля. И вспыхнуло сепаратное восстание. Я приписан к инженерным войскам, моя часть была мобилизована в состав горной армии, так что я тоже в каком-то смысле поучаствовал.

– Вы не разделяете интерес короны в этом конфликте? – Боденгаузен бросил быстрый взгляд на Шпатца, затем приоткрыл со своей стороны окно и предъявил заглянувшему в мобиль охраннику пропуск. Дверь закрылась, тяжелый створ ворот пополз влево, открывая дорогу.

– Отнюдь, – Шпатц усмехнулся. – Вы знакомы с историей Унии Блоссомботтен? Это настоящая заноза в заднице Сеймсвилля! Фактически, это обширная горная долина, близ которой добывается уголь, железо и некоторые другие полезные ископаемые. До того, как месторождения открыли, это была просто дыра на задворках. Сейчас же этот регион мог бы процветать, но нет же! Среди местных жителей бытует убеждение, что прогресс несет зло и порок. И нужно как можно больше вставлять ему палки в колеса. Сначала они устраивали диверсии на шахтах и складах. К счастью, они по своим убеждениям не пользуются взрывчаткой, иначе жертв могло быть больше… Они устраивали шумные демонстрации, несколько раз поджигали бараки рабочих. Если кто-то из местных нанимался на шахты, то его могли повесить. Ни королю, ни владельцам шахт не хотелось доводить дело до военного конфликта. Но получилось… как получилось. При подавлении бунта король счел необходимым воспользоваться самыми передовыми технологиями своей армии, чтобы продемонстрировать этим дремучим горцам силу прогресса. Восстание было подавлено рекордно быстро.

Инспектор засмеялся.

– Я слышал, что король Сеймсвилля пытался купить люфтшифф, должно быть, это было связано с этим мятежом?

– Не знаю таких подробностей, но думаю да, – Шпатц поерзал на жестком сидении мобиля, в очередной раз недобро помянув конструкторов сидений. Создавалось впечатление, что здесь в Шварцланде старались создать все условия, чтобы человеку хотелось побыстрее вскочить.

– У вас имелись собственные интересы участвовать в этом конфликте?

– Да, – кивнул Шпатц. – Мой отец – совладелец угольной шахты. Семья Грессель уже лет четыреста занимается банным делом. Десять лет назад отец посчитал, что уголь – более выгодный вид топлива и принял участие в разработке шахты.

– Так вы богатый наследник? – Боденгаузен показал пропуск еще одному охраннику на еще одних воротах.

– Нет, – Шпатц вздохнул. – Я оказался не очень пригоден к ведению дел, так что отец принял решение воспитывать преемника из моего сводного брата. Сына своей младшей жены.

– Эта система всегда меня удивляла, – хохотнул инспектор. – У нас не принято иметь несколько жен! Моя Бинди порвала бы меня на тряпочки, если бы я заикнулся еще хоть об одной женщине!

– Младшую жену нельзя взять в дом просто так, герр инспектор, – Шпатц оглянулся на закрывающийся створ последний пограничных ворот. – Она переходит по наследству, только если умирает брат.

– Но я слышал, что она тоже становится женой, – инспектор криво ухмыльнулся, круглые щеки его раскраснелись. – Во всех смыслах, если ты понимаешь, о чем я.

– Кому как повезет, герр инспектор, – Шпатц подмигнул. – Младшая жена не всегда младше. Думая о младших женах мы всегда представляем юную прелестницу, но обычно все же первыми умирают старшие братья. А младшие берут себе в дом их вдов… Так что…

– Благородный обычай, – одобрительно хмыкнул Боденгаузен. – Но у вас-то было иначе?

