Текст книги "Тонкая работа"

Автор книги: Сара Уотерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава четвертая

Он прибыл, наверное, недели через две после меня. Подумать только, всего две недели! – а время в «Терновнике» текло неторопливо, дни, похожие друг на друга как две капли воды, были такие размеренные и долгие, что один день там вполне мог считаться за два.

Однако я не скоро изучила особенности и привычки обитателей дома: понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к обществу других слуг, а им – привыкнуть ко мне. Поначалу я никак не могла взять в толк, почему я им не нравлюсь. Я обычно спускалась в кухню и здоровалась со всеми, кто там был. Например: «Добрый день, Маргарет. Привет, Чарльз!» (Это мальчик-слуга.) «Как поживаете, миссис Кекс?» (Это наша кухарка, я не шучу, ее на самом деле так звали, и никто и не думал над этим смеяться.) И Чарльз, бывало, глянет на меня испуганно, а миссис Кекс пробурчит в ответ: «Очень хорошо поживаю, благодарю вас».

Мне казалось, они смотрят на меня как на столичную штучку, словно своим присутствием я давала им понять, что есть такой город Лондон, где им никогда не побывать и ничего там не увидеть, потому что сидят они в этом богом забытом медвежьем углу безвылазно.

И вот в один прекрасный день миссис Стайлз отвела меня в сторонку и сказала:

– Надеюсь, вы не будете в обиде, мисс Смит, если я дам вам один совет? Не знаю, как было заведено у ваших прежних господ, но только здесь... – Любой разговор она начинала такими словами, я к этому уже привыкла. – Не знаю, как там было заведено у вас в Лондоне, но только здесь, в «Терновнике», мы блюдем различия...

Оказалось, миссис Кекс сочла себя оскорбленной до глубины души из-за того, что я здороваюсь со служанкой, состоящей при кухне, и с мальчишкой раньше, чем с ней. А Чарльз решил, что я насмехаюсь над ним, когда желаю доброго утра. Все это, конечно, чушь и выеденного яйца не стоит, но для них это было жизненно важно, а что вы хотите, если в будущем у вас никакого просвета – знай себе бегай с подносами да меси тесто. В общем, мне стало ясно: если я впредь хочу рассчитывать на их расположение, надо держать ухо востро. Я отнесла мальчишке плитку шоколада, которую захватила с собой еще из Боро, да так и не съела, Маргарет подарила кусок душистого мыла, а миссис Кекс преподнесла пару модных черных чулок, что раздобыл мне по просьбе Джентльмена Фил.

Я сказала, что, надеюсь, они не в обиде на меня. И если в последующие дни я сталкивалась с Чарльзом на лестнице, то демонстративно отворачивалась. С тех пор они ко мне стали относиться теплее.

Вот таковы слуги. Слуга говорит: «Все для господина», а сам думает: «Все для меня». Подобного лицемерия я на дух не выношу. В «Терновнике» слуги всяк по-своему плутовали, но ради таких мелочей, что нормальный вор устыдился бы, – например, надо было ухитриться снять жир из подливки мистера Лилли, чтобы потом продать по-тихому, через посыльного, в мясную лавку (так делала миссис Кекс). Или оторвать жемчужные пуговицы от сорочки Мод, спрятать, а хозяйке сказать, мол, сами оторвались и потерялись (так делала Маргарет). Распознать их уловки для меня не составило труда – уже через три дня я обо всех все знала, и тут я проявила себя как истинная дочь миссис Саксби. Взять, к примеру, мистера Пея: у него на носу была красная шишка – у нас в Боро это называется «пивной бутончик». И как бы вы думали, отчего она выросла, при таком-то распорядке? У него на цепочке висел ключ от погреба мистера Лилли. Так вот, этот ключ был отполирован до зеркального блеска! А когда после ужина у миссис Стайлз он нагружал поднос, чтобы нести на кухню, я своими глазами видела – а он-то полагал, что никто его в этот момент не замечает, – как он сливает остатки пива из разных стаканов в одну большую чашку и быстренько выпивает.

