Текст книги "Забиба и царь"

Автор книги: Саддам Хусейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Высунь-ка язык! Мы завяжем его веревкой, чтобы ты не проболтался о том, что доверил тебе эмир.

Я поверил им, во всяком случае, мне пришлось изобразить это, и они завязали язык веревкой. Потом с силой потянули за веревку и отрезали мой язык кинжалом.

Все закричали:

– Аллах велик. Долой эмиров и царей!

– Долой царскую власть!

– Да здравствует народ!

– Да здравствует армия!

Немой продолжил свой рассказ:

– Увидел я среди десяти стражников эмира троих сыновей богатых торговцев, которых он взял с собой, чтобы избавить их от военной службы и чтобы они были рядом с ним в его весельях и ночных похождениях. Разве не понятно теперь, почему моей целью в этой священной битве стали эмиры и богатые торговцы? Разве непонятно, в чем недостатки царских режимов? Но теперь Аллах раскрыл нам глаза. Вот вам мой свидетель. Можете послушать его, если желаете узнать больше.

Пока товарищ переводил его жесты, Охотник на эмиров удалился в соседнюю комнату и вернулся оттуда с человеком, руки и ноги которого были связаны, а рот заткнут тряпкой. Он вытащил тряпку, развязал ему ноги и сказал, нервно жестикулируя, а переводчик перевел:

– Ты эмир?

– Да.

– Скажи, я поверг тебя в бою, стоя лицом к лицу, а не подлостью, как привык делать ты? Я ухватил коня, на котором ты сидел, за шею и повалил его на землю. Потом прыгнул тебе на грудь и обезоружил тебя. Я связал тебе руки и ноги и оттащил с поля боя, а потом оставил Забью охранять тебя, пока все не кончится. Так было?

Эмир молчал. Он в смятении потупил свой взор, а немой гневно заклекотал на него:

– Ты слышал все, что я поведал собранию, потому что уши твои и глаза были свободны, когда я оставил тебя в той комнате. Так скажи им, правду я говорю или нет. Если не захочешь отвечать, я найду другого, кто скажет вместо тебя.

Когда он произнес эту фразу, в зале поднялся человек. Все подумали, что это молодой боец сопротивления, потому что он был в полном боевом снаряжении, а его одежда внушала почтение и говорила о величии. Но вот он убрал покрывало с лица и заговорил голосом женщины:

– Это я, Забья, дочь предводителя моего племени. Воистину, каждый звук и каждое слово, произнесенные Охотником на эмиров, – правда. Клянусь Аллахом, он говорит правду. Но я прошу отдать мне этого человека и не мучить его, потому дала Аллаху обет простить его, если одержу над ним верх. Я сказала этому созданию, когда просила о месяце отсрочки, что если он выполнит мою просьбу, то за мной останется долг. Не думаю, что Охотник на эмиров пожелает, чтобы на моей совести остался долг. Откуда мне знать, и откуда знать вам, быть может, мое несчастье соединилось с несчастьем Охотника на эмиров и бедами всех, кого сделал несчастным эмир, его приближенные и приближенные царей для того, чтобы Аллах разгневался на них и позволил нам их одолеть. Разве Аллах всемогущий не заслуживает того, чтобы мы исполняли свои обещания перед его лицом, даже если никому, кроме него одного, хвала ему, о них неизвестно? Чтобы стало вам понятно, скажу, что поклялась Аллахом сохранить жизнь этому неудачнику, поэтому прошу, чтобы мой брат Охотник на эмиров, который одолел его в бою, согласился на то, чтобы его не убивали, а бросили в тюрьму до конца его дней. Так я исполню свой долг перед ним и верну калым, уплаченный за женитьбу, если согласится отец мой на эту свадьбу и если выполнит Охотник на эмиров мою просьбу. А если отец мой не благословит мое замужество, пусть поступает с калымом, как ему вздумается.

