Текст книги "Прекрасные и порочные (ЛП)"

Автор книги: Сара Вульф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

-2-

3 года

9 недель

6 дней

Я высаживаю почти протрезвевшую Кайлу в тихом переулке возле её дома. Она нерешительно смотрит на меня, её макияж смазан из-за слез, и тихо бормочет:

– Спасибо.

– Черт, мне очень жаль, – вздыхаю я. – Мне действительно жаль, Кайла.

Она пожимает плечами.

– Неважно. Увидимся в понедельник.

Не неважно. Люди так говорят, когда ситуацию слишком трудно выразить словами. Если она всё еще считает меня реальным объектом, с которым достойна показаться в понедельник, я буду чертовски рада.

Когда я еду домой по темной дороге, извивающейся вокруг коровьих пастбищ и кукурузных полей, отпечаток ледяных голубых глаз Джека и его приводящие в ярость слова эхом звучат в моей голове: «Потому что это произошло с тобой, не так ли?»

Крепко сжимаю руль. Он понятия не имеет, что со мной случилось.

«Я не встречаюсь с уродливыми девочками».

Раздается новый голос в голове. Безымянный – парень, который мне нравился. Любила? Нравился. Я больше не знаю. Он сделал мне очень больно – это всё, что я знаю. У себя в голове называю его «Безымянный». Потому что реальное имя до сих пор причиняет физическую боль. Дышу равномерно: вдох-выдох, пытаясь притупить боль в груди. Я оставила всё позади. Действительно оставила всё позади. После трех лет, девяти недель и пятидесяти одного дня я множество раз оставила всё позади.

Заезжаю на подъездную дорожку к дому и глушу мотор. Сижу в темноте, отгоняя все плохие воспоминания и притягивая новые. У меня появился своего рода друг. Мама здесь намного счастливее. Я не видела Безымянного около двух месяцев. Очень хорошо. Это хорошие новые вещи, которые заполняют дыры в стенах моего разума, оставленные после разрушения плохими вещами. Хорошие новые вещи хоть и надуманны, но сейчас они будут защищать меня.

Я сверкаю себе улыбкой в зеркало заднего вида. В последнее время быть грустной возле мамы очень опасно. Поэтому мне приходится притворяться, по крайней мере, необходимо играть роль, пока не доберусь до своей комнаты.

У нас двухэтажный дом с белыми дверьми и синей отделкой. Ржавый китайский колокольчик слабо звенит на террасе, а сад больше похож на несколько участков неопрятной жухлой травы. Сломанное барбекю, уныло скинутое в угол у дырявого шланга, и дюжина или около того, увядших может-красных-может-цвета-детской-неожиданности роз борющихся, чтобы вырасти как можно выше от умирающего куста, который отделяет наш палисадник от улицы. Днем всё выглядит уродливо, но ночью, благодаря свету, пробивающемуся сквозь занавески, представить, что это не помойка, намного легче. Это единственное приличное место, которое могла позволить мама, но оно сильно отличается от маленького прибрежного коттеджа, в котором я росла во Флориде.

– Я дома! – Открываю дверь и сетку от насекомых. Наш кот, Исчадие ада или Коко, или вылезай-из-холодильника-идиот, мягко крадется ко мне и трется о лодыжки, пока я кладу ключи в блюдце и снимаю пальто. За ним следует мама, её халат туго затянут, а лицо выражает нетерпение. Она красивая, в возрасте, с седыми прядями в волосах и мягкой линией улыбки. У неё темные, невероятно ясные глаза.

– Ты повеселилась? Сколько парней поцеловала? – спрашивает она.

– Семьдесят. Не меньше.

– Сколько шотов выпила?

– Четырнадцать. На полпути домой я отпустила руль, и Иисус вез меня оставшуюся часть дороги.

Она смеется и гладит меня по голове.

– Рада, что ты повеселилась.

Мы обе знаем: я не выпиваю и не целуюсь с мальчиками, так что это своего рода наша ненормальная шутка. Она бредет на кухню, где её ждут газета и чай. Исчадие ада прыгает на стул напротив нее и начинает важно вылизывать свои яйца.

– Ты принимала лекарства? – спрашиваю я. Мама вздыхает.

