Текст книги "В тишине (ЛП)"

Автор книги: Сара Пинбороу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Глава десятая

После короткого переезда от центра Миллениум к Мэрмеид Куэй, Мария Бруно, или, если короче, Мэри Браун, как ее окрестили не так далеко отсюда, ждала, когда Мартин раскроет зонт, после вышла из отполированного до блеска черного седана и элегантно прошагала к пятизвездочному отелю Св. Давида. Она не обратила внимание на своего так называемого менеджера и, к несчастью, по совместительству мужа, который стремглав бросился за ней, заботясь о том, чтобы зонт прикрывал ее хорошо уложенные волосы. Наверное, он именно для этого и был годен лучше всего – исполнять роль прислуги.

Оно поборола приступ раздражения, которое хотело проявиться в лице. Никогда не стоит показывать свои чувства. Если бы только она поняла ограниченность Мартина в самом начале. Но тогда им вскружила голову любовь – трудно было даже вспоминать. А кто сомневается в предмете своего обожания? Все женщины хотят верить, что их мужчины сильные и умелые. Совсем как герои и любовники в операх, на которые она потратила так много времени своей жизни.

Автоматическая дверь разошлась, она прошла в лобби с высоко поднятой головой, махнув запястьем Мартину, отгоняя него, и зонт исчез. Яркие огни осветили ее лицо, и она слегка опустила голову так, чтобы морщины на шее не были заметны. Вход в любую комнату был для Марии Бруно, как выход на сцену. Она была звездой, а на звезд всегда смотрели люди. Если бы только так называемые звезды наших дней понимали это. Возможно, тогда надевали бы нижнее белье, выходя из дома. Мир забыл, что такое «уровень», и она намеревалась напомнить ему об этом.

Хотя она должна была принять, исключительно наедине сама с собой, что некоторые из этих недолговременных звезд имели больше поклонников, чем она сейчас. Но в этом она могла винить Мартина. Он не обеспечивал прослушивания, которые нужны были ей, чтобы покорить европейскую сцену. Прослушивания. Одно только слово ввергало в шок. Кто бы мог подумать, что Мария Бруно, лучшее сопрано из Валли[16]16
  Сельская местность на западе Англии.


[Закрыть] будет нуждаться в прослушивании, пока несколько лет назад ей не пришлось пробивать себе дорогу, ища предложения.

Ее сердце заныло, и в компенсацию она подняла подбородок. Кружащие по просторному и равнодушному вестибюлю несколько человек повернули в ее сторону головы и зажужжали между собой, проявляя узнавание. Некоторые указывали в ее направлении. Едва ли было удивительным, что ее узнавали, хотя она очень сомневалась, что хоть кто-нибудь из них слышал ее пение. Ее лицо было на постерах конкурса, растянутых на рекламных щитах по всему городу. Она притворилась, что ничего не заметила. В том, чтобы замечать поклонников, «уровня» не было. Истинным звездам была присуща холодная отчужденность. И это не были ее поклонники, не в самом деле. Это были не те люди, которые ждали у дверей Королевского оперного театра в ночь, когда «Ковент-Гарден» страдал от такого мощнейшего дождя, который Кардифф даже не видывал, простаивая часами ради одного-единственного автографа. К тому же здесь она была, чтобы судить плебейское шоу талантов, просто чтобы напомнить миру о себе. Как минимум финал покажут по телевидению, а она будет там петь. Это уже кое-что. Возможно, это поможет договориться об альбоме. Да и отель был мирового класса, следовало отдать должное организаторам за это. Казалось, прошло уже много времени с тех пор, как ее так баловали.

Ее каблуки застучали по бесконечному мраморному полу, она не подождала, пока Мартин разберется с видавшим виды зонтом.

– Я прямо наверх. Увидимся утром, – она говорила, не смотря на него, вся сосредоточенная на кнопках вызова лифта. – Сделай милость, спроси, может ли обслуга принести мне в номер фруктовый салат через полтора часа. – Если бы она смотрела на него, он бы увидел ее недовольство и сожаление; какая бы любовь их не свела некогда, теперь ее и след простыл. Она не хотела, чтобы он это увидел. Он что-то бормотал ей, когда дверь, к счастью, закрылась и лифт заурчал, поднимая ее на пятнадцатый этаж в сюит. Было блаженством ощутить хотя бы минуту покоя.