Охотник на эмиров сказал, утирая слезы:

– Как прикажешь, госпожа и сестра моя, если только Аллах не пожелает обратного. Я говорю тебе перед собранием этих добрых людей, мужчин и женщин, делай с ним все, что захочешь. Я уверен даже, что после того, как он даст тебе развод, ты отпустишь его, а не будешь бросать в тюрьму.

Признаюсь, что, когда Аллах дал мне силы одолеть его на поле боя, я стремился победить его не из-за ненависти к нему за то, что он со мной сделал, а из-за моего гнева, направленного против гнилого режима власти, которого он злобный образец, и ради победы народного дела.

С этой минуты мне совершенно неважно, тем более если об этом просит Забья, госпожа моя, будет он жить дальше проiклятой и бесчестной тварью или же умрет презренной смертью никто о нем не пожалеет.

Забья прервала его:

– Свадьба между мной и этим презренным так ведь и не состоялась, а калымом мой отец, как я узнала от него, еще не распорядился. Он принял калым от этого ничтожества, опасаясь за все свое племя, а не только за мою и свою жизнь. А этот не вошел ко мне, как я уже говорила, и потому я ничего ему не должна.

Сказал Охотник на эмиров:

– Как бы там ни было, теперь он твоя собственность, и ты можешь распоряжаться им, как пожелаешь. Его влияние и вес среди людей стали равны нулю, он все равно что умер. Впрочем, умер он еще раньше, когда умерла его совесть, когда в душе его умерли зачатки добра, благородства и веры. Я знаю таких людей и знаю, что влияние их кончается, когда они лишаются власти, на которую можно было бы опереться, и тех, кто может их поддержать. Я хочу, чтобы знала все это сестра моя и госпожа, потому что она поверила мне. А этот подлец, отрезавший мне язык, думал, наверное, что ему удастся отрезать правду. Не понял он, что, даже не зная ничего об этом, нам достаточно будет его поступков, среди которых и то, что он лишил меня языка и пытался жениться на тебе.

Распоряжайся им. Ты вправе делать все, что пожелаешь, и не должна чувствовать себя так, будто чем-то мне обязана. Я тоже свободен в своем выборе и считаю, что ты вернула мне свой долг.

В зале раздались возгласы и аплодисменты, а также ругательства и проклятия в адрес эмира и царской власти.

* * *

Один из сидящих поднял руку, прося слова. По его виду было понятно, что он из сельских землевладельцев, но не из шейхов, то есть не принадлежит к роду или племени той местности, о которой некоторые, увидев его, подумали. Он был из числа тех землевладельцев, которые не живут в деревне, а только используют ее, и потому предпочитают иметь дело с плодами, а не с корнями. Правитель уделил им земли, а работали на них живущие на этих землях крестьяне.

Тот, что просил слова, встал, когда председатель собрания позволил ему говорить, и все поняли, что он землевладелец из городского населения, живет в городе и управляет своим земельным наделом в деревне через посредников.

Он сказал:

– У меня нет никаких личных чувств по отношению к царю, особенно после того, как он под влиянием Забибы примкнул к черни и стал одним из них. Я предпочитаю не тех правителей, которые правят на основании каких-то принципов и моральных ценностей, а смотрю на любую вещь, исходя из своих собственных интересов. Я знаю, что мое высказывание по поводу ценностей не понравится подавляющему большинству собравшихся здесь, особенно после того, как здесь смешались известные люди с неизвестными, лица, которые нам знакомы, с лицами тех, кого мы встречали, только прохаживаясь плетью по их спинам. Единственное, что меня заботит, говорю я для всех присутствующих сословий, это мои собственные интересы, интересы моей семьи, наше праведное благополучие, которое добыли мы поiтом на наших лбах, равно как и судьба наших вложений в деревне.