– Да. Конечно. Не стоит обо мне беспокоиться. Я – взрослая женщина. Сама могу о себе побеспокоиться.

Я смотрю на кухонную стойку. Она заставлена пригоревшими кастрюлями и сковородками. Пол запачкан, и точно могу сказать, что мама не открывала занавески весь день. Но это не её вина. Некоторые дни лучше, чем другие. В этом нужно винить придурка, который избил её до полусмерти. Если бы папа был здесь, он смог бы сделать для нее большее. По крайней мере, заставить её улыбаться. Но его нет. Он переехал к своей новой семье. Тем не менее, я здесь. Но все что в моих силах – это мыть посуду и попытаться не беспокоить маму. Так я и делаю. Это все, что у меня есть.

Я закатываю рукава худи⁵, включаю горячую воду и выжимаю мыло в кастрюлю.

– Завтра после школы я помою окна, хорошо? Они очень грязные – тот, кто жил здесь раньше, должно быть, любил дым-машины⁶.

Мама едва улыбается, но это не настоящая улыбка.

– Спасибо. Мне завтра надо работать, но я вернусь до темноты.

Мама работает реставратором: берет старые картины и исторические вазы и приводит их в порядок для музеев. Но после больницы для нее наступило тяжелое время найти-и-сохранить-работу. Сейчас она работает в местном железнодорожном музее, который является «ловушкой для туристов»⁷.

– Если хочешь, приготовлю завтра обед, – предлагаю я.

– Глупости. Закажу пиццу.

– Ладно, – я хмыкаю и соглашаюсь. Это не её вина! Она погрузится в работу или в темное прошлое и сама забудет поесть, не говоря уже обо мне. Я достаю из морозилки цыпленка, чтобы разморозить, когда мама поворачивается.

– Я немного устала, – говорит она и тянется, чтобы поцеловать меня в макушку. От нее пахнет лавандой и грустью: так пахнет разорванная папиросная бумага и высушенная солнцем соль.

– Хорошо. Приятных снов. – Я сжимаю её руку, она сжимает мою в ответ перед тем, как начинает медленно подниматься по ступенькам. Мама все еще двигается робко, как будто за каждым углом её кто-то ждет, чтобы причинить ей боль. Сегодня будет спокойная ночь, если она не соврала, что приняла лекарства.

Она вообще не должна их принимать!

Я вздрагиваю и тру кастрюли сильнее. Направляю свою ярость в нужное русло и усиленно начищаю кухню: стойки блестят, пол скользит, а раковина чище, чем уголовное прошлое звезд канала Дисней. Снимаю одежду и запрыгиваю в душ, стирая с себя остатки выпивки, сигаретного дыма и роскоши вечеринки. Мои костяшки покраснели, кожа содрана. Ах, ну да, следует ожидать небольших травм, когда ты бьешь такой айсберг как Джек Хантер.

Я выхожу, больше окутанная запахом миндального шампуня, не тестированного на животных, нежели ароматом расстроенного подростка. Перевязываю руку и смотрю в зеркало: осматриваю повреждения моей души после сегодняшнего вечера. Мамины вьющиеся коричневые волосы и папины теплые, цвета корицы, глаза смотрят на меня. В середине немного золотисто-красные. Папа говорил, что они похожи на маленькие осколки рубина и топаза, что делает их оттенок уникальным. Я гордо называю их цвета корицы, но смешно одетая женщина из Межрайонного регистрационно-экзаменационного отдела, отказалась указывать этот цвет в моих правах, и вот я здесь, всё еще борюсь за равноправие кареглазых. Я еще не сказала последнего слова – я восстану из пепла и снова станцую танго с тираном с розовыми ногтями и серьгами-кольцами из Межрайонного регистрационно-экзаменационного отдела.

До сих пор странно видеть свое похудевшее лицо в зеркале. У меня были пухлые щеки с кучей лишнего жира на подбородке и веках. На шее были складки. Даже мочки ушей были толстыми. Я ездила в лагерь для толстых каждое лето, но это никогда не помогало, потому что я избегала занятия спортом, прячась в мусоросжигателе – рискованная, но очень эффективная тактика. Предпочла бы стать беконом, чем позориться, показывая мои подпрыгивающие толстые складки и недостаток выносливости. Я одна занимала целое сиденье в автобусе. Теперь мне приходится постоянно напоминать себе, что я больше не занимаю так много места.