– Да, – лицо Шпатца потемнело. Балагур-инспектор задел за больную тему. Джерд была как раз женой младшего брата. Не юная прелестница, всего несколькими годами младше Блум, его матери. Когда брат отца погиб, ходили разные слухи, поговаривали даже, что тот завал на шахте не был несчастным случаем. Но никто ничего не доказал, отец стал владельцем всех семейных активов, а Джерд вошла в семью младшей женой. Ее старшему сыну было пятнадцать, на два года младше Шпатца. И потом у них с отцом родилось еще четверо детей. Один из язвительных соседей как-то предположил, что именно отец Шпатца и заделал Джерд ребенка. Шпатц тогда расквасил умнику нос и выбил пару зубов, но только лишь потому, что сам был склонен думать точно так же. Просто старался вслух не говорить все эти страшные вещи.

– Не хочешь говорить об этом?

– Не очень, герр инспектор, – признался Шпатц. – Но если это важно, я готов рассказать историю моей семьи.

– Вот как мы поступим, герр Грессель, – инспектор на несколько мгновений отвлекся от пустынной дороги и серьезно посмотрел на Шпатца. – Одним из вечеров мы возьмем бутылочку шнапса из моих запасов, и вы мне расскажете все.

«Договорились», – подумал Шпатц и стал бездумно смотреть на дорогу. Полотно из почти идеально подогнанных булыжников пролегало между невысоких холмов, кое-где украшенных небольшими группками невысоких деревьев. «Надо же, у нас даже некоторые центральные улицы после дождя становятся похожи на сточные канавы, а здесь до ближайшего города еще ехать и ехать, а дорога – камешек к камешку», – Шпатц вдруг почувствовал, что наконец-то расслабился. Инспектор молча вел мобиль, за окном машины – пасторальная идиллия, размеченная кое-где желто-черными столбиками. Редкие пушинки облаков в густой лазури неба. Темное золото солнечного диска у самого горизонта. Пестрые булыжники идеальной шварцландской дороги. С одной стороны, вроде бы окружающий мир остался прежним – в Сеймсвилле те же холмы, те же деревья, те же редкие гранитные валуны, утопающие в высокой траве. С другой – что-то неуловимо изменилось. Словно пограничное бюро – это не конструкция, возведенная людьми, просто в том месте, где им захотелось, а нечто большее. Граница другого мира. Чужого. Незнакомого. Подозрительно похожего на тот, который Шпатц только что покинул, но иного.

– Когда я впервые приехал в Чандар в составе посольства, – вдруг снова заговорил инспектор. – Я долго не мог понять, что вокруг не так. Вроде те же деревья, запахи, люди. Но всей кожей чувствуешь, что ты на чужбине.

– Я очень громко думаю, герр инспектор? – Шпатц повернул голову и посмотрел на краснощекий профиль Боденгаузена.

– У тебя лицо такое же растерянное, как у меня тогда, – инспектор усмехнулся. – То хмуришь лоб, то оглядываешься беспомощно. Ты ни разу не выезжал из Сеймсвилля, судя по твоей анкете. Так что я точно знаю, что ты чувствуешь.

– И это значит что-то особенное?

– Не думаю, – Боденгаузен пожал плечами. – Впрочем, профессор философии из Стадшуле со мной бы не согласился. Среди интеллигенции принято считать, что государственные границы – это объективная необходимость, и люди – только пешки глобального процесса. Или, говоря другими словами, мир разделен на безусловные части и меняется в угоду высшему смыслу.

– Не уверен, что правильно понял, – Шпатц наморщил лоб. – Граница объективна, то есть возникает сама по себе. И люди в любом случае ее возведут, потому что по-другому не может быть? А война?

– А война не начинается случайно. Если мир изменился, и границы сдвинулись, то у людей не будет выбора, кроме как последовать за ними. И воевать, если надо.

– И побеждает всегда только та сторона, которая служит высшему смыслу? Мир просто не позволит неправой стороне победить?

– Да, что-то вроде того, – Боденгаузен кивнул, повернул голову и подмигнул Шпатцу. – Хорошо, что я не философ. Но ты быстро схватываешь. Хорошее образование?

– Очень обрывочное, – Шпатц пожал плечами. – Школа грамотности, курс в инженерной части и частные уроки. Надеюсь его продолжить в Шварцланде.