Когда он проговорил "поiтом на наших лбах", многие засмеялись, издеваясь над ним, а один из сидящих с ним по соседству сказал так, чтобы всем было слышно:

– Это точно. А в этом зале пота на твоем лбу еще прибавилось. И не стыдно тебе говорить такое? Пот у тебя выступает от тяжести твоего брюха, которое ты наел поiтом на лбах крестьян, страдающих от несправедливости и произвола. А свидетельство того, что ты говоришь неправду, – отсутствие следов солнечных лучей на твоем лице, которого они не касались. Другое дело мое, обожженное солнцем лицо, с которого сошла уже не одна кожа, так что черные мои глаза на этом лице не найти, если не знать, где они находятся.

Зал потонул в аплодисментах.

А землевладелец продолжал:

– Говорил я, что слова мои могут многим не понравиться, и однако же они нравятся мне и, возможно, некоторым другим. Клянусь своей верой, что слова мои понимают те, у кого есть земля и кто использует на ней труд других людей, а не свой собственный и не труд своих сыновей. Но в отличие от них я говорю об этом открыто, тогда как другие предпочитают помалкивать.

Знаете, почему я говорю, а они все молчат? Потому что я не умею ни читать, ни писать и не стремлюсь к власти. Но есть тут и те, кто надеется занять высокое положение при новой власти, будь она царская или любая другая. Поэтому-то они и стремятся заполучить любовь сидящих в этом зале и внимательно следят за тем, как после каждого их слова в глазах слушающих отражается удовлетворение или недовольство. Разве не так делают те, кто желает подобраться к власти через тех людей, от которых зависит решение? А знаете, почему я не ищу себе места в новой власти? Потому что не хочу обременять себя титулом, не желаю сковывать обязательствами. Я просто использую власть в своих целях, для собственного блага. Разве свободный человек не вправе отстаивать свои интересы?

Мой способ отстаивать свои интересы таков: я использую власть имущих через свое положение и при помощи своих денег. Я крупный землевладелец, владелец прекрасных дворцов, хозяин слуг и рабов, обладатель свиты и стражи. Знаете, как пользуюсь я властью? Есть люди, которые прислушиваются к моим словам, а иногда и к моим требованиям, потому что часть своего огромного состояния я трачу на тех, кто может сослужить мне службу. Я даю деньги начальнику полиции, и он подчиняется мне и пускает свою плетку против любого взбунтовавшегося на моих полях и не только на полях. Я даю сборщику налогов, и он снижает налог на землю, и то, что я ему дал, возвращается мне с лихвой. Так я поступаю с каждым, кто наделен властью. В моих интересах давать им, чтобы получать еще больше. Я приглашаю их за стол с вином и азартными играми и слушаю их разговоры об импорте и экспорте, о внутренних и внешних рынках, а потом наношу неожиданный удар, чтобы преумножить свои богатства. Власть моя – в усилении моего богатства, а тот, у кого нет денег, власти лишен.

Какие привилегии получил бы я от новой власти, если бы стал одним из власть имущих? Разве даст она мне больше привилегий, чем те, которыми я пользуюсь сейчас? Добавит земель? Власть, которая прислушивается к желаниям народа и исходит во всем из них, не способна дать мне больше того, что я уже имею.

Унаследовал я то, что имею, от своего отца. А знаете как? Позвал отец мой, да смилуется над ним Аллах, царя и его придворных, министров и других крупных чиновников на пир, на котором подавались тысячи яств самых разных видов, от верблюжатины до птицы. Устлал он землю шелком от внешних ворот царского дворца до дверей своего дома. Этот пир стоил ему сотни тысяч шекелей, а к этому добавился еще заем, взятый у иудея, после того как договорились они с ним, что возвращены эти деньги будут с процентами, которые требовал иудейский ростовщик. Взыграло у них в голове вино и желание, вызванное женщинами, которых отец мой позвал туда специально, и вскричал иудей, после того как поднял кубок за здоровье царя и пожелал ему долго править:

– Какой награды заслуживает хозяин, приютивший нас, о великий царь?

