Текст книги "Пионовый фонарь"

Автор книги: Санъютэй Энтё

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Спасибо вам за то, что вы так помнили о ней, – сказала Ёнэ. – А уж она-то все время одно твердит, пусть, говорит, меня из дома выгнали, пусть меня зарубят, лишь бы он меня любил... Послушайте, господин Хагивара, удобно ли ей будет переночевать у вас сегодня?

– Пожалуйста, – ответил Синдзабуро. – Только вам лучше будет пробраться в дом через черный ход. Дело в том, что у меня здесь живет некий Хакуодо Юсай, гадальщик-физиогномист, я ему многим обязан, а человек он ужасно настырный, и мне не хотелось бы, чтобы он что-нибудь узнал.

Женщины так и поступили, переночевали у Синдзабуро и удалились перед рассветом. Семь вечеров подряд приходили они к нему в любую погоду, невзирая ни на дождь, ни на ветер, оставались у него ночевать и уходили, пока не рассвело. Влюбленные словно прилипли друг к другу, и Синдзабуро совсем потерял голову. Между тем Томодзо, живший рядом в пристройке, слыша каждый вечер женские голоса в покоях хозяина, забеспокоился. "Больно уж прост наш господин, – подумал он. – Не окрутили бы его дурные женщины". И вот ночью девятнадцатого числа он подкрался к дверям дома и заглянул внутрь. Покои были завешены сеткой от комаров, и через нее можно было разглядеть, что на блестящей циновке сидят рядышком, ничуть друг друга не смущаясь, словно муж и жена, Синдзабуро и молоденькая женщина и любовно беседуют.

– А если родитель так и выгонит меня, – говорила женщина, – ты возьмешь нас с О-Ёнэ к себе?

– Ну, конечно, возьму, – отвечал Синдзабуро. – Я буду только счастлив, если так случится, но ты ведь – единственная дочь, и мы вряд ли можем на это надеяться. Как бы нас не разлучили, как дерево колют пополам, вот чего я боюсь!

– А я твердо знаю, что нет и не будет у меня мужа, кроме тебя, сказала женщина. – Пусть об этом узнает отец, пусть он убьет меня, все равно я люблю только тебя. И смотри не вздумай меня оставить!

С этими словами она прислонилась к его коленям, с нежностью заглядывая ему в глаза. Видно было, как беззаветно она любит. "Вот странная женщина, – подумал Томодзо. – Разговаривает по-благородному... Надо посмотреть на нее как следует". Он потихоньку отогнул полог и в ужасе отшатнулся. "Оборотень...

Оборотень! " пробормотал он, позеленев от страха. Словно во сне, побежал он за помощью к гадальщику Хакуодо Юсаю.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Узнав о гнусном заговоре О-Куни и Гэндзиро, верный Коскэ сказал себе:

"Этому не бывать. Прелюбодеев придется убить, другого пути нет. И пусть я погибну, но из этого дома не уйду, иначе они погубят господина". Решив так, он вернулся в людскую и, сказавшись больным, из своей комнатушки не выходил.

Когда настало утро, господин Иидзима вернулся домой. Время было жаркое, и О-Куни, расположившись возле него, словно приношение на алтаре, принялась обмахивать его веером.

– Рада видеть моего господина в добром здравии, – сказала она. Я все время беспокоюсь, как бы вам не стало худо от этой жары.

– Никто не приходил в мое отсутствие? – осведомился Иидзима.

– Вас ожидает господин Аикава, – ответила О-Куни. – Говорит, что хотел бы повидаться с вами.

– Аикава Сингобэй? Опять, наверное, будет просить посоветовать ему лекаря.

Такой, право, потешный старик... Ну что же, пригласи его.

Но старый Аикава, не дожидаясь приглашения, уже бесцеремонно входил в покои.

– Просите за вторжение, – вскричал он. – Я вижу, господин Иидзима уже изволил вернуться. Надеюсь, в добром здравии? Извините великодушно, совсем перестал бывать у вас. Все-то вы на службе, день-деньской в трудах без устали, и это в такую невыносимую жару!

– Жара ужасная, – согласился Иидзима. – А что, барышня О-Току выздоровела?