Часом позже, после валяния в ванной женщина наслаждалась кусочком арбуза из красиво украшенного фруктового салата, который официант оставил на ее столике, пока она купалась. Тщательно вымыв лицо, она нанесла новый легкий слой макияжа с натуральным розовым оттенком помады и тушью. Она не ждала гостей, но ведь никогда не знаешь, кто может постучать в дверь, а десять вечера не то время, когда можно с уверенностью сказать, что тебя уже не потревожат. Только гася последние огни, она могла позволить своей коже свободно задышать и обвиснуть, как у любой другой 52-летней женщины даже с регулярным ботоксом. Тогда она накрутит свои волосы на бигуди, прежде чем обмотать голову шарфом и аккуратно ляжет спать на спине. Но сейчас она оставалась как бы невзначай гламурной.

Занавески в номере тревожил легкий бриз, и, подняв бокал с шампанским, Мария Бруно, смотрела на балкон и через него. Погода была холодной и режущей, а после горячей ванны ее кожа пощипывала и стягивалась. Ощущения были приятны. Немного приоткрыв дверь, она смотрела на воду, игру лунного света, подмигивающего ей, отражаясь от поверхности водной глади. Она улыбнулась, неожиданно без усилий став моложе своих лет. Как прекрасно. Уэльс был прекрасен. Почему-то спустя столько времени она позабыла об этом.

Слева от нее блестели огни Кардиффской бухты, бары и рестораны были героически переполнены, несмотря на льющий беспросветный дождь. Если бы не холодная погода, она могла бы представить, что находится где-то на Средиземноморье. Ее лицо дернулось. Но именно холодный воздух придавал Кардиффской бухте волшебство.

Закрыв глаза, она расслабила диафрагму до состояния естественного дыхания, откинула голову назад, без всякого нужного для выступления на сцене контроля. Женщина расслабила ноги, прежде чем первые нотки «Аве Мария» слетели с ее уст.

Хоть она пела тихо, протяжные ноты просочились сквозь дверь в ночь, унося красоту в просторы неба. На какую-то долю секунды Мария всем сердцем погрузилась в созданную ею музыкальную атмосферу. Когда она исполняла эту партию, песня была про нее, лично про «Аве Мария Браун» – бедную девочку, преуспевшую в жизни.

Прозвучали первые низкие ноты, и она перешла к следующей октаве, добавляя силы в голос, но не нарушая эмоциональной силы песни. Ей не нужно было иного аккомпанемента, кроме дроби дождя по веранде, и пока музыка заполняла пустое пространство между землей и небесами, запоминающиеся латинские слова бросали вызов каждому, кто называл этот язык мертвым.

«Et in hora mortis nostrae».

И в час смерти нашей. Она повторила фразу трижды, каждый раз чуть сильнее, чем в предыдущий. Она хотела бы, чтобы именно эта песня звучала на ее похоронах, желательно в одном из ее собственных вариантов. Где-то за музыкой, которая утешала ее, как никогда не утешал ни один из любовников, она с горечью подумала, сможет ли Мартин правильно это устроить.

Порыв резкого ветра всколыхнул ее волосы, а температура воздуха неожиданно упала. Шагнув назад в теплое освещение комнаты, Мария задрожала, затянула халат на теле. Понизив голос до чуть более слышимого, чем шепот, она захлопнула раздвижную дверь. Наверно, тут было что-то от средиземноморья. Она повернулась, чтобы заполнить бокал шампанским, но рука замерла на полдороги. Там снаружи что-то было. На балконе. Но это было невозможно. Ее пение полностью прекратилось. Пальцы на ногах сжали ковер под собой, ноги Марии Бруно дрожали, пока страх карабкался по ним вверх, невидимые клешни страха сжимали ее сердце.