– Правильный настрой, герр Грессель. Для фрайхера доступны курсы вольнослушателей в Стадшуле любого города, рекомендую воспользоваться этим правом сразу же, как только это станет возможным. Местное образование увеличивает как шансы получить статус эдлера, так и возможность найти хорошую работу.

Мобиль притормозил, Боденгаузен вывернул руль вправо. Второстепенная дорога сворачивала за холм и упиралась в высокие металлические ворота. Решетчатый забор оплетали колючие даже на вид кусты, усыпанные мелкими желтыми цветочками. Караульную башню справа от ворот Шпатц тоже заметил не сразу – будка с часовым пряталась в обширной кроне высокого дерева. Перед воротами – мощеный брусчаткой небольшой плац, на котором с комфортом могли разместиться три или четыре ластвагена. На уровне глаз на воротах ровными черными буквами было выведено: «Гехольц». Чуть пониже: «Карантинная зона». А над воротами сияли начищенной латунью буквы девиза: «Честность свободна от страха».

Глава 2

Hat eine Puppe mir geschenkt

Dann bin ich nicht allein

(Она подарила мне куклу,

И теперь я не одинок)

Puppe – Rammstein

– Коэффициент вертикальной профилировки – семь, – доктор сделал шаг назад и убрал руку с макушки Шпатца. – Теперь подбородок максимально вперед и сожмите челюсти, герр Грессель.

Сегодня был пятый день в карантинной зоне. Тесты и экзамены были позади, результаты знаний Шпатца об истории и законах Вейсланда и Шварцланда признаны удовлетворительными. Каждое утро здесь начиналось с обязательных моргенбунген – бодрящих упражнений под руководством белокурого громилы в сером мундире оберфельдфебеля. Причем не делалось исключений ни для кандидатов на гражданство, ни для охраны, ни для прочего персонала, включая помощников повара, уборщиков и машинисток. Еще одним обязательным ритуалом было оглашение распорядка дня на плацу после завтрака. Герр Каумляйтен, гражданский вервальтер карантинной зоны Гехольц, дородный господин с белесым лицом уроженца приморских районов Шварцланда, уверенным баритоном сообщал, какие события сегодня всех ожидают, сколько человек прибыло, сколько убыло, кому полагается благодарность, и кто провинился. Затем проходила перекличка среди кандидатов, и все расходились по своим делам – в учебные кабинеты, медицинский сектор или на спортивную площадку.

– Коэффициент челюстного угла – пять, – доктор сделал два шага в сторону и приглушил свет. – Теперь смотрите на красный круг на стене и не двигайтесь, герр Грессель. Можете закрыть глаза, лампа яркая, некоторым не нравится.

Тест по истории был простым, и глубоких знаний не требовал. На каждый вопрос предлагалось всего два варианта ответа, и нужно было быть полным идиотом, чтобы выбрать неправильно. Даже если ничего не знать про кайзера Грейцега, то на вопрос «Каким именно талантом прославился великий кайзер Грейцег, прозванный в народе Соловей, в самом начале своего правления?» вряд ли стоило отмечать вариант «Пересыпание цветного песка из бутылок в стаканы». Тем более, что второй вариант был «виртуозная игра на клавесине». Сначала Шпатц думал, что в вопросах есть какой-то подвох, что выбор из настолько очевидных вариантов не может быть проверкой знаний. Но когда он озвучил свои сомнения инспектору Боденгаузену, тот засмеялся и похлопал Шпатца по плечу: «А это никакой не экзамен, это часть системы обучения. Комерад штамм Фогельзанг, твой предполагаемый родственник, автор этой системы, обратил внимание, что человек лучше усвоит информацию, если думает, что его так проверяют, и правильные ответы он угадывает, потому что умен. Вот скажи теперь, сможешь ты забыть, что кайзер Платт провел военную реформу, упразднив правило, что старшие офицерские чины могут получать только верванты?» Шпатц засмеялся. Второй вариант ответа на этот вопрос был «повелел офицерам ходить по городу только спиной вперед».