Царь спросил:

– Что ты хочешь этим сказать, Шамиль?

Шамиль ответил:

– Я просто спрашиваю, великий царь, о том, как царь отблагодарит хозяина и будет ли благодарность соответствовать тому, что говорят о царской щедрости.

Призвав своего главного привратника к вниманию, царь во всеуслышание проговорил:

– В благодарность хозяину за гостеприимство пусть выбирает он любые земли моего царства, которые объедет на коне от восхода солнца до его заката. Все эти земли будут его собственностью, и пусть он пользуется трудом тех крестьян, что живут на этих землях или справа и слева от пути коня его настолько, насколько видит глаз. Все это для него, и пусть он обогатится".

Так получил я эти земли по завещанию отца моего, да будет Аллах к нему милостив. Иудей же подарил моему отцу свою служанку в знак признательности за то, что тот взял у него деньги в долг. Отец мой женился на служанке, и я стал плодом этой свадьбы и баловнем отца моего среди всех моих братьев от других женщин. И завещал мне отец большую часть своих богатств.

Поэтому я не алчен, и мне вполне достаточно тех земель, которые я имею. Но я хочу выяснить одну вещь. Вы думаете ограничить земельную собственность или оставить все как есть? Вы собираетесь создать особый порядок аренды и осложнить нам жизнь, давая крестьянам возможность восставать против нас, или нет? А самое главное, оставите ли вы нам власть над нашими деньгами или будете вмешиваться в то, как мы ими распоряжаемся? Услышав ваш ответ, который, надеюсь, будет искренним, как были искренними мои слова, я решу, с кем я и в каком направлении мне идти. Может оказаться так, что царская власть будет мне милее всего.

* * *

Руку подняла одна из участниц сопротивления. Председатель позволил ей говорить, и она поднялась согласно традиции, возникшей с начала этого собрания или, по крайней мере, с выступления Охотника на эмиров, который встал и стоял до тех пор, пока не рассказал присутствующим всю свою историю от начала до конца. Она поприветствовала председателя собрания и поблагодарила Господа своего, бога народа и армии, а не бога царей, эмиров и торговцев, живущих в роскоши, и всех, кто связан с их интересами, и сказала:

– Я дочь крестьянина. Мы обрабатываем землю, которую отец взял в аренду у государства за очень большую плату. Земля наша находится у внешней стены города неподалеку от летнего дворца одного из эмиров. Одна из принцесс, когда желала развеяться, приходила на наш виноградник посмотреть, как мы трудимся. По характеру ее вопросов было видно, что девушка она умная и хочет знать, что творится за пределами ее дворца, и так уж получилось, что самым близким местом к нему оказалась наша земля, на которой мы выращивали виноград, снимали урожай и продавали его. Если продать урожай не удавалось, мы сушили виноград и всю зиму ели изюм с хлебом. Я была тогда девочкой, в том возрасте, когда меня еще называли ребенком, но хорошо помню все, о чем хочу поведать нашему собранию, и ничего не напутаю. Мы с двумя моими сестрами старались опередить друг друга и поскорее подать ей коврик, когда замечали вечером, как она направляется к нашему винограднику. А отец сам подносил ей лучшую гроздь винограда. Она одевалась в дибадж и шелка и пахла такими благовониями, о которых я и не знала и до сих пор не знаю. А когда она уходила, мы как охотничьи собаки бежали ей вслед, чтобы уловить запах ее благовоний, некоторое время остававшийся в воздухе после ее ухода. И вот, когда она приняла виноград из рук моего отца уже не один раз, моя мать решила, что она нарочно задерживается после захода, чтобы не дать нам подоить корову, и что сейчас к корове пустят теленка, решив, что мы ее уже подоили. Это означало, что мы останемся без ужина, потому что молоко коровы мы делили между нашей семьей и ее теленком, точнее говоря, корова давала столько молока, чтобы кормить его, и не позволяла себя доить, когда в вымени оставалось молоко только для теленка. Думаю, причиной раздражения моей матери была ревность к принцессе. Она боялась, что принцесса уведет моего отца у нее, хотя это было далеко от реальности, а вовсе не того, что пропадет наше молоко. На следующий день после ухода принцессы я увидела, как мать взяла серп и, приставив его к горлу отца, сказала:

– Если это еще раз повторится, я перережу тебе глотку. Предоставь все мне. Моя обязанность – принимать гостью в нашем доме и на винограднике. Я буду мыть виноград и подавать ей в тазу или на блюде.