Если бы я была богатой как моя старая «лучшая подруга» Джина, то на шестнадцатилетие получила бы в подарок липосакцию с БМВ или чем-то еще. Можно было бы несколько месяцев заправлять БМВ маслом, сделанным из моего жира, но, увы. Я носила несколько слоев одежды и постоянно следила за калориями, бегала каждое утро и каждый вечер, поэтому постепенно появлялись мускулы, и не осталось жира для липосакции, который можно было бы преобразовать во что-то полезное. Помню, как ненавидела каждую секунду моей диеты и упражнений. Но сейчас – это неясное болезненное воспоминание, противоположно чистому, отчетливому воспоминанию, которое, в первую очередь, привело к итоговой цели.

«Я не встречаюсь с уродливыми девочками».

Уродина.

Я трогаю свое лицо, отражение в зеркале повторяет за мной.

Уродина.

Уродина уродина уродина уродина. Фиолетовые пряди не делают меня симпатичней. Потеря веса не делает меня прекрасней. Мое лицо такое же, как всегда: немного тоньше, да, но все такое же. Нос плоский, очень широкий подбородок. Небольшое количество подводки для глаз, которую я наношу каждый день, смылось, делая меня бледной и измученной. Голос Безымянного преследует меня, даже когда я сушу волосы, надеваю шорты и удобную футболку, которые служат мне в качестве пижамы.

Мои растяжки – уродливы.

Мои прыщики – уродливы.

Моя походка, покачивая бедрами – уродлива.

Я уродина. И я смирилась с этим. Я такая. Сейчас я – Новенькая Девочка в Ист Саммит Хай, но скоро очарование исчезнет, и они дадут мне другое прозвище – Уродливая Девочка. Во всяком случае, должно быть так. Будет логично и правильно назвать меня так. Безымянный был жесток, когда называл меня так, но был прав. Он открыл мне глаза, и за это я иронически благодарна, как благодарен художник за то, что кто-то указал на его левую руку, которая немного дрожала и была менее искусной. Это позволило мне узнать свои слабые места, в этом мое преимущество.

Любовь не является одной из моих сильных сторон. Также свидания не являются сильной стороной. Мне нравится думать, что быть милой – одна из моих сильных сторон, за минусом избивание парней, которые это заслужили. Поэтому буду милой. Буду держаться подальше от всех. Никто не любит уродин. А если и так, это не хорошо для них. Я шумная, злая и саркастичная. Никто не любит и этого. Безымянный научил меня и этому тоже. Он научил меня отделяться от всех. Вот истинная доброта.

Я вздыхаю и падаю на кровать. Мисс Маффин, моя полинявшая, но всё еще мягкая плюшевая панда, ждет меня. Обнимаю игрушку и зарываюсь лицом в её грудь с надписью «Сделано в Китае».

– Мисс Маффин, я облажалась.

Кажется, её черные глазки-бусинки говорят мне:

«Да, знаю, дорогая. Но из-за этого я не люблю тебя меньше».

Мне удалось поспать четыре часа, прежде чем в комнате включился свет. Я быстро сажусь, протирая глаза. Снаружи всё еще темно. Мама стоит в дверях, трясясь под халатом как лист. Я скидываю одеяло и иду к ней.

– Снова? – спрашиваю я. Она кивает, взгляд стеклянный и направлен в какую-то дальнюю точку. Я обнимаю маму рукой за плечи и веду обратно в её спальню.

– Извини, – шепчет она, когда заползает в кровать. Я накрываю её и улыбаюсь.

– Все хорошо. Пойду, возьму надувной матрас и посплю здесь с тобой.

Когда возвращаюсь с чердака с матрасом, мамы нет.

– Мам? Мама!

Окно открыто. Я кидаюсь к нему и перегибаюсь через край. Пожалуйста, нет. Пожалуйста, хоть бы она не…

– Я здесь.

Её голос тонкий и отрешенный. Следую за ним и нахожу её под кроватью, она лежит на полу, прижав колени к груди.

– Мама, что ты...

– Здесь безопасней, – говорит она. – Можешь залезть сюда?

– Тебе будет удобней на кровати...