Я все это видела, но, конечно же, никому ничего не сказала. Я ведь приехала не для того, чтобы устраивать скандалы. Пусть хоть совсем сопьется – мне-то какое дело. К тому же большую часть времени я проводила с Мод. Я даже к ней по-своему привязалась. И хотя она была девушка капризная, но не чрезмерно, мне нетрудно было ей угодить. Мне всегда удавалась тонкая работа, и я даже стала находить удовольствие в том, чтобы следить за ее гардеробом, чистить булавки, гребенки и шкатулки. Дома я привыкла одевать детишек. И точно так же привыкла одевать хозяйку.

– Поднимите-ка руки, мисс, – бывало, говорила я. – А теперь ножку. Сюда наступите... А теперь вот сюда.

– Спасибо, Сью, – отвечала она умильно и порой закрывала глаза. – Как хорошо вы меня знаете, – говорила она. – Кажется, вам знакомы все складки моего тела.

Да, со временем мне все это стало знакомо. Я знала, что она любит, а чего терпеть не может. Знала, что она будет есть, а от чего откажется, и когда кухарка, например, в очередной раз прислала вареные яйца, я сходила к ней и велела приготовить суп.

– Бульон, – сказала я. – Как можно прозрачней. Договорились?

Кухарка скривилась.

– Миссис Стайлз это не понравится, – сказала она.

– Миссис Стайлз может его не есть, – отвечала я. – И миссис Стайлз не горничная мисс Мод. Я горничная.

И она действительно прислала нам бульон. Мод съела все подчистую.

– Чему вы улыбаетесь? – спросила она, когда тарелка опустела.

Я ответила, что вовсе не улыбаюсь. Она отложила ложку и, как всегда, озабоченно стала осматривать перчатки. Они опять забрызгались.

– Это всего лишь вода, – сказала я, увидев, что она расстроена. – Ничего страшного.

Она закусила губу. Посидела минуту, сложив руки на коленях, поглядывая на пальцы, и, казалось, с каждой минутой беспокойство ее росло. Наконец произнесла:

– Мне кажется, в воде был жир...

Легче было сходить в ее спальню и принести пару новых перчаток, чем сидеть и смотреть, как она убивается.

– Позвольте мне. – И я расстегнула пуговку на ее запястье.

Поначалу она не позволяла мне касаться ее обнаженных рук, со временем – после того как я пообещала, что буду осторожной, – разрешила. Когда у нее отрастали ногти, я стригла их специальными серебряными ножничками, сделанными в виде летящей птицы. Ногти у нее были мягкие, чистые и очень быстро отрастали, как у маленьких детей. Когда я щелкала ножницами, она вздрагивала. Кожа у нее на руках была гладкая, но, как и все остальное тело, слишком уж гладкая, так что невольно думалось, как бы ненароком не поцарапать, не ушибить. Я с облегчением вздыхала, когда она снова натягивала перчатки. Обрезки ногтей я собирала с подола и бросала в камин. Она стояла и смотрела, как они сгорают. То же происходило с волосами, когда я обирала их со щеток и гребешков, – она мрачно следила, как они, словно черви, извиваются на углях, потом вспыхивают и превращаются в золу. Иногда я становилась рядом с ней, и мы вместе смотрели.

Потому что в «Терновнике», в отличие от дома на Лэнт-стрит, посмотреть особо было не на что. Вот и приходилось наблюдать, как, например, поднимается дым из трубы или как плывут по небу облака. Каждый день мы ходили к реке – узнать, прибыла ли вода или ушла.

– Осенью река разливается, – сказала мне Мод, – и все камыши уходят под воду. Но это ничего. А еще по ночам над водой бывает белый туман, прямо к стенам дядюшкиного дома подбирается...

И зябко поежилась. Она всегда говорила «дядюшкин дом» и ни разу не сказала «мой». Земля покрылась коркой инея и похрустывала при каждом шаге, и Мод ни с того ни с сего сказала однажды:

– Подумать только, какие хрупкие эти травинки! Река скоро станет. Наверное, уже сейчас замерзает. Слышите, как она мучается? Ей хочется бежать дальше, но мороз не пускает, сковывает льдом. Видите, Сью? Там, за камышами?

И, нахмурив брови, стала вглядываться в даль. Я следила за выражением ее лица. И точно так же, как в случае с супом, сказала:

– Это всего лишь вода, мисс.

– Всего лишь вода?

– Бурая вода.

Она зажмурилась.