– Дочь все больна, – сказал Аикава со вздохом. – Сколько я из-за нее беспокойства перенес. И то, и это. Нет, ничего не помогает. Да я, собственно, как раз по этому поводу... Ну до чего же жарко! Ах, госпожа О-Куни, давеча вы меня так славно угостили, так славно! Спасибо вам большое. Я вас даже и не отблагодарил-то путем... Гм... Э-э... Да, жара. Страшная жара.

– А вы немного отдохните, – посоветовал Иидзима. – Остынете, тогда и ветерок почувствуете.

– Я пришел к вам с одной просьбой, господин Иидзима, – сказал Аикава. Очень прошу вас, снизойдите!

– Какая же у вас просьба?

– Я как-то затрудняюсь в присутствии госпожи О-Куни... И слуги опять же...

Нельзя ли нам поговорить с глазу на глаз?

– Отчего же, можно... Всем удалиться и сюда не входить! распорядился Иидзима. – Слушаю вас, – обратился он к Аикаве.

– Господин Иидзима, – сказал Аикава. – Я пришел к вам сегодня с совершенно особенной просьбой. Дело касается болезни моей дочери. Как вам известно, болеет она давно. Я делал все, что в моих силах, но ничего не помогало.

Непонятно было, чем она страдает. Наконец вчера вечером она мне призналась.

Тут уж я ей задал! Чего же ты раньше молчала, говорю, бесстыжая ты тварь, говорю, где твое уважение к отцу?.. Вы знаете, она у меня семи лет осталась без матери, а сейчас ей восемнадцать, и вырастил я ее, можно сказать, сам, мужской рукой, потому она так и проста, ничего совсем не знает, ну сущее подобие своего глупого родителя, да и только... Прошу вас, господин Иидзима, не смейтесь над моими словами, не презирайте нас...

– Но чем же она больна?

– Как изволите видеть, единственная дочь, мечтал я поскорее взять в дом жениха и отправиться на покой, и молился о ее выздоровлении, хотя я не такой уж и верующий, и даже водой при этом холодной обливался, даром что я старый человек, хотя по летнему времени это ничего, и все зря. А вчера вечером она мне и говорит: вот отчего. И такое она мне сказала, что кормилице ее не расскажешь. Сущая дура, вся в родителя... Вы только не презирайте нас, пожалуйста!

– И отчего же она заболела?

– А я-то беспокоился, все-не знал, как ее выходить, всяких лекарей приглашал, ну откуда мне знать? От этого ни боги, ни будды не спасут. Что же ты, говорю, сразу не сказала?

– Так что же оказалось?

– Прямо не знаю, как и сказать. А вы не будете смеяться?

– Не понимаю, – признался Иидзима. – В чем все-таки дело?

– По правде говоря, – решился Аикава, – все дело в вашем слуге Коскэ. Вы, господин Иидзима, часто расхваливали его при мне. Говорили, что человек он преданный, происходит из самурайского рода, хотя и опустился сейчас до положения дзоритори, и сыновнему долгу он верен, и вообще малый славный. Вы еще говорили, что нет у него ни родных, ни близких, и потому вы-де сами позаботитесь о нем, отдадите его в какой-нибудь дом наследником и сделаете самураем. И вот я, наслушавшись, как вы его хвалите, прихожу, бывало, домой и об этом рассказываю, слугам своим кричу, чтобы брали пример с Коскэ, что у господина Иидзимы, и кухарка наша О-Сак нахвалиться им не может: и собой, говорит, он хорош, и душой приятен, и благороден, и даже кормилица наша его на все лады расхваливает... В общем, получилось так, что моя дочь, только вы не смейтесь, господин Иидзима... Фу, даже в пот от стыда бросило... Короче говоря, моя дочь, оказывается, в этого Коскэ влюбилась до изнеможения. Срам какой! И ведь никому ни слова не говорила, даже своей бабке-кормилице, и только вчера вечером мне во всем призналась... "Как же ты смела молчать, – я ей говорю, разве ты не дочь самурая? Разве даже в каком-то дзёрури не сказано:

"Пусть мы бедны, но я – дочь воина"? Как, говорю, ты, дочь самурая, опустилась до того, что влюбилась, забыв о чести и долге, да еще заболела? Да я, говорю, тебя зарублю, хоть ты у меня и одна на всем свете! И чем он тебе приглянулся, говорю, этот Коскэ, у него же за душой ничего, кроме синей куртки и деревянного меча, нет. Неужто, говорю, он такой уж на вид красивый?" Она тогда мне и отвечает: "Нет, говорит, батюшка, я господина Коскэ полюбила не за то, что он красивый". – "А за что же это?" – я спрашиваю. "За его преданность, она отвечает. – Кто предан своему хозяину, говорит, тот и сыновнему долгу верен".

