Текст книги "Цветок Зла (СИ)"

Автор книги: Сарина Шиннок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Могу я с кем-то поговорить? – еще раз громко выкрикнул Гуччи. – Я офицер полиции!

Ни звука не послышалось в ответ. Убедившись, что он наверняка сейчас один в здании Исторического Общества, Томас снял картину со стены и поставил у витрины. Из запыленного, покрытого сзади паутиной подрамника выпала небольшая деревянная табличка. Гуччи поднял и рассмотрел ее – ни номера, ни штампа музея на этой вещи не было, только выжженное на потемневшем дереве изображение распятия. Не долго думая, мужчина убрал ее в пустой карман куртки. Мало ли, что за знак или подсказку мог кто-то спрятать за картиной дяди. Не исключено было и то, что сам Филлип что-то знал, о чем так и не успел сказать родным.

Полисмен достал из футляра нож и разрезал обои в том месте, где висело полотно. Под ними оказался слой шпаклевки, миновав который, лезвие уперлось в листовой металл, проскрежетав по нему и соскочив. Одним ножом продвигать работу пришлось бы слишком долго. Проверив одно за другим служебные помещения, Томас нашел пожарный щит и снял с него топор. Вернувшись к поврежденной стене, он сделал первый удар, прогремевший металлическими громом и шелестом осыпавшейся шпаклевки. Еще пара ударов практически полностью обнажила низкую, обшитую листами дверь. Офицеру пришлось действовать грубо – прорубить топором обшивку и, отогнув железо, вырубить сломанные замки. Когда открыть тайный проход удалось, взору полисмена предстал длинный узкий коридор, уходящий вниз, в исполненную плесенных миазмов темноту. Где оканчивался зловонный лаз, разглядеть было невозможно, но казалось, что у него нет и ответвлений, ни поворотов. Гуччи шагнул в темноту.

Скользкая грязь покрывала пол и стены тоннеля. Мужчина спускался достаточно долго, чтобы стать практически недосягаемым для слабого света из музейного зала, оставшегося позади. Однако он все же не хотел использовать карманный фонарик без острой необходимости, даже когда его нога почувствовала небольшую неровность на полу. Под ботинком Томаса оказался небольшой предмет. Наощупь офицер смог определить, что это еще одна деревянная табличка, борозды на поверхности которой образовывали кольцо с какими-то символами внутри. Полисмен отправил ее в карман к первой подобной находке и продолжил осторожно ступать по заплесневелой каменной кладке. В конце концов, топор, который он держал выставленным перед собой, с металлическим лязгом ударился обо что-то впереди. Гуччи напрягся, схватившись за оружие двумя руками, приготовившись встретить нападение, но вскоре понял, что он был здесь один. Он постучал древком топора по преграде, вставшей на пути – это могла быть стена или дверь. Извлекши из кармана и включив фонарик, Томас отчетливо увидел дверь, обитую металлом, с поржавевшим навесным замком, который он сорвал вместе со скобами, вновь используя топор.

С отворением двери тишину нарушили суетные шорохи, похожие на копошение насекомых или крыс в углах и щелях подвала. Но помещение, в котором оказался офицер полиции, не было просто подвалом. Грибок проник всюду, распространив тошнотворный запах гниения, но не его густо насаженные ржаво-красные пятна покрывали стены и решетки. Ряд решеток по правую сторону от узкого прохода утопал в смердящем черном мраке. У Томаса не было сомнений в том, куда он попал – это была закрытая и забытая многими тюрьма Толука. О подобных страницах истории всегда и всюду предпочитают не помнить, однако их призраки все равно остаются на земле или, как вышло в данном случае, под землей. Спрятанное от посторонних глаз железными дверями место лишения свободы выглядело так, будто оно было тысячекратно окроплено кровью, освящено именами жестоких, пирующих на казнях богов. Осматриваясь, Гуччи нежданно едва не выронил фонарь – откуда-то справа, из-за решеток послышалось подобие булькающего невнятного бормотания. Мужчина тут же взял себя в руки, решив, что это может быть просто вода, и почему-то снова вспомнил о трубах, внушавших ему необъяснимое отвращение. Протекшие трубы словно будили в нем какие-то забытые эмоции, что-то похожее на старую боль, заставляющую его чувствовать себя несчастным. Мысли на этот счет вновь навалились тяжестью, но очередное глухо хрипящее и захлебывающееся бормотание, подобное богомерзкой молитве помешенного фанатика, заставило снова дернуться и сбросить с себя груз ненужных мыслей. Томас приблизился к решеткам и пошел мимо них вперед, осматривая одну за другой пустующие грязные камеры. Где-то он видел едва заметные насечки на стенах, где-то были разбросаны рисунки и записи на пожелтевших, запятнанных плесенью листах. Около одной камеры он задержал взгляд – там на стене была вырезана отчетливая надпись: «Военные преступления? Какая же чушь! Как будто война сама по себе просто благодать божья». В этот миг снова раздалось хрипящее прерывистое бульканье. Отделаться от тревоги не удавалось – мерзкие звуки все равно напоминали невнятную человеческую речь.