– Вы замерзнете, – сказала я. – Пойдемте домой. Мы уже долго гуляем.

И взяла ее под руку. Это вышло у меня машинально. Рука ее была как деревянная. Но на следующий день – или, может, еще через день – она уже сама взяла меня под руку, и рука была вполне живая. А потом уже мы стали запросто ходить под ручку... Или мне так показалось, не знаю... И лишь много позже я задалась этим вопросом и попыталась вспомнить, как все произошло. Но точно могу сказать лишь одно: что было время, когда мы ходили порознь, а потом настало время, когда ходили парой.

В конце концов, она была всего лишь девчонка, хоть и называлась «леди». Всего лишь девчонка, которая была лишена простых радостей жизни. Как-то, перебирая вещи в одном из ящиков стола, я обнаружила колоду карт. Она сказала, что, должно быть, это карты ее мамы. Она различала масти, но не более того – валетов, например, она называла кавалерами! – и я показала ей, как играть в самые простые игры, мы в Боро частенько в них играли: в «козла» и в «пьяницу». Сперва мы играли на спички и на щепочки, а когда в другом ящике обнаружили коробочку с фишками из перламутра в виде рыбок, ромбиков и полумесяцев, то стали играть на них. Перламутр был гладкий и прохладный на ощупь – то есть я хочу сказать, пощупать-то могла одна я, потому что Мод, конечно же, играла в перчатках. А когда она выкладывала карту, то клала ее на нижнюю ровненько, уголок к уголку. Глядя на нее, я и сама стала так делать.

За картами мы болтали. Ей нравились мои рассказы про Лондон.

– Он и правда такой большой? – удивлялась она. – И там есть театры? И эти... как их... модные дома?

– И рестораны. И всевозможные магазины. И парки, мисс.

– Парки, как у моего дядюшки?

– Ну вроде того, – отвечала я. – Только, разумеется, там полно людей. Вы как, ходите или пропускаете?

– Хожу. – И она выкладывала карту. – Так вы говорите, там полно людей?

– У меня больше. Вот. Так что у меня три рыбки – против ваших двух.

– Как вы хорошо играете!.. Так вы говорите, там полно народу?

– Конечно. Только там темно. Снимете?

– Темно? Правда? А мне говорили, Лондон весь в огнях. Там висят такие большие лампы – газовые, кажется?

– Да, газовые, и горят как бриллианты! – говорила я. – В театрах и больших залах. Там танцы, мисс, – танцуют ночи напролет...

– Танцуют, Сью?

– Танцуют, мисс. – Выражение ее лица изменилось. Я отложила колоду. – Вы, конечно, любите танцевать?

– Я... – Она покраснела и потупилась. – Меня этому не учили. А как вы думаете, – сказала она, заглядывая мне в глаза, – могу я, живя в Лондоне... то есть я хочу сказать, если бы я вдруг там оказалась... как вам кажется, я могу быть лондонской дамой и при этом не танцевать?

– Наверно... Но вы можете научиться! Найдете учителя танцев, и...

– Правда? – Она просияла, но потом покачала головой: – Ну, не знаю...

Я догадалась, о чем она думает. Она подумала о Джентльмене, о том, что он скажет, если узнает, что она не умеет танцевать. И обо всех тех девушках, которых он может встретить в Лондоне и которые, в отличие от нее, прекрасно танцуют.

По всему было видно, что она переживает. Выждав минуту-другую, я сжалилась.

– Следите за мной, – сказала я и встала. – Это очень просто, смотрите...

И показала ей пару движений из разных танцев. Потом заставила ее подняться и повторить их вместе со мной. Я держала ее за руки, а она стояла как истукан и испуганно смотрела под ноги. Туфельки ее вязли в турецком ковре. Я отвернула край ковра, и дело пошло на лад, она стала двигаться увереннее. Я показала ей жигу, а потом польку.

Я сказала:

– Ну вот, а теперь – полетели.

Она вцепилась в мое платье – я уж думала, порвется.

– Вот так, – поправляла я.—А теперь так. Я джентльмен, запомните. Конечно, с настоящим мужчиной было бы лучше...

