Текст книги "Любимых убивают все"
Автор книги: Сабрина Хэгг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
– Боже, Аксель, это восхитительно! – прожевав спагетти, воскликнула Йенни. Она глядела на Акселя своими большими блестящими глазами и улыбалась. – Это так вкусно! Я просто… Я ела такую пасту в последний раз в Милане. Это была самая потрясная пиццерия в городе. Понимаешь, насколько ты крут?
– Если будешь так нахваливать мою стряпню, то я даже соглашусь готовить ланч тебе в школу, – проговорил Аксель со свойственной ему насмешкой в голосе и сделал крохотный глоток вина.
– Серьезно, будешь готовить мне ланч?!
– Нет, конечно. Я слишком ленив для этого. Но большое спасибо за похвалу. Мне очень приятно, – ответил Аксель. Между его пальцами вертелась из стороны в сторону тонкая ножка бокала. – Итак, ты готова отведать это превосходное вино?
– Можно подумать, ты оставляешь мне выбор.
Йенни взяла из рук Акселя бокал – по-детски осторожно, двумя руками, – неуверенно поднесла его к губам и, глубоко вздохнув, сделала небольшой глоток. Она поморщилась, словно выпила разом стакан лимонного сока.
– Тебе не понравилось? – удивился Аксель.
– Оно кислое. Я почему-то всегда думала, что вино должно быть очень сладким.
– Ну тогда тебе нужно присмотреться к десертным винам. Хотя не все они прям очень сладкие.
– Ну… В целом мне скорее понравилось, чем нет, – заключила Йенни и снова принялась накручивать спагетти на вилку.
– Черт, я не могу поверить, что ты реально ни разу в жизни не пила вино! Меня предки – папа в особенности – лет в пятнадцать стали приучать к алкоголю. Боялись, наверное, как бы я впервые не напился вусмерть на вечеринке, а попробовал все дома.
Йенни улыбнулась, пожимая плечами.
– Мои, наверное, поубивали бы друг друга еще на стадии покупки вина. Их счастье, что я самый скучный во всей Скандинавии подросток, который дышит неровно к шоколаду и мармеладным мишкам, а не к абсенту и водке.
Остаток ужина Аксель расспрашивал Йенни о том, где она была в Италии, что видела, что больше всего запомнилось. Она радостно делилась воспоминаниями о прошлогоднем путешествии и в красках описывала необыкновенной красоты места, где ей посчастливилось побывать, рассказывала об удивительных людях, с которыми познакомилась. Йенни очень хотелось, чтобы Аксель мог представить себе каждый храм, каждую скульптуру, каждый крошечный нежный виноградник.
Он внимательно наблюдал за одноклассницей, слушал ее, не перебивая. Его восхищало то, с какой простотой и искренностью Йенни признавалась в любви Флоренции и Риму, Понте Веккьо[14]14
Понте-Веккьо – мост во Флоренции, расположенный в самом узком месте реки Арно, почти напротив галереи Уффици.
[Закрыть] и Сан-Бартоломео-алль-Изола[15]15
Сан-Бартоломео-алль-Изола – титулярная базилика на острове Тиберина, в Риме. В храме хранятся частицы мощей святого Варфоломея, одного из двенадцати апостолов Христа, привезенные из Беневенто.
[Закрыть]. Ее голос то жизнерадостно журчал, то стихал, превращался в полушепот. И шептала она ему о пьете[16]16
«Оплакивание Христа» – первая и наиболее выдающаяся пьета, созданная Микеланджело Буонарроти. Копии «Пьеты» можно видеть во многих католических храмах по всему миру, от Мексики до Кореи.
[Закрыть] – о том, как стояла перед ней почти час, о том, как по щекам катились слезы, как одновременно пусто и радостно было у нее на душе. Аксель жадно ловил каждую интонацию, словно боялся того, что Йенни сейчас замолчит и никогда больше не скажет ему ни слова. Оттого, вероятно, к завершению ужина их лица находились так близко, что Йенни могла просто поднять руку и прикоснуться своими длинными холодными пальцами к бронзовой скуле Акселя.
* * *
После ужина ребята перебрались к Акселю в комнату.
– Если честно, я раньше не знала, что ты играешь на гитаре и так потрясно рисуешь, – призналась Йенни, усаживаясь на край письменного стола.
– Это просто типа хобби, ничего серьезного. Я не особо уж и хорош в рисовании.
– Ничего подобного! Ты очень здорово рисуешь. За сколько ты все это нарисовал?
Йенни опустила взгляд на один из рисунков. С желтоватого листа пустыми глазницами на нее смотрел плачущий ребенок с заштопанным ртом. Она тут же поспешила отвернуться.
– Эм-м, где-то за неделю. У меня был просто какой-то приступ. Думаю, люди называют это вдохновением. Я рисовал вечера и ночи напролет, как умалишенный.
– Хм-м, ясно. – Она нахмурилась. – А можно мне поближе посмотреть?
– Там нет ничего интересного. Просто бессмысленные рисунки, наброски… Не думаю