Текст книги "Книга судьбы"

Автор книги: Сание Паринуш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

На больничных койках мои дети казались такими маленькими и слабыми! Сиамаку уже поставили капельницу, но у Масуда никак не могли найти вену. Ему втыкали иголки и в руки, и в ноги, но ребенок в глубоком обмороке ничего не чувствовал, не издавал ни звука. Всякий раз, как в него вонзали иглу, мое сердце прободал острый нож. Я прикрыла рот ладонью, чтобы не вырвался вопль: нельзя было отвлекать врача и медсестер. Из-под завесы слез я смотрела, как медленно умирает мое любимое дитя. Не знаю, каким движением я привлекла взгляд врача, но он меня заметил и жестом велел сестре вывести меня из палаты. Медсестра обхватила меня рукой за плечи и ласково, но решительно вытолкала в коридор.

– Сестра, что это? Я потеряла этого ребенка?

– Нет, госпожа. Не расстраивайтесь прежде времени. Молитесь. С соизволения Господа, он выздоровеет.

– Ради Аллаха, скажите правду! Ему очень плохо?

– Конечно, сейчас он в плохом состоянии, но если мы сумеем попасть в вену и поставить ему капельницу, то есть надежда.

– Значит, все эти врачи и сестры не сумели найти у ребенка вену?

– Госпожа, вены у детей очень тонкие, а при температуре, когда ребенок потерял много жидкости, найти вену еще труднее.

– Что мне делать?

– Ничего. Сидите здесь и молитесь.

Все это время каждым ударом сердца я взывала к Господу, но до той минуты не имела возможности закончить хоть одну фразу, тем более произнести молитву. Мне нужно было вдохнуть воздух. Увидеть над головой небо. Я не могла говорить с Богом, не подняв головы к небесам. Мне казалось, только так я предстою Ему.

Я вышла на улицу, холодный предутренний ветер овеял лицо. Я поглядела на небо – там все еще тьмы было больше, чем света. Несколько звездочек я сумела различить. Прислонилась к стене – колени подгибались. Глядя вдаль, где тьма сливалась со светом, я медленно заговорила:

– Господь, я не знаю, зачем Ты приводишь нас в этот мир. Я всегда старалась смиренно принимать твою волю, но если Ты заберешь у меня детей, не останется ничего, за что бы я должна была Тебя благодарить. Не прими это за кощунство, но это будет несправедливо, о Аллах! Молю Тебя, не отнимай их! Пощади!

Я сама не понимала, что говорю, но чувствовала, что Он слышит и понимает все.

Вернувшись внутрь, я приоткрыла дверь в палату. Капельницу подсоединили к стопе Масуда и надели ему на ногу гипс.

– Что это? У него сломана нога?

Доктор усмехнулся:

– Нет, ханум! Мы надели ему гипс, чтобы он пока не шевелил ногой.

– Как он? Он поправится?

– Подождем – увидим.

Я металась от одной койки к другой. Масуд чуть шелохнул головой, Сиамак тихонько простонал – ко мне вернулась надежда. Утром, в половину девятого, детей перевели из реанимации в общее отделение.

– Благодарение Аллаху, они вне опасности, – сказал врач. – Но надо за ними хорошо смотреть: главное, чтобы капельница не выскочила.

Труднее всего было удержать Сиамака, чтобы он не вырвал из руки иглу.

Матушка, госпожа Парвин и Фаати в панике примчались в больницу. При виде внуков матушка ударилась в слезы. Сиамак не унимался, его все время кто-то должен был держать за руку. Масуд все еще был очень слаб. Час спустя приехал и отец. Он поглядел на Сиамака с такой печалью, что у меня заболело сердце. Едва завидев отца, Сиамак протянул к нему руки и захныкал. Но ласки и поцелуи моего отца быстро успокоили ребенка, и через несколько минут он заснул.