– Коэффициент контура – девять, – доктор выключил яркую лампу, и черная тень профиля Шпатца со стены исчезла. – Встаньте к этой стене, герр Грессель.

Проверку на физическую подготовку Шпатц прошел легко и непринужденно, с вердиктом «рекомендован на военную службу». Правда, Боденгаузен усмехнулся и сказал не обольщаться, что он с такой же легкостью пройдет армейскую проверку. Но не стал уточнять, чем именно особенным отличались военные нормативы. А Шпатц не стал просить его вдаваться в подробности, он все еще чувствовал себя не в своей тарелке, после того, как его, абсолютно голого, бесцеремонно щупали, заставляли наклоняться в разные стороны, заглядывали в зубы и задницу. Именно так выглядела общая оценка здоровья, последовавшая сразу после бега, приседаний и балансирования на одной ноге.

– Коэффициент роста – семь, вертикальный пропорциональный коэффициент – семь, второй пропорциональный – пять, – доктор отошел от Шпатца и сел за стол, напротив молчаливого безликого секретаря. – Можете одеться и присесть на стул, герр Грессель. Измерения закончены.

Безымянный доктор и его бесцветный секретарь приехали в Гехольц на черном мобиле сегодня утром. Вервальтер Каумляйтен сообщил об этом после завтрака, просто как о прибытии двух персон. Они заняли кабинет в медицинском секторе, куда Боденгаузен и отвел Шпатца сразу после того, как распорядок дня был оглашен. Доктор был среднего роста, среднего сложения и неопределенного возраста. У него был невыразительный голос, серый гражданский костюм, только рубиновая капля на лацкане выдавала в нем принадлежность к медицине. Его секретарь или помощник еще большим талантом не выделяться, чем сам начальник. Если присмотреться, то можно было сказать, что он значительно моложе доктора, но на этом наблюдения останавливались. Молодой мужчина, сливающийся с любым фоном, на котором оказывался. Доктор сообщил, что Шпатц не должен задавать ему никаких вопросов, выполнять команды четко и немедленно, и что всю необходимую информацию он узнает, когда будет нужно. А потом доктор приказал Шпатцу раздеться и приступил к измерениям. «Согните руку в локте», «поверните голову максимально вправо», «поднимите руки вверх», «сядьте на этот стул, уприте подбородок в подставку» – доктор командовал, Шпатц выполнял. Продолжалось это около трех часов.

– Ваш индекс идеала Фогельзангов – два, герр Грессель, – доктор поднял голову и посмотрел на Шпатца. – Для справки, сейчас самый высокий индекс идеала имеет Адлер штамм Фогельзанг, старший сын главы семейства. И он ниже вашего.

Шпатц открыл рот, чтобы задать вопрос, что это значит лично для него, но вовремя захлопнул рот, увидев, как уголки губ доктора дернулись. Да, конечно. Не спрашивать.

– До свидания, герр Грессель, – доктор указал взглядом на дверь.

Инспектор Бодергаузен сидел, свешиваясь со всех сторон с неудобного табурета и читал газету. Когда дверь открылась, он поднял глаза и подмигнул:

– Как впечатления, кандидат?

– Доктор сказал, что мой индекс идеала – два.

– Ого, то есть теперь ты можешь быть совершенно точно уверен, что твоя мама не была простушкой из деревни! Индекс идеала два – это… Это… Проклятье, даже у кайзера индекс идеала четыре!

– Герр инспектор, я собой горд, конечно, но не могли бы вы объяснить, что это значит лично для меня? Я бы спросил у доктора, но… – Шпатц поежился и оглянулся на дверь.