Еще несколько камер оказались ничем не примечательными. Но почти в самом конце их ряда решетка была отворена. В незапертой камере не находилось ничего, кроме черной книги с теснением в виде креста на переплете. Гуччи знал что-то из этой книги, сугубо в рамках общей осведомленности, в подчинении некому негласному правилу, что образованный человек должен знать Библию. Да и в его работе могли произойти случаи различных преступлений, совершенных на религиозной почве, и не обязательно на почве опасного учения некой локальной секты. Однако то, что он знал, никогда не задевало струн его души. И теперь Томас наверняка прошел бы мимо старой книги, если бы не найденная ранее табличка с выжженным распятием. Офицер предположил, что может найти некое указание, пометку в тексте, но никак не ожидал увидеть испачканные бордово-коричневыми пятнами страницы Библии, часть которых в середине была вырвана, а на их месте – вложенные рукописи, также запятнанные и оттого малоразборчивые. От руки начертано было следующее: «Я, Кристоф Гуччи, сын несправедливо варварски казненного Томаса Гуччи, хочу засвидетельствовать здесь правду о своем отце.

Прибыв сюда как миссионер католической церкви, он понятия не имел, с чем столкнется. Какой безумный Орден властвует на попранной индейской земле. Его тщетные попытки сталкивались с гневом и угрозами расправы. Лишь одна…».

Далее половина страницы оказалась практически нечитаемой, после чего понятный текст продолжился: «…когда ее сожгли посреди города! 

И когда он стал свидетелем настоящего ужаса, что творили здесь безумцы из Ордена, он понял, что Сайлент Хилл не заслуживает милосердного всепрощающего бога. Да и такой мягкотелый бог бессилен против людского зла! Этот город не заслужил вообще никакого бога, но алого демона крови и возмездия Кзучилбару! 

…Они пытали его перед смертью. Раскрыли горло и вытащили язык через шею. Язык, который говорил …хульные вещи». 

Томас нашел символ, ста… 

…разделилась на две части после его обезглавливания. Я храню голову идола и передам ее… 

Он явится. В ночь большого огня… карать грешников на некогда священных землях молчаливых ду… 

…красный бог…освятит кровью зем…

…Его питает отчаяние, и оно достигнет края, когда грешники отберут двадцать четыре невинные жизни! Я верю в возрождение Кзучилбары любой ценой!».