– "Так, – я говорю, – это верно, кто верен родителю, тот верен долгу, а кто верен долгу, тот верен родителю непременно". Тут дочь мне и говорит: "Получаем мы в год на прокорм, говорит, всего сто мешков риса, вот возьмете вы, говорит, в сыновья кого-нибудь со стороны и уйдете на покой, а что будет, если этот человек плохим окажется? Рису мы получаем мало, говорит, и мне придется плохо, и я не смогу выполнить свой долг перед вами. Не хочу я, говорит, в оплату за ваши благодеяния, быть плохой дочерью. Вот, говорит, я и подумала, что лучше нам взять в дом дзоритори, хоть простого слугу, только бы он был человеком верной души, тогда бы мы с таким мужем служили бы вам верой и правдой. Вот, говорит, почему я полюбила Коскэ и даже заболела от любви..." Ну, тут она залилась слезами и принялась просить у меня прощения. Рассуждения ее показались мне разумными, и я пообещал ей попросить вас, господин Иидзима, отдать мне в наследники вашего Коскэ. Покорнейше прошу не отказать в моей просьбе, пожалуйста, очень прошу!

– Ну что же, – сказал Иидзима, когда Аикава замолчал, – благодарю за честь.

Буду только рад.

– Так вы согласны? – вскричал Аикава. – Вот спасибо-то вам!

– Но прежде следует сообщить ему. Не сомневаюсь, что, он, будет весьма обрадован. Получив его согласие, я немедленно дам вам знать.

– Да зачем мне его согласие? – удивился Аикава. – Достаточно того, что согласны вы!

– Простите, однако, ведь не я же иду к вам в наследники!

– Коскэ не может отказаться, – убежденно сказал Аикава. – Он верен долгу и согласится на все, что вы ему ни прикажете. Только бы вы приказали ему, господин Иидзима. В этом году мне будет пятьдесят пять, дочери исполняется восемнадцать, и мне хотелось бы прямо сейчас узнать, как решится дело с моим наследником. Покорнейше прошу, не отказывайте мне!

– Хорошо, согласен, – сказал Иидзима. – Если у вас есть сомнения, могу дать клятву на мече.

– Нет-нет, что вы, вполне достаточно вашего слова! Покорно вас благодарю...

Ну, побегу сказать дочери, то-то обрадуется! Понимаете, если бы я пришел и сказал, так, мол, и так, господин Иидзима не возражает, но должен сперва спросить согласия у самого Коскэ, она бы страшно расстроилась, что там еще Коскэ скажет. А вот теперь, когда все решилось так определенно, совсем другое дело. Она на радостях съест несколько чашек риса, и болезни ее как не бывало!

Только есть, знаете ли, пословица: "С добрым делом поспеши". Так давайте же завтра, когда вы изволите вернуться с дежурства, сразу обменяемся подарками в знак помолвки. И господина Коскэ приведите, пожалуйста, хотелось бы его дочери показать... Ну, бегу!

– Может быть, выпьете чарку? – предложил Иидзима, но Аикава, полный радости и весь мокрый от пота, торопился к дочери и попросил разрешения откланяться немедленно. Повернувшись, он налетел на столб, охнул от боли и выскочил из дома.

– Вот растяпа, – весело сказал, Иидзима. – Эй, кто-нибудь, проводите его! – Он был очень доволен и гордо приказал: – Позвать Коскэ!

– Коскэ нездоров, – сказала, входя, О-Куни.

– Это ничего, – сказал Иидзима. – Позови его на минуту.

– О-Такэ, – обратилась О-Куни к служанке. – Ступай и передай Коскэ, что господин требует его к себе.

О-Такэ побежала в людскую.

– Коскэ! – крикнула она. – Вставай, Коскэ! Господин зовет!

– Сейчас иду, – отозвался Коскэ.

"А у меня лоб разбит, – подумал он. – Как появиться в таком виде перед господином? – Но верный слуга должен повиноваться, что бы ни случилось. Придется идти как есть", – решил Коскэ и явился к Иидзиме.

– Подойди ко мне, Коскэ, – сказал Иидзима, едва увидев его. – А все остальные удалитесь. Оставьте нас одних.