– Понимаю тебя, у меня самого от этой парочки мурашки по коже каждый раз, когда их встречаю! – Боденгаузен поднялся и кивнул в сторону выхода. Они зашагали по коридору, мимо одинаковых бледно-зеленых дверей медицинского сектора. – На самом деле, для тебя ничего не поменяется. Поскольку ты не претендуешь на долю в наследстве и признании тебя полноправным вервантом, то даже единица ничего бы не значила. Так уж сложилось, что ты почти вылитый основатель семьи Фогельзанг. Посмотри в зеркало, увидишь их фамильный портрет. Так что озвученная тобой причина, по которой ты желаешь получить гражданство, признана законной и правомерной. Впрочем, если ты когда-нибудь захочешь влиться в лоно семьи Фогельзангов, получить положенное имя и все, что тебе причитается, то эта двойка индекса будет хорошим подспорьем.

Всего в жилом секторе Гехольца было три одноэтажных корпуса. В каждом могло разместиться с комфортом человек по пятьдесят, а если на тесноту внимания не обращать, то и до сотни. Но сейчас аншлага не было. Два корпуса – под номерами два и три – были заперты, а в третьем проживало в общей сложности восемнадцать человек – девять кандидатов и девять инспекторов. Правда спали они не вместе, по ночам надзор снимался, и инспектора уходили на свою половину. Где каждому полагались одноместные апартаменты, в отличие от кандидатов. При желании, и наличии толики ловкости и удачи, можно было тайно выбраться из общей спальни и сбегать на свидание. Если, конечно, сумеешь убедить одну из холодных как ледяные скульптуры машинисток из административного сектора. Эти строгие фройляйн были как на подбор светловолосые, голубоглазые и, казалось, начисто лишенные всех человеческих чувств. Как мраморные статуи. Шпатцу так ни разу и не удалось сосчитать, сколько всего девушек служило в Гехольце. Они были похожи, как родные сестры, а темно-серая униформа департамента надзора и вовсе сводила на нет все попытки отличить белокурых фройляйн друг от друга.

– Дааа, – Боденгаузен остановился возле неудобной даже на вид скамейки и причмокнул. – Присядем?

Одна из машинисток размеренным шагом шла от административного сектора к медицинскому. Ей было не больше двадцати, белокурые волосы стянуты в тугой узел на затылке, прямая форменная юбка волнующе облегала идеально круглую попу, открытые ниже колен ноги – скульптурно правильной формы. В общем, она выглядела в точности как любая из работавших здесь фройляйн – восхитительно красивой и возмутительно идеальной. Другие просто не попадали в департамент надзора. Шпатц и Боденгаузен молча проводили ее взглядом, дождались, когда за ней закроется зеленая дверь медицинского сектора, и только потом шумно и облегченно выдохнули.

– Поговаривают, – инспектор склонился к Шпатцу и понизил голос до шепота. – Что каждой машинистке департамента надзора полагается нож особой формы. Тонкий и трехгранный. Он у нее в левом рукаве.

– Спасибо за предупреждение, герр инспектор, – Шпатц усмехнулся. – Нам не пора на обед?

– Не торопись, – круглое лицо Боденгаузена стало серьезным. – Поболтаем чуть-чуть. Неприятный разговор, но тебе придется ответить. Как умерла твоя мать?

– Заболела, – быстро ответил Шпатц. – Кажется, воспаление легких или что-то в таком духе. Сначала у нее началась лихорадка, потом кровавый кашель и рвота, а через три дня она уснула и не проснулась.

– Ваша семья довольно богата, неужели ее не лечили?

– Лечили, разумеется, – Шпатц нервно дернул плечом. – Семейный доктор и еще какой-то. Но ничего не помогло.

– Другой доктор? Вы знаете его фамилию, герр Грессель?

– Увы, передо мной никто не отчитывался, – голос Шпатца дрогнул. – Мы с отцом повздорили, он сказал, что не мое дело, кто лечит его жену, обматерил меня и выставил. Я ушел в кабак, снял там же комнату и пил. А утром она умерла.

– Не появлялся ли среди окружения вашей семьи кто-то новый незадолго до смерти Блум?

– Боюсь, что вокруг нашей семьи все время появляются новые лица – нам принадлежит множество заведений, у отца дела с десятками разных поставщиков, посредников и покупателей. А рабочий кабинет у него на первом этаже нашего дома.