А потом сказала с улыбкой:

– С этого дня мой отец уже не смел делать то, что ему не положено. Как видите, женщина вполне способна противостоять жизни и даже своему мужу.

Зал засмеялся, а она продолжила:

– Визиты принцессы к нам то и дело повторялись, и она старалась продлить свое пребывание в нашем доме. А когда возвращалась к себе во дворец, обходила виноградник, шла по другой дороге, которая приводила ее к стенам дворца, и входила во дворец через боковую дверь. А когда мы с матерью приближались с ней к двери, просила подождать и о чем-то шепталась с поджидавшей ее старухой, а потом давала нам знак либо оставаться там, где мы есть, либо уходить, и мы уходили. Позже мы все от нее узнали. Как-то мы сказали ей, что у нас нет больше винограда угостить ее, потому что рабы царя перестали пускать нас к нашему винограднику ночью. А это привело к тому, что там не осталось винограда, после того как туда ночью стали приходить люди, а мы никак не могли узнать, что это за люди, потому что рабы царя не позволяли нам приблизиться к винограднику.

Принцесса сказала, что именно в этом причина того, почему она обременяла нас своими частыми визитами.

Увидев на наших лицах недоумение, она сказала:

– Причина в постоянных пирах эмиров и принцесс. Когда им и их гостям, мужчинам и женщинам, надоедает сидеть во дворце и ударяет в голову вино, они разбегаются вокруг дворца и играют в прятки по звериным правилам. Женщины прячутся от мужчин или делают вид, что прячутся, мужчины отворачиваются под надзором старухи, которая следит за тем, чтобы они не подглядывали и чтобы у женщин было время спрятаться. Потом по сигналу старухи мужчины начинали искать женщин в винограднике, и если какая-то из них желала того, кто ее хочет, она делала какое-нибудь движение, чтобы он ее нашел. А если тот, кто оказывался рядом, был ей не мил, она прижималась к земле, как куропатка, которая прячется от охотника и не выдает себя, даже если он на нее наступит.

Я же, – сказала принцесса, – не могла мириться с этими обычаями и этим поведением и, чтобы не смущать себя и не мешать гостям, убегала к вам. Поэтому и не торопилась возвращаться во дворец, пока не была уверена, что все покинули его и заняты своими играми. Тогда я шла в свою комнату и запиралась там.

Принцесса продолжила свой рассказ:

– Но не только поэтому обременяла я вас своими приходами, отвлекая вас от дел, которых, как я поняла, пообщавшись с вами, у вас было предостаточно. Причина еще в том, что среди диких котов, гонявшихся за своими жертвами, был один эмир, лицо которого мне видеть не хотелось, и я старалась даже не говорить с ним.

Признаться, меня удивили слова принцессы, особенно когда она сказала, что этот эмир говорил, что любит ее. Удивилась я, потому что не так представляла себе принцессу и эмира, когда в долгие зимние месяцы слушали мы рассказы стариков о похищенных принцессах и эмирах, раненных во время войны или заговора. Удивили меня слова принцессы о том, что она не хотела оставаться во дворце из-за преследований эмира, который говорил, что любит ее. Она не понимала, как может тот, кто любит, отдавать предмет своей любви другому.