Она снова споткнулась, и мы разлетелись в разные стороны и плюхнулись на разные стулья. Она схватилась за бок. Запыхалась, и щеки у нее разрумянились пуще прежнего. Лицо лоснилось от пота. Юбка топорщилась, как у голландской девушки, каких изображают на тарелках.

Она перехватила мой взгляд и улыбнулась, но испуг в ее глазах все еще не прошел.

– Я буду танцевать! – сказала она. – В Лондоне. Правда, Сью?

– Правда, мисс, – поддакнула я. И в ту минуту я действительно в это верила.

Я протянула ей руку, и мы сделали еще один круг. И лишь потом, когда мы остановились и ей стало холодно, когда она встала перед камином согреть замерзшие руки, – только тогда до меня дошло, что, конечно же, никогда ей не танцевать в Лондоне.

Потому что – хоть я и знала, какая участь ее ждет, знала почти наверняка и даже сама расставляла ей сети, – я смотрела на нее скорее как на героиню какой-нибудь сказки или пьесы. Мир, в котором она жила, был таким необычным, таким застывшим и замкнутым, что настоящий мир – мир нормальных людей, где ведется двойная игра, где я сижу над фаршированной свиной головой со стаканом флипа, а миссис Саксби и Джон Врум хохочут, пытаясь представить, что я буду делать со своей долей богатств, украденных Джентльменом,– этот знакомый мир казался отсюда куда более жестоким, но таким далеким, что жестокость эта уже не имела значения. Сначала я говорила себе: «Вот приедет Джентльмен, и я сделаю так-то» – или: «Когда он упрячет ее в сумасшедший дом, я сделаю то-то». Но, подумав так, я смотрела на нее, и мысли мои терялись, забывались, и все кончалось тем, что я принималась расчесывать ей волосы или поправлять пояс ее платья. Не то чтобы я ее жалела – во всяком случае, не тогда и не очень-то. Просто, наверное, мы с ней слишком много времени провели вместе, так что теперь лучше вовсе не думать о том, что ее ждет, чем знать и чувствовать себя при этом мерзавкой.

Конечно же, она ни о чем таком не подозревала... Она была вся в своих мечтах. Она любила поговорить, но чаще молчала и думала о своем. Я видела, как меняется при этом ее лицо. По ночам я лежала рядом с ней и прямо-таки чувствовала, как бродят в ее голове всякие мысли. Вот от нее идет жар, она прямо горит – стало быть, мысли ее о Джентльмене, скоро ли он вернется и помнит ли о ней. Я бы успокоила ее, что помнит, и еще как. Но она ни разу не заговаривала о нем, ни разу не произнесла его имени. Только раз или два спросила, как бы невзначай, о моей старой тетушке, которая якобы была его няней, но лучше бы не спрашивала, потому что, рассказывая о тетушке, я представляла миссис Саксби и начинала тосковать по дому.

А потом настал день, когда мы узнали, что он возвращается. День как день, если не считать того, что Мод, проснувшись, потерла щеку и жалобно поморщилась. Может, это было, что называется, предчувствие. Но я поняла это намного позже. А тогда, увидев, как она хватается за щеку, я спросила:

– Что случилось?

– Зуб, – сказала она, – царапает изнутри.

– Дайте посмотрю.

Я подвела ее к окну, повернула лицо к свету и пальцем ощупала десну. Почти сразу нашла прорезающийся зуб.

– Да уж, он острее... – начала я.

– Чем змеиный, Сью? – перебила она.

– Чем иголка, хотела я сказать, мисс.

Я подошла к шкатулке для рукоделия и взяла наперсток. Серебряный наперсток, в пару к серебряным ножничкам.

Мод потрогала скулу.

– А вы знаете кого-нибудь, кого покусала змея? – спросила она.

Дурацкий вопрос. Но она часто перескакивала с одного на другое и говорила невпопад. Может, сельское уединение так на нее повлияло. Я ответила, что не знаю. Она посмотрела на меня, потом снова открыла рот, я надела на палец наперсток и потерла острый край зуба, чтобы он затупился. Я много раз видела, как миссис Саксби проделывала это с младенцами. Конечно, младенцы пищат и отбиваются. Мод же раскрыла рот, покорно откинув голову, и крепко зажмурилась, потом открыла глаза – щеки у нее пылали. Рука моя намокла от ее влажного дыхания. Я потерла наперстком, потом пощупала зуб большим пальцем. Она попыталась глотнуть. Ресницы ее дрогнули.