– Может быть вы сменили горничную или няню?..

– Я понимаю, куда вы клоните, герр инспектор, – Шпатц несколько сжал и разжал кулаки. – Мою мать некому было ненавидеть. Она мало с кем общалась. Не любить ее могла разве что Джерд, но тут скорее наоборот должно быть – это она отодвинула мою мать в сторону. Новая горничная… Нет, ни горничной, ни няни мы не нанимали. А вот новые соседи появились. Купили дом, пустовавший несколько месяцев. Его звали Кушт Дагмер, а имени супруги я не знаю.

– Они все еще живут в этом доме?

– Я переехал от отца через три дня после смерти матери. Мы поругались, и я не видел его с тех пор.

– Когда точно это было?

– Три месяца назад.

Боденгаузен поднялся со скамейки и кивнул в сторону столовой. Вопреки ожиданиям Шпатца, никакого строго распорядка по приему пищи в Гехольце не было. Главный зал столовой не был поделен на сектора, регламенты, ритуалы и правила, ограничивающие практически все области жизни в Шварцланде никак не касались еды. Можно было прийти в любой момент, положить на тарелку сколько угодно и чего угодно и сесть за любой столик. Столики, кстати, тоже были разного размера – можно было устроиться как большой компанией на виду у всех, так и уединиться в крошечных альковах в одиночку. Когда Шпатц первый раз пришел в столовую, он думал, что его там ожидает строгий оберкельнер, который будет строгим голосом вызывать каждого по имени, а его бессловесные помощники – выдавать строго отмеренные порции еды. А на выходе нужно будет отмечаться у секретаря, что «герр Грессель употребил колбаски с тушеной капустой, два ломтя хлеба и яблочный компот. Слава Шварцланду!» Однако опасения не оправдались. Не требовалось ни отмечаться в обеденном гроссбухе, ни отчитываться о количестве съеденного. Нужно было просто взять тарелку, обойти стол раздачи, самостоятельно наполнить ее чем хочется и сесть за любой столик. Если первой порции не хватило, не возбранялось подходить к столу с едой сколько угодно раз. Можно было громко разговаривать, смеяться и даже петь песни, если возникало такое желание. Во всяком случае рослые парни из военной охраны Гехольца несколько раз так и делали.

Шпатц и Боденгаузен устроились за столиком у стены, из-за которого была виден почти весь зал. Зал был почти пустым – они пришли далеко не к началу, а значит сладкие крендельки точно закончились. Шпатц плюхнул в миску чечевичной похлебки, выбрал из оставшихся кусков хлеба пару поджаристых горбушек и как раз выбирал, какую из остывших колбасок взять, как дверь столовой распахнулась, и на пороге возник человек, совершенно не сочетающийся со всем этим местом. Он был очень высок, очень тонок и очень ярко одет. Костюм в пурпурно-красную клетку, алый галстук и крохотные красные очки на кончике длинного тонкого носа. Тощий франт на мгновение замер в дверях, поморгал, привыкая к приглушенному свету столовой, а потом расплылся в широкой улыбке, распахнул длинные руки и подпрыгивающей походкой направился к столу раздачи.

– Хирш, как же я рад тебя видеть! Ты не представляешь, какими скучными делами мне приходилось заниматься последнее время!

Боденгаузен разулыбался в ответ, тоже с готовностью распахнул объятия, они похлопали друг друга по плечам, как старые добрые друзья. А Шпатц так и стоял, нацелив вилку на колбаску. Приглядевшись он заметил на лацкане рубиновую каплю – этот странный человек был доктором.

– Герр Грессель, – Боденгаузен указал на большой стол, предлагая устроиться там всем вместе. – Позволь представить, это Карл пакт Готтесанбитерсдорф, лучший специалист по виссенам. Карл, это Шпатц Грессель, кандидат на гражданство Шварцланда.