– В такую жару, – пробормотал Коскэ, – господину, должно быть вредно утомлять себя каждодневной службой...

– Мне доложили, что ты нездоров и лежишь, – начал Иидзима. Но. тем не менее я вызвал тебя, потому что мне надобно поговорить с тобой. Речь пойдет вот о чем. У старика Аикавы, что живет на Суйдобате, есть дочь О-Току. Ей восемнадцать лет. Девушка эта изрядной красоты, а также примерна в отношении долга перед своим родителем. Случилось так, что, восхищенная твоей преданностью, она полюбила тебя и от любви занемогла, Аикава обратился ко мне с настоятельной просьбой отпустить тебя к нему в наследники, и ты пойдешь.

Тут Иидзима взглянул на Коскэ и увидел ссадину на лбу.

– Постой, Коскэ, – сказал он, – что у тебя со лбом?

– Виноват, – пробормотал Коскэ.

– Ты что, подрался? Ну что ты, за негодяй! Так изуродовать себе рожу накануне серьезного шага в своей жизни... Преданный слуга получает раны только на службе господина, ты что, не знаешь этого? Да ведь будь ты настоящим самураем, тебе пришлось бы теперь убить себя!

– Я не дрался, – сказал Коскэ. – Я выходил по делу, и возле дома господина Миябэ на меня упала черепица. Угодила прямо в лоб. Неудачно получилось, прошу извинить меня. Я просто в отчаянии, что это вызвало ваше недовольство, господин....

– Что-то мне кажется, что эта ссадина не от черепицы... Ну да ладно. Все же запомни: затевать драки и получать увечья не годится. Нрав у тебя прямой, но, когда противник хитрит, прямо действовать нельзя. Необходимо терпение. Недаром иероглиф "терпение" изображается знаками "меч" и "сердце" под ним. Ибо терпение чрезвычайно необходимо в таких обстоятельствах, когда стоит сделать один лишний шаг, и сердце твое будет пронзено мечом. Помни, поступив на службу, ты уже принадлежишь не себе, а господину своему. Будь до конца верен долгу. Никогда не поступай опрометчиво. И не выступай против тех, кто силен хитростью.

Поучения господина четко отдавались в груди Коскэ, и он сказал сквозь слезы благодарности:

– Господин, я слыхал, что четвертого числа будущего месяца вы собираетесь на рыбную ловлю... Но ведь совсем недавно скончалась барышня, ваша дочь!

Пожалуйста, отложите вашу поездку на реку, с вами там что-нибудь случится!

– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо сказал Иидзима, – Рыбную ловлю мы отложим, не беспокойся. Не в этом сейчас дело. Так вот, я предложу тебе идти к Аикаве...

– Какое будет поручение?

– При чем здесь поручение? Дочь Аикавы полюбила тебя, и ты пойдешь к нему в наследники.

– Да, понимаю. Кто, вы говорите, идет к нему в наследники?

– Ты идешь!

– Я? – воскликнул Коскэ. – Я не хочу!

– Дурак! – прикрикнул Иидзима. – Ты будешь человеком! Лучшего тебе и желать нечего.

– А я хочу всегда быть возле своего господина! Не гоните меня от себя, позвольте быть рядом с вами!

– Но ты ставишь меня в очень неловкое положение. Ведь я уже дал согласие, я поклялся на мече!

– Не надо было клясться!

– Если я нарушу слово, мне придется вспороть себе живот.

– Сделайте милость!

– Если ты не будешь меня слушаться, выгоню.

– Выгоняйте! А разве нельзя было рассказать мне все толком до того, как вы дали клятву?

– Да, в этом я виноват, – сказал Иидзима. – Виноват и прошу тебя простить меня. Видишь, кланяюсь тебе, уперев руки в пол, и прошу прощения. Теперь ты согласен пойти к Аикаве?

Коскэ сдался.

– Хорошо, господин, раз так – я согласен. Но пусть это пока будет только сговор, – а я останусь у вас еще на десть лет!

– Что ты! – возразил Иидзима. – Завтра устраивается обмен подарками по случаю помолвки. В начале будущего месяца состоится уже брачная церемония.

Коскэ думал о том, что, если он уйдет в наследники, О-Куни и Гэндзиро убьют господина. Значит, заколоть этих двух негодяев пикой и вспороть себе живот придется сегодня ночью. При мысли о том, что он видит своего господина в последний раз, Коскэ побледнел, и из глаз его полились слезы.