Она повернулась лицом к дверям. Ночь за окном становилась темнее черного. Казалось, даже свет из комнаты поглощался темнотой позади оконного стекла, ее отражение колебалось, словно что-то по ту сторону отпугнуло его.

В глазах защипали слезы, воздух в легких замер, будто этот мрак – чем бы ни был этот мрак не был – заполнял ее, просачивался сквозь нее вместе с воздухом. Одна рука инстинктивно потянулась к горлу, но ужас поселился в ее голове, а не в голосе. Ее мозг пустел, заполняясь ничем. Она старалась вдохнуть, но не издавалось ни звука. Не ничего. Хуже, чем ничего. Она была брошена сама с собой; самой в себе, будто никого никогда больше не существовало. Опустошенность. Изолированность. Ее сердцебиение стихало, пока не стало шепотом, а после эхом этого же шепота.

Телефон у кровати через комнату был насмешкой далекой вселенной. Недосягаемый. Неприкасаемый. Да и чтобы она сказала, если бы могла… Ее мысли улетучились, оставив ее в тщетных поисках потерянных слов, языка, мечущегося меду ее внутренностью и внешним миром.

Неестественная темнота по другую сторону веранды постепенно принимала густую форму антивещества. К стеклу прижалось нечто в светящихся прожилках бронзового оттенка, почти человеческих очертаний. Безволосые череп и лицо отливали гладким блеском, как глянец на керамике; обнаженное тело было покрыто острыми перемыкающимися линиями, которые создавали ощущение, что они никогда не удержали бы в себе дыхание. Две точки светили алым лазерным светом из центра овальной головы, прямо над бесформенной дырой, которая должно быть, была ртом.

Какое-то время они разглядывали друг друга, Мария потерялась в ярости красных лучей, которые проникали через стекло так, словно его и вовсе не было, и предпочитала это даже больше, чем устрашающее одиночество, заполняющее ее. Она вновь тяжело вдохнула, чувствуя, что звук покинул ее, чувствуя вибрацию в своем идеальном горле, но не слыша ничего.

Существо за окном мотало головой из стороны в сторону, странный рот разевался шире и шире, пока зияющая дыра полностью не заполнила лицо и все, что видела Мария, было бесконечной черной пустотой. Крик существа эхом отозвался в замкнутом пространстве души Марии, и, слыша, как крик проникает в ее внутренности, Мария знала, просто знала без всяких слов, что больше никогда не будет петь. Ею господствовала ужасная опустошающая пустота. Все остальное ушло и с этим мысли стали неуместными. Минутой позже, когда существо разбило окно и пришло за ней, Марии показалось, что ее собственный крик внутри головы был бесконечным.

Глава одиннадцатая

– Ты уверен, что я тебе тут больше не нужна?

Джек перевел взгляд от стола на Гвен – ее кожаная куртка уже была застегнута на молнию до подбородка, а ключи находились в руке.

– Разве мой ответ «нет» не разобьет твое сердце? – он улыбнулся ей сквозь боль в шее – результат сосредоточенного изучения имеющихся материалов по делу, которые она передала ему.

– Не знаю, как насчет моего сердца, но Рис точно разобьет твое лицо, – она распустила длинные волосы по плечам. – Сегодня он готовит петуха в вине[17]17
  Блюдо французской кухни.


[Закрыть].

Бровь Джека поползла вверх.

– Даже не думай, Джек, – предупредила его Гвен. Она прильнула к дверной раме с явной неохотой уходить, и хотя Джек понимал, что ему выпал шанс разделить с компанией длинную и расстраивающую ночь вопросов без ответов, он осознавал, что у Гвен есть то, что в Торчвуде нуждалось в особой опеке. Реальная жизнь.

Он видел, скольким людям они попортили жизни, не позволяя им сфокусироваться на реальной жизни, той, что дала им жизнь и существовала много раньше, чем они узнали про Рифт, вивлов и капитана Джека Харкнесса. Иногда было так легко позволить странностям, с которым они ежедневно сталкивались, затмить простую красоту обыденности. Но именно обыденность не позволяла им сойти с ума и была тем, к чему они могли вернуться, если продержатся достаточно долго. Он взглянул на часы, почти удивившись указываемому времени.

