Текст книги "Лёнька едет в Джаркуль"

Автор книги: Самуил Полетаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Самуил Ефимович Полетаев
Лёнька едет в Джаркуль

Лёнька едет в Джаркуль

Всю дорогу бабушка неусыпно следила за Лёнькой.

– Долго ли затеряться! – говорила она, запирая купе.

Но стоило ей заглядеться или вздремнуть, как Лёнька осторожно поднимал рычажок и тут же выскакивал в коридор.

Бабушка ходила по вагону.

– Не у вас тут мой шалопут? – спрашивала она, заглядывая в соседние купе.

– Только что убежал.

– Управы на него нет!.. В деревне его и не видишь, только забежит домой: «Дай поесть!» А тут нужен глаз да глаз. Долго ли затеряться в пути!

И рассказывала, что едет она с внуком к дочери на целину.

– Всем семейством трудно было сразу подняться… А теперь у них еще один мальчонка народился. Как же им без меня? – с важностью подчеркивала бабка. – Ну, а приехать зятю за мной, пишет, некогда: урожай большой. Вот и приходится одной в такой путь тащиться…

Весь вагон уже знал, куда и зачем едет старушка, сочувственно выслушивали ее жалобы на внука, но не выдавали его.

– На-ка, поешь, – говорила она, когда ей удавалось поймать внука и водворить на место.

– А я уже ел, – хвастался Лёнька и хлопал себя по животу. – Куриную ножку, яблоко, шоколадину, даже пиво попробовал.

– Бесстыдник, по чужим людям харчуешь! Своего нет? – сердилась бабка и сама жевала черствые деревенские лепешки, крутые яйца и соленые огурцы.

Перед Джаркулем, станцией под Кустанаем, где они должны были сходить, бабка всю ночь не спала. Она перекладывала узлы, поправляла одеяло, спадавшее с Лёньки, и вздыхала.

Утром она вытащила узлы в проход: пассажиры ходили, спотыкаясь о них, а проводница, девушка лет восемнадцати, очень строгая на вид, вдруг рассмеялась:

– Бабушка, и до чего же ты беспокойная!

– Я, доченька, в грамоте слабая. Не узнаю вывеску на станции, а поезд и уйдет, – извинялась старушка и, наверно, в десятый раз просила ее помочь сойти в Джаркуле.

На станции Лёнька спрыгнул первым. Бабка успела передать узлы, засуетилась и побежала обратно.

Неизвестно, что она оставила там, в купе, но, когда выскочила в тамбур, поезд уже тронулся. Лёнька только успел заметить ее побледневшее лицо, сбитый набок платок и разметавшуюся прядь седых волос. Чья-то рука втащила старушку обратно, один за другим простучали вагоны, мелькнул флажок в конце, и на платформе с грудой узлов Лёнька остался один.

Тут ему стало не хватать воздуха, он несколько раз судорожно вздохнул и заревел. И тогда станция, платформа, люди – все куда-то поплыло, потонуло в слезах.

Когда Лёнька уже собирался перейти на тихий, безутешный плач, перед ним из тумана вырос отец – огромный, в телогрейке, с небритыми щеками и воспаленными глазами.

Вокруг собралась толпа. Люди сочувственно качали головой, пожимали плечами, давали разные советы. Пропала бабка – такое не часто случалось. У отца на лбу выступили капельки пота. Лёнька никогда не видел отца таким растерянным. Он испуганно притих, ожидая взбучки за пропавшую бабку. К ним подошел начальник станции.

– Мимо проехала? – спросил он, не удивившись. – Это бывает. Позвоним сейчас в Успеновку, а ночью ее с троицким обратно доставят. Не пропадет ваша матушка…

Все облегченно вздохнули. Воспрянул духом и Лёнька. Только отец не обрадовался.

– Бабку жаль, изведется, – покачал он головой. – Да и комбайн у меня стоит, время горячее.

Сквозь толпу протиснулся паренек в тельняшке, с подсолнухом в руке.

– Здорово, дядя Гриша, – обратился он к Лёнькиному отцу. – Это я, Павлик, не узнаете? Мой батя у вас штурвальным работает…

Отец уставился на него, не понимая, какое все это имеет отношение к пропавшей бабке.

– Вы же на машине приехали, так? Вот и догнали бы: грунтовая аккурат вдоль железки идет. Через полчаса там будете.

Отец тут же схватился за узлы. Павлик сунул подсолнух за пазуху и бросился помогать. Узел он перекинул через борт и сам залез в кузов.

– Садись, Сашок! – крикнул он мальчишке в косынке из носового платка на стриженой голове. – И ты, малец, давай с нами, – разрешил он Лёньке. – С ветерочком, знаешь, здорово!

Вел, он себя так, словно был здесь хозяином. Лёнька вопросительно посмотрел на отца.

– Дай-ка хоть посмотреть на тебя, – сказал отец. – Не соскучился по братцу, а?

Братишку Лёнька никогда еще не видел. Любопытно, конечно, какой он, но соскучиться просто было некогда – родился тот совсем недавно, а в дороге не до него: столько всего незнакомого, что только поспевай рассматривай!

– А он про меня знает? – спросил Лёнька.

– Как же! Только народился, сразу о тебе и спросил: когда, мол, Лёнька приедет?

Отец рассмеялся и потрепал сына по щеке.

– Ну ладно, валяй наверх, если не хочешь с отцом.

Лёнька, подхваченный ребячьими руками, взобрался в кузов.

Узлы сразу разлетелись по углам. Мальчишки присели на корточки. Лёнька схватился за борт, кепка его шлепнулась на дно кузова.

Поехали! Глаза у Лёньки округлились от ужаса, ветер растрепал соломенный чубчик. Он словно скакал на бешеном скакуне, а ребята мчались где-то далеко впереди.

Грузовик и в самом деле прыгал, как скакун. Отец оборачивался и смотрел в заднее окошко. Лёнька кивал ему и смеялся, потому что душа его рвалась на части, и чувствовал он себя птицей, летящей высоко над землей. А под ними, сливаясь в сплошной поток, летели дорога, пшеница, ковыль.

– Становись наперед, сзади сильно бросает! – прокричал Павлик.

Лёнька на четвереньках добрался до кабины, Павлик и Сашок раздвинулись и обняли его за плечи сильными загорелыми руками.

– Тетку потерял?

– Бабушку.

– Доставим как миленькую! – успокоил Павлик, словно всю свою жизнь только и делал, что спасал пропавших бабушек.

На ухабе машину подкинуло, и Лёнька прикусил язык. В окошко оглянулся отец.

– Дядя Гриша, ты на дорогу гляди, а мы за ним присмотрим! – прокричал Павлик. – А твой папаша – во! – сказал он Лёньке. – Другой бы в шею прогнал, а он завсегда ребят катает… Ты надолго к нам?

– Навсегда.

– Значит, наш теперь.

Под колеса с шумом убегала серая, натертая до блеска дорога, в степи виднелись кое-где вагончики и палатки, а чуть в стороне, заросшее камышом, тянулось озеро.

– Третья бригада, – пояснял Павлик. – А вон вышка, видишь? Элеватор. Емкость – сорок тысяч. А ты трактор водишь?

– Не.

– Значит, неграмотный. А у нас каждый умеет. Вон Сашок тоже умеет.

Сашок натянул косынку на самые брови и застенчиво покраснел.

– Ну, не совсем, но скоро научится. Мы и тебя научим. Только за нас держись.

Павлик вытащил из-за пазухи подсолнух, разломил на три части и одну передал Лёньке:

– Поплюйся!

И ребята стали грызть семечки, а ветер бросал им в лицо мокрую шелуху, и они пригибались, чтобы она пролетала мимо.

Вдруг небо потемнело, над степью нависла туча, и пошел дождь. Крупные капли захлестали в лицо.

Не успели натянуть на себя брезент, как дождь прошел. Где-то там, на горизонте, свисали дымовые полосы, похожие на конские гривы. Это сразу в нескольких местах шел дождь, но между ними ярко светило солнце. И все это видно было с машины, мчавшейся по огромной, необозримой земле, которая зовется целиной.

А потом на солнце надвинулась туча, и верхний краешек ее блеснул, как сабля. И тогда Лёньке показалось, что едут они в заоблачную страну, где живут сказочные богатыри.

В стороне, как два параллельно текущих ручейка, вспыхивали рельсы. Они то исчезали, то снова появлялись. И вот вдали сперва точкой, потом крупнее и крупнее показался поезд. Ребята навалились на крышу кабины и в три глотки заорали:

– Ура-а-а! Догоня-я-я-ем!

Лёнька, зажатый ребятами, на миг взглянул в окошко. Отцовская кепка сбилась на затылок, руки резко и проворно крутили руль.

Послышался грохот поезда. Из паровоза выглянул машинист, махнул рукой и дал длинный гудок. Ребята замахали руками, отец включил сигнал.

«Догоняю!» – ревел грузовик.

«Не догонишь!» – кричал паровоз.

Вся земля грохотала и раскалывалась под ними, все включилось в эту отчаянную гонку: степь, облака, самб солнце мчалось за ними и даже дым от паровозной трубы.

Но вот дорога вильнула в сторону, поезд скрылся за пакгаузами, только слышен был равномерный стук колес. А потом вместе, грузовик и поезд, выскочили на станцию и уже медленно подъехали к платформе.

Мальчишки кубарем скатились с машины и бросились к вагону. Бабушка сошла пошатываясь, держа в руках пустую бутылку: из-за нее-то она и осталась. Уткнувшись в отцов пиджак, она расплакалась. Отец осторожно и растроганно гладил ее по плечу.

Лёнька стоял в стороне и ждал, пока она выплачется. Он чувствовал себя бывалым целинником, ему уже многое было знакомо: он узнал степь, ветер и солнце, приобрел веселых, смелых друзей, и бабушка с ее страхами и ненужной бутылкой казалась такой маленькой и несчастной, а сам он словно чуточку вырос и даже раздался в плечах.

Второй шофер

Натка редко видела отца. Он приезжал ночью, когда Натка уже спала, а уезжал, когда она еще не вставала. Только иногда спросонья она слышала, как он разговаривает с матерью, а о чем – не знала.

Когда началась уборка урожая, заболела мать. Два дня полежала дома, а потом отец отвез ее в больницу. Натку некуда было девать, и соседка, молчаливая старуха, на время взялась присмотреть за ней. Старуха заставляла ее кормить кур и уток, мешать поросенку отруби, и девочке быстро наскучило у нее. Она целыми днями пропадала на улице, обносилась и редко ела. Совсем беспризорная.

Однажды отец заехал домой и Натки не застал. Не нашел он ее и у соседки.

– Целый день не вижу, бегает где-то.

Сел отец в машину, медленно едет по поселку, спрашивает у встречных:

– Наташки моей не видали?

Нашел он ее на птицеферме. Вышел из машины, а она стоит к нему спиной, из мешочка пшеницу пригоршнями сыплет, куры и цыплята так и кишат у ее ног.

Обернулась Натка, бросила мешок и повисла у отца на шее. Сердце у отца защемило – соскучился по ней. Когда жена дома была, не чувствовал этого.

– Садись со мной.

– Вместе ездить будем?

– Там посмотрим.

Натка шикнула на кур и вскочила в кабину.

Вот так и началась у них кочевая жизнь.

Приехали они в бригадный стан, и, пока зернопогрузчик в машину зерно насыпал, Натка успела обежать вагончики, в которых жили рабочие, заглянула в палатку, открыла дверь на кухню.

– Ты чья? – спросила повариха. – Федора? Как мамка, больна еще?

Натка кивнула головой и жадно втянула носом. Она вспомнила, что с утра ничего не ела. Когда мама была дома, где бы Натка ни находилась, она всегда, бывало, разыщет ее и вовремя покормит. А у соседки своих хлопот много, одних кур, уток и гусей больше пятидесяти, не до девочки. Сама не попросит, а старуха никогда предложить не догадается. Вот почему и не любила Натка ее кур, уток и гусей, а на птицеферму бегала с радостью.

– Есть хочешь? – спросила повариха.

Натка покраснела и потупила глаза.

– Ну, садись.

Натка села за стол, испуганно посмотрела на миску, доверху наполненную борщом, – неужели ей одной? – и начала есть. Но так и не съела, пришлось доедать отцу.

– Что, остаешься здесь? – спросил он.

– Нет, я с тобой, – сказала Натка и выскочила из кухни.

И снова поехали вместе, теперь на элеватор. Навстречу быстро летели поля, знакомые шоферы кивали головой, Натка махала рукой.

Так и повадилась она ездить с отцом, и вскоре ее знали повсюду, и везде она чувствовала себя как дома. Машина подъедет к воротам элеватора, Натка со всех ног бежит к лаборатории и в окошечко стучит:

– А мы уже приехали.

И торопит лаборантку. Ведь если время потеряют, отец меньше ездок сделает и денег меньше заработает. Лаборантка выйдет с длинным щупом, зачерпнет в машине зерна, проверит на влажность, на запах и скажет: «Езжайте».

А потом машина осторожно вкатывалась в весовую и останавливалась. Отец выходил из кабины, Натка оставалась в кабине и смотрела, как весовщица записывает вес машины, и Наткин вес прибавлялся. Зато, когда ехали обратно, машину опять завешивали с Наткой. Так что вес получался точный.

Пока машина ждала выгрузки, Натка успевала обегать весь элеватор. Лазила в сушилки, заглядывала в складские помещения, где было душно от пшеничной пыли, а желтые горы зерна высились до самого потолка. Там жили воробьи, летая под самой крышей. И всюду было зерно – на дворе, на складах, на машинах, в складках Наткиного платья и даже в ее волосах.

Весь день у Натки был полон хлопот – бегала заполнять путевки, в лабораторию за справками, на бригадном току искала весовщика, а если отцу – в ремонтные мастерские, она и туда с ним.

– И чего ты ее таскаешь с собой? – говорила повариха. – Оставил бы ее нам помощницей на кухне.

– Да возьмите ее, ради бога! Самому надоела.

Но Натка все больше привязывалась к отцу. Раньше она была только с матерью, а его вообще редко видела, а теперь ни за что не хотела расставаться с ним. Она мотала головой, сердито смотрела на повариху и цеплялась за отцовскую руку.

Так и прозвали ее «вторым шофером».

Иногда приходилось ей делать и ночные рейсы. Шумит черная степь в боковых стеклах, залетает в кабину прохладный ветерок, сверкают на обочине в серебряном свете фар пшеничные колосья, а Натка трет себе щеки, чтобы не заснуть. Но часто засыпала. Отец, держа одной рукой руль, другой закутывал ее в телогрейку, а приедут на стан, вынесет ее, спящую, на руках и уложит на свою постель. Рядом храпели свободные от работы комбайнеры, трактористы, копнильщики, но Натке все уже было нипочем. Набегавшись за день, она спала глубоким, беспамятным сном – без сновидений. А утром снова начиналась кочевая жизнь.

Однажды, выгрузив зерно на элеваторе, отец повел машину в поселок.

– Ты куда это, пап?

– Заглянем домой. На стане все равно зерна нет.

Возле дома машина притормозила, и сразу слетелись к ней все ребята с улицы. А Натка, хотя давно уже не была дома, осталась в кабине и колотила по рукам цеплявшихся за дверцы ребят.

– У, жадина!

– Дай ей!

– Па-а-а! – крикнула Натка отцу, который скрылся в доме.

И вдруг на крыльцо вышла мать – в платочке, побледневшая, какая-то вся легкая и улыбающаяся. Натка выскочила из кабины и, не обращая внимания на ребят, которые полезли в машину, бросилась к матери.

– Духом от тебя бензиновым несет, – сказала мать, обнимая дочку.

– А я шоферка, – заявила она.

Отец стоял на крыльце и улыбался.

– Вторым у меня шофером, – сказал он и, спустившись с крыльца, поцеловался с женой. – Ну, мать, забирай ее у меня. Наездились мы с ней всласть, а еще больше того – намотались.

Хотя Натке и было радостно оттого, что вернулась мать, но слова отца задели ее, ей стало почему-то грустно. Она знала: с возвращением матери кончалась для нее вольная жизнь, и уже не быть ей при отце вторым шофером.

Арбуз

Тобол застыл от жары и безветрия. Ребята лежат на берегу. Головы их всклокочены, спины красны и шершавы от присохшего песка, стрелками слиплись ресницы.

– Хорошо бы сейчас арбузика! – вздыхает Васька Чаусов, голенастый подросток, весь усыпанный мелкими веснушками – они на носу, на щеках и даже ушах. – Холодного бы арбузика, да!

– А чего ж, на бахче их много, – намекает Махтай, раскосый мальчишка-казах.

Он выдувает в песке пещеру, лазает на четвереньках и лбом сооружает барьер. Все дело в том, чтобы не помогать руками.

– У деда поживишься! Такого арбузика задаст – год чесаться будешь.

Ребята лениво барахтаются в песке. Солнце жжет до костей. Страшно хочется пить, а вода в речке пресная и теплая, ни сладости в ней, ни арбузной прохлады.

– Может, спит он сейчас? – так, ни к кому не обращаясь, говорит Васька Чаусов и перевертывается на спину.

– А чего ж не спать, – зевает Махтай. – Ясно, спит.

По молчаливому согласию решено, что дед Дракин, сторож на совхозных бахчах, спит. Тогда ребята встают, отряхивают песок, идут. Останавливаются в овражке, откуда удобно наблюдать. У сторожки возле колодца валяется ведро, и земля вокруг влажная. Видно, дед недавно обливался.

– Всем нам делать здесь нечего, – говорит Васька Чаусов и чешет нога об ногу. – Кому-нибудь одному пойти надо.

– Вот и пойди, – предлагает Махтай.

– Чего ж я пойду? Ты поменьше меня. Тебя нелегко приметить.

– А ты ловчее. От деда скорее удерешь.

– А у меня трясучка от страха бывает, – вдруг радостно сообщает Димка Патрашкин. – Нельзя мне пугаться…

– А я тоже ужас нервный какой, – говорит Ванька Муравчик, мальчик в очках. – В животе так и урчит, так и урчит от нервов-то!

В другое бы время ребята заспорили, кто ловчее, выносливее, быстрее, а сейчас все стали калечные и увечные: у одного дух сбивается от бега, у другого ноги немеют от страха, а Махтай, облизнув пересохшие губы, сказал, что вообще арбуз ему вреден, от него сыпь на коже появляется.

И тогда пришлось тянуть жребий: кому достанется самая короткая травинка, тому идти. Три раза тянули, и все без толку: мошенничали, выставляя другие травинки. Наконец жребий пал на Костика Паршина, и все сразу угомонились. Костик, прозванный Лопушком за оттопыренные уши, – самый маленький среди ребят и самый слабосильный.

– Да, поешь арбузика! – мрачно сказал Васька Чаусов.

– Лопушок да не принесет? – подзадорил Махтай. – Да ты не знаешь Лопушка!

Костик растерянно огляделся. Он боялся подвести, но в то же время был доволен доверием ребят. Огромные прозрачно-розовые уши его зарделись, как маковые лепестки. Он внушительно подтянул поясок на длинных штанах, выбрался из овражка, потоптался, оглядываясь на ребят, и скрылся в бахче.

– Лопух старательный, – сказал Махтай, – обязательно достанет.

– У деда Дракина? – усомнился Васька Чаусов. – А ты пробовал сам?

Ребята лежали в прохладном овражке, лениво переругивались и ждали. Костик между тем, раздвигая арбузные листья и обдирая голый живот, полз по бахче.

Все живое старалось укрыться от солнца. Вон и бабочка, уцепившись за стебелек, спряталась в тени под листом и, наверно, спит, еле поводя усиками. Букашки зарылись в землю, даже Муравьев не видно.

Костик лез по бахче. В листьях, сверкая, рябили полосатые арбузы, глаза разбегались от их изобилия, но каждый арбуз, попадавшийся под руки, казался недостаточно крупным. Костик перекатывался от одного к другому, от одного к другому, ища арбуз самый громадный, самый сочный и сладкий. Ведь сколько ребят ожидает в овражке!

Наконец Костик нашел увесистый, твердый и звонкий арбуз. Он стал на колени, обхватил его за прохладные бока и потянул вверх. Хруп! – оторвался от стебля арбуз.

Костик передохнул, огляделся и увидел чьи-то босые, жилистые ноги, расставленные над ним, как ворота.

Это был дед Дракин. Над малышом свешивалась его острая бородка, седая, всклокоченная грива. Зеленые, в ухмылке, едкие глаза пригвоздили его к бахче. Арбуз выпал из рук мальчика и зашуршал, закатившись под листву.

– Потерял, стало быть? – поинтересовался дед, положив мальчику на плечо свою цепкую руку.

– Потерял, – кивнул Костик.

– А сажал?

– Нет, – прошептал Костик.

– Ну, тогда сымай штаны.

Костик покорно снял штаны. Но дед не стал его бить, а, перекинув штаны через плечо, зашагал к себе в сторожку. Костик поплелся за дедом.

– Куда же ты без арбуза? – повернулся дед. – Сорвал, стало быть, твой теперь. Можешь домой взять.

Костик растерянно остановился. Как же без штанов? Прямо вот так, голышом, в поселок? А может, дед шутит? Костик вприпрыжку побежал за ним, но у самой сторожки дед захлопнул перед ним дверь и запер ее изнутри на щеколду.

Так и остался Костик на бахче. А штаны – в сторожке. Поглядел он в щелочку, увидел, как дед укладывается спать, и почувствовал, как заурчали нервы в животе, ноги отнялись от страха, а в груди началась трясучка.

Ребята давно уже удрали из овражка и опять лежали на берегу.

– Ну и влетит же ему! – вздохнул Васька Чаусов, обсыпая голову песком. – Поели арбуза, называется!

– Отпустит, – сказал Махтай, снова ползая на четвереньках вокруг пещеры.

– Дракин? – усмехнулся Васька. – Да он его держать будет, пока мать не придет. Дракина не знаешь?

– Отпустит. Он маленький.

– Да, поели арбуза!

И еще долго и лениво спорили, а вскоре забыли про Костика, играли в камушки, барахтались в песке и прыгали с мостика в воду.

А в это время Костик бегал голышом вокруг сторожки, заглядывал в щели и жалобно скулил. Из щелей доносился густой, как пчелиное гудение, храп Дракина, желтые табачные усы его равномерно взлетали и плавно оседали.

– Дедушка, отдай штаны! – Костик просовывал нос в щель. – Больше не бу-у-ду!

Но дед был крепок на сон, усы его по-прежнему мерно поднимались, словно бы крылья какие, и оседали. Штаны Костика лежали у него под головой.

Мимо бахчей шли женщины с вальками и связками белья на руках.

– Срамота какая! – заругались они. – Ты что же это без штанов, бесстыдник!

Не успел Костик спрятаться, как с другой стороны показались парни с ружьями – на охоту шли.

– Ага, попался! – рассмеялись они. – Задаст тебе Дракин.

Тогда Костик взобрался по лесенке на чердак, просунул голову между жердинами и стал сыпать на деда труху.

– Дед, а дед! – строго прикрикнул он. – Нельзя на людях голым ходить! Отдай штаны!

Дед всхрапнул – усы разлетелись в стороны – и сел на лавку. Он глянул наверх, откуда сыпалась труха, достал кисет с махоркой и не торопясь стал свертывать козью ножку.

– Ну ладно-ть, – зевнул он. – Раз нельзя, так забирай свой наряд.

Костик слез с чердака, прошел в сторожку и быстро надел штаны.

– Я пошел.

– Куда же ты? Поешь-ка сперва холодненького. А то жарко нынче. Ну, я сам тебе выберу. – Дед выкатил босой ногой из-под лавки арбуз, вытер о волосатую руку широкий нож, ловко махнул им и отвалил кусок.