– Экий ты упрямый! – с досадой сказал Иидзима. – Неужели тебе так не хочется уйти к Аикаве? Живут они совсем рядом, от нас до Суйдобате рукой подать, можешь навещать меня хоть каждый день. Совершенно незачем расстраиваться так. Парень ты как будто бравый, а точишь слезы... Мужчина должен иметь твердый дух!

– Господин, – сказал Коскэ. – Я стал вашим слугой пятого марта. Узнав, что нет у меня ни родных, ни близких, вы отнеслись ко мне с особой благосклонностью, и этой вашей доброты я не забуду даже после смерти. Одно только хочу сказать вам. Откушав водки, вы обыкновенно очень крепко спите. Без водки же вам не спится. Кушайте водки поменьше. Даже с героем, если он крепко спит, злодеи могут сделать все что угодно. Я места себе не нахожу, когда думаю об этом. Будьте всегда настороже, господин! И еще не забывайте каждый день принимать лекарство, которое прислал господин Фудзита...

Иидзима нахмурился.

– Что это ты, словно в дальние страны собрался? – сказал он. Такое мне мог бы и не говорить.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Услыхав в покоях Хагивары женские голоса, Томодзо подкрался и заглянул за полог от комаров. Волосы у него встали дыбом, и он со всех ног бросился было за помощью к Юсаю, но был так перепуган, что вместо этого прибежал к себе домой и, весь дрожа, забился в постель. Только на рассвете он постучался в двери Юсая.

– Кто это? – сонно спросил Юсай.

– Это я, Томодзо!

– Чего тебе?

– Сэнсэй, откройте, пожалуйста.

– Рано же ты сегодня поднялся, – недовольно проворчал Юсай. Никогда так рано не встаешь... Да погоди, погоди, сейчас отворю!

Он поднял щеколду и открыл дверь.

– Ну и темно здесь у вас, – сказал Томодзо, входя.

– Так ведь еще не рассвело, – ответил Юсай. – А фонарь я тушу, когда ложусь...

– Вы только не волнуйтесь, сэнсэй...

– Да ты сам весь трясешься! Что случилось? Чего ты пришел?

– С господином Хагиварой беда!

– Что с ним?

– Такое с ним, что не знаю, как быть... Вот и вы, сэнсэй, и я мы оба снимаем жилье на земле господина Хагивары. Живем мы все вместе. Обо мне и говорить нечего, я у него совсем как вассал, копаю его огород, смотрю за его садом, бегаю по его поручениям, жена моя ему стирает, и он с нас платы даже не берет, а иногда жалует нам на мелкие расходы или одежду со своего плеча. Он мой благодетель, и вот с ним такая беда приключилась! Каждый вечер к нему приходят ночевать женщины...

– Он молод и одинок, – заметил Юсай. – Что же удивительного! Впрочем, может быть, это какие-нибудь злоумышленницы?

– Совсем не то. Да вы слушайте, сэнсэй. Вышел я вчера по одному делу, возвращаюсь уже вечером, слышу – в покоях господина Хагивары женские голоса.

Подкрался я и заглянул...

– Нехорошо.

– Ничего! Гляжу, там сетка от комаров висит, а за сеткой сидит господин Хагивара с какой-то красивой женщиной. Сидят они, так это любезно беседуют.

Она просит ее не бросать, он отвечает, что в жизни никогда не бросит, пусть даже родитель твой, говорит, тебя выгонит из дома, все равно возьму к себе женой, а она клянется, что не бросит его, даже если родитель убьет ее...

– Сколько же можно, подглядывать?

– Вся штука в том, – сказал Томодзо, понизив голос, – что женщина эта не просто женщина!

– Разбойница?

– Да какая там разбойница!.. Понимаете, сэнсэй, заглянул я за полог и вижу, что на самом деле не красавица она, вся тощая, кожа да кости, лик у нее синий, с прически симада свешиваются космы волос, подола у нее нет, и вообще от бедер книзу ничего нет, и вот своей рукой из кожи да кости она вцепилась господину Хагиваре в шею, а господин сидит со счастливым лицом... Рядом сидит еще одна женщина в прическе марумагэ, тоже тощая, одна кожа да кости. Поднимается вдруг она и идет прямо на меня, и подола у нее тоже не видать, от бедер книзу ничего нет, совсем как привидение, как рисуют на картинках... Увидел я это, перепугался, зуб на зуб не попадает, побежал домой и спрятался... Никак не пойму, как это привидения околдовали господина Хагивару!