– Уже десять вечера. Он сейчас готовит обед?

– Ему конечно понадобилось время, но Рис наконец-то понял, что у нас не нормальный рабочий график. Когда я говорю, что могу задержаться, он знает, что ждать меня раньше этого времени не стоит.

– Тогда лучше не разочаровывать его.

Гвен замешкалась, брови слегка напряглись.

– Ты уверен, что с тобой все будет ок?

Джек улыбнулся. Гвен слегка подсела на Торчвуд. Ее стремление остаться было отчасти из интереса и отчасти из желания быть в центре водоворота, даже если ничего не происходило. Он увидел это в ее лице, еще когда она в форме констебля впервые столкнулась с Торчвудом, разглядывая их с крыши многоэтажной парковки. Она прошла долгий путь с тех пор, но ее любопытство только возросло после всего, с чем пришлось столкнуться.

– Я справлюсь. Янто принес мне пиццу. Так что я не умру от голода, пока ты будешь лакомиться петухом в вине, – он подмигнул ей, пока она закатывала глаза. – И по-любому, – он пожал плечами, когда взгляд упал на документы, разбросанные по столу – некоторые с заметками на полях, некоторые отпечатанные на компьютере, – мне нужно побыть в тишине, чтобы разобраться со всем этим.

Лицо Гвен помрачнело.

– Давай уповать, что чем бы это ни было, оно отдохнет этой ночью. Нам нужно поймать его Джек. И быстро.

– И мы поймаем, – он надеялся, что это прозвучало увереннее, чем он чувствовал на самом деле. – А теперь беги.

Шлепнув по стене на прощание, Гвен повернулась и через несколько минут Джек услышал хлопок двери лифта, оставляющего его в Хабе одного. Джек стоял за своим столом, и тишина грозилась задушить его, словно он вновь оказался погребенным в могиле.

Тяжело присев, итак подавленный предстоящей работой, он зашуршал бумагами, на короткий миг жалея, что не попросил одного из них остаться подольше, даже просто поспать здесь, пока он работает. Чтобы только успокоиться мыслью, что рядом есть еще одно живое существо.

Он смахнул чувство прочь. Это было лишь потакание своим слабостям и жалость к себе, ни на одно из которых у Джека не хватало терпения. Он слишком хорошо знал по опыту, что присутствие рядом людей не спасает его от глубоко укоренившегося в нем одиночества. Он был иным, и как бы команда ни любила и ни уважала его, он никогда не станет одним из них. Он не может умереть. Это меняет восприятие его людьми.

Неосознанно он посмотрел через окно на лестницу. Пол внизу был вычищен, но для него он навсегда остался в памяти с красными пятнами на больнично-белом от истекающей кровью Тошико, подстреленной, но еще старающейся помочь остальной команде. Если бы он мог забрать себе ее смерть, он бы забрал, и хотя Гвен с Янто это понимали, – они тоже ничем не могли помочь – но его воспринимали иначе. Пришельцем в своем роде. По многим причинам он был уродцем. У него было то, чему завидовали многие люди, но для него это было сродни бесконечному проклятию.

Он уставился в монитор и прислушался к вибрации тишины.

Тишина.

Кровь быстрее побежала по его венам.

– Тишина… тут кое-что… – тихо пробормотал он под нос. Вся жалось к себе улетучилась так же внезапно, как пришла, пальцы застучали по клавишам, цепкий взгляд из-под челки сфокусировался на плоском мониторе с новейшими данными.

Что, если… задумался он. Что, если истории были правдой… Его пальцы давили на клавиши с удвоенной силой.

Одиночество, изолированность, звук, эмоции, изменение формы. Он набрал слова для нового поиска, выделяя на экранной карте отдаленное пространство во вселенной. Он не был уверен, что раса или планета существовали на самом деле, только слышал о них в байках и легендах. Но если они существовали… если они существовали, возможно, ему выпал шанс выяснить, с чем они имеют дело.

Пока Джек работал, непритронутая пицца остывала, его глаза не отрывались от монитора. Ночь обещала быть долгой.