И в это самое время послышался стук в дверь. Мы обе вздрогнули. Я отступила на шаг. Это была одна из горничных. В руках она держала поднос, на нем лежало письмо.

– Для мисс Мод, – сказала она, сделав реверанс.

Я сразу догадалась по почерку, что это, должно быть, от Джентльмена. Сердце у меня оборвалось. Думаю, Мод почувствовала то же самое.

– Дайте мне, – попросила она. А потом: – И кстати, принесите шаль.

Краска схлынула с ее лица, хотя на одной щеке, там, где я сильно надавила, еще багровело пятно. Накидывая ей на плечи шаль, я почувствовала, что она дрожит.

Потом, пока я ходила по комнатам, подбирала разбросанные книги и диванные подушки, убирала на место наперсток и закрывала шкатулку для рукоделия, я все поглядывала на нее украдкой. Видела, как она вертит письмо в руках и теребит – ясное дело, не может разорвать конверт, ведь на руках перчатки. И вот, покосившись в мою сторону и стараясь казаться беззаботной – и тем самым ясно давая понять, насколько это для нее важно, – она стянула одну перчатку, надломила печать, вынула письмо из конверта и, держа его обнаженной рукой, стала читать.

Потом я услышала глубокий радостный вздох. Подобрала подушку и принялась выбивать из нее пыль.

– Хорошие новости, мисс? – спросила я. Мне казалось, я просто обязана поинтересоваться.

Она не сразу ответила. Потом улыбнулась:

– Очень хорошие. – И поправилась: – Для дядюшки, конечно. Это от мистера Риверса, из Лондона. И что же он пишет, как думаете? Он возвращается в «Терновник» завтра.

Улыбка на ее губах держалась весь день как приклеенная, а после часа, вернувшись от дядюшки, она не села шить, не пошла на прогулку и даже в карты не стала играть, а все ходила взад-вперед по комнате, то и дело останавливаясь перед зеркалом – то бровки пригладит, то губки потрогает, а со мной ни слова, будто меня и нет.

Я достала карты и села играть одна. Вспоминала Джентльмена, как он раскладывал королей и дам в кухне на Лэнт-стрит. Потом подумала о Неженке. Ее мать – она утонула – умела по картам предсказывать будущее. Я много раз видела, как она это делает.

Мод все еще в задумчивости стояла перед зеркалом, и я предложила:

– Не желаете ли узнать свое будущее, мисс? Я вам карты разложу.

При этих словах она оторвалась наконец от созерцания своего лица и произнесла:

– А мне казалось, только цыганки гадать умеют.

– Моя бабушка была цыганской баронессой, – сказала я. – Вы только не говорите Маргарет и миссис Стайлз.

В конце концов, может, и правда моя бабуля была цыганской баронессой, кто знает? Я собрала карты в колоду и протянула ей. Поколебавшись немного, она села рядом со мной, расправила на коленях свою громоздкую юбку-колокол и спросила:

– Что я должна делать?

Я сказала: закрыть глаза и посидеть так минутку, думая о самых дорогих ее сердцу предметах, что она с готовностью и исполнила. Потом велела ей взять колоду и, отсчитав первые семь карт, положить их рубашкой вверх – кажется, мать Неженки именно так и делала, а может, надо было взять девять карт, я точно не запомнила.

Пристально посмотрев ей в глаза, я произнесла сурово:

– Итак, вы действительно хотите знать свою судьбу?

– Сью, вы меня пугаете! – отвечала она.

Я повторила:

– Так вы действительно хотите знать свою судьбу? Что карты скажут, то и надо исполнять. Горе тому, кто попросит карты указать ему путь, а сам сделает по-своему. Обещаете ли вы покориться судьбе, которую они предскажут?

– Обещаю, – тихо сказала она.

– Хорошо. Вот она, ваша жизнь, вся как на ладони. Давайте посмотрим, что было прежде. Эти карты показывают ваше прошлое.

Я открыла первые две карты. Это была дама червей и тройка пик. Я их, конечно же, узнала, потому что, пока она сидела зажмурившись, я быстро перебрала колоду – так бы всякий поступил на моем месте.