– Томодзо, – строго сказал Юсай. – Это правда?

– Ну что за глупости – правда, неправда... С чего я стану врать? Если не жрите, сходите нынче ночью сами и убедитесь!

– Да нет, мне как-то не хочется... Странное дело, никогда не слыхивал, чтобы привидения ходили на любовные встречи. Впрочем, в одном китайском романе такой случай описан... Да нет, не может этого быть на самом деле! Ты не врешь, Томодзо?

– Я же вам говорю, сходите сами, если не верите...

– Ну что же, – глубокомысленно сказал Юсай. – Сейчас уже рассвело, привидения, наверное, ушли...

– Сэнсэй, вот что я хочу спросить... Раз господин Хагивара спит с привидением, он должен умереть?

– Непременно умрет. Пока человек жив, он исполнен света, он свободен от скверны и чист. Мертвый же, он погрязает во тьме и исполняется злобы. Вот почему, вступив в плотскую связь с привидением, живой утрачивает чистоту крови и быстро погибает, пусть ему на роду будет написано прожить хоть сто лет.

– Я слыхал, сэнсэй, что незадолго до смерти у человека на лице проступает тень смерти, – сказал Томодзо. – Вы бы сходили и поглядели на господина Хагивару...

– Хагивара облагодетельствовал тебя, – важно сказал Юсай, – а я дружил еще с его отцом, господином Хагиварой Синдзаэмоном, и господин Синдзаэмон перед смертью наказал мне присматривать за его сыном, господином Синдзабуро, как же я могу остаться безучастным при таких обстоятельствах? Ты же о том, что случилось, не смей рассказывать никому!

– Еще чего, – сказал Томодзо. – Я даже жене не рассказал, неужели расскажу кому постороннему?

– Вот и помалкивай, никому ни слова...

Тем временем совсем рассвело, и добрый Хакуодо Юсай, постукивая палкой, вместе с Томодзо вышел во двор. Томодзо отправился в свою пристройку, а Юсай остановился у дверей Синдзабуро..

– Господин Хагивара! – крикнул он. – Господин Хагивара!

– Кто там, простите? – отозвался Синдзабуро.

– Это Хакуодо, с вашего разрешения.

– Рано вы изволили подняться, – удивился Синдзабуро и отворил дверь. Впрочем, пожилые люди всегда встают рано. Доброе утро, входите, прошу вас... У вас, вероятно, какое-нибудь дело?

– Я пришел, – объявил Юсай, – как физиогномист. Позвольте осмотреть вас по правилам моего ремесла.

– Что это вы в такую рань? Живем рядом, могли бы пожаловать в любое время...

– Нет, не скажите, – возразил Юсай. – Лучше всего осматривать в такое время, как сейчас, когда только взошло солнце... Да и отношения у нас с вами еще со времен вашего отца самые близкие... Ну-ка!

Тут Юсай извлек из-за пазухи увеличительное стекло и стал всматриваться сквозь него в лицо Хагивары.

– Что это вы? – испуганно спросил Синдзабуро.

Юсай спрятал стекло и торжественно сказал:

– Господин Хагивара! Физиогномика говорит, что не пройдет и двадцати дней, как вы умрете!

– Я? Умру?

– Умрете непременно. Необъяснимые вещи бывают на свете, и сделать здесь ничего нельзя.

– Как же мне быть? Да, мне говорили, что когда человеку суждено скоро умереть, на лице его появляется тень смерти... Слыхал я также и то, что вы, сэнсэй, знаменитый физиогномист... Но ведь были же исстари люди, которым за добродетельные поступки даровался полный срок жизни! Может быть, для меня еще есть средство, сэнсэй, чтобы избежать смерти?

– Такого средства нет. Вот разве что, пожалуй, удалить от себя женщин, которые приходят к вам каждый вечер...

– Никакие женщины ко мне не приходят!

– Ну полно, вчера ночью их видели у вас. Кстати, кто это?

– Да нет, она никак не может быть опасной для моей жизни.

– Более опасного ничего для вас нет на свете.