– Эмир этот, – сказала она, – знал, как я одеваюсь, но когда я пряталась от него со всеми, вовсе не стремился меня найти. Когда я делала так, чтобы он меня заметил, он не обращал на меня внимания и шел к другой. А когда, не замечая меня, приближался ко мне другой охотник, он шептал ему что-то на ухо, и было понятно, что он подсказывает тому, где я прячусь, чтобы он занялся мной, пока сам эмир будет с другой. Когда моя мать стала расспрашивать меня, я отвечала ей, что не позволю никому другому приблизиться ко мне, что все это мне надоело, что я не могу больше видеть того, кто зовется моим нареченным, что мне наскучила тишина дворца, его еда, одежды, отношения. Поэтому я и отправилась туда, где человек ближе всего к Аллаху, земле и людям, – в деревню, и ближайшим оказался ваш дом. И если бы мне пришлось выбирать, я, возможно, сказала бы, что вы ближе всего моей душе.

Сказав это, она зарыдала так, что моя мать стала целовать ее в голову, чтобы облегчить ее страдание, и говорить ей, что эмир презренный трус и негодяй. Но потом села рядом с ней и спросила:

– А не может быть так, моя дорогая, что все это в поведении эмира тебе только почудилось? Что, если он не находил тебя по случайности, а не специально, по какому-то умыслу?

Потом моя мать сказала:

– Я, сестра твоя, никак не пойму, как мог твой нареченный эмир, если он говорил, что любит тебя, участвовать в подобных игрищах? Разве мужчина не стена для женщины? Этот негодяй вел себя так, что стал для тебя не стеной, а воротами в ад.

Когда в разговор вмешался мой отец, она сказала:

– Она возненавидела все в своей жизни, возненавидела все те вещи, которые ей давались. С ней обращались, как обращаются с курами, которых старуха держит в курятнике, опасаясь, что к ним подберется шакал или лиса. Старуха кормит кур и поит их, забирает яйца, подкладывает их, а потом пестует цыплят.

Принцесса вскричала с досадой:

– Мы стали как куры, только с той разницей, что старуха стерегла своих кур от лисы, а те, кто отвечал за нашу охрану, запирали нас во дворце не от лис и шакалов, а чтобы изолировать от народа, дабы мы не прониклись его идеями и не узнал о его жизни, – и все это под предлогом сохранения дворцовых традиций, традиций царей и эмиров. Поэтому ваша жизнь и пришлась мне по душе. Показалось, что она близка моей душе, что в ней и есть моя душа. Разве может человек сказать, что он живет, если он не ощущает запаха земли, запаха настоящего человека, какой он есть, если он не готовит своими руками пищу, не надевает сам свои одежды, не моет свое тело без соглядатаев и помощников? Жизнь во дворце полна фальшивых образов и цветов. Воздух там заперт между толстыми стенами, и даже животные, которые живут во дворцах, отличаются от диких животных, которые отражают все богатство и живость природы.

– Понимаешь ли ты, несчастный, – обратилась женщина к землевладельцу, который говорил до нее, – что новый режим заслуживает того, чтобы быть режимом народа?

А когда он ответил ей:

– Да, потому что среди народа есть благородные люди, о чем свидетельствует та принцесса, которая приходила к вам и о которой ты нам рассказала.

Женщина сказала:

– Я не говорю, что при царском режиме вообще нет благородных людей, но он не способствует укреплению и сплочению народа, начиная с тех, кто живет в главном царском дворце, и кончая самым последним слугой. И, прежде всего, не способствует укреплению и защите народа. А если и появляются среди эмиров и принцесс исключения вроде принцессы, о которой я рассказала, то они редки. Так позволительно ли нам созидать закон и центральную власть, опираясь на исключения, или же для принятия любого решения и закона следует исходить из большинства людей? Правильно ли ставить народ перед неизвестностью, когда неизвестно кто унаследует власть от своего отца, даже если нынешний государь, принимающий власть, хорош? Ты хочешь, уважаемый землевладелец, чтобы дом твой был обнесен оградой, чтобы у него была дверь, ключ от которой был бы у тебя, или ты хочешь чего-то иного? Мы хотим, чтобы народ стал оградой для родины и чтобы ключ от этой родины был в надежных руках, в руках того, кого знает народ. Мы хотим, чтобы народ мог на объективных основаниях выбирать того, кто ему подходит, и чтобы это происходило не под влиянием денег или общественного положения. Чтобы основой для выбора было не наследование, а личные качества, соответствие человека занимаемому им месту и его способность исполнять определенные обязанности. Что предпочтешь ты, уважаемый землевладелец, чтобы корова твоя понесла от быка, порода которого известна обилием молока и мяса, или от быка, порода которого тебе неизвестна?

Тогда спросил ее землевладелец:

– Что ты имеешь в виду?

– Если ты не понимаешь, что я имею в виду, то по какому праву ты владеешь всеми этими землями, на которых люди трудятся, словно рабы? Разве корова и бык – не такая же реальность крестьянской жизни, как царь и царица – реальность царской власти, которой ты желаешь процветания? Мы не знаем рода дядей наших царей по материнской линии, уважаемый землевладелец, а иногда не знаем и рода их дядей по линии отцовской, как не знаем и рода служанки того иудея, которую он подарил твоему отцу.

– Разве так важно тебе, простолюдинка, знать мои корни? – спросил землевладелец.

А представительница сопротивления, имя которой было Захра, отвечала ему:

– Ты прав, я дочь простого народа, но я – дочь человека, которого знают все. Все знают его характер, его корни. Я дочь человека из народа, но я, если кто-то желает знать больше, дочь такого-то человека, и все знают кого. Люди знают происхождение моего отца, моего деда, моего дяди и отца его, и дедов его; и так я могу перечислять имена моих дедов и всевозможных дядей хоть до пятидесятого колена. А ты можешь назвать имена своих дедов и дядей хотя бы до третьего?

– Неужели для власти это так важно?

– Да, важно, потому что хорош плод доброго дерева, а у плохого дерева плохие плоды. Тот, кто не знает своих дядей и братьев, конечно, не смущается тем, что и другие не знают своих корней. Под прикрытием родственной связи во власть может просочиться чужеземец и править нашим народом и нашей нацией. И тогда его правление станет для нас дорогой к позору и унижению, а не к величию и славе, и не будет его власть стеной для государства. Другое дело, если правитель будет образованным и надежным. Потом, хочу тебя спросить, разве сын того, кто наделен огромной властью, на полях сражений смелее, чем те, кто беднее его?

– Что значат твои слова?

– Слова мои значат очень многое для того результата, к которому мы пришли в нашем разговоре.

Землевладелец сказал:

– Все дело в обучении и воспитании. В том, как отец воспитывает сына.

А она уточнила:

– Важно воспитание и среда.

Отвечал землевладелец:

– Да, и среда.

А она сказала:

– А ты воспитал своего сына так, чтобы он стал, как это и положено, солдатом?

Он ответил:

– Я воспитал крестьян на своих землях, а их гораздо больше, чем один мой сын, и они стали хорошими бойцами. Они охраняют свою землю, и армии от них только польза.

– Вовсе не ты готовил их для армии, это бедность сделала их такими, да еще понятия и устои, которые и формируют их души и тела. Роскошь твоего дома не позволяет твоим сыновьям стать хорошими воинами. Роскошь не позволяет им узнать жизнь и попробовать ее на вкус, а мать не научила их патриотизму и национальным понятиям нашей страны и нашего народа. Еще хуже то, что няньки твоих детей иностранки и учителя их чужеземцы. Равно как и то, что ты учишь их читать и писать, подражая тому, как это делается во дворцах царей и эмиров здесь и в соседних царствах, а потому они не способны руководить армией, чтобы сражаться за честь, и мы не ждем от них храбрости с тех пор, как они удалились от нас и от нашего Бога. Принцесса, о которой я вам рассказала, находится теперь в нашем доме, где нашла укрытие. Мы охраняем ее и защищаем, она живет у нас. Мы считаем ее старшей сестрой, чтобы не сказал ты или кто-то другой, что простой народ вроде нас не способен на преданность и благодарность, после того как вы нажили на нас свои деньги, убившие в вас совесть и честь. А если ты захочешь убедить участниц сопротивления, – сказала она с напором, – в том, что необходимо сохранить царскую власть и оставить тебе твои наделы, которые ты украл, как и твой отец, у нашего народа, раздавая нам роскошные платья своих жен и их украшения, чтобы задобрить нас, то думаю, что убедить тебе удастся далеко не всех. А вот если ты раздашь народу то, что имеют цари и эмиры, если раздаришь то, что незаконно нажили торговцы, все, что вы имеете, ты станешь первым нашим кандидатом на власть. Мы будем окружать тебя как стены, защищать тебя и укреплять. Готов ли ты обмануть надежды тех, кто давно уже сгнил? Готов ли к решительным действиям, не терпящим торга и неуверенности?

В зале разразилась буря аплодисментов, после чего раздались возгласы во славу народа, во славу блестящих героинь и доблестных воинов, во славу армии. Послышались проклятья в адрес трусов, предателей и тех, кто нажился за счет народа.

* * *

Так сидели они в зале, когда пришел человек и шепнул на ухо председателю собрания, что царь умер у себя во дворце и что это известие доставил его главный дворцовый слуга.

Председатель собрания поведал всем об этой новости:

– Все мы от Аллаха и к нему возвращаемся. Аллах объясняет то, что не можем объяснить мы, потому что он мудрейший из мудрецов. Воистину, смерть справедлива. Мы обязаны проводить того, кто был царем нашего государства, в его последний путь, во-первых воздавая ему должное, а во-вторых следуя традиции, угодной Аллаху. Все люди должны последовать этой традиции, а потом мы вернемся к обсуждению наших дел и продолжим его с новой энергией и с новым настроением.

Да будет Аллах милостив ко всем, кто умер!

Слава героям!

Слава Забибе!

Пусть живет Забиба!

Пусть живет народ!

Да здравствует армия!

Как готовилась эта книга

Я должен был съездить в Москву и побеседовать с сотрудником пресс-службы иракского посольства. Пустяковое дело, о котором меня попросил Вадим Назаров, "амфоровский" главный редактор.

Но ровно в ту ночь, когда я трясся в девятом купейном вагоне "Красной стрелы", посольство ограбили. Неизвестные в масках проникли в здание, связали охранников и унесли с собой $3.000.000.

Внутрь оцепленного милицией здания я так и не попал. С пресс-секретарем посольства доктором Мухаммадом мне пришлось беседовать у него дома.

* * *

"Амфора" начала готовить эту книжку к печати одновременно с десантом первых штатовских коммандос на иракский берег. Руководители издательства, как и все, были уверены, что война продлится долго. Что янки увязнут в иракской пустыне куда сильнее, чем увязли когда-то во вьетконговских джунглях.

А война продлилась три недели. Вот оно, превосходство современной военной технологии! – запричитали телевизионные говорящие головы.

Простите, что я скажу банальность, но я все-таки ее скажу. Единственная военная технология, которая есть сегодня у американцев, это зеленая бумажная купюра с портретом бородатого мужчины. Никакого другого супероружия у американцев никогда не было.

При бомбардировках Сербии американцы обещали продемонстрировать невидимые глазу бомбардировщики, совершенные, словно космические корабли из "Star Wars". А продемонстрировали албанских беспризорников, которые за пятьдесят баксов подбрасывали в нужное место радиомаячок, на который и ориентировались ракеты. Усатые сербы ловили мальчишек, отбирали маячки, закидывали их во двор китайского консульства – и ракеты, как бараны, летели туда, куда должны были лететь – тоже во двор.