Я посмотрела на карты долгим взглядом и сказала, нахмурившись:

– Хм-хм-м... Карты говорят о печали. Вот у нас добрая и красивая леди – видите? – а вот разлука и первые страдания.

Она прижала руку к сердцу.

– Продолжайте, – сказала она, а у самой лицо белое как мел.

– Давайте посмотрим, – продолжала я, – на следующие три карты. Они показывают ваше настоящее.

И быстренько их раскрыла.

– Бубновый король! – воскликнула я. – Строгий пожилой джентльмен. Пятерка треф: рот на замке. Кавалер пик...

Но продолжать не спешила. Она склонилась ко мне.

– Что это значит? – спросила тихо. – Этот кавалер?

Я сказала, что это благородный юноша с добрым сердцем, и она с таким наивным удивлением посмотрела на меня, что я ее чуть не пожалела.

– Мне страшно! Не переворачивайте больше, не надо!

– Но, мисс, я обязана продолжать. Иначе счастье отвернется от вас. Смотрите, эти карты показывают ваше будущее.

И открыла первую. Шестерка пик.

– Дальняя дорога! – воскликнула я. – Может быть, путешествие с мистером Лилли? Или свадебное путешествие...

Она ничего не сказала на это, только сидела и смотрела на карты, которые я ей открыла.

– Покажите последнюю, – попросила она шепотом.

Я показала. Она первая увидела.

– Дама бубен, – пролепетала она и нахмурилась. – Что это?

Я и сама не знала. Я рассчитывала открыть двойку червей – влюбленные сердца, но, должно быть, напутала, и карта осталась в колоде.

– Бубновая дама, – сказала я наконец. – Несметные богатства, наверное.

– Несметные богатства?

Она отодвинулась от меня и посмотрела вокруг – на выцветший ковер, на черные стены. Я собрала карты и перемешала колоду. Она пригладила юбку и поднялась из-за стола.

– Что-то не верится, – сказала она, – что ваша бабушка была цыганкой. Слишком светлое у вас лицо. Нет, не верю. И мне не понравилось предсказание. Забава для слуг.

Отошла от меня и снова встала перед зеркалом. Я думала, что она скажет мне что-нибудь более приятное, но напрасно надеялась. А на полу под стулом я заметила двойку червей. Карта упала на пол – и она наступила на нее каблуком, отчего край карты замялся.

С тех пор я всегда узнавала эту карту, когда мы с ней в последующие дни садились играть. В тот день, однако, она велела мне отложить карты: мол, от одного вида их ее тошнит, и вообще ей все надоело. Она легла в постель и попросила принести ей чашку воды. А раздеваясь, я заметила, как она достала какой-то флакончик и накапала в чашку три капли. Это была какая-то микстура для сна. Раньше я не замечала, чтобы она принимала микстуру. После этого она стала зевать. А когда я на следующий день проснулась, она не спала, лежала, зажав губами прядь волос, и рассматривала фигуры на балдахине.

– Посильнее расчешите мне волосы, – попросила она, когда я начала ее одевать. – Изо всех сил, так, чтобы блестели. Ой, какие бледные у меня щеки! Не могли бы вы их пощипать, Сью? Ничего, если будут синяки. Лучше ходить с синими щеками, чем с бледными, как у мертвеца!

Глаза ее потемнели – должно быть, от снотворных капель. Она озабоченно морщила лоб. Мне не понравилось, что она заговорила о синяках. Я сказала:

– Стойте смирно, мисс, а то я вообще не смогу вас одеть. Вот так-то лучше. Итак, какое платье желаете надеть?

– Серое?

– Серое – не нарядно. Лучше голубое...

Голубое очень шло к ее светлым волосам. Она стояла перед зеркалом и смотрела, как я его застегиваю. И с каждой новой застегнутой пуговицей лицо ее становилось все довольнее. И когда я застегнула самую верхнюю, она посмотрела на меня. На мое коричневое шерстяное платье.

– Ваше платье, Сью, какое-то затрапезное, не правда ли? Мне кажется, вам пора переменить его.

– Переменить? Но другого у меня нет, – ответила я.

– Как это – другого нет? Ужас какой. А мне оно уже надоело. Что вы носили, когда служили у доброй леди Алисы? Разве вам не досталось от нее каких-нибудь платьев?