Глава двенадцатая

Часом позже того, как капитан Джек Харкнесс оставил свою пиццу остывать на краю стола, Бен Причард и Дрю Пауэлл собирались спокойно выпить в «King's Arms». Старый паб, приютившийся на одной из боковых улочек в старинной части города, был необычно тих. Со стольким количеством людей, приехавшим на конкурс – как участников, так и зрителей – он должен был быть полнее, даже несмотря на дождь. Но здесь была лишь пара групп угрюмо выпивающих посетителей, разбросанных по углам паба так же, как сотню лет назад в портовом городке собирались в группы грабители и воры.

Бен слегка поморщил нос, пока они забирали свои Пино Гриджо[18]18
  Сорт винограда и изготовляемая из него во Франции обширная группа шампанских и десертных вин; обычно имеют золотистый цвет, могут быть как сухими и легкими, так и очень сладкими.


[Закрыть] с длинной деревянной стойки. Паб «King's Arms» был одним из тех пабов, где еще не так давно клиенты могли топором прорубить висящий низко грязный серый дым, чтобы пробраться к столику. И хотя курение здесь запретили и определенно чувствовался свежий слой краски годичной или двухгодичной давности, Бену показалось, что вдохни он достаточно глубоко, призраки всех тех покойных Марльборо Лайт и Бенсон энд Хэджис проникнут к нему в легкие и благополучно почуют там в надежде родить какую-либо опухоль. Ну или уничтожат его голос за неделю-другую. А на конкурсе много тех, кто бы этому обрадовался.

Дует Причард и Пауэлл очень близко подошел к победе в финале в прошлом году, и с тех пор Бену казалось, что все их совместное время они только и делают, что репетируют, репетируют и репетируют, особенно в этом году, когда финал будет транслироваться по телевидению, а кто знает, к чему это может привести. Лично Дрю отчаянно хотел выиграть. А когда Дрю был счастлив, счастлив был и Бен. И это замечательно вылилось в тринадцать лет отношений.

– Пошли, – Дрю отошел от бара. – Давай сядем за столик. – Он кивнул в сторону арки над ступеньками. – И будем надеяться, у них мягкие сиденья.

Следуя за округлыми формами своего партнера, идущего по пустому пространству основного помещения паба так, словно на него давила толпа со всех сторон, Бен только и делал, что улыбался. Они были «небо и земля». Если Бен с легкостью подходил под все стандарты, Дрю был абсолютной дивой. Какой смысл просто идти, если можешь нестись? Зачем кричать, если можно вопить? И все же у Дрю было самое доброе сердце из всех, что он знал, тем более что Бен был довольно талантлив, чтобы быть востребован как сам того хотел. Возможно, с Дрю приходилось не легко, но Бен любил его. А тот любил Бена и его спокойное восприятие всего. Вот так вот просто.

Внизу в маленьком баре Дрю остановился.

– О Боже.

– В чем дело? – Дрю прикрыл собой видимость, и Бен не видел ничего за углом.

Дрю пихнул его в ребро.

– Смотри.

Дрю немного отошел, прижимаясь к стене, так что Бену удалось протиснуться рядом. Его сердце поникло. В углу нижнего бара за столом расположились Ангус Паркер, Тони Локли и небольшая компания их друзей, которых они везде с собой таскали. Судя по количеству пустых бутылок посреди столика, они были там уже довольно давно.

– Хочешь пойти в другое место? – прошептал Бен, его ноги уже поднимались вверх по лестнице. Они просто хотели выпить по одной в расслабляющей обстановке, прежде чем вернуться обратно в отель. Никто не ждал, что все так обернется.

– Слишком поздно, – прошипел Дрю. Ангус Паркер засек их, злобная усмешка нарисовалась на его худом красивом лице.

– Добрый вечер, дамы.

Вокруг стола послышалось фырканье и хихиканье, восхваляющие его остроумие. Бен выдохнул. Ему подумалось, что некоторым людям однажды может надоесть даже их собственная гомофобия. В случае с Ангусом Паркером и его постоянным приятелями это не срабатывало, и в спокойные минуты Бен был склонен думать, что этот парень с астенической фигурой как-то уж слишком сильно выступал против.