Родители Хамида привезли с собой Мансуре и Манижэ. Матушка поглядывала на них искоса и шпыняла их. Пришлось мне остановить ее сердитым взглядом: они и без того была огорчены и растеряны. Все вызвались дежурить вместе со мной – Мансуре, Фаати, госпожа Парвин и Манижэ, но я предпочла помощь госпожи Парвин. Фаати сама еще ребенок, Мансуре нужно было смотреть за собственным сыном, а с Манижэ у нас особой взаимной любви не было. Госпожа Парвин осталась в больнице на всю ночь. Она держала Сиамака за руку, а я сидела над Масудом, обхватив его руками и уронив голову ему на ноги. Он тоже со второй половины дня сделался беспокойным и капризным.

После трех тяжелых дней и изнурительных ночей в больнице мы вернулись домой. Все трое изрядно потеряли в весе. Я не спала четыре ночи и, когда глянула в зеркало, увидела черные круги под глазами и впалые щеки. Госпожа Парвин сказала: прямо как любительница опиума. Она и Фаати поселились пока у меня. Я выкупала детей, потом долго стояла под душем. Хотела смыть с себя страдания этих дней, но знала, что воспоминание будет меня преследовать всегда и до конца своих дней я не прощу Хамиду его отсутствие в такой момент.

Через две недели жизнь почти наладилась. Сиамак снова сделался капризным, упрямым и недобрым. Он научился терпеть брата и даже позволял мне обниматься, но я чувствовала, в глубине души он все еще на меня сердится. Масуд был весел и мил, ко всем шел на руки, никого не боялся и с каждым днем становился все ласковее и все нежнее. Он обвивал ручонками мою шею, целовал меня в щеку и двумя первыми зубиками прикусывал, как будто готов был меня съесть. Он умел выражать свою любовь так, чтобы пробуждать к себе ответную любовь. Сиамак никогда, даже совсем маленький, не бывал со мной ласков. Он был сдержан и в выражениях любви. И я вновь дивилась: как двое сыновей, от одного отца и одной матери, могли оказаться столь разными?

Хамид отсутствовал уже два месяца, известий я от него не получала. Конечно, поскольку он сразу меня предупредил, я особо и не волновалась, но начали беспокоиться его родители. Я вынуждена была врать им: дескать, он звонил, все хорошо, но он не знает, сколько времени еще займет эта работа.

– Но что это за работа? – раздраженно переспрашивала его мать. Обернувшись к супругу, она требовала: – Зайди в типографию и выясни, куда они его послали и почему так надолго.

Еще две недели. Однажды мне позвонил незнакомый человек и сказал:

– Простите за беспокойство, я хотел узнать, не ли новостей о Шахрзад и Мехди?

– О Шахрзад? Нет. А кто вы? – спросила я.

– Я ее брат. Мы очень волнуемся. Они сказали, что едут на две недели в Мешхед, но прошло уже два с половиной месяца, и мы ничего о них не слышали. Моя мама ужасно встревожена.

– В Мешхед?

– Они туда поехали или нет?

– Я не знаю. Я думала, они в Резайе.

– В Резайе? Это же вовсе не по пути в Мешхед.

Я пожалела, что проговорилась, и поспешила неуклюже исправить сказанное:

– Нет, я, должно быть, ошиблась. Кстати, кто дал вам этот номер?

– Не пугайтесь, – сказал он. – Номер мне дала Шахрзад: сказала, что в случае крайней необходимости только по этому телефону кто-нибудь нам ответит. Это же дом Хамида Солтани?

– Да, это его дом. Но я тоже не располагаю никакими сведениями.

– Пожалуйста, если вам будет что-то известно, позвоните мне. Матушка извелась от тревоги. Я бы не стал вас беспокоить, если бы не был вынужден.

И я тоже начала волноваться. Куда же они отправились? Где они, почему не могут хотя бы позвонить, чтобы успокоить близких? Хамиду, наверное, все равно, но Шахрзад не казалась мне настолько безразличной и невнимательной.

Деньги кончились. Я потратила деньги, которые оставил мне Хамид, и все свои сбережения. Чтобы заплатить за лечение в больнице, пришлось одолжить у отца, а к отцу Хамида я не могла обратиться – не хотела напугать его еще больше. Я даже у госпожи Парвин немного позаимствовала, но и эти деньги, разумеется, кончились.

Неужто Хамид совсем не задумывался, как и на что мы живем? Или с ним что-то случилось?