Я почувствовала – и, полагаю, тут я была абсолютно права, – что Джентльмен недоглядел, дав мне с собой всего лишь одно платье.

– Видите ли, дело в том, что леди Алиса, конечно, дама ангельской доброты, только вот скуповата. Она забрала мои платья обратно – чтобы отдать новой служанке, в Индии.

Мод потупилась: видимо, ей стало неловко. Потом спросила:

– Что, в Лондоне все дамы так обращаются со своими горничными?

– Только скупые, мисс, – отвечала я.

Тогда она сказала:

– А мне из моих вещей ничего не жалко. Пойдите и возьмите себе другое платье, чтобы было в чем показаться днем. И может быть, еще одно – чтобы переодеться, когда... ну, скажем, когда к нам заглянет гость... – Она раскрыла шкаф и нырнула за створку. – Кажется, мы одного роста. Вот три или четыре платья, гляньте, я их совсем не ношу и спокойно без них обойдусь. Вы любите длинные юбки, я знаю. А мой дядюшка не разрешает мне ходить в длинных – он уверен, что они вредят здоровью. Но к вам, понятное дело, это не относится. Нужно лишь немного отпустить подшивку. Надеюсь, вы сумеете?

Еще бы! Я ведь привыкла дома распарывать швы, да и сама при желании могла прошить как по линеечке.

Она показала мне платье. Странное оно было: из оранжевого бархата, с бахромой, а юбка колоколом. Как будто, когда его сшивали, в мастерскую влетел ураган и раздул все детали.

– Примерьте его, Сьюзен, давайте! Я вам помогу. – Она подошла ближе и стала раздевать меня. – Видите, я тоже могу, не хуже вас. Теперь я – ваша горничная, а вы – госпожа!

И усмехнулась, и, пока расстегивала на мне платье, все как-то нервно посмеивалась.

– Ну-ка, посмотрим в зеркало, – сказала она наконец. – Точно сестры!

Она стянула с меня коричневое платье, надела через голову оранжевое и подтолкнула меня к зеркалу, а сама стала возиться с крючками.

– Вдохните! – командовала она. – Поглубже вдохните! Платье довольно тесное, зато у вас будет фигура, как у леди!

Что и говорить, у самой у нее талия была в рюмочку, и она была повыше меня. Да и волосы мои потемнее. И похожи мы были не на родных сестер, а на пугала огородные. Юбка моя не закрывала ног. Если бы сейчас какой-нибудь мальчишка из Боро увидел меня, я бы со стыда сгорела.

Но мальчишек из Боро поблизости не наблюдалось, да и девчонок тоже. Так что никто меня не видел. А бархат был все-таки очень хороший. Я стояла, перебирая бахрому на юбке, а Мод в это время сбегала к шкатулке с украшениями и выудила оттуда брошь, которую и приколола торжественно мне на грудь, а потом, склонив голову, отступила на шаг – посмотреть, что получилось. И тут в дверь гостиной постучали.

– Это Маргарет, – сказала она, покраснев до ушей. И крикнула: – Входите, Маргарет, я в спальне!

Маргарет вошла, сделала реверанс и, обращаясь ко мне, сказала:

– Я пришла забрать поднос, ми... Ой! Мисс Смит! Это вы тут? А я приняла вас за госпожу... – И покраснела, а Мод, укрывшись за пологом кровати, смеялась, закрыв рот ладошкой, совсем как маленькая. Прямо покатывалась со смеху, и темные глаза ее сияли.

– Вы только представьте, что мистер Риверс тоже ошибется и перепутает нас? – сказала она мне, когда за Маргарет закрылась дверь. – Что нам тогда делать?

И снова расхохоталась. Я глянула на себя в зеркало и улыбнулась.

Было же во мне что-то, из-за чего меня приняли за леди?

Лучшего моя мать и желать не могла.

В конце концов, я ведь намереваюсь прибрать к рукам все ее наряды и украшения? Ну, начала чуть раньше. Только и всего. Когда она отправилась к дяде, я сняла оранжевое платье, села и отпорола подпушку, а также чуть распустила лиф. Не стану же я себя калечить, даже ради осиной талии.

– ... Правда, мы теперь красивые? – спросила Мод, когда я зашла за ней в библиотеку.