– Добрый.

Бен сверкнул нейтральной улыбкой, прежде чем пройти к столику в дальнем углу. Он находился далеко от остальных, но других поблизости не было. Дрю остался стоять на месте, посредине маленькой комнаты. Подняв свободную руку, он уперся ею в выгнутое бедро, одна бровь поползла вверх, губы поморщились. Он с отвращением посмотрел на кучу бутылок посреди стола.

– Никаких надежд в этом году, да, парни?

Глаза Тони Локли сузились и смотрели исподлобья, Бен застонал про себя. Идея тихо выпить полностью провалилось и только по вине Дрю. Почему он не мог просто не обратить внимания на это? Почему он все время глотает наживку?

– Что ты хочешь сказать?

Дрю фыркнул.

– Алкоголь не очень хорошо влияет на голосовые связки, как вы знаете. – Он вздохнул. – Вы никогда нас не догоните нас девочек, напиваясь до одури за несколько дней до финала. – Он повернулся на каблуках и направился наконец-то к Бену. – Но я полагаю, – кинул он, даже не оглядываясь, – если у вас нет никаких надежд на выигрыш, все это не имеет значения. Ваше здоровье!

Бен смотрел на Дрю, пока тот усаживался, практически переваливаясь за края барного стула.

– Что?

– Сам знаешь, – Бен не повышал голоса. – Зачем ты конфликтуешь с ними? Мог бы ты хотя бы раз их проигнорировать?

Дрю пожал плечами, глаза широко распахнуты, взгляд – сама невинность.

– Уступать не в моем характере, вот и все.

– Просто я хочу, чтобы ты иногда брал во внимание и мой характер. Я хотел лишь спокойно выпить, а ты сделал это невозможным. – Бен чувствовал дырявящий их гневный взгляд певцов и понимал, что спор не окончен.

Не любящий нотаций Дрю изогнул бровь.

– Они первые начали.

– Тебе не стоило подыгрывать. – Темные глаза Бена сверкали раздражением из-за их разговора в духе «отцов и детей», он удивлялся, почему его это вообще беспокоит. Такой бессмысленный спор. Дрю был неспособен пройти мимо таких, как Локли и Паркер. Особенно мимо этих двух. Они сцеплялись все три года проведения конкурса. Если бы Дрю только понимал, что тот факт, что они каждый год обходили тех двоих, был достаточен, чтобы посадить их на место. Ему бы не пришлось вступать в словесную схватку с ними. И опять же уже было слишком поздно.

Дрю отпил от своего вина и откинулся на спинку.

– Они смотрят на нас? – спросил он. – Я чувствую, как они уставились.

– Естественно они смотрят на нас. А чего ты ждал? Но теперь, пожалуйста, просто игнорируй их. – Бен отпил от идеально охлажденного Пино Гринджо, но не получил ни малейшего удовольствия. Он хотел поскорее допить свой напиток и увести их обоих, пока не настала неразбериха. Драки как таковой не было бы, его не это беспокоило, но после тринадцати лет с Дрю он знал, что тот может всю ночь сыпать на рану соль едкими комментариями, и Дрю был не из тех, кто комментирует тихо.

– Мы молодые можем с этим справиться, – отозвался Локли. – Думаю, в вашем возрасте об этом нужно больше беспокоиться. – Он замолк на минуту. – Особенно с таким-то весом.

Бен увидел, как Дрю дернулся, челюсть сжалась, а пальцы до побеления сжали бокал с вином. Если и был способ задеть Дрю, так это было упоминание об его весе. Нельзя было отрицать, что за последние годы, после исполнения тридцати лет, он набрал килограммов. Он сваливал все на проблемы с щитовидкой, но Бен знал, что виноват был тандем любви к пирожным с кремом и неприязни к спортзалу. Бен не протестовал и понимал, что если это начнет сильно волновать Дрю, тот что-нибудь предпримет.

– Ага, – подключился Ангус Паркер. – Бен должен хорошенько постараться, чтобы тянуть тебя в вашем пении. Через порог ему тебя ни за что не перенести.