– Послушайте, сэнсэй, это дочь хатамото Иидзимы, что живет на Усигомэ. По некоторым причинам она со своей служанкой О-Ёнэ переехала жить в Сансаки, это такая деревня в Янаке... Мне передали, будто она умерла от любви ко мне, а недавно я встретил ее, и теперь мы встречаемся очень часто... В дальнейшем я намерен взять ее в жены.

– Вы сами не знаете, что говорите! – сказал Юсай. – К вам ходят не женщины, а привидения! В этом теперь не приходится сомневаться, раз вам передавали, что она умерла. И она сидит рядом с вами, обняв вас за шею тощими, как нитки, – руками из кожи и костей! Кстати, вы бывали у них дома, в деревне Сансаки?

Синдзабуро ответил, что бывать у них ему не приходилось и что он встречался с ними только у себя дома семь вечеров подряд, считая со вчерашним. От слов Юсая ему стало как-то жутко, и он переменился в лице.

– Вот что, сэнсэй, – сказал он. – Раз так, я сейчас же пойду в Сансаки и все проверю.

Он вышел из дому и отправился в Сансаки. Там он стал расспрашивать, где живут две женщины такой-то и такой-то внешности, но никто ничего не мог ему сказать. Устав от расспросов, он пошел домой, но на обратном пути, проходя мимо храма Симбандзуй-ин, заметил вдруг позади храма новую могилу с большим памятником, а возле могилы промокший под дождем красивый фонарь с колпаком в виде пиона. Не могло быть никаких сомнений – это был тот самый фонарь, с которым каждый вечер приходила О-Ёнэ. Вконец ошеломленный, Синдзабуро зашел на монастырскую кухню и спросил:

– Простите, не скажете ли мне, чья это могила там, позади храма, на которой лежит фонарь с колпаком в виде пиона?

– Это могила дочери хатамото Иидзимы Хэйдзаэмона на Усигомэ, ответил монах.

– Скончалась она недавно, и ее должны были похоронить у храма Ходзю-дзи, но похоронили у нас, потому что наш храм все равно у Ходзю-дзи в подчинении...

– А чья могила еще там рядом?

– А рядом могила служанки этой девушки. Она умерла от усталости, ухаживая за своей больной госпожой, и их похоронили вместе.

– Вот оно что, – в смятении пробормотал Синдзабуро. – Значит, это и верно привидения...

– Как вы сказали?

– Нет-нет, ничего, – сказал Синдзабуро. – До свидания.

Он чуть ли не бегом возвратился домой и рассказал обо всем Хакуодо Юсаю.

– Странное дело, – озабоченно сказал Юсай. – Удивительное. И за какие только грехи привидение влюбилось в вас?

– Горе мне, – отозвался Синдзабуро. – И ведь, наверное, сегодня вечером опять придут...

– Откуда вы знаете? Они обещали?

– Да. Она сказала, что придет обязательно. Сэнсэй, пожалуйста, останьтесь сегодня на ночь у меня, а?

– Ну уж нет, увольте! – испуганно сказал Юсай.

– Тогда сделайте что-нибудь при помощи ваших гаданий...

– Нет, гадания против привидений бессильны... А вот напишу-ка я господину Рёсэки, настоятелю этого самого храма Симбандзуй-ин! Он человек огромного ума, искушенный в молитвословиях... И мы с ним в дружбе. Отнесите ему мое письмо и попросите помочь.

Юсай написал, Синдзабуро отправился в храм и попросил передать письмо настоятелю, господину Рёсэки. Настоятель Рёсэки действительно благоволил к Юсаю. Прочитав письмо, он сейчас же велел, проводить Синдзабуро в свои покои.

В коричневой рясе поверх белого кимоно, он восседал, неподвижно выпрямившись, на простом дзабутоне. Лет ему было за пятьдесят, и весь его облик свидетельствовал о высоких его добродетелях и самоотверженности в служении Будде. Синдзабуро невольно перед ним склонился.

– Ты и есть Хагивара Синдзабуро? – услышал он.

– Да, я недостойный ронин, и зовут меня Хагивара Синдзабуро. Не знаю, за какие грехи, но меня преследует призрак умершей. Так пишет вам Хакуодо, и это чистая правда. Почтительно молю вас, отгоните от меня этот призрак.

– В письме сказано, что на твоем лице проступила тень смерти. Подойди ко мне, чтобы я мог взглянуть на тебя. Вот так... Да, сомнений нет, в ближайшее время ты умрешь.