– Позвольте посмотреть на вас, Катрин-Блум-Шпатц штамм Фогельзанг! – тощий красно-пурпурный доктор приблизился вплотную, передвинул очки, и заглянул сквозь красные стекла Шпатцу в глаза. – Дааа… Какой индекс ему поставил Хунтер? Четыре?

– Два, – Боденгаузен расплылся в гордой улыбке, словно ошеломительная оценка была его собственной заслугой.

– Неслыханно! – Готтесанбитерсдорф всплеснул длинными руками, чудом не отвесив Шпатцу оплеуху. – Невероятно! Восхитительно! Молодой человек, я желаю, чтобы вы присутствовали, когда я буду проводить тестирование на грязную кровь.

«Ах вот это кто! – наконец сообразил Шпатц. – Тот самый человек, который держит в своих тощих пальцах жизнь любого кандидата».

– Приятно познакомиться, герр доктор, – Шпатц поклонился. – Почту за честь, мне очень любопытно посмотреть на вашу работу.

– Вы собрались покушать, как я вижу? – доктор вытянул шею, словно это требовалось, чтобы заглянуть в тарелки. – Я только прибыл и совершенно не голоден. Заходил поздороваться и взглянуть на вас Шпатц штамм Фогельзанг… То есть, простите, еще Грессель. Просто глядя на ваше лицо сложно называть вас этим нелепым именем. До встречи через час, я удаляюсь!

И клетчатый доктор вскочил со стула и направился к двери. Все той же подскакивающей походкой.

– Он никогда не предупреждает о своем приезде, – улыбка сползла с лица Боденгаузена, а обычно красные щеки побледнели. – Первый раз слышу, чтобы он потребовал присутствия кандидата.

– Это… плохо или хорошо? – Шпатц понял, что у него пропал аппетит и опустил ложку в тарелку с похлебкой.

– Вот и узнаем, – инспектор вздохнул и отодвинул тарелку. – Герр Грессель, я понимаю, что вам сейчас хочется расспросить меня подробнее о том, что вас ждет, но я, с вашего позволения, воздержусь пока от разъяснений. Мы поговорим сегодня за ужином. Возможно…

Внутри Шпатца все сжалось. «Будете отбракованы», – вспомнил он. Отбракованы. Ликвидированы. Кто такие эти проклятые виссены, чья кровь здесь обеспечивает смертный приговор? Шпатц ухватил ложку покрепче и решительно принялся за свой обед.

– Приятного аппетита, герр Грессель, – Боденгаузен вздохнул и молча уставился на стену.

Щпатц кивнул, чтобы не бубнить с набитым ртом, и надкусил подсохшую горбушку. Вкуса еды он не чувствовал, просто хотелось скрыть тревогу. Этот новый доктор пугал одним своим видом, а загадочная «грязная кровь» вызывала сложные чувства. Слово «виссен» он слышал только от бабки, и считал, что это просто устаревшее ругательство. И была еще детская считалочка, в конце которой были строчки «не успеешь отвернуться – тебя виссен заберет!»

К медицинскому сектору шли молча. Уже возле самой двери Боденгаузен тронул Шпатца за плечо.

– Герр Грессель, ты мне нравишься. Поэтому хочу спросить твое мнение до того, как ты войдешь в эту дверь. Если в тебе обнаружат грязную кровь, я буду вынужден тебя убить. Я могу перерезать тебе горло или выстрелить в голову. Какой тип смерти для тебя менее оскорбителен?

– Герр инспектор… – Шпатц задумался. – Полагаю, тот который быстрее. Хотя и рассчитываю, что до этого не дойдет. По крайней мере со стороны матери в моей крови не должно быть никаких проблем.

Шпатц натянуто улыбнулся, и Боденгаузен натянуто же ответил на его улыбку.

Тощий доктор Готтесанбитерсдорф, стоял, нагнувшись над столом, осторожно наливая в невысокую прозрачную чашку густую белесую жидкость. Его попугайский костюм был прикрыт бледно-зеленым медицинским халатом, а темно-рыжие волосы убраны под такую же шапочку. Верхний свет в его кабинете был потушен, только яркая настольная лампа выхватывала из полумрака в строгом порядке расставленные чаши и пробирки. Когда Шпатц вошел, он медленно выпрямился, аккуратно закрыл флакон завинчивающейся крышкой, поставил в пустующее гнездо в открытом несессере и только потом повернулся лицом к двери.

– Добро пожаловать, драгоценный Катрин-Блум-Шпатц штамм Фогельзанг! – его длинные конечности пришли в движение и он в три шага оказался возле Шпатца. Тому потребовалось сделать над собой усилие, чтобы не отшатнуться. – В сущности, я убежден, что вам совершенно не о чем волноваться. Но хочу, чтобы вы увидели это своими глазами.

Готтесанбитерсдорф провел ладонью рядом с лицом Шпатца, ни разу не коснувшись его кожи. Затем резко отпрянул и широко улыбнулся.

– Спасибо за поддержку, герр доктор, – Шпатцу сделал осторожный шаг вперед. – Только я пока не имею права носить фамилию Фогельзанг… Я Грессель.

– Если угодно, могу называть вас Грессель, – доктор громко засмеялся, запрокинув голову. – Право носить приставку штамм получают по праву крови, а не бюрократически. Вы точно Фогельзанг, герр Грессель. Остальное – пустая формальность. Впрочем, чтобы вас не смущать, обещаю больше не использовать ваше настоящее имя, пока вы не будете полностью к нему готовы. Прошу к столу!

Доктор Готтесанбитерсдорф взмахнул руками, словно фокусник, приглашающий зрителей на представление. На правой стороне стола стояли семь одинаковых прозрачных чаш, наполовину заполненных мутной жижей разных цветов. Из открытого несессера торчали горлышки и пробки разноразмерных склянок, флаконов и бутылей. Десяток пустых пробирок в деревянной подставке. Латунный штатив. Маленькая спиртовая горелка. И открытый футляр со скальпелем.

– Присядьте на стул, герр Грессель и закатайте правый рукав, – доктор ловко выхватил из несессера склянку с прозрачной жидкостью, вынул притертую стеклянную крышку и аккуратно поставил ее на стол. – Положите руку на стол и сожмите в кулак. – Доктор наклонился и вылил на запястье Шпатца несколько капель резко и незнакомо пахнущей жидкости. – Будет неприятно. Я сделаю надрез на счет три. Раз!

И полоснул скальпелем запястье сразу под большим пальцем. Шпатц не успел ни зажмуриться, ни испугаться. Доктор положил скальпель, извлек из подставки пробирку и подставил ее под тонкую струйку крови.

– Вообще-то среди врачей принято пользоваться медицинской иглой, чтобы взять анализ крови, – неотрывно наблюдая, как капли красной жидкости стекают по прозрачным стенкам пробирки, проговорил доктор. – Но мы с вами делаем не совсем обычный анализ. А он требует особого подхода…

Уровень крови поднялся до едва заметной метки, и Готтесанбитерсдорф ловко закрыл ранку ватным тампоном, смоченным все в той же прозрачной вонючей жидкости.

– А впрочем, это не более, чем мой личный каприз, – доктор опять улыбнулся, обнажив белоснежные зубы и покачал перед глазами Шпатца пробиркой с его кровью. – Совершенно все равно, как именно берется кровь на эти тесты. Просто я люблю драматические эффекты.

Шпатц облизнул пересохшие губы. Ранку на запястье нещадно щипало, в голове царил сумбур. Находиться наедине с этим человеком было жутко и одновременно любопытно.

– Я приехал в Гехольц из-за вас, герр Грессель, – усаживаясь на стул с противоположной стороны стола и все еще не выпуская пробирку из рук сказал Готтесанбитерсдорф. – Не мог отказать себе в удовольствии своими глазами увидеть сына Блум, которую все считали погибшей. Как я уже сказал, вам не о чем тревожиться. Кровь вервантов не смешивается с кровью виссенов.