Это вызвало гиканье сидящей рядом компании: мужчины лет сорока, который и сам был не так уж худ, костлявой блондинки, явно запавшей на красивого Ангуса, брюнетки, которая показалась Бену не настолько взрослой, чтобы находиться в пабе, а ее угревая сыпь, которую она, как наивно полагала, удачно скрыла под слишком темным макияжем, не убедила его в обратном и взрослый мужчина, которого Бен знал, как дядю Ангуса Паркера – некто вроде технического персонала. Это заставило Бена улыбаться. Ангус и Тони хотели, чтобы к ним относились, как к поп-звездам, но пели классику. Он еще никогда не видел менее уверенных в себе людей, но они явно не хотели слышать этого от 35-летнего счастливого гомосексуала.

Последнее высказывание о весе и пении оказалось для Дрю невыносимым. Он медленно поворачивался на стуле, пока не оказался лицом к лицу с оппонентами.

– Ну и какое место вы намерен занять в этом году? В первой пятерке? – он иронически ухмыльнулся. – Позвольте напомнить, что дует Причард и Пауэлл в прошлом году был вторым, вы наверняка знаете, что несколько букмекеров считали нас в числе фаворитов на победу. Некоторые из нас по-настоящему соревнуются, а не играют в соревнование. – Он выдержал театральную паузу. – Кто знает, может, после этого конкурса мы перейдем в профессионалы. В то время как у вас вряд ли даже произношение профессиональное.

Смех в комнате прервался, и Бен увидел злость, вспыхнувшую во взглядах молодых парней. Дрю по временам мог быть чертовски внушительным, и сейчас был именно такой момент.

– Мы люди из рабочего класса и гордимся этим, – проговорил дядя Ангуса Паркера через бокал пива. Бен никогда не подходил близко, чтобы проверить, но не удивился бы обнаружив татуировки «любовь» и «ненависть» на костяшках пальцев мужчины. Он выглядел как человек, проживший интересную жизнь.

– Извините, – встрял Бен, – он не имел в виду ничего такого.

Дрю повернулся, шея вытянута, подбородок приподнят – недовольство очевидно.

– Лучше я буду нормальным парнем из рабочего класса, чем педиком из среднего, – оскалился Ангус.

Не говоря Бену ни слова, Дрю вновь обратил свое внимание на небольшую группу в другом конце комнаты. Полный рот растянулся в улыбке.

– Педик из среднего класса, который даст тебе сто вперед на сцене, – улыбка переросла в оскал. – И я думаю, милый, – промурлыкал он, – чтобы быть нормальным парнем, требуется чуть больше, чем просто быть обыденностью, – он моргнул. – А насколько я слышал, это не самая сильная твоя сторона.

Бен влил в себя почти половину бокала, его взгляд помутнел, словно вуаль загородила его от остальных людей в пабе. Горло сдавило, а челюсть сжалась. Ему было необходимо расслабиться. Иначе он бы ужасно пел. И если для Дрю этот спор будет полностью забыт утром, его негодование задержится. Он просто иначе смотрел на вещи. Дрю мог накричать на человека, а через минуту смеяться сквозь слезы, плохое настроение Дрю приходило и уходило как короткий летний дождь. Бен был иным. Он зацикливался. И если у него не получалось отмахнуться от плохого, легкие и диафрагма сужались, теряя силу. Если так произойдет в этом году, Дрю действительно будет о чем пожалеть. И даже после всех этих совместных лет Дрю не до конца понимал, насколько Бен отличается от него. Дрю думал, что глубоко в себе все люди были такие же, как он, исключая разве что Ангуса Паркера и Тони Локли.

Локли толкнул Паркера локтем.

– Ты видел по новостям об убитых певцах? – спросил нарочито громко. – Может, показать убийце, кем бы он ни был, на Толстячка? – его смех напоминал свинячий визг: животный и неприятный. – Уберем с дороги.

– Спорю, весь конкурс внесет свою лепту, – прозвучал голос блондинки. – Я послушала его всего пять минут, и он вынес мне мозг.