– Молю вас, – воскликнул Синдзабуро, – сделайте так, чтобы я избежал смерти!

– Твою судьбу определяют глубоко скрытые причины, – задумчиво произнес настоятель. – Этому трудно поверить, и все же это так. Призрак преследует тебя не из злобы, но от большой любви. Весь ужас и вся неизбежность судьбы твоей в том, что тебя на протяжении вот уже трех или четырех существований, умирая и вновь рождаясь, меняя свой облик, любит одна женщина. Судьбы избежать невозможно. Но чтобы отогнать призрак, я вручу тебе могучий талисман, именуемый "кайоннёрай", и вознесу молитвы за умиротворение голодной души этой женщины. Что касается талисмана, то он из чистого золота, и потому его следует беречь от чужих глаз. В нем четыре суна и изрядный вес, жадный человек может польститься и украсть его в надежде получить хорошую цену, продав хотя бы в виде золотого лома. Ты получишь талисман в ларце и будешь носить его либо в поясе, либо за спиной. Далее, я вручаю тебе сутры "Убодарани", возьми их, будешь их читать вслух. Название их означает "Дождь сокровищ", ибо, когда их читают, всевозможные драгоценности дождем сыплются с неба. Можно подумать, будто это сутры для исполнения алчных желаний, но это не так. Талисман "кайоннёрай" именуется так потому, что к уверовавшему в него нисходит будда Нёрай по имени Кайон – Шум Моря. А сутры "Убодарани" некогда вручил будда отшельнику Мёгэцу, когда тот попросил дать денег для помощи беднякам, страдающим от мора... И еще ты возьмешь вот эти ярлыки-заклятия. Ты оклеишь ими свое жилище так, чтобы привидения не смогли проникнуть к тебе, и будешь читать сутры.

Поблагодарив настоятеля за его доброту, Синдзабуро воротился домой, передал все Хакуодо Юсаю, и они вместе принялись обклеивать стены дома ярлыками с заклинаниями. Затем Синдзабуро заперся в своих покоях, опустил полог от комаров и взялся за сутры. Но как он ни старался читать, ничего у него не получалось. "Нобобагябатэйбадзарадара сагяраниригусяя, татагятая, таниятаонсоропэй, бандарабати, богярэасярэйасяхарэй..." Ничего не понять, словно бред иноземца. А тем временем – бо-он... – ударил четвертую стражу колокол в Уэно, эхом откликнулся пруд у холма Синобугаока, плеснула вода в источнике Мукогаока, и огромный темный мир погрузился в тишину, нарушаемую лишь шумом осеннего ветра среди холмов. Но вот, как всегда, со стороны Нэдзу послышался стук гэта. "Идут! " – подумал Синдзабуро. По лицу его струился обильный пот, сжавшись в комок, он истово, изо всех сил громко читал сутры "Убодарани".

У живой изгороди стук гэта внезапно, прекратился. Синдзабуро, бормоча молитвы,. выполз из-под полога и заглянул в дверную щель. Видит – впереди, как обычно, стоит О-Ёнэ с пионовым фонарем, а за ее спиной несказанно прекрасная О-Цую в своей высокой прическе симада в кимоно цвета осенней травы, под которым, словно пламя, переливается алый шелк. Ее красота ужаснула Синдзабуро.

"Неужели это привидение?" Он мучился, как грешник в геенне огненной. Между тем, поскольку дом был обклеен ярлыками-заклятиями, привидения попятились.

– Нам не войти, барышня! – сказала О-Ёнэ. – Сердце господина Хагивары вам изменило! Он нарушил слово, которое дал вчера ночью, и закрыл перед вами двери. Войти невозможно, надобно смириться. Изменник ни за что не впустит вас к себе. Смиритесь, забудьте мужчину с прогнившим сердцем!

– Какие обеты он давал! – печально сказала О-Цую. – А сегодня ночью двери его закрыты... Сердце мужчины, что небо осеннее! И в сердце господина Хагивары нет больше любви ко мне... Слушай, Ёнэ, я должна поговорить с ним! Пока я не увижу его, я не вернусь!

С этими словами она закрыла лицо рукавом и горько заплакала. Она была и прекрасна и ужасна в своей красоте. Синдзабуро молча трясся у себя за дверью, повторяя про себя только: "Наму Амида Буцу, наму Амида Буцу..."