– Нет! – кричит она, прижимая руки к ушам. – Нет, нет, я не могу! Ты не можешь меня заставить!

– Хорошо, хорошо, – я успокаиваю ее. Ложусь на пол и медленно двигаюсь по грязному ковру, пружины от матраса прижимаются к моей грудной клетке. Беру маму за руку.

– Всё в порядке. Я здесь. Я останусь здесь с тобой.

Её паника отступает, и она медленно кивает, сжимая мою руку своими ледяными трясущимися пальцами. Иногда она стонет во сне, произнося слова, которые я не могу разобрать или не хочу, и всё о чем могу думать так это о том, что возможно убила бы этого парня, будь он здесь! Я должна была быть там. Я должна была быть с ней, а не у папы. Я должна была защитить её, должна была понять знаки, когда была на Рождество, должна была...

– Прости, – шепчет она. Во сне мама так похожа на маленького ребенка. Я обнимаю её, прижимаю к своей груди и с трудом засыпаю, окутанная запахом лаванды и грусти.

***

В понедельник в школе после вечеринки действительно неловко. Многие знают, что произошло нечто позорное, но никто не может вспомнить, что именно. Кто-то использовал слишком много зубов во время поцелуя с чьей-то девушкой? Или кто-то забыл сказать кому-то, что они расстались? Может кто-то положил «ментос» своему бывшему в колу с ромом? Или может какой-то парень с девушкой переспали, и его член оказался очень маленьким. Всегда найдется слишком маленький член!

– Вот что я сделаю! – воскликнула я, поедая ужасно полезный сэндвич с тунцом. – Я распространю слух, что у него маленький член. Единственное, о чем заботятся парни – их члены. Ударю его по самому больному месту метафорически, ну и в прямом смысле.

Кайла поднимает бровь, грызя молодую морковку.

– Ты действительно его так сильно ненавидишь?

Сегодня утром на парковке она ждала меня с улыбкой. А сейчас ест со мной ланч! Это чудо, достойное написания новой книги. В любом случае, это первая запись в мою Книгу Неудач-С-Полусчастливым-Концом. Кайла такая мягкая как кролик и преданная как собака, и очень, очень, в определенном смысле ледяная свинья, но это можно исправить. Будем надеяться, без огнестрельного оружия.

– Айсис! – какая-то девочка, которую я до этого никогда не видела, бежит ко мне. – Это правда? Вы с Джеком целовались на вечеринке у Эйвери, а потом ты его ударила?

– Э-э, не Я и Джек, это Джек поцеловал меня, – исправляю я. – И везде разбрызгал свои слюни. Это не поцелуй, а какая-то катастрофа. Он был настолько плох, что мне пришлось ударить его. Настолько плох, что мои пальцы неосознанно сжалась в кулак, а бицепсы дернулись вперед в защитной реакции на его лизание. Всем девочкам нужно остерегаться его катастрофических умений. Передай это всем.

Девушка нетерпеливо кивает и кидается к своим друзьям. Кайла скрещивает руки и фыркает на меня.

– Что? – я пытаюсь выглядеть невинно.

– Почему ты распространяешь этот слух?

– Если сказать всем, что он хреново целуется, то красивые и добрые девчонки как ты не поведутся на его уловки и не будут с ним встречаться. Сила сплетни уничтожит зло в своем логове, куда не могут попасть мечи!

Она трясет головой.

– Ты такая странная.

– Я также очень воодушевлена, чтобы заморозить выражение его лица в янтарь и сделать ожерелье из него, когда он узнает, что все о нем говорят. Месть сладка.

– Что он тебе вчера сказал, что ты его так возненавидела?

Я прочищаю горло.

– Просто знаешь. Он оскорбил тебя. Затем оскорбил меня, и это, определенно, не круто, потому что меня не за что оскорблять. Если бы я была менее совершенна, переживала бы из-за оскорблений. Но я не такая. Джек определенно сделал отрицательную вещь, а согласно закону, поступать так иногда плохо. Поэтому надо ему отплатить. Око за око и всё такое.

Она растеряно наклоняет голову, из её рта свисает морковка. Я вношу ясность:

– Шекспир так сказал. Видимо, чувак обменял много глазных яблок.

Входит Эйвери со свитой из двух девочек, не могу вспомнить их имена, они пытаются выглядеть также божественно стильно и беспощадно как Эйвери, но не преуспевают в этом. Кайла быстро подскакивает, хватая свой ланч и запинаясь, произносит:

– И-извини. Мне надо идти.

– Ммм, да? Уверена?

Она убегает к Эйвери, теряя по дороге много маленьких морковочек. На лице у уборщика, стоящего в углу, появляется такое выражение лица, впрочем которое лишь чуть-чуть отличается от его обычного я-стану-серийным-убийцей-так-быстро-как-только-представится-шанс. Видимо Кайла не хочет, чтобы Эйвери узнала, что она тусуется со мной. Это хорошо, ведь я не нравлюсь Эйвери, а Кайла была её подругой задолго до меня. Логично, что она выберет Эйвери, а не меня, и говорю я это с наименьшей горечью, которую чувствовала к кому-либо в своей жизни. Честное слово, это замечательное чувство. Я кратко рассматриваю мысль, что сказанное Джеком в ту ночь, может оказаться правдой: Кайла действительно ненавидит то, что делают её друзья, но заставляет себя с этим мириться.

Я качаю головой и смеюсь в сэндвич, выплевывая тунца по всему столу. Нет. Тот, кто надменен и эгоцентричен, понятия не имеет, как уживаться с другими людьми. Джек понятия не имеет, через что Кайла, или кто-то еще, проходит. Включая меня.

Я встаю, выбрасываю ланч в мусорку и иду на следующее занятие. Нет смысла есть в одиночестве и выглядеть идиоткой без друзей.

Сентябрьский день свежий и холодный, но солнце еще греет. Ист Саммит Хай выглядит как любая другая школа: белые здания, вестибюль со стеклянными стенами. Здесь есть гигантский четырехугольный двор, засеянный травой, много сосен, фонтанов и скамеек, а все здания расположены вокруг всего этого. Напротив главного здания – флаг, позади – стадион, на котором мы больше проигрываем, нежели выигрываем. Это центр Америки во всей своей красе и умеренности. В моей старой школе, по крайней мере, были классные фикусы и редкие нападения енотов, что добавляло остроты. Но здесь это было ничем – ничем, кроме старых воспоминаний, продирания через уроки и домашние задания в одиночку. Конечно, до прошлого вечера. Сейчас я на коне фальшивой популярности без настоящей прочной власти. Это немного удивительно.

На полпути к классу миссис Грегори вижу его.

Джек Хантер разговаривает с директором Эвансом: лысеющим мужичком в костюме, который пахнет, как смесь нафталина и тухлой рыбы. Рядом с высоким, непринужденным Джеком Эванс смотрится как маленький неуклюжий гном. Нос Джека издалека выглядит хорошо, что сильно меня злит. Я хотела увидеть рану или, по крайней мере, небольшой шрам. Они не видят меня, но мне их прекрасно слышно.

– Не позволяй этому держать себя здесь, Джек. Я знаю, что для тебя это сложно, но это не очень хорошее оправдание, чтобы разрушить свое будущее, – говорит мистер Эванс. – Знаешь, сколько звонков из Принстона и Йеля я принимаю за день? Они хотят тебя, Джек. Ты можешь бесплатно поступить в любой университет Лиги Плюща! Не разрушай это для себя.

Глаза Джека остаются холодными, но на секунду я вижу вспышку злости в них. Он быстро её гасит, его голос становится ровным и целенаправленно приятным – таким приятным голосом ты просишь взрослых оставить тебя в покое.

– Я это знаю. Спасибо за ваш вклад.

– Нет, ты не знаешь, Джек! В этом и проблема – ты не знаешь. Ей станет лучше с тобой или без тебя здесь…

Джек замечает меня поверх плеч Эванса. Улыбается ему совсем не искренней улыбкой, и похлопывает его по руке.

– Мне нужно идти. Меня ждет друг.

К моему удивлению Джек идет ко мне. Эванс наблюдает за ним позади. На лице Джека остается выражение, бросающее в дрожь.

– Привет. Извини, что не встретился с тобой за ланчем, – говорит он.

– Э-э, что?

Джек наклоняется, его пальцы скользят по моим волосам. Я могу чувствовать его одеколон и не сильный, а мягкий сладковатый запах пота поверх аромата его свитера. Голубые глаза впились в меня. Его голос становится таким низким и сиплым, что становится похожим на животного, а не на сладкого мальчика, которым был секунду назад.

– Притворись, что ты мой друг.

– Дай мне хоть одну вескую причину, почему я должна об этом хотя бы подумать, – сердито шиплю ему в ответ.

– Уилл Кавано. Это его имя, не так ли?

Его имя отбивается рикошетом боли в груди. Безымянный. Как, черт побери, Джек узнал о нем?

– Посмотри на эту ужасную дрожь. Ты физически реагируешь на его имя. Должно быть тебе ужасно больно. Притворись моим другом или я назову его снова. Громче.

– Ты не сделаешь…

– Уил…

– Я не нашла тебя в кафе! – говорю я достаточно громко, чтобы услышал Эванс, но ему не видно моего лица. Я свирепо смотрю в глаза Джека, когда он снова начинает говорить мягким голосом.

– Моя вина. Пойдем. Я куплю тебе пиццу. – Он обнимает меня рукой за плечи и уводит. Каждый нерв в моем теле на пределе. Меня трогает парень без разрешения! Я готова избить его как на реслинге, но ради того, чтобы снова не слышать имя Безымянного, я сделаю всё. Его ребра прижимаются к моим, а наши шаги до жути синхронны. Джек ни разу не оглянулся, как и я. Когда мы полностью обходим здание G, он отпускает меня, и я отталкиваюсь от него, как будто меня ударили раскаленной кочергой.

– Что, черт побери, это было? – рычу я.

– Это я должен быть оскорблен, – холодно произносит Джек. – Ты распространяешь обо мне слухи. Ударить меня было не достаточно, кровожадная корова?

– Я наслаждаюсь придумыванием всевозможных социальных падений, – отвечаю ему. – И «корова»?! Это самое лучшее, что ты смог придумать? Мило.

– Надеюсь, ты понимаешь, насколько это точно.

– О, да. Но тебе нужно придумать что-то пооригинальней. Это совсем не причиняет мне боль. Я слышала это уже тысячу раз, поверь.

– Не верю. Но придется расстроить тебя – моя репутация в полном порядке. Я годами создавал её и несколько секунд клеветы от пресытившейся маленькой новой девчонки не затронут её.

– Это я пресытившаяся? – насмехаюсь я. – А тебя, тогда как назовем? Алмазный?

– Давай не будем играть словами…

– Давай.

– Нет. В отличие от тебя, у меня есть личная жизнь. Я не могу позволить себе впустую потратить время на спор о деталях, которые делают тебя идиоткой.

Он пытается медленно обойти меня, но я блокирую его своим телом.

– Ты все еще не извинился перед Кайлой.

Он посмеивается.

– Она этого не достойна. И прекрати использовать свои инстинкты защиты как предлог, чтобы преследовать меня. Делай это просто так, как все остальные одержимые мной девчонки в этой школе.

– Интересно, как ты оторвал голову от подушки с таким то размером эго? Не все, у кого есть вагина, любят тебя, говнюк.

– Тогда зачем распространять слух о том, как я целуюсь? Осознаешь ты это или нет, но это очень специфический слух. Ты, должно быть, использовала его как прикрытие на вечеринке? Придумала его в спешке, верно? Это была твоя первая мысль, не так ли? Ты должна почитать труды очень умного человека – Фрейда.

– А это – внушающая страх конструкция, которую ты должен попробовать, кулак называется, ах да, помню, ты уже это сделал.

– То есть, ответ «нет», на мою просьбу прекратить какие-либо слухи?

Его глаза смертельно холодны, но по какой-то причине, это заставляет меня улыбаться ярче.

– Ооо, теперь я собираюсь распространять слух еще больше. Спасибо, что дал понять, что тебя это раздражает.

Подмигиваю ему и ухожу. Хоть он и не показывает эмоций, все же я заметила на его лице крошечный проблеск раздражения, прежде чем развернулась. Этот раунд я выиграла. Звонит звонок об окончании ланча, и из кафе начинают выходить люди. Я продолжаю разрабатывать план: буду надоедать ему, пока он не извинится перед Кайлой. Джек действительно виноват. Всего два слова и я бы отстала от него. Но нет! Ему необходимо быть упрямым и очень самоуверенным, поэтому…

Кто-то сильно хватает меня за запястье. Я оборачиваюсь, чтобы накричать или, возможно, подраться, когда неясные очертания кого-то резко тянут к себе, прижимаясь тазом к моему животу и затмевая меня своим ростом. Я едва замечаю вспышку голубых глаз, перед тем, как мое лицо наклоняют и целуют, пробуя языком на вкус мои губы и язык, затем исследуют губами изгиб рта. Поцелуй распространяет жар от моего языка к горлу, к легким, к моему сердцу, вниз к животу, а затем еще ниже. Всё горит. Я не могу дышать – поцелуй меня заморозил, заблокировал на месте, полностью обездвижил. Это мой первый. Мой первый поцелуй! Колени слабеют, и я издаю глупый тихий стон. Я как идиотка следую клише?! Как глупо позволить этому человеку...

Затем я понимаю, что голубые глаза принадлежат Джеку.

И понимаю, что Джек Хантер украл мой первый поцелуй прямо перед всей школой. Все вокруг свистят, улюлюкают. Я чувствую запах одеколона Джека, вкус перца и мяты его рта на своем языке, он наклоняется и шепчет:

– Если хочешь войны, Айсис Блейк, ты её получишь.

Целых сорок секунд, после того, как Джек Хантер поцеловал меня и ушел, я слишком потрясена, чтобы двигаться. Так просто. Так просто мой первый поцелуй ушел к Выпендрежному Принцу Ист Саммита. Не к тому, кого я действительно люблю. Черт, даже не к тому, кто мне нравится. Он был принесен в жертву, как маленькая беспомощная ритуальная жрица на алтаре черствого кретина.

И весь Ист Саммит Хай это видел. Он не мог выбрать более идеального времени, вся толпа, идущая после ланча, увидела это, а я, идиотка, случайно нашла идеальное место – единственный коридор, который связывает кафе с главным входом. Я бросила вызов, и он атаковал как ягуар.

Когда мой шок проходит, я обнаруживаю две вещи:

1. Он хорош. Очень, очень хорош. Не в поцелуе. Нет, определенно нет. Я просто была шокирована и всё. Именно поэтому не могла дышать. Нет, я имела в виду, что он очень хороший игрок. Я начала игру на вечеринке, положив начало слухам, а Джек только что сделал первый выстрел, который попал в яблочко. Сама не сделала бы лучше. Я имею дело с выдающимся умом. Возможно с правонарушителем. Это зависит от того, сколько чашек детской крови в день он выпивает.

2. Он украл мой первый поцелуй! И сейчас, когда все увидели, что у меня от поцелуя подкосились коленки (слабые колени характерны для моей семьи, нам всем нужны трости, ничего необычного), они никогда не поверят слуху о том, что он плохо целуется. В то, что Джек плохо поцеловал меня. Теперь я лгунья. Хантер выставил меня вруньей перед всеми всего за каких-то десять секунд. Мой титул изменился от Новой Девочки до Новой-Девочки-Которая-Солгала-Сказав-Что-Джек-Хантер-Плохо-Целуется. Украл мой первый поцелуй и разрушил мою репутацию, но важнее всего то, что он украл мой первый поцелуй тогда, когда я думала, что никто и никогда его не получит. Никто не получал до настоящего момента! Я прожила семнадцать лет жизни без единого поцелуя от парня. Уродин не целуют – это факт. Безымянный никогда даже не пытался поцеловать меня. Я похоронила надежды на любой поцелуй под могилой в девять миллиардов футов, в которой спрятано мое уважение к мужчинам.

Ноги снова несут меня к аудитории миссис Грегори. Я слышу свое имя, срывающееся с губ окружающих, и чувствую, как они пялятся на меня. Мне нужно спланировать следующий шаг против Джека. Нужно заставить его извиниться перед Кайлой любым способом. Мне нужно повернуть всё назад и спасти свою репутацию. Но всё это просто смешивается с какофонией слабого гудения в моей голове, три слова отдаются эхом.

Меня сейчас поцеловали.

Меня сейчас поцеловали.

Я яростно трясу головой, чтобы очистить её, одна из моих сережек в форме божьей коровки слетает. Беру в ладошки маленькое создание и ласково тру эмаль. Успокойся, мистер Божья коровка. Никуда не уходи. Я по-прежнему люблю тебя. Ты для меня единственный. Этот поцелуй ничего для меня не значил – это просто метод Джека, чтобы выставить меня лгуньей.

Как только мистер Божья коровка успокаивается, сажусь на свое комфортное место. Пока миссис Грегори болтает без умолку насчет такого дерьма как матричное уравнение, я умело собираю по кусочкам произошедшее только что, конечно, отредактированного со своей точки зрения. Прежде всего. Вычеркиваю поцелуй. Не нужно, чтобы я о нем когда-либо вспоминала снова. Мужчины – подонки, а Джек Хантер самый худший подонок. Если кто-нибудь спросит, то отвечу, что подарила свой первый поцелуй Джонни Деппу или/и Тому Хиддлстону. Может быть одновременно?! Сделаю себе заметку: прежде чем передавать эту информацию, проверить реальную вероятность данного факта с помощью калькулятора.

Насчет остального: я видела, как разговаривали мистер Эванс и Джек. Скорее всего, несколько высокомерных колледжей хотят, чтобы Джек у них учился. Возможно у него хорошие оценки? Я не считала его умным, но поняла это, когда он выбрал идеальное время для того, чтобы всё случилось в холле. И он пользуется странными словами, поэтому, возможно, он огромный зануда. Честно говоря, я тоже пользуюсь этими словами, но это из-за того, что я потрясающая. У Джека нет такого оправдания. Эванс и Джек вели речь о каком-то человеке женского пола – «Ей станет лучше с тобой или без тебя здесь». Кто она? И как она удерживает Джека от поступления в колледж?

Это загадка, на которую у меня нет времени. Я прячу информацию поглубже в свой мозг на случай, если мне понадобится действительно сверхмощное средство нападения на Джека в ближайшие дни, но пока оставляю всё так. Я должна разработать план, как унизить этого парня, а не беспокоиться о его будущем. Ну, до тех пор, пока будущее меня не втянет. Тогда хорошо, мне, возможно, придется поинтересоваться этим, для абсолютной уверенности, что он будет заперт внизу постоянной мерной шкалы.

И как, черт побери, он узнал имя Безымянного? Не похоже, чтобы обо мне писали в газетах во Флориде – это очень личная, щепетильная и конкретная информация. И если Джек каким-то образом выяснил имя Безымянного, способен ли он узнать о том, что произошло между нами?

Я быстро расписываю план войны шариковой ручкой на тыльной стороне руки:

1. Оценить угрозу.

2. Определить слабые места.

3. Использовать эти слабые места.

4. Победить.

– Айсис? – резко говорит миссис Грегори. – Ты уделишь внимание проблеме, написанной на доске?

– Семьдесят два, – говорю я, сползая вниз со своего стула, чтобы спрятаться под партой.

– Извини?

– Ответ, – кричу я из-под дерева. – Семьдесят два.

Она выглядит удивленной, но быстро осматривает уравнение и начинает считать на чистом участке доски: думает, я не вижу. Весь класс смотрит на меня, затаив дыхание, удивляясь тому, что происходит. Наконец, миссис Грегори поднимает глаза.

– Правильно. Но почему ты сидишь…

Звенит звонок, пронзительно и коротко – сигнал тревоги. Миссис Грегори говорит всем встать из-за столов и вести себя спокойно. Ее лицо с глазами навыкате не выражает ничего кроме спокойствия. Наша изоляция длится около четырех напряженных минут, во время которых я ковыряю черный лак на ногтях, пока все остальные разговаривают о том, что случилось: стрельба или контроль за наркотиками. Миссис Грегори подкрадывается ко мне и неодобрительно смотрит.

– Айсис, как ты узнала, что будет изоляция? Ты... – она понижает голос и наклоняется, – связалась с подозрительными личностями? Ты знаешь, что можешь мне рассказать. Я могу убедить полицию, что ты не хотела ничего плохого. Для таких студентов как ты есть программы…

– Я видела как парень, который очень любит ножи, пробегал по двору в нижнем белье с полиэтиленовым мешком.