И Паркер, и Локли рассмеялись, а Бен устало подумал, с которым из них она будет иметь удовольствие перепихнуться этой ночью и вспомнит ли об этом утром. Неожиданно все помещение стало в его глазах бесцветным и убогим. Он допил вино.

– Ты позволишь им так со мной говорить? – Дрю уставился на него с дрожащим подбородком.

– Они пьяны. Не бери в голову. – Бен поднялся. – Я ухожу.

– Что значит ты уходишь? Я еще не допил.

– Ну, а я допил, – он сдержал вскипающую злобу, напряженно сжимая мускулы челюсти. – Мне это не нужно, Дрю. Ты растрачиваешь себя на мелочи с этим «пустым местом», и я надеюсь, это делает тебя счастливее. А я? Я собираюсь глотнуть свежего воздуха.

Не дожидаясь ответа, Бен прошел к арке и поднялся в основной бар, игнорируя преследующие его выкрики «Хватай ее!». Он не злился на Паркера и Локли. Они были тем, чем были. Он злился на Дрю за вечное желание всегда быть победителем.

Ему не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что Дрю идет за ним, но только когда он покинул паб и отдалился, идя по узкой мощенной улочке в неизвестном направлении, Дрю наконец-то окликнул его.

Он обернулся и посмотрел на полного мужчину, беспомощного переминающегося с ноги на ногу в дверях паба.

– Что?

Несколько метров между ними казались слишком длинными, чтобы пересечь их, и Дрю, должно быть, почувствовал это, так как поколебался, стоит ли подходить.

– Мне жаль. Честно. Я идиот, – руки у него дрожали, когда он говорил. – Мне жаль, – он повторил мягче, словно только сейчас понял, насколько Бен был раздражен.

– Тебе всегда жаль. Но это не останавливает тебя от следующего раза.

– Давай сходим выпить в другое место. Я буду идеальным, обещаю.

Бен смотрел на землю, а не на Дрю. Взгляни он в щенячьи глазки своего партнера, начал бы чувствовать себя виноватым, что разозлился и это бы еще больше его взбесило. Он вздохнул. Он просто хотел побыть один полтора часика.

– Возвращайся в отель, – наконец произнес он. – Встретимся там через час или около того, – отвернувшись, он зашагал прочь.

– Бен!

Не оборачиваясь, Бен поднял руку и несмело махнул на прощание, а потом засунул руки глубоко в карманы и слегка стиснул, чтобы согреть их. Наконец дождь перешел в легкую морось, щекочущую кожу. Он распрямился немного, наслаждаясь свежим воздухом, заполняющим легкие, упражнения помогали отогнать напряжение, сдавившее внутренности.

Неожиданно узкая дорога переходила в современный бульвар с четкими сблокированными домами 1930-х годов по одну сторону, и просторным парком по другую. В свете уличных фонарей с жилой части улицы вблизи от траура он увидел детскую площадку. Улыбаясь, он пошел вдоль зеленого железного забора ко входу и ступил внутрь. Минуту он внимательно всматривался в сторону качелей. Качели выделялись серой тенью во тьме, слегка раскачиваясь вперед-назад на ветру, цепи скрипели, как старые суставы. Вокруг была полная тишина. Никого поблизости, ни пьяниц, ни наркоманов, ожидающих несчастных прохожих, чтобы пристать или избить.

Он был один.

Земля под ним не издавала ни звука, он подошел к качелям и сел в серединку, оставляя крайние сиденья пустыми для призраков играющих здесь детей. Цепи сдавливали бедра, но он не возражал. Его колени немного согнулись, затем он оттолкнулся от земли и задрал ноги, чтобы не мешать качелям выполнять то, для чего они были предназначены.

Раскачиваясь вперед и назад, он всматривался в чернильную темноту парка. Медленные движения помогали расслабить напряжение в плечах. Он закрыл глаза и позволил сырому воздуху заполнять и покидать его легкие. Каждый вдох длился длиннее предыдущего. Где-то вдалеке гукнула сова, в темноте хрустнула ветка.

Когда легкие полностью расслабились, Бен запел.