Дед курил, зевал и смотрел, как Костик, обливаясь соком, уплетает арбуз. Сахаристая вода текла прямо на шею и грудь.

– Чего это моя бабка припозднилась сегодня с обедом? – сам с собой разговаривал Дракин. – А то поспать еще, что ли?

Костик съел кусок, вытер подбородок и повернулся к выходу.

– Дедушка, я пойду, ладно?

– Съешь-ка еще, – сказал дед и отмахнул ножом еще кусок.

– От него живот липкий, – сказал Костик, но все же взял кусок двумя руками и снова погрузился в мякоть по самые уши.

Правда, ел он на этот раз без удовольствия, но все же быстро управился. Он бросил корку, тяжело вздохнул и пощупал вспученный живот.

– Дед, я пойду, ладно? – сказал он не очень уверенно.

– А ты поешь арбуза-то, – зевнул Дракин, свертывая новую цигарку.

– Я наелся, во! – сказал Костик и хлопнул себя по твердому животу.

– Да ты лучше другого отведай, тот послаще будет. – Дед, не поднимаясь с лавки, выкатил из-под нее другой арбуз и отхватил ножом новый кусок.

– Не лезет, – просипел Костик.

– Хороший арбуз завсегда полезет. Ну как, вкусный?

– Угу, – сказал Костик, вяло вздыхая и глотая приторный сок.

Живот наполнился по самое сердце, глаза его осоловели.

– Кто же так ест? – сказал Дракин. – Ценный продукт, а ты выедаешь только из середки.

Дед отрезал от арбуза маленький кусочек, съел его, аккуратно собрал косточки и вместе с коркой бросил под лавку.

– Нехорошо есть до обеда, а старуха чего-то припозднилась. Ты, малый, не смотри на меня, старика, ешь, ешь!

И вдруг с Костиком приключилось неладное. Он выбежал из сторожки, пошуршал в кустах и вскоре вернулся.

– Ну, я пошел, – сказал он и легко вздохнул.

– Что с тобой поделаешь. Иди, коли так.

Но Костик не уходил. Перетянул покрепче штаны и не уходил.

– Дедушка, а ты мне дай арбуз, ладно?

– Ну вот, я ж говорю, мало ел. Садись. Арбуз такое дело – маленьку передышку дашь, а потом, стало быть, сызнова начинай.

– Не! – вытаращил Костик глаза и отступил от дверей. – Это не мне. Ребятам.

– Это каким же? Дружкам твоим?

– Ага. Они ждать будут.

– Значит, слову верность соблюдаешь?

Дед оглядел его щуплую фигурку своими острыми глазами, лукавыми глазами старичка-лесовика, пыхнул дымком.

– Ну ладно, выбирай. Только дружкам в другой раз не больно доверяйся…

Ребята прыгали с мостика в воду, барахтались в песке, совершенно ошалевшие от жары и безделья. И вдруг появился Костик.

– Лопушок идет!

– Ей-бо, тащит!

Ребята повыскакивали из воды, налетели на Костика, выхватили у него арбуз и подняли страшный галдеж.

– Себе с середки, а мне с краю, да?

– Погляди, что мне дал – одной кожи, а мякоти чуть!

Ребята ели, обливаясь обком, пуляли друг в друга косточками, приплясывали от удовольствия. Вмиг от арбуза ничего не осталось.

– Ой, а Лопуху-то забыли оставить!

Но Костик, блаженно щурясь, похлопывал себя по животу:

– Не, я поел. Дедушка угостил.

– А он тебя не лупцевал?

– Не.

– Так-таки ничего и не сделал?

– Ничего. Посидели мы с ним, а он все бабку свою вспоминал. Ну, поел я арбуза, а потом он на дорожку с собой дал.

– Ловко ты его, – сказал Васька Чаусов, обгладывая корочку. – Зря я не пошел.

– Я же говорил, отпустит, – сказал Махтай и пощупал у Костика живот. – Видать, много съел.

И снова стали ребята валяться в песке, дремать и жариться на солнце.