После вложенных рукописей недоставало еще целой пачки страниц церковной книги, на месте которых лежала деревянная табличка. В этот раз на ней была выжжена пирамида. Просто пирамида, не похожая на египетскую или индейскую. Гуччи вспомнил о второй табличке, которую он так и не осмотрел, и теперь взглянул на нее. Знак на ней имел отношение к культу, процветавшему в Сайлент Хилле. Сектанты называли его Нимбом Солнца. Этот знак, распятие и пирамида не складывались ни в какую общую картину. Томас перечитал записи еще раз. Не было сомнений: ранее в музее он прочитал о своем предке. «Меня зовут в честь него, – осознание отдавало горечью. – Он был обезглавлен здесь. Его пытали перед смертью. Его сына тоже? Окровавленная Библия… Или Кристоф все же смог выйти отсюда? Он написал про идола. Он хранил голову. Может, я нашел именно его часть? Но как же выглядел тот красный бог? И какое это все имеет отношение теперь ко мне? И к моему отцу?». Вопросов снова стало больше, чем ответов. Томас с чувством опустошенности, некого чудовищного познавательного голода покинул камеру и направился к концу коридора. Там его ожидала еще одна массивная, обитая металлом дверь, а за ней широкая темная площадь с высоким сводом и голой землей вместо пола, посреди которой было что-то установлено. Подойдя ближе, полицейский увидел, что это деревянный помост виселицы. Гуччи внимательно изучил его, даже взойдя, хоть и с некоторым моральным сопротивлением, на дощатый эшафот. «Тринадцать ступеней, – отметил он. – Верования, ритуалы, пророчества, боги! Это так… невыносимо. Это все я должен воспринимать всерьез?!». Офицер спустился и обошел виселицу еще раз. На помосте темнело небольшое квадратное углубление, а над ним крепилась металлическая табличка с мелкой гравировкой. Напрягая зрение до боли в глазах, Томас прочитал: «Теперь, пройдя все ступени, ты должен держать ответ. Если ты все понял верно, ты увидишь мертвых. У них будет то, что тебе надо – мертвые все знают. И хранят свои тайны. И если ты ошибешься и потревожишь их напрасно, то заслуженно понесешь свою кару. Так во что верил твой предок?». «Это обращено ко мне, – попытался заверить самого себя Гуччи. – Не хочу гадать, каким образом, но сейчас это факт. И что мне выбрать? Точно не местный религиозный Орден. По всем свидетельствам… тот Томас Гуччи был католиком. Но что там было насчет кровавого бога? Пирамида – его символ? Нет четкого упоминания, что миссионер отказался от своей веры – его могли истязать и за то, что он католик, и его молитвы могли быть для них «богохульными вещами». Пусть будет так». Он водрузил табличку с распятием на предназначенное для нее место на эшафоте. Ничего не произошло. Полисмен уже намеревался уйти с места исполнения казней ни с чем, когда нечто ударило снизу и сбило его с ног. В свете упавшего фонаря он увидел, как на всей площади появляются, невероятно беспрепятственно и плавно поднимаясь из земли, разлагающиеся твари нового вида, похожие на раздавленных слизняков с человеческим торсом – с голыми округлыми головами и двумя толстыми, растоптанными, напоминающими деревянные чопы, по которым многократно ударяли молотком, конечностями. На спинах существ высились свинцово-серые грузы, выглядящие почти как гробы. Как закрытые солдатские гробы. Гуччи только успел это осознать, когда прочувствовал, что нечто недюжинной массой навалилось на его грудь. Увидев перед своим лицом круглый комок плоти, служивший существу головой, лишенной глаз, носа, ушей и прочего, с одним лишь вечно оскаленным ртом – ведь губ у твари не было, словно их срезали, намеренно обнажив кровоточащие десны, – Томас подумал, что сейчас эти кривые зубы, покрытые коричнево-красным налетом запекшейся крови, вгрызутся в его лицо. Однако монстр не разжимал челюстей и только громко хрипло дышал, усиливая давление на грудную клетку мужчины. Полисмен чувствовал, что еще немного – и его ребра лопнут, и воздух, находящийся в легких, вырвется наружу из всех отверстий тела с душераздирающим хрипом, извергая с собой куски разорванных альвеол и сгустки крови, а за ними через разорванную этим потоком глотку выскользнет и сердце. Эта тварь выдавит из него все внутренности, как зубную пасту из тюбика, если он сейчас же ничего не сделает! Задыхаясь, чувствуя растущее давление крови, стискивающее голову железным ободом, офицер потянулся за ножом. Выхватив оружие из футляра, Томас всадил клинок в голову монстра между проступающих через гниющую коричневую кожу швов черепа. Комок плоти с кровоточащими челюстями упал вниз, повиснув на костлявой шее, и Гуччи заметил на «гробу» на его спине цифры 11-7.74. Руки человека упирались в холодную мертвую плоть, силясь сбросить умерщвленную тварь с себя, однако чувство удушья только усиливалось, словно в помещении заканчивался воздух. Может, это и породило другую иллюзию, а, может, потолок над многоугольной эшафотной площадью действительно двинулся вниз. Свалив набок расплющенный труп монстра, полицейский сунул в футляр окровавленный нож, подобрал фонарь, луч которого уже начал блекнуть и дрожать, и бросился бежать, почти не отдавая себе отчета, отчаянно перепрыгивая по свободным клочкам земли между вылезшими на поверхность чудовищами. Он практически достиг первой двери, когда слабый фонарь мигнул еще раз и погас. Томас чертыхнулся, хлопнув себя ладонью по лбу, покрывшемуся жаркой испариной. Не было никаких вариантов действий – только продолжать бежать, пусть и не различая ничего перед собой. Кажется, слева рука задела холодную влажную решетку. Бормочущее бульканье в подземных трубах прозвучало совсем рядом. Дальше должна быть еще одна дверь, а за ней подъем наверх. Гуччи уже представил себе тихий зал музея с бархатными витринами, с картинами на оливковых стенах, но его ожиданиям не суждено было оправдаться.