Прошло три месяца. Никакое мое вранье не могло уже утешить мать Хамида. С каждым днем я и сама все больше тревожилась. Его мать все время плакала и приговаривала: “Я знаю, с моим сыном случилось что-то ужасное, иначе он бы позвонил мне или написал”. Она старалась не говорить ничего такого, что могло бы меня расстроить, но я понимала, что свекровь считает меня виноватой. И ни она, ни я не осмеливались высказать вслух опасение, что Хамида могли арестовать.

– Давайте позвоним в полицию, – предлагала Манижэ.

В ужасе отец Хамида и я дружно прикрикнули на нее:

– Ни в коем случае, мы только хуже наделаем.

И с полным пониманием переглянулись.

Мать Хамида все бранила и кляла его дурных приятелей.

– Дорогая Масумэ, – обратился ко мне свекор, – есть ли у тебя телефон или адрес кого-нибудь из его друзей?

– Нет, – сказала я. – Они, видимо, все вместе уехали. Некоторое время назад позвонил человек, представился братом Шахрзад. Он тоже беспокоится и хотел бы что-нибудь выяснить. Но он сказал странную вещь: сказал, что Шахрзад и Мехди поехали в Мешхед, а Хамид говорил мне, что они едут в Резайе.

– Так, может быть, они не вместе. Может быть, у них разные задания.

– Задания?

– О, я не знаю.

Под каким-то предлогом его отец отвел меня в сторону и предупредил:

– Не говори ни с кем о Хамиде.

– Но ведь все знают, что он уехал по делам.

– Да, но не рассказывай, что он пропал. Говори всем, что он в Резайе, что на работу понадобилось больше времени, чем думали, и что он регулярно тебе звонит. Ни в коем случае не открывай, что все это время не получала от него вестей. Это навлечет подозрение. Я поеду в Резайе и постараюсь что-нибудь выяснить. Кстати, как у тебя с деньгами? Хамид оставил достаточную сумму на расходы?

Опустив глаза, я призналась:

– Нет, больничные счета все съели.

– Так почему же ты ничего не говорила?

– Не хотела вас огорчать. Я одолжила немного у родителей.

– О, не надо было! Ты должна была сказать мне.

Отец Хамида дал мне денег и велел:

– Немедленно верни долг своим родичам и скажи им, что деньги тебе послал Хамид.

Неделю спустя, усталый, разочарованный, отец Хамида вернулся из дальней поездки, так ничего и не узнав. Вместе с мужем Монир он обшарил все города в провинции Азербайджан вплоть до границы с Советским Союзом и не напал на след Хамида. И я себе места не находила. Вот уж не думала, что буду так беспокоиться за Хамида. В самом начале супружеской жизни он отучил меня ждать его возвращения, но на этот раз все было иначе. Слишком долго он не возвращался, и это уже становилось подозрительным.

Как-то ночью в конце августа меня разбудил странный звук. Погода все еще стояла теплая, и я оставила окна открытыми. Я прислушалась. Звук доносился с внутреннего двора. Я глянула на часы. Десять минут четвертого. В такой час Биби не стала бы выходить. В ужасе я подумала, что к нам забрался грабитель.

Сделав несколько глубоких вдохов, я собралась с силами и на цыпочках подошла к окну. В бледном свете луны виднелась тень автомобиля и трое мужчин во дворе. Они метались туда-сюда, что-то переносили. Я хотела крикнуть, но голос замер. Я просто стояла и глядела на них, пока не сообразила, что они не грабят дом – напротив, они что-то перегружали из автомобиля в подвал. Нет, это не воры. Я понимала, что мое дело – молчать и сохранять спокойствие.

За десять минут они управились с вещами, и тогда из погреба вылез четвертый. Даже в сумраке я не могла не узнать Хамида. В глухой тишине они вытолкали автомобиль со двора, Хамид закрыл дверь и пошел по лестнице наверх. Меня раздирали противоречивые чувства: облегчение и радость оттого, что он вернулся, ярость и гнев за то, что так долго отсутствовал. Так мать, отыскав убежавшего ребенка, сперва сильно бьет его по лицу, потом стискивает в объятиях и плачет. Хамид постарался бесшумно отворить дверь на верхней площадке. Мне захотелось сделать ему гадость – едва он переступил порог, я включила свет. Он отскочил и в ужасе вытаращился на меня. Опомнившись, пробормотал:

– Ты не спишь?