Она оглядела меня с головы до пят, потом огладила на себе юбку.

– Ой, какая пыльная! – вскричала она. – Это с дядюшкиных полок насыпалось! Это все книги, гадкие книги! – Казалось, она вот-вот заплачет.

Я стряхнула пыль, и мне вдруг захотелось сказать ей, что она зря переживает. Да появись она хоть в рубище и с лицом как у трубочиста, для Джентльмена она всегда будет самой желанной, пока в банке лежат пятнадцать тысяч с пометкой: «Мисс Мод Лилли».

Представьте, каково мне было – смотреть на нее, и знать все то, что я знала, и делать вид, что ничего не знаю. Будь на ее месте другая какая девчонка, все это было бы даже забавно. Я бы сказала: «Вам нездоровится, мисс? Принести вам что-нибудь? Хотите, я принесу вам зеркало, чтобы вы на себя посмотрели?» А она бы ответила: «Нездоровится? С чего вы взяли? Я просто озябла и гуляю, чтобы согреться». Или так: «Зеркало, Сью? К чему мне зеркало?» – «Мне кажется, вы смотритесь на свое отражение чаще, чем положено». – «А почему, как вы думаете, я это делаю?» – «Не могу знать, мисс».

Сказали, что его поезд прибывает в Марлоу в четыре часа дня и что Уильям Инкер отряжен встретить его, так же как встречал меня. В три часа Мод решила сесть с шитьем у окна, потому что там светлее. Конечно, к тому времени стало смеркаться – какой уж там свет! – но я промолчала. Там, у дребезжащего окна с волглыми песчаными мешочками, стояла низкая скамеечка, накрытая подушкой, во всей комнате места холоднее не сыщешь, но она просидела там чуть ли не полтора часа, обернувшись шалью, стуча зубами от холода и то и дело поглядывая на подъездную аллею.

Я подумала: «Если это не любовь, тогда я – голландский матрос, а если такова любовь, тогда все влюбленные – глупцы, и, слава богу, я не из их числа».

Наконец она прижала руку к груди и вскрикнула. За окном мелькнул огонек – фонарь на двуколке Уильяма Инкера. Она вскочила, бросилась прочь от окна, подбежала к камину и замерла, в волнении сжимая руки. Потом послышался цокот копыт по гравийной дорожке.

– Это мистер Риверс, мисс? – спросила я.

– Мистер Риверс? – переспросила она. – А что, уже так поздно? Да, наверное. Как же дядюшка обрадуется!

Дядюшка вышел его встретить. Она засуетилась:

– Наверное, он позовет меня поприветствовать мистера Риверса. Как сидит на мне юбка? Может, зря я не надела серое?

Но мистер Лилли ее не позвал. В комнатах под нами послышались мужские голоса, со скрипом закрылась парадная дверь, но лишь через час горничная пришла с сообщением, что прибыл мистер Риверс.

– Мистера Риверса устроили в его прежней комнате?

– Да, мисс.

– Мистер Риверс, должно быть, устал с дороги?

Мистер Риверс послал сказать, что он не очень устал с дороги и надеется увидеть мисс Лилли, а также ее дядюшку за ужином. Прежде этого времени он не осмеливается тревожить мисс Лилли.

– Понимаю, – сказала она, услышав эти слова. И закусила губу. – Пожалуйста, передайте мистеру Риверсу, что он не причинит госпоже никакого неудобства, если зайдет к ней в гостиную еще до ужина...

И продолжала в том же духе, запинаясь и краснея. В конце концов горничная все поняла и вышла. Она отсутствовала примерно четверть часа. Когда же вернулась, за ней следом шел Джентльмен.

Он шагнул в комнату и сначала вроде как не заметил меня. Взгляд его был устремлен на Мод.

Он сказал:

– Мисс Лилли, как великодушно с вашей стороны принять здесь усталого путника в пятнах дорожной грязи... Как это на вас похоже!

Голос его был нежен. А что до пятен – лично я не заметила ни одного. Думаю, он успел сходить в свою комнату и по-быстрому переодеться. Волосы его были приглажены, усы аккуратно расчесаны; и на сей раз у него было лишь одно скромное колечко – на мизинце, сами же руки были чистые и ухоженные.