Серо-желтые потеки превратили обои в клочья размоченной бумаги, почти слезшей с грязных стен, проточенных ржавчиной. Светлые пятна остались на них, словно рубцы от ран, в тех местах, где висели картины. Куда могли исчезнуть полотна? Шорох и удар донеслись из подсобки. Возможно, что-то просто упало там, однако не проверить помещение еще раз полисмен не мог и, как выяснилось, не зря. В тесной комнате с нагроможденными пыльными стеллажами, освещенными трепещущим пламенем пары свечей на полках, стоял, испуганно пригнувшись, мужчина в годах. Он складывал картины у стены и не был рад тому, что чей-то визит отвлекал его от дела.

– Извиняюсь за беспокойство в нерабочее время, – обратился к работнику полисмен, – но мне нужно задать вам несколько вопросов. Я офицер полиции Томас Гуччи.

Он предъявил незнакомцу жетон. Светлые глаза музейного работника расширились, тонкие губы его приоткрылись в испуге. Томас подозрительно смерил мужчину взглядом. Он обладал несколько странной, но вполне подходящей для сотрудника такой организации наружностью: темные седеющие волосы по плечи, осунувшееся бледное лицо с не по годам глубокими морщинами, пыльный пиджак, старый шарф на шее.

– Вы являетесь сотрудником Исторического Общества Сайлент Хилла? – спросил полицейский.

– Так точно, – с неким пренебрежением или прикрытой нервозностью бросил в ответ седой мужчина. – Дэн Эвери. Можете завтра проверить эти сведения у моего руководства.

– Что Вы здесь делаете? – продолжил расспрашивать его Гуччи.

– Снял картины. Мы закрываемся на ремонт, – Дэн Эвери вновь отвечал резко и с раздражением, но, казалось, ничего не скрывал. – Может, Вы не заметили, но у нас стена обрушилась. А какую цель преследует Ваш визит? Мы не обращались в полицию.

– У вас ничего не пропадало? Точно? Может быть, довольно давно? – поинтересовался Томас.

– Мы не обращались в полицию! – повторил Дэн. Напряжение становилось для него столь сильным, что он едва мог это скрыть. Пот выступил на его лбу и скатился по линиям морщин к серо-голубым глазам.

– Вы, видимо, хотите, чтобы я скорее ушел, – сделал вывод офицер Гуччи. – Но разве эта вещь не принадлежит Историческому Обществу? – он извлек из кармана куртки безголового индейского идола.

Брови Эвери снова подскочили вверх, пересохшие губы дрогнули. Непонятный для Томаса шок отобрал у сотрудника музея дар речи. Повисла напряженная пауза, в которой тишину нарушало беспокойное дыхание Дэна.

– Что Вы знаете об этом? – требовательно поставил вопрос полисмен.

– Покиньте служебное помещение! – больше попросил, чем потребовал Эвери, хоть и пытался сохранить твердость в интонации. – Если Вы в чем-то подозреваете меня, вызывайте в полицию на допрос официально. Я не соврал Вам начет моего имени и места работы, офицер… Гуччи.

Его голос дрогнул, словно что-то пыталось помешать Дэну произнести фамилию сотрудника полиции.

– Значит, Вы не будете забирать статуэтку? – уточнил Томас, но Эвери только отрицательно мотнул головой. Он сделал вид, что вернулся к работе, взяв с полки тряпку и принявшись протирать от пыли и паутины рамы картин.

– Позвольте взглянуть на эти полотна? – Гуччи шагнул навстречу сотруднику музея, держащему в руках широкий холст, какого изначально не было на экспозиции. Дэн попытался свернуть в проход между стеллажами, но Томас остановил его, ухватившись за раму и рванув ее на себя. Эвери попытался воспрепятствовать ему, однако полицейский уже увидел картину. Внушительный холст покрывали краски серых и коричнево-красных тонов. Нечеткие силуэты, словно скрытые пепельным туманом, имели очертания висельников, помещенных в продолговатые клетки, а на переднем плане стояла мощная фигура без лица. Поначалу ее можно было принять за палача в багряном капюшоне, но четко прорисованные грани говорили о том, что это вовсе не головной убор из ткани, а глухой тяжелый шлем пирамидальной формы. Или же эта остроконечная пирамида сама являлась головой карателя, как безумно бы это ни звучало. Табличка на черной раме гласила: «Туманный день. После Суда». А в правом нижнем углу едва заметно краснели инициалы «Ф.Г.».

– Что здесь изображено? – полюбопытствовал Гуччи, тщательно пытаясь скрыть малейшие нотки волнения в голосе.

Дэн Эвери бросил полотно:

– Не спрашивайте меня, – уже буквально умолял он. – Уходите.

Но офицер полиции не поддался на эмоциональную просьбу – ему необходимо было убедиться:

– Кто автор полотна? Вам известен год создания?

Эвери закрыл лицо руками и упал на колени. Он судорожно тер свои глаза, оскалив зубы в гримасе боли, словно пытался из последних сил сдержать слезы.

– Вы знали Филлипа Гуччи? – осведомился Томас, но Дэн ничего не ответил. Он тер глаза и качал головой в немой мольбе, чтобы дознаватель оставил его в покое. Но Гуччи непоколебимо поставил последний вопрос, который не мог не попробовать задать:

– Это – на картине – красный бог Кзучилбара?

Работник музея ошеломленно поднял на него раскрасневшиеся глаза. И в этот момент Томасу показалось, что лицо Дэна Эвери могло быть знакомым. Не менее поразило его самого и то, как ему удалось так легко вспомнить имя неизвестного прежде божества.

– Да или нет? – еще раз повторил офицер, но Дэн не шевелился, стоя на коленях перед мрачным холстом. Слеза скатилась по его изрезанной морщинами скуле.

– Ладно, возможно, мы еще побеседуем в иной обстановке, – отступил Томас. – Здесь нет острых предметов? – он осмотрел подсобку. – Мой Вам совет – не оставайтесь здесь, когда Вы в таком состоянии. Ступайте домой. И отдайте мне шарф.

Дэн Эвери молча подчинился. Гуччи еще раз взглянул на его одежду, чтобы убедиться в отсутствии ремня или еще каких-либо элементов, какими человек мог бы причинить себе вред. Уходя, полисмен также погасил и забрал с собой свечи, прихватив к ним и спички, не только из соображений безопасности, но и как возможную замену утраченному фонарю.

«Значит, это был он… Кзучилбара. Просто впечаталось в память, надо же! Что ж, выходит, пирамида – его символ. Это индейский бог? Возможно. И, исходя из свидетельств Кристофа Гуччи, это еще один «враг» Ордена. Придуманный враг… Религиозный бред… Что еще я могу услышать? И все равно придется иметь дело с этим культом! Но я ведь всегда знал, что это неизбежно случится». Офицеру полиции не хотелось направляться в Церковь Ордена, в эту инфернальную пародию на готические храмы, увенчанную крестами, больше похожими на печати демонов, укрощенных Соломоном. Но вряд ли сведения по тем вопросам, что встали сейчас перед ним, Томас мог найти в других источниках.

Темное время решеток и огня вновь наступило в опустевшем городе. Вода озера Толука теперь казалась черным стеклом, изредка сверкающим в рыжих всполохах многочисленных пожарищ, а по берегам под обрывом разлился алый цвет. Гуччи догадывался, что там зацвели маки. Красные цветы дурмана и вечного сна никогда прежде не росли на озерных берегах, но теперь многое изменилось. Некая сила выбрасывала новые знамена на покоренных ею территориях. Томас нетвердым шагом спустился по склону крутого обрыва к безлюдной лодочной станции. В багряной тьме влажные доски причала казались залитыми кровью, и в дальней лодке виднелось что-то, похожее на фрагменты изувеченного тела. Проверять, что именно там было, офицер не стал. Он отвязал ближайшую лодку, оттолкнулся веслом от берега и, вернув его в уключину, принялся грести. Строения на дальнем берегу озера Толука пылали, и жуткий пожар был единственным ориентиром, когда маяк не освещал никому путь. Гуччи налегал на весла так энергично, как мог. Вскоре на горизонте черной рогатой глыбой показался остров Толука. Усталость первый раз напомнила о себе – в затылке запульсировала навязчивая боль. Томас не позволил себе взять передых и продолжил грести, по возможности не теряя скорости. Когда он миновал остров, возвышенность которого была окольцована зубастым венцом руин некой культовой постройки, тупая боль впервые сдавила грудь. Похоже, столкновение с порождением тьмы не прошло бесследно, и полученная травма еще раз доказывала, что все происходящее, все химерические опасности были вполне реальными. Их нельзя было более не воспринимать всерьез, как бы Гуччи ни норовил уклониться от этого. Тягостно вздохнув полной грудью, офицер вновь взялся за весла и в поте лица устремился к причалам у погашенного маяка.

Каждый раз, оказываясь в старой части города, Томас тихо благодарил судьбу за то, что ему посчастливилось жить не здесь. В этом районе находилось сердце культа, здесь были собраны практически все подозрительные и не вполне вменяемые люди, все, кого стоило рассматривать как потенциальных правонарушителей. Даже сейчас, следуя изменившимися, скованными решетками и окровавленной проволокой улицами, где всюду был жар неугасимого огня и совершенно не было людей, Гуччи одолевал растущую гадливость. Церковь Ордена выглядела отталкивающе и прежде, но теперь ее угольно-черные крыши, глубокая арка над входом, похожая на адову пасть, и разбитые до голых металлических каркасов ступени смотрелись зловеще даже для человека, лишенного любых религиозных чувств и суеверных страхов. Обступающие лестницу наклонные лужайки были покрыты горами прелых опавших листьев, а вместо засохших виноградных лоз они поросли теперь жирными черно-коричневыми корнями, мягкими и эластичными, словно плоть, и у кирпичных стен пульсирующими, точно кровеносные сосуды. Почти как ржавые трубы… Томас отвернулся и скорее пробежал вверх по лестнице, толкнул тяжелые двери, украшенные кровавым Нимбом Солнца, и вошел в зал со скамьями, обступившими алтарь, как в амфитеатре. Декорациями служили темные и реалистично прорисованные фрески, изображавшие сожжения тех, кого Орден называл «грешниками» и «ведьмами» – как правило, это были люди, в которых пробудилось здравомыслие, те, кто пытался покинуть ряды фанатиков, но вырваться из пасти ада за всю историю Сайлент Хилла никто так и не смог. В нечестивой церкви Гуччи увидел лишь одного прихожанина. Точнее, прихожанку. Это была Нелли, работавшая парикмахером с Говардом Гуччи после смерти его брата.

– И как я мог не знать, что ты принадлежишь к этой группировке? – озвучил свои мысли Томас, приближаясь к женщине. – А ведь и Филлип, и Говард тебе доверяли.

– Не называй Орден группировкой, Томми, – произнесла Нелли, тряхнув пышной копной пепельных волос, – это оскорбляет чувства верующих.

Офицер Гуччи пропустил замечание мимо ушей.

– Когда ты видела Говарда в последний раз? – перешел к делу он.

– Разве родственники имеют право заниматься расследование? – снова попыталась уколоть в ответ женщина.

– Очень интересно, откуда ты знаешь, что идет расследование, – не остался в долгу Томас.

– Какое нам дело до судеб грешников? – оставив вопрос полисмена без внимания, произнесла Нелли, вновь поправив непослушные светло-русые локоны, осыпанные золой проседи, и глядя в сторону фресок, достойных стать иллюстрациями средневековых проповедей о геенне огненной.

– И по какой же причине он вдруг стал грешником? – дернув ее за плечо и развернув к себе, еще раз попытался добиться ответа офицер. Нелли усмехнулась с прищуром, даже не пытаясь скрывать, что она чего-то недоговаривает.

– Кто такой Кзучилбара? – почти отчаявшись в собственной затее, Гуччи перешел к следующему пункту в списке того, что он пытался понять.

Лицо культистки помрачнело, брови сдвинулись в гневе, глубокие вертикальные морщины прорезали весноватый лоб.

– Не произноси это имя в храме Ордена! – требовательно воскликнула она.

– Значит, умеешь серьезно относиться к моим вопросам! – подловил ее Томас. – Похоже, ты достаточно много знаешь.

Он достал наручники и защелкнул на ее запястьях прежде, чем она успела отреагировать. Нелли переполошенно попыталась отшатнуться, и с ее худых плеч соскользнул на пол храма черный кружевной платок.

– По кому же это траур? – обратил внимание на упавший предмет одежды Гуччи. – В вашей вере вообще предусмотрен траур? Можешь молчать, это все равно не важно. Лучше все же скажи, когда последний раз видела Говарда?

– Томми, успокойся, – женщина попыталась сделать вид, что готова отвечать без лукавства, но откровенностью назвать это было никак нельзя, – и прекрати суетиться. Он явно не в этом мире.

– Поясни, – потребовал Томас.

– Думаю, ты сам все понимаешь.

Офицер умолк. Она, конечно же, навряд ли знала то, что теперь знал он. И все же понимание собственной безоружности мешало ему прижать ее. По какому поводу он решил ее задержать? Куда он ее поведет? Смыкая на запястьях Нелли браслеты наручников, Томас блефовал, не более того. Было не исключено, что она каким-то образом ощущала это, хотя, скорее, просто не могла похвастаться адекватностью, что всегда ожидаемо, когда приходится иметь дело с сектантами.

– Слушай, Нелли, – насупив брови, отчеканил Гуччи так сурово, как мог, – если мой отец не вернется домой, у меня будет более чем достаточно оснований трясти вас. Лучше скажи мне сейчас все, как есть. Ты знаешь кого-то, кто причастен? Знаешь что-то о послании – о мертвой птице?

Он рассчитывал шокировать ее тем фактом, что знал про дохлого кенара, подброшенного в парикмахерскую братьев Гуччи, или хотя бы пошатнуть ее уверенность в неуязвимости своей позиции, но вновь получил загадочную улыбку сумасшедшей.

– Ах, двадцать четыре птицы… – словно нараспев протянула Нелли. – Но тебе важны лишь три. Одна кричала на заре, одна пела в сумерках, а одна во тьме голос потеряет.

Томас уже слышал о двадцати четырех мертвых птицах. От Кауфмана. Однако не нашел повторного упоминания о них в блокноте врача. «Вот как кончил тот, кто знал, – безрадостно заключил про себя офицер. – Но уже поздно сворачивать».

– Что это значит? – прикрикнул он на женщину в наручниках. Теперь он был не на шутку взведен.

– Сам поймешь, – отмахнулась пепельно-русая культистка. – Ты же способный мальчик, Томми. Папа всегда так о тебе говорил.

Гуччи почувствовал, как непроизвольно сжались его кулаки. В сложившейся ситуации такие издевки, пусть даже со стороны женщины, заслуживали удара в лицо, заслуживали пролития крови. Мужчина сам противился нахлынувшей агрессии, оправдывая себя тем, что все, что случилось за последние дни, истощило его нервную систему до предела. Нельзя было давать волю эмоциям, нужно было рассуждать дальше. Встречалось еще одно упоминание числа двадцать четыре – в рукописи Кристофа о Кзучилбаре. «…Когда грешники отберут двадцать четыре невинные жизни». Кто же явится тогда на земли Сайлент Хилла?

– «Они истекают кровью на гнездах», – вспомнил офицер Гуччи другие слова доктора Кауфмана. – Речь об убийствах? Ритуальных?

Нелли молча отвела взгляд, и этого было достаточно для нее, чтобы выдать себя. И Орден.

– Сколько жертв уже было? – спросил Томас.

– Двадцать три, – нехотя выдавила из себя она. – И двадцать четвертая скоро будет. Она уже есть. Но не знает об этом!

Орден, палачи, ведра крови… Офицеру Гуччи все труднее давалось самообладание. Его голос едва предательски не сел на последнем, важнейшем вопросе:

– Одна из жертв – мой отец?

– Глупый мальчик! – раздраженно воскликнула Нелли. – Птицы на гнездах!

– Женщины… – осознал он. Одним вопросом – о значении птиц – стало меньше. Но что же все-таки значило послание? Кому была адресована мертвая канарейка в парикмахерской? Ей, Нелли? Но тогда она делала бы что угодно, только не пряталась бы в Церкви Ордена! И не продолжала бы так странно улыбаться, словно уродливая щербатая Джоконда.

– Точно не хочешь ничего добавить здесь, чтобы нам не пришлось идти в участок? – еще раз попытался припугнуть ее возможным арестом Томас.

Женщина безучастно пожала плечами:

– Веди, если считаешь нужным.

Полицейский ухватил ее под руку и повел к дверям церкви. Он решительно дернул массивную бронзовую ручку, но замок оказался запертым. Гуччи обернулся, однако в зале храма по-прежнему не было никого, кроме него и Нелли. Мужчина дернул ручку снова, потянул на себя несколькими рывками со всей силы, но все усилия оказались тщетны. Он отошел на пару шагов от выхода, раздумывая о других вариантах действия, когда неожиданно кто-то несколько раз настойчиво подергал дверь с другой стороны. В этот момент Нелли отпрянула от дверей храма, как от огня.

– Туда нельзя идти! – воскликнула она прежде, чем Томас успел что-то спросить. – Но я знаю другой выход. Даст бог, там будет безопасно. Увы, я не могу помолиться за тебя, Томми.

– Я об этом и не просил, – холодно бросил Гуччи.

– Сними наручники, – попросила его Нелли.

Офицер без особого желания внял ее просьбе. Она раздражала его, неприязнь к этой женщине доходила сейчас у него до физического отвращения, чего он никогда не испытывал прежде, хотя знал коллегу Говарда очень давно. Возможно, все дело было в принадлежности к Ордену, а, возможно, в сумасшествии. Неприятная женщина взяла Томаса за руку и потащила к алтарю. Он не спешил следовать за ней, но и не сопротивлялся. Перед круглым дощатым помостом она свернула влево, указав на незаметный темный проход, ведущий куда-то за полукруглую стену, расписанную фресками. Прежде, чем оказаться в полной темноте, Гуччи видел, как в ее руке сверкнул бронзовый медальон с отчеканенным Нимбом Солнца. Нелли тащила Томаса по тесному коридору, едва вмещавшему человека с его шириной плеч. Наконец, полоска тусклого света рассекла сплошную завесу мрака, а затем расширилась до прямоугольника. Полисмен вслед за женщиной покинул здание церкви.