– О! Какой сюрприз! Как ты сюда попал? Заблудился? – съязвила я.

– Чудно! – вздохнул он. – Нечего сказать, тепло меня встречают.

– А какого приема ты ждал? Вот так нахальство! Где ты пропадал? Даже не позвонил ни разу. Надорвался бы, если бы черкнул короткую записку, хоть какое-нибудь известие о себе? Не подумал, что мы тут все изведемся от тревоги?

– Вижу я, как ты обо мне тревожилась.

– Да, я была так глупа, что переживала о тебе. Но ладно я – о родителях ты не подумал, о твоей бедной матери, об отце – они заболели от страха за тебя.

– Я тебе велел не поднимать суету. Предупредил, что работа может затянуться.

– Пятнадцать дней могут растянуться на месяц, но не на четыре. Несчастный твой отец, где он только тебя не искал. Я боялась, как бы с ним не стряслась беда.

– Искал меня? Где он меня искал?

– Повсюду! В больницах, в моргах, в полиции.

– В полиции? – тут он по-настоящему перепугался.

А меня подмывало озорство, хотелось причинить ему боль:

– Да, вместе с братом Шахрзад и родственниками других твоих друзей. Они разослали ваши фотографии в газеты.

Он побелел, как меловой утес.

– Сумасшедшая! Неужели ты не могла держать здесь все под контролем?

И он стал поспешно натягивать свои пыльные башмаки.

– Куда ты собрался? А полиции что сказать – что вернулся и не с пустыми руками?

Он уставился на меня с таким ужасом, что я чуть было не расхохоталась.

– Что ты несешь? Хочешь нас всех погубить? Здесь теперь небезопасно. Надо поговорить с товарищами. Вместе решим, что же нам теперь делать.

Он уже открыл дверь и занес ногу на ступеньку, когда я призналась:

– Не нужно никуда ходить. Я солгала. В полицию мы не обращались. Твой отец лишь съездил в Резайе и вернулся, не отыскав тебя.

Он выдохнул с облегчением, буркнул:

– Дурная? У меня сердце оборвалось.

– И по заслугам… Или нам одним жить в вечном страхе?

Я постелила ему в гостиной.

– Я лягу в своей комнате, – сказал он. – В той, дальней.

– Там теперь детская.

Не успела я произнести последние слова, как он опустил голову на подушку и тут же уснул – так и не сняв с себя пропыленную одежду.

Глава третья

Месяц проносился за месяцем. Дети росли, характер каждого формировался и становился все более определенным. Сиамак – гордый, воинственный, предприимчивый, всякое проявление нежности давалось ему с трудом. Малейшее сопротивление вызывало у него безудержный гнев, он пытался сокрушить препятствия силой своих кулаков. Масуд, напротив, был мягок, добр, приятен в обращении. Он с готовностью проявлял свою любовь к близким и даже к природе и окружавшим его вещам. Его ласки залечили в моей душе рану, нанесенную нелюбовью Хамида.

В отношениях между братьями установилась своеобразная гармония: Сиамак командовал, а Масуд подчинялся, Сиамак фантазировал, сочинял какие-то истории, а Масуд в них верил, Сиамак шутил, а Масуд смеялся. Сиамак дрался, а Масуд принимал трепку. Порой я со страхом задумывалась, как скажется на нежном и любящем характере Масуда мощное и недоброе влияние Сиамака, но заступиться за Масуда не смела: одно лишь мое слово, и в Сиамаке вспыхивали ярость и ревность, побои становились еще злее. Предотвратить такую вспышку можно было одним только способом: найти ему занятие поинтереснее.

В то же время Сиамак стал необоримым щитом, прикрывавшим Масуда от всего мира. На любого, кто смел обидеть его брата, Сиамак бросался с таким неистовством, что сам же Масуд вынужден был заступаться и просить пощады для своего недруга. Зачастую этим недругом оказывался сын моего брата Махмуда Голам-Али, как раз попавший по возрасту между Сиамаком и Масудом. Не знаю, почему они стали драться с той минуты, как впервые сошлись втроем. Хамид видел в этом обычные мальчишеские разборки, я же не понимала и не принимала такого объяснения.

Хотя Махмуд женился через три года после моей свадьбы, у него подрастало уже трое детей. Старший – Голам-Али, за ним Захра, на год моложе Махмуда, а младший – Голам-Хоссейн, ему в ту пору был всего год. Дурной характер и нелюдимость Махмуда с годами все усугублялись, а в последнее время проступила и какая-то одержимость: Этерам-Садат постоянно жаловалась на это нашей матери.

– Он совсем стал рассеянный, путается, – говорила она. – По нескольку раз повторяет молитвы, а потом спохватывается, правильно ли он их прочел.

На мой взгляд, то была вовсе не рассеянность: разум Махмуда оставался все таким же острым, особенно в вопросах торговли и денег, и бизнес его процветал. Он обустроил на рынке лавку, работал уже на себя, а не на хозяина, считался первостепенным знатоком ковров. В работе он не проявлял ни одержимости, ни рассеянности, тут религии почти не отводилось места – единственное, он ханжески соблюдал предписание ислама жертвовать пятую часть дохода на благотворительность: в конце месяца отправлял весь свой заработок отцу Этерам в Кум, тот вычитал небольшую сумму на благотворительность и возвращал остальное Махмуду. Перейдя таким образом “из рук в руки”, деньги становились, как они это называли, халяльными, и совесть не тревожила Махмуда.

Ахмад давно уже ушел из семьи. Никто о нем особо не беспокоился, кроме госпожи Парвин, которая все твердила: “Надо что-то делать. Если так и дальше пойдет, он себя погубит”.

Он теперь не только пил еженощно и скандалил в пьяном виде на улице. Госпожа Парвин говорила, что дошло и до наркотиков. Но матушка отказывалась этому верить и пыталась спасти сына от нечистого и от дурных друзей молитвами и всяческими суеверными ритуалами. Отец же давно махнул на него рукой.

Али вырос, школу он так и не закончил. Одно время он работал в столярной мастерской вместе с Ахмадом, но отец не стал пускать дело на самотек и употребил свои власть и авторитет на то, чтобы отдалить Али от Ахмада. “Если предоставить его самому себе и не остановить немедленно, мы и этого сына потеряем”, – говорил он.

Али и сам со временем разочаровался в Ахмаде. Когда-то брат казался ему божеством – сильный, всемогущий, а теперь он с горечью смотрел, как тот валяется в пьяной одури. Идол его окончательно рухнул, когда один из собиравшихся в кафе “Джамшид” негодяев задал Ахмаду трепку и вышвырнул его на улицу: Ахмад был настолько пьян, что даже не сумел себя защитить. А в мастерской товарищи Али, которые еще недавно соревновались за право стать личными учениками Ахмада, теперь над ним же и смеялись, так что Али, ссылаясь на требования отца, но в глубине души вполне добровольно, ушел от Ахмада и стал работать у Махмуда в надежде тоже стать набожным и богатым торговцем.

Фаати выросла в серьезную, застенчивую и кроткую девушку. Она закончила третий класс старшей школы и как порядочная девушка перешла на курсы кройки и шитья. Особого желания учиться дальше у нее не было.

Я всеми силами старалась записать Сиамака в школу на год раньше, чем требовалось по закону. Интеллектуально он был уже готов, и я надеялась, что школа приучит его к дисциплине, он будет выплескивать избыток энергии в компании сверстников и меньше хлопот причинять дома. Но, как все с этим ребенком, школа нам тоже далась не без труда. Поначалу мне пришлось сидеть в классе вместе с ним, и лишь когда он там освоился, он разрешил мне уйти. Потом мне велено было дожидаться его часами во дворе, чтобы он мог видеть меня в окно. Он был напуган новой обстановкой, но страх у него переходил в агрессию. В первый же день, когда школьная надзирательница взяла его за руку, чтобы проводить в класс, он укусил ее.

Когда Сиамак впадал в гнев, я могла успокоить его одним только способом: подставив свое тело под волны его ярости. Я прижимала его к себе и терпела пинки и удары кулаков, пока он не стихнет и не заплачет. Только во время таких приступов он разрешал мне обнимать его, гладить и целовать, а так всегда делал вид, будто не нуждается ни в чьей любви. Но я знала, как велика его потребность во внимании и ласке, и жалела его. Я знала, что Сиамак привязан к отцу и страдает из-за его отсутствия. Но почему он никак не смирится?

Почему отсутствие отца так сильно действует на сына?

Я читала книги по психологии и присматривалась к поведению Сиамака. При Хамиде он вел себя иначе. Он только отца и слушал, и хотя ему трудно было усидеть на месте хоть минуту, на коленях у Хамида он мог сидеть часами, внимая его речам. Слишком поздно я сообразила, что бессонница мальчика вызвана желанием во что бы то ни стало дождаться возвращения отца. Когда Хамид оставался дома, он гладил Сиамака по голове, и тот спокойно и тихо засыпал. Я даже дала Хамиду прозвище “Снотворное”.

К счастью, мой отец, их с Сиамаком взаимная и крепкая любовь отчасти компенсировали отсутствие Хамида. Хотя Сиамак не очень-то льнул к близким, во время визитов моего отца он старался держаться поближе к нему, а порой усаживался к нему на колени. Отец обращался с ним сдержанно и уважительно, словно со взрослым, и Сиамак без возражений слушался и выполнял все, что скажет ему дед. Но он никак не мог стерпеть, чтобы Хамид или мой отец проявили малейшее внимание к Масуду. Он смирился с тем, что все остальные, и даже я, делят свое внимание между двумя братьями, даже с тем, что Масуда порой ласкают больше, но любовь отца и любовь деда должны были принадлежать исключительно ему одному, и он не подпускал соперника. Для Хамида это не было проблемой, он и так не особо замечал Масуда. Отец же, который очень хорошо понимал Сиамака, старался при нем не проявлять любви к младшему и тем дороже становился старшему.

Наконец Сиамак привык к школе, хотя и дальше ни один месяц не обходился без вызова к директору из-за очередной драки. Однако теперь, наладив школьную жизнь сына, я могла и сама закончить образование. Обидно было так и не получить аттестат, оставить столь важное дело незаконченным. Я стала вставать спозаранку, чтобы переделать за утро все дела. Когда Сиамак уходил в школу, Масуд играл сам с собой, он мог часами рисовать цветными карандашами, в хорошую погоду катался во дворе на трехколесном велосипеде. А я садилась и принималась за уроки. Ходить в школу казалось мне необязательным… Каждый день, когда Сиамак возвращался из школы, дом содрогался, словно от землетрясения. У нас появилась новая проблема: его домашние задания. Он успевал извести меня, пока сделает уроки. Со временем я поняла: чем больше я нервничаю, тем сильнее упрямится сын. Тогда я постаралась обращаться с ним как можно терпеливее, не давить. И лишь поздно вечером, а то и с утра он брался за тетради.

Однажды утром, когда я оставалась одна дома с Масудом, меня навестила госпожа Парвин. Вид у нее был взволнованный. Я сразу же угадала, что она принесла какие-то интересные известия. Важные новости она доставляла самолично, сообщала их, приукрашая, уснащая подробностями и следя за моей реакцией. О заурядных событиях она рассказывала по телефону.

– Что нового? – спросила я.

– Нового? Кто сказал, будто произошло что-то новое?

– Ваше лицо, ваши ухватки, голос – все даже не говорит, а кричит: новости горячие! С пылу, с жару!

Раскрасневшись, она села и начала:

– Да! Ты ушам своим не поверишь, только представь себе… Но сначала принеси чаю. В глотке пересохло.

Тоже одна из ее привычек: терзать меня, пока я не изведусь от любопытства, и чем интереснее новость, тем дольше госпожа Парвин оттягивала свой рассказ. Я поспешно поставила чайник на плиту и вернулась к ней.

– Расскажите же, чайник так сразу не закипит.

– Ох, я умираю от жажды! Едва могу говорить.

В досаде я сходила на кухню и принесла ей стакан воды:

– Ну же! Расскажите.

– Давай выпьем сначала чаю…

– А… ну ладно, не рассказывайте. Не больно-то и хотелось, – надулась я и опять ушла в кухню.

Она пошла за мной, приговаривая:

– Погоди, не обижайся. Угадай, кого я видела сегодня утром?

Сердце во мне замерло, глаза расширились:

– Саида?

– О, полно! Ты его еще не забыла? С двумя-то детьми – я-то думала, ты все мысли о нем давно из головы выкинула.

И я так думала и сама смутилась. Это имя само собой вырвалось у меня. Как странно, подумала я, неужели он все еще живет в моей памяти?

– Не обращайте внимания, – попросила я. – Скажите, кого же вы видели?

– Мать Парванэ!

– Ради Аллаха, это правда? Где вы ее видели?

– Все в свое время. Вон вода кипит. Завари чай, и я тебе все расскажу. Нынче утром я шла по улице за парком Сепах Салар, хотела обувь себе купить. И сквозь витрину увидела женщину, похожую на госпожу Ахмади. Поначалу я не была уверена. Она, по правде говоря, заметно состарилась. Сколько уже времени прошло с тех пор, как мы были знакомы с этой семьей?

– Почти семь лет.

– Я вошла в магазин и присмотрелась получше. Да, это была госпожа Ахмади. Сперва она меня не припомнила, но я подумала, нужно заговорить с ней, хотя бы ради тебя. Я поздоровалась, и она меня все-таки узнала. Мы довольно долго с ней беседовали. Она расспрашивала обо всех соседях.

– И обо мне тоже? – заволновалась я.

– По правде говоря, сама по себе – нет. Но я подвела к этому разговор, сказала, что часто тебя вижу, что ты замужем и с детьми. Она ответила: “В той семье это был единственный человек, с которым стоило общаться. Муж говорит, что и ее отец – хороший, достойный человек, но я никогда не забуду, как обошелся с нами ее брат. Он опозорил нас перед всеми соседями. Никто никогда не говорил с моим мужем в таком тоне, а уж в каких вещах он посмел обвинить бедняжку Парванэ! Мой несчастный муж едва не лишился чувств. Мы не могли смотреть соседям в глаза, вот и пришлось скорее переехать. А моя Парванэ жизнь бы отдала за эту девочку. Вы себе представить не можете, сколько она плакала и все повторяла: ‘Они убьют Масум!’ Парванэ ходила к их дому и не раз, но мать Масумэ не позволила им повидаться. Бедное мое дитя: тяжелый это был для нее удар!”

– Я видела однажды, как она подошла к двери, а мать не пустила ее ко мне, – подхватила я. – Но не знала, что она приходила еще.

– Вроде бы она даже пыталась пригласить тебя на свою свадьбу. Оставила для тебя пригласительную открытку.

– Вот как? А мне не передали. О Аллах, что же это за люди! Почему они мне не сказали?

– Наверное, твоя мать боялась, как бы ты не стала переживать все заново – вспомнишь увлечение тем юношей…

– Вспомню увлечение? При двух-то детях? – фыркнула я. – Вот я им покажу! Сколько можно обращаться со мной, словно с девчонкой?

– О нет, – сказала госпожа Парвин. – Это было давно, когда еще и Масуд не родился. Года четыре тому назад.

– Парванэ уже четыре года замужем?

– Ну, разумеется! И так долго девку мариновали.

– Глупости какие! Сколько ей было лет?

– Вы же ровесницы, а ты уже семь лет замужем.

– Меня, несчастную, выдали замуж насильно. Швырнули в колодец. Но не всем приходится проходить через такое. За кого же она вышла замуж?

– Она вышла замуж за внука тети своего отца. Ее мать говорит, после школы у нее появилось множество женихов, но в конце концов она выбрала своего троюродного брата: он работает в Германии.

– Она теперь живет в Германии?

– Да, она переехала туда после свадьбы, но на лето обычно приезжает сюда, к родным.

– У нее есть дети?

– Да, ее мать говорила – дочке уже три года. Я рассказала госпоже Ахмади, как долго ты искала Парванэ, как сильно скучала по ней, и что твой брат совсем сошел с круга и теперь никому не страшен, разве что себе самому. Наконец мне удалось выпросить у нее телефон, хотя и не слишком-то охотно она мне его дала.

Мысли улетели в прошлое, на семь лет вспять. Того веселого приятельства и вместе с тем глубокой дружбы, которые связывали меня с Парванэ, мне ни с кем не довелось обрести. Другого такого друга у меня не будет.

Мне было ужасно неловко звонить ее матери. Я не знала, как с ней заговорить. И все же я набрала этот номер. Когда я услышала ее голос, в горле застрял ком. Я кое-как назвалась, сразу сказала, что понимаю, какая это дерзость – звонить ей. Я сказала, что Парванэ была моей самой близкой подругой, единственной моей подругой. Сказала ей, как мне стыдно за все, что произошло, и просила простить мою семью. Я сказала ей, что мечтаю вновь увидеться с Парванэ, что мысленно я по-прежнему часами с ней разговариваю, что не проходит и дня, когда бы я не вспомнила о ней. Я продиктовала госпоже Ахмади мой телефон, чтобы Парванэ позвонила мне, когда в следующий раз приедет в Иран к родным.

При двух непоседливых мальчишках и множестве домашних дел и обязанностей готовиться к выпускным экзаменам было не так-то легко. Приходилось учиться по ночам, уложив детей. Вернувшись домой незадолго до рассвета, Хамид заставал меня над учебниками, удивлялся и хвалил за упорство. Экзамены я сдала вскоре после того, как Сиамак сдал свои, и наконец-то моя давняя мечта осуществилась, такая незатейливая мечта, нечто само собой разумеющееся для многих моих сверстниц, которым не приходилось ради этого столько страдать и трудиться.

Деятельность Хамида меж тем становилась все более сложной и опасной. Он даже разработал систему тревожных сигналов и продумал, какими путями легче, случись что, удирать из дома. Хоть я и не знала, чем занята и что затевает его группа, я чувствовала эту постоянно нависавшую угрозу. После той непонятной поездки и затянувшегося отсутствия организация, по-видимому, сплотилась, определила свои цели и стала более четко работать. А в новостях появлялись сообщения о происшествиях, которые, как я догадывалась, имели какое-то отношение к этим людям. Но я ничего толком не знала да и не хотела знать. Неведение облегчало мне жизнь, смягчало страх, в особенности страх за детей.

Как-то летом в шесть утра зазвонил телефон. Хамид успел к нему раньше меня. Он произнес едва ли два слова и тут же повесил трубку, но его лицо вдруг стало бледным, испуганным. С минуту он стоял на месте, пытаясь овладеть собой, а я стояла напротив, со страхом глядела на него и не отваживалась задать вопрос. Хамид заметался, кинул в вещевой мешок какие-то вещи и прихватил все деньги, что имелись в доме. Стараясь сохранять спокойствие, я тихо спросила:

– Хамид, вас выдали?

– Думаю, да, – откликнулся он. – Пока еще непонятно, что произошло. Одного из наших арестовали. Все передислоцируются.

– Кого арестовали?

– Ты с ним незнакома. Он принят недавно.

– Он знает тебя?

– Не под настоящим именем.

– Ему известно, где мы живем?

– К счастью, нет. Здесь мы никогда не проводили собрания. Но могут взять и других. Не впадай в панику. Ты ни к чему не причастна. Переезжай к родителям, если там тебе будет спокойнее.

Звонок разбудил Сиамака. Напуганный, встревоженный, мальчик следовал по пятам за отцом. Ему передался наш страх.

– Куда ты пойдешь? – спросила я.

– Не знаю. Сейчас главное – уйти отсюда. Потом разберусь, где мне остановиться. И в ближайшую неделю я не дам о себе знать.

Сиамак обвил руками ноги Хамида и взмолился:

– Возьми меня с собой.

Хамид отпихнул его и сказал:

– Если они придут сюда и что-нибудь найдут, просто скажи им, что это не наше. К счастью, ты не знаешь ничего такого, что могло бы усугубить наше положение.

Сиамак вновь прильнул к нему и закричал:

– Я пойду с тобой!

Хамид сердито выдрал ногу из его цепких ручонок и приказал: