Текст книги "Самурай. Легендарный летчик Императорского военно-морского флота Японии. 1938–1945"

Автор книги: Сабуро Сакаи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 10

Спустя несколько лет после войны я прочитал широко известное произведение контр-адмирала Сэмюэля Элиота Морисона «История операций военно-морских сил США во Второй мировой войне». Морисон в очередной раз показал себя блестящим историком и представил в своей работе большое количество документальных материалов.

Остается сожалеть, что история одного из весьма специфических периодов той войны, по существу, освещается неверно. Я имею в виду военную кампанию, позволившую нам завоевать голландскую Ост-Индию и, в частности, ее главный бастион остров Ява. По мнению адмирала, в этой кампании все наши победы были одержаны «хитростью и превосходством в силах, а отнюдь не умением». Особое внимание уделено поражению голландского флота и флота союзников в феврале 1942 года, и здесь не только Морисон, но и другие видные американские историки, все как один, не потрудились включить в свои «документально подтвержденные» отчеты подробности величайшей воздушной битвы, равной которой до того момента не было на всем Тихом океане.

Будучи простым летчиком, участвовавшим в этой битве, мое видение тех событий, конечно, ограничено определенными рамками в сравнении с автором, подробно освещающим весь ход войны. Тем не менее мое изложение событий той части февральской кампании, в которой я лично принимал участие, может оказаться полезной для занимающихся изучением войны на Тихом океане историков.

Военная кампания на острове Ява практически была завершена 26 февраля после поражения, нанесенного японскими кораблями военно-морским силам союзников в этом регионе. Основным фактором, внесшим вклад в эту победу, стало отсутствие крайне необходимого в тот момент кораблям союзников прикрытия с воздуха. Но ни в одном из вариантов изложения событий войны американцами мне не довелось прочитать, что военно-воздушные силы союзников были уничтожены 19 февраля во время невиданного по накалу воздушного сражения над Сурабаей, когда в общей сложности порядка семидесяти пяти истребителей с обеих воюющих сторон вели самую крупную до того момента дуэль в воздухе. Именно победа в дуэли истребителей – а вовсе не рейды наших бомбардировщиков на аэродромы противника – лишила корабли союзников прикрытия с воздуха и во многом способствовала их уничтожению.

4 февраля 1942 года я вместе с несколькими другими летчиками прилетел на находящийся в Баликпапане аэродром. На следующий день мы приступили к патрулированию воздушного пространства в этом районе. Дело было жарким, противник был агрессивен и напорист. По официальным данным японского командования, за мной числился один самолет противника, сбитый 5 февраля в ходе непрерывных воздушных боев.

На следующей неделе у нас появились полученные нашей воздушной разведкой сведения о том, что в районе Сурабаи противник сконцентрировал от пятидесяти до шестидесяти истребителей – «Кертисс P-36 Мохаук», «Кертисс P-40 Томагавк» и «Брюстер F2A Буффало», – которые должны были противостоять нашему вторжению на Яву.

Приказом нашего Верховного командования предписывалось сконцентрировать все базировавшиеся на наземных аэродромах театра военных действий истребители в недавно захваченном нашими войсками Баликпапане. Утром 19 февраля двадцать три истребителя Зеро из воздушных частей, базировавшихся ранее в Тайнане и Гаосюне, взяли курс на Сурабаю.

Это был первый случай, когда мы четко знали, что нам предстоит встретить серьезное сопротивление истребителей противника. Нам предстоял 430-мильный полет к голландскому бастиону, где нас ожидали имеющие численное превосходство силы. Никто не рассчитывал на легкую победу, вроде той, что мы одержали на Филиппинах.

Были соблюдены все возможные предосторожности для облегчения нашего вылета. Для всех пилотов были намечены находящиеся под охраной сил нашего флота острова, где в случае необходимости можно было совершить вынужденную посадку. Нашему полету предшествовал вылет самолетов метеослужбы, предоставивших точные сведения о погоде, а скоростной самолет-разведчик прокладывал нам путь, действуя в качестве самолета наведения.

Мы летели на высоте 16 000 футов и в 11.30 утра прибыли к Сурабае. Нам еще не приходилось сталкиваться со столь крупными силами ожидавшего нашего прибытия противника. По меньшей мере пятьдесят истребителей союзников, находящихся на высоте 10 000 футов, летали над городом, описывая широкий круг против часовой стрелки. Имевшие численное превосходство над нами в отношении два к одному вражеские самолеты, растянувшись в длинную линию, шли тремя эшелонами из V-образных звеньев.

Увидев истребители противника, мы сбросили топливные баки и стали набирать высоту. Заметившие наши силы истребители союзников прекратили движение по кругу и на полной скорости пошли на сближение с нами. В отличие от американских истребителей, с которыми нам пришлось столкнуться над Кларк-Филд 8 декабря, они оказались готовы к встрече и горели желанием сражаться.

Менее чем через минуту четкий строй оказался нарушенным, и самолеты закружились в водовороте яростной воздушной схватки.

Увидев, как на меня с ревом несется «P-36», я быстро сделал левую бочку и стал ожидать дальнейших действий противника. Он повел себя глупо, продолжая лететь тем же курсом. Это мне только и было нужно. Я, поставив свой Зеро на крыло, резко сделал резкий правый вираж и зашел прямо в хвост опешившему пилоту противника. Бросив взгляд назад и не заметив преследования, я сократил расстояние до вражеского самолета. Сделав переворот, он ушел вправо, но легкого прикосновения к ручке управления было достаточно, чтобы мой Зеро «прилип» к его хвосту. Находясь в 50 ярдах от него, я открыл огонь из пулеметов и пушки. Почти сразу правое крыло отлетело и, подхваченное потоком воздуха, унеслось прочь. Войдя в штопор, падающий «P-36» стал разваливаться на куски. Выпрыгнуть пилоту не удалось.

Сделав широкий разворот с набором высоты, я ринулся назад в гущу главного сражения. По меньшей мере шесть объятых пламенем самолетов падали вниз. Истребители в сумасшедшем вихре носились в воздухе, и один из окрашенных в зелено-коричневый цвет «P-36» внезапно устремился к моему истребителю. Я повернул, ожидая его натиска, но уже в следующую секунду другой Зеро, резко набрав высоту, дал длинную очередь из пушки и ушел в сторону от взорвавшегося голландского самолета.

Слева от меня «P-40» заходил в хвост пытавшемуся ускользнуть Зеро, и я, повернув, предпринял отчаянную попытку оттянуть на себя вражеский самолет. Но в этом не было необходимости, преследуемый Зеро резко взмыл вверх и, сделав петлю, оказался чуть выше и прямо позади «P-40». Прогрохотали пулеметы и пушка, и самолет противника вспыхнул ярким пламенем.

Мимо пронесся еще один «P-40», оставляя за собой огненный хвост, в три раза превосходящий его длину. «P-36» с погибшим пилотом в кабине бешено кувыркался в воздухе.

Подо мной промелькнул преследуемый тремя голландскими истребителями наш безоружный самолет наведения. Японский летчик отчаянно петлял, стараясь ускользнуть от трассирующих очередей, молниями проносящихся вокруг его самолета.

И снова я опоздал. Один из наших Зеро резко спикировал, и от снарядов его пушки взорвались топливные баки ведущего голландского истребителя. Выйдя из пике, Зеро, сделав горку, резко взмыл вверх и снизу открыл огонь по второму «P-36». Третий пилот попытался быстро развернуть самолет, чтобы встретить атакующий Зеро. Но было уже поздно, град осколков стекла взмыл над взорвавшейся кабиной.

Успешно действовавший Зеро поравнялся с моим самолетом, его улыбающийся пилот помахал мне рукой, а затем пошел на снижение, чтобы прикрывать покидающий этот район самолет-разведчик.

Надо мной пролетел «P-36», пытавшийся, по всей видимости, выйти из боя. Я дал полный газ и рванул на себя ручку управления, чтобы, сделав петлю, приблизиться к голландцу. Набирая высоту, я открыл огонь из пушки. Слишком поспешно, перегрузки не позволили мне взять точный прицел.

Огнем я выдал себя. «P-36», сделав переворот, резко ушел влево и стал вертикально пикировать к земле. Я бросил свой самолет ему наперерез и вошел в пике в тот момент, когда вражеский самолет мелькнул всего в 50 ярдах от меня. Мои пальцы нажали на гашетку, и разрывы снарядов потрясли фюзеляж самолета противника. Шлейф густого черного дыма потянулся за ним. Я выпустил еще две очереди и вышел из пике, заметив, как пламя охватило голландский истребитель.

В 200 ярдах перед моим самолетом пролетел Зеро с двумя голубыми полосами на фюзеляже. Внезапный взрыв превратил его в яркий огненный шар, в котором погиб лейтенант Масао Асаи, командир нашей эскадрильи. По сей день я не знаю, что стало причиной взрыва.

Внизу на высоте 8000 футов я заметил около двадцати истребителей Зеро, круживших в строю. Несколько уцелевших голландских истребителей превратились в исчезающие вдали черные точки. Бой закончился, продлившись всего шесть минут.

Странно, но после ухода самолетов противника батареи голландской зенитной артиллерии молчали, пока мы кружили над городом в ожидании других Зеро, бросившихся в погоню за скрывшимися голландскими истребителями.

Наши самолеты продолжали кружить, а я пролетел над узким проливом, отделяющим Сурабаю от острова Мадура… где оказался хорошо замаскированный аэродром! Я медленно снизился и нанес на карту координаты аэродрома, расположенного на западной оконечности острова Мадура неподалеку от Джомбанга. У нас не было сведений о существовании секретного аэродрома, и эта информация представляла интерес для нашей разведки.

Едва я начал набор высоты для подхода к месту сбора наших истребителей, подо мной показался низко летящий над городом «P-36». Жаль было упускать такую цель. Пилот противника летел не спеша, не подозревая о моем приближении.

Моя горячность не позволила мне одержать быструю победу. Находясь недостаточно близко для открытия прицельного огня, я попытался достать вражеский самолет из пушки. Это послужило предостережением голландцу, и он, начав круто планировать, попытался на полной скорости уйти от меня. Проклиная себя за глупость, я дал газ и толкнул ручку управления вперед, бросившись в погоню за «P-36». Но я уже предоставил противнику бесценное преимущество.

По своим летным качествам «P-36» значительно уступал нашим истребителям. Зеро были быстрее, превосходили их в маневренности, вооружении и были быстрее на вираже и скороподъемности. Но конструкция Зеро не позволяла ему пикировать на высокой скорости, и поспешно открытый мной огонь дал возможность «P-36» оторваться на 200 ярдов. Я никак не мог приблизиться к нему.

Пилоту противника, вероятно, удалось бы успешно ускользнуть, начни он пикировать с большей высоты, но приближающаяся земля заставила его выйти из пике и продолжить полет в горизонтальном положении. Теперь я мог использовать преимущество Зеро в скорости.

Голландец неистово петлял на бреющем полете. При каждом повороте я бросался ему наперерез, сокращая расстояние между нашими самолетами. Предпринимая отчаянную попытку уйти, он опускался все ниже и ниже, едва не задевая верхушки деревьев и крыши домов в надежде оторваться от преследования до того, как недостаток топлива заставит меня прекратить атаку.

Но я уже был близок к цели. Стремясь увеличить скорость, я выжимал все из двигателей своего истребителя, хотя вдали уже показалась расположенная в Маланге авиабаза противника. Сократив расстояние до 50 ярдов, я поймал в прицел кабину «P-36» и нажал на спуск. У пушки кончился боезапас, но две пулеметные очереди превратили вражеского летчика в кровавое месиво. Его истребитель рухнул на рисовое поле и перевернулся вверх брюхом.

Я оказался последним из тех, кто присоединился к остальным истребителям, продолжавшим кружить на высоте 13 000 футов в 20 милях к северу от острова Мадура.

Мы потеряли лейтенанта Асаи и еще двух летчиков. По докладам вернувшихся в Баликпапан пилотов, ими в общей сложности было сбито и уничтожено сорок истребителей противника. После столь яростных сражений, как над Сурабаей, я всегда был склонен уменьшать количество приписываемых себе летчиками побед на 20–30 процентов. В царящей неразберихе воздушных схваток два-три летчика зачастую вели огонь по одному и тому же самолету противника, и каждый из них приписывал победу себе. Но на этот раз, пожалуй, количество уничтоженных самолетов не было завышено, ибо начиная с этого дня мы практически не встречали сопротивления со стороны голландских истребителей.

Нас ждала еще одна удача. Офицеры разведки отправили группу бомбардировщиков для нанесения удара по секретной авиабазе в Джомбанге, и этот неожиданный налет уничтожил большую часть оставшихся у противника самолетов – «P-40», «буффало» и британских «харрикейнов» – на земле.

На следующий день мы вернулись на Яву с задачей атаковать любой встреченный нами самолет, а также для нанесения ударов по наземным целям. Молчавшая накануне зенитная артиллерия противника открыла в отместку ураганный огонь, и мы потеряли три из наших восемнадцати самолетов.

Каждый вечер мы слышали сообщения союзников, где утверждалось, что в течение дня в боях было сбито пять-шесть истребителей Зеро. Это вызывало удивление, поскольку вылеты в этот район совершала эскадрилья только наших Зеро, и наибольшее количество потерь мы понесли 19 и 20 февраля, когда было сбито шесть самолетов.

25 февраля восемнадцать истребителей Зеро вылетели из Баликпапана, получив приказ уничтожить являвшуюся последним рубежом обороны островов авиабазу в Маланге, где, по сведениям разведки, противником было организовано обслуживание нескольких бомбардировщиков союзников. По пути в Маланг мы натолкнулись на голландский гидросамолет, и я, покинув строй, превратил его в обломки, упавшие в океан.

Если у голландцев и оставались истребители в Маланге, они предпочли не ввязываться в бой. Покружив минут шесть над летным полем, наш командир повел нас в атаку с бреющего полета на три находящихся на земле «B-17». Зенитки вели интенсивный огонь, но мы видели, как все три бомбардировщика оказались объяты пламенем. Голландским зенитчикам удалось оставить пробоины на нескольких истребителях, но ни один Зеро не был сбит.

Свой следующий – тринадцатый по счету – самолет я сбил в последний день февраля. Я находился в составе группы из двенадцати истребителей, сопровождавших из Макассара двенадцать наших бомбардировщиков, которые должны были нанести удар по силам союзников, вынужденным эвакуироваться из Чилачапа. Корабли противника покинули гавань до нашего прибытия, и нам пришлось медленно кружить в воздухе, пока бомбардировщики бомбили порт. Для нас этот налет событиями отмечен не был, поэтому, сопроводив бомбардировщики назад к Яванскому морю, мы повернули к Малангу на поиски самолетов противника.

В тот день нам сопутствовала удача. Четыре истребителя, чей тип нам был незнаком, кружили в небе среди огромных туч, висевших на высоте 25 000 футов. Приблизившись, мы определили тип самолетов, ими оказались находящиеся на вооружении у голландцев истребители «буффало». Меня всегда поражала беспечность голландских летчиков. Они не подозревали о нашем присутствии, а мы уже шли на сближение, и один из наших Зеро длинной очередью поджег вражеский «буффало». Я ринулся за вторым истребителем, начавшим делать резкий вираж, – он горел желанием сражаться! Я с легкостью вписался в его вираж и, взмыв вверх, стал выходить из него в 200 ярдах от самолета противника. Я редко открывал огонь на вираже, но на этот раз я поспешил нажать на спуск. Несколько пуль попали в двигатель «буффало», и дым потянулся за самолетом. Было похоже, что пилот тоже получил ранение, потому что самолет медленно сделал несколько переворотов и скрылся в густой облачности. Поврежденному истребителю вряд ли удалось уцелеть в восходящих потоках теплого воздуха внутри облаков, но, поскольку я своими глазами не видел падения самолета, он числился за мной, как «вероятно сбитый».

Следующие несколько месяцев нас перебрасывали с одной авиабазы на другую. Мы вернулись на Филиппины и выполняли задачи по поддержке сухопутных сил, осуществлявших прорыв обороны у Коррехидора. Затем нашу часть перевели на остров Бали в Индонезии, где шла подготовка к крупному наступлению на юге.

Я никогда не мог понять предлагаемой американцами интерпретации событий тех дней. Особенно поражает доклад подполковника Джека Д. Дейла, утверждавшего, что его эскадрилья истребителей «P-40» сбила семьдесят один японский самолет, потеряв за сорок пять дней сражений на Яве всего девять пилотов. Такая цифра наших потерь вызывает скептицизм, ибо на самом деле в тот период мы потеряли в боях менее десяти истребителей.

По словам Дейла, его пилоты использовали особый маневр, когда при встрече с нашими Зеро они разбивались на группы и снижались до высоты 6000–8000 футов, а затем вновь занимали боевой порядок. По его утверждениям, таким образом его шестнадцать самолетов могли производить впечатление, что их в три раза больше. Во всех своих боях с американскими истребителями «P-40» мне ни разу не довелось столкнуться с маневром, описываемым подполковником Дейлом. В частности, действуя против истребителей «P-40», заметно уступавших по своим летным качествам нашим Зеро, наша эскадрилья неизменно одерживала крупные победы.

Также неправдоподобным выглядит рассказ Дейла о том, что «в один из вечеров мы услышали, как „Радио Токио“ сообщило: „Появившиеся ниоткуда сотни истребителей „P-40“ атаковали наши силы. Это самолеты нового типа, имеющие на вооружении шесть пушек“». Возглавлявший в те дни на «Радио Токио» службу коротковолнового вещания на английском языке Кацутаро Камия заверил меня, что цитируемых американским подполковником сообщений никогда не было. По словам Кацутаро, в таких заявлениях не было необходимости, ибо кроме как о победах сообщать было не о чем.

В словах подполковника Дейла о победах в воздухе правды ничуть не больше, чем в сообщениях о «потоплении» линкора «Харуна» капитаном Келли.

Глава 11

В начале марта 1942 года 150 летчиков из авиагруппы «Тайнань», которые были разбросаны по всем Филиппинам и Индонезии, вновь собрались вместе на острове Бали. Полная оккупация Индонезии казалась неизбежной. На Бали в качестве оккупационных сил находилась всего одна рота японских сухопутных сил. Термин «оккупация», пожалуй, не совсем уместен здесь, ибо обитатели Бали относились к японцам вполне дружелюбно.

Бали казался настоящим раем. Стояла великолепная погода, местный ландшафт был самым живописным из всех, что мне доводилось видеть на Тихом океане. Вокруг нашего аэродрома все утопало в буйной зелени, а сами мы с огромным наслаждением купались в горячих источниках. На какое-то время полеты были отменены, и мы решили провести хотя бы короткий период с пользой для себя.

Однажды днем мы мирно отдыхали в своем клубе, и вдруг гул тяжелого бомбардировщика, приближавшегося к аэродрому, заставил нас насторожиться. Один из летчиков подбежал к окну и тут же с расширившимися от изумления глазами повернулся к нам:

– Ого! «B-17»! И он заходит на посадку!

Бросившись к окну, мы столпились возле него. В увиденное было трудно поверить! Огромная «Летающая крепость» с выпущенными шасси и закрылками, снизив скорость, заходила на посадку. Я протер глаза, не верилось, что это происходит на самом деле. Откуда мог здесь взяться этот самолет?

Но… он находился прямо перед нами, слегка подскакивая после соприкосновения колес с землей. До слуха донесся визг тормозов. В следующую секунду мы ринулись через дверь наружу, предвкушая воочию убедиться и изучить слабые места в защите мощного американского бомбардировщика. Наверняка это был самолет, ранее захваченный кем-то из наших!

Раскаты пулеметных очередей заставили нас застыть на месте. Огонь вели пулеметчики из роты сухопутных сил! Выходит, самолет не был захвачен! Его пилот по ошибке приземлился на наш аэродром, а какой-то болван из наиболее рьяных солдат открыл по нему огонь еще до того, как он остановился.

Не успели пулеметчики дать и десятка очередей, как оглушительный рев четырех двигателей, запущенных на полную мощность, разнесся над аэродромом. «B-17» пронесся по взлетной полосе и взмыл в воздух, оставив за собой облако пыли. Вскоре он исчез из вида.

Мы оторопели. «B-17», целехонький, уже почти у нас в руках, и такой шанс оказался упущенным из-за какого-то слишком воинственного кретина-пулеметчика! Все вместе мы побежали к армейским укрытиям. Некоторые летчики едва сдерживались. Один из них вышел из себя и заорал:

– Какой болван начал стрелять?

Поднялся возмущенный сержант.

– А что? – спросил он. – Это был вражеский самолет. Нам приказано стрелять по вражеским самолетам, а не встречать их с распростертыми объятиями.

Нам пришлось удержать побелевшего от злости летчика, он был готов убить сержанта. На шум прибежал армейский лейтенант, командовавший солдатами. Узнав о том, что произошло, он низко поклонился и смог лишь промолвить:

– Не знаю, как мне извиняться перед вами за глупость моих людей.

Следующие несколько дней мы проклинали солдат и горевали о потере вражеского бомбардировщика. Сегодня, конечно, этот случай кажется смешным, но тогда, в 1942 году, когда «Летающая крепость» была самым мощным из самолетов союзников, нам было не до смеха.

Шли недели, и напряжение в отношениях между летчиками морской авиации и солдатами гарнизона стало ощущаться все острее. Мы не участвовали в воздушных боях в тот период, и готовы были вспылить по самому незначительному поводу. «Взрыв» произошел в один из вечеров, когда я, лежа на койке, закурил, забыв о светомаскировке.

Почти тут же снаружи раздался голос:

– Немедленно прекрати курение, болван несчастный! Разве тебе неизвестны распоряжения?

Лежащий на соседней койке летчик, пилот 3-го класса Хонда, вскочил и выбежал наружу. В одно мгновение он схватил солдата за горло и стал громко поносить его последними словами. Хонда, мой ведомый, всегда был готов вступиться, если кто-то грубил мне. Я бросился за ним, но опоздал. Хонда вышел из себя, и, прежде чем я успел остановить его, послышался звук удара, и солдат без чувств повалился на землю.

Хонда был в ярости. Он выбежал на летное поле и, стоя на траве, орал во все горло:

– Эй, вы, армейские ублюдки! Вот он я, Хонда. Выходите и деритесь, кретины!

Из казармы выбежали два солдата и ринулись к Хонде. Я увидел, как он улыбнулся, а затем с ликующим криком набросился на солдат. Последовала яростная потасовка, удары сыпались направо и налево, и вскоре Хонда поднялся на ноги и в триумфе застыл над двумя распростертыми на земле телами.

– Хонда! Прекрати! – крикнул я, но это не подействовало.

Из казармы выбежали еще несколько солдат, и Хонда радостно повернулся к ним, готовясь продолжить битву. Но командовавший солдатами лейтенант выбежал вслед за своими подчиненными и быстро загнал их обратно. Он не сказал нам ни слова, но мы услышали, как он бранит своих солдат.

– Идиоты, свиньи, вы находитесь здесь, чтобы сражаться с врагом, – зло бросил он, – а не со своими соотечественниками! И если вам уж так хочется драться, то выберите кого-то, кого вы можете победить. Эти летчики, все как один, самураи, а их хлебом не корми, только дай подраться.

На следующее утро лейтенант зашел к нам в клуб, и мы приготовились выслушивать упреки за свое поведение. Но он лишь улыбнулся и сказал:

– Господа, рад сообщить вам, что одним из наших подразделений в Бандунге на Яве был захвачен полностью исправный бомбардировщик «B-17».

Мы приветствовали эту новость радостным криком. «B-17», на котором мы сможем летать!

Лейтенант поднял руку, призывая нас к тишине:

– К сожалению, из Токио пришел приказ сразу отправить бомбардировщик в Японию. Я получил сообщение о захвате самолета уже после того, как он сегодня утром вылетел на родину.

Это сообщение было встречено проклятиями и вздохами разочарования.

– Но, – поспешил добавить лейтенант, – заверяю вас, что постараюсь получить как можно больше информации о захваченном самолете и предоставлю ее вам. – Он отдал честь и быстро вышел из комнаты.

Мы не надеялись получить сведений о захваченном «B-17». Как всегда, там, где дело касалось отношений между армией и флотом, левая рука не ведала, что делает правая.

Прошла еще неделя, а мы по-прежнему оставались на земле. Даже умиротворяющая атмосфера острова Бали стала действовать на нервы. Возможно, в иных условиях мы и смогли бы получать удовольствие от безделья, но мы прибыли сюда сражаться. Многие годы я только и делал, что учился сражаться, и мне, как и остальным летчикам, хотелось лишь одного – летать.

Однажды утром в казарму вбежал кто-то из летчиков с ошеломляющей новостью. Замена личного состава! Прошел слух, что кое-кого из нас отправят обратно в Японию. Каждый принялся подсчитывать проведенное за пределами родины время.

Мне казалось, что из всех тех, кого отправят домой, первым окажусь я. Я покинул Японию, уехав в Китай, в мае 1938 года, и за вычетом одного года, пока я оправлялся от полученных ранений, пробыл за границей тридцать пять месяцев. Осознав, что вскоре действительно смогу снова увидеть родной дом, я ощутил острую тоску по нему. Весь день я перечитывал пришедшие от матери и Фудзико письма. В них они подробно описывали пышные торжества у нас на родине в честь победы над Сингапуром в феврале, а также другие праздники в ознаменование наших многочисленных побед. Вся Япония гордилась сенсационными достижениями наших войск, в особенности достижениями своих летчиков. Я горел желанием вновь увидеть Фудзико, самую красивую девушку из всех, кого я знал. Мне лишь однажды довелось увидеться с ней, и мысль о том, что возможно – или даже вполне вероятно – она станет моей невестой, наполняла меня радостью.

В отличие от большинства слухов новость о замене личного состава оказалась правдой. 12 марта из Японии прибыл старший лейтенант Тадаси Накадзима и сообщил пилотам эскадрильи, что назначен командиром вместо лейтенанта Эйдзё Синго.

– Лейтенант Синго освобождается от должности в связи с заменой личного состава, – сказал он. – А теперь я зачитаю фамилии летчиков, которым приказано вернуться в Японию.

Наступила мертвая тишина, когда Накадзима начал зачитывать список с фамилиями летчиков. Первой оказалась совсем не моя, как я надеялся, фамилия. Не прозвучала она ни второй, ни третьей. Не веря своим ушам, я слушал, как командир зачитал более семидесяти фамилий, среди которых моей не оказалось. Я терялся в догадках, почему меня исключили из списка летчиков, которым предстояло вернуться в Японию. Ведь я пробыл за границей дольше любого из них!

Позднее я подошел к новому командиру и обратился к нему с вопросом:

– Я понимаю, что моего имени нет среди тех, кого отправляют домой. Не могли бы вы объяснить мне причину этого? Не верю, что я…

Взмахом руки Накадзима прервал меня и улыбнулся:

– Нет, вы не едете домой с остальными. Вы нужны мне, Сакаи. Нас переводят на новую, являющуюся форпостом авиабазу. Мы перебираемся в Рабаул на острове Новая Британия. По моему мнению, вы лучший летчик этой эскадрильи, и будете летать со мной. Пусть другие отправляются домой для защиты нашей родины.

Вот и все. Разговор был закончен. В соответствии с заведенными в военно-морском флоте порядками я не посмел задать больше никаких вопросов командиру. Чувствуя себя самым несчастным в мире человеком, я вернулся в казарму, потеряв всякую надежду когда-нибудь вновь увидеть Фудзико и своих близких. Лишь много месяцев спустя я понял, что, остановив свой выбор на мне, Накадзима фактически спас мне жизнь. Вернувшиеся домой летчики впоследствии были переведены в состав действовавшего в районе атолла Мидуэй оперативного соединения, потерпевшего сокрушительное поражение в сражении с военно-морскими силами противника 5 июня. Почти все покинувшие Бали летчики погибли.

Следующие несколько недель оказались самыми худшими в моей жизни. Еще никогда за столь короткий период мне не приходилось так много болеть и пребывать в подавленном состоянии.

Наш следующий пункт назначения, Рабаул, расположенный в 2500 милях к востоку от Бали, находился слишком на большом расстоянии для перелета на истребителе. Мы ужаснулись, когда вместо отправки туда транспортным самолетом, «летающей лодкой» или быстроходным военным кораблем нашу группу летчиков, подобно скотине, загнали на маленькое, обветшавшее от времени торговое судно. Более восьмидесяти человек набилось на этой зловонной посудине, еле ползущей на скорости 12 узлов. В качестве прикрытия нам выделили всего один небольшой сторожевой корабль.

Еще никогда я не чувствовал себя столь беззащитным перед врагом, как на этом проклятом судне. Нам была непонятна логика действий командования. Достаточно было одной торпеды вражеской подводной лодки или 500-фунтовой бомбы, сброшенной пикирующим бомбардировщиком, и наше утлое суденышко разлетелось бы на куски! Казалось непостижимым, что командование готово рисковать половиной всех находящихся на театре военных действий летчиков-истребителей, к тому же самых опытных, отправив их на этом плавучем «чудище»! Раздосадованный и несчастный, я в конце концов пал жертвой своего подавленного состояния и заболел по-настоящему. В течение почти всего двухнедельного путешествия от Бали до Рабаула я провалялся на своей койке в трюме судна.

Наше следовавшее зигзагообразным курсом суденышко непрерывно скрипело и стонало, раскачиваемое океанскими волнами. Каждый раз, попадая в кильватерную струю несущего охранение сторожевика, оно зарывалось носом в волну и испытывало качку. Условия внутри судна были чудовищными. Жара была нестерпимой. Мы обливались потом в пропитанных влагой, душных трюмах. Запах краски вызывал тошноту, все как один летчики в нашем трюме мучились от морской болезни. Миновав остров Тимор, уже оккупированный нашими войсками, единственный сопровождавший нас корабль изменил курс и исчез вдали. Временами мне чудилось, что я умираю, и это казалось счастливым избавлением от выпавших на мою долю мук.

Но даже наихудшие испытания имеют свои положительные стороны, способные вознаградить за долготерпение. Большую часть путешествия рядом со мной находился молодой лейтенант, недавно назначенный командиром в мою эскадрилью. Лейтенант Дзанити Сасаи был самой яркой личностью из всех, кого я знал. Ему, выпускнику Военно-морской академии, можно было и не вникать в проблемы военнослужащих унтер-офицерского состава. Существовавшее в военно-морском флоте деление на касты было столь строгим, что, даже если бы мы умирали в трюмах, он вполне мог бы позволить себе не заходить в отведенное для нас убогое помещение. Но Сасаи был совсем другим. Он не придавал значения неписаным законам, по которым кадровому офицеру было не положено водить дружбу с простыми призывниками. Когда я, обливаясь потом в горячечном бреду, кричал и стонал, Сасаи, сидя у моей койки, всеми силами старался облегчить мои страдания. Время от времени я открывал глаза и видел его полный сострадания взгляд. Его дружеское расположение и уход помогли мне пройти через все испытания этого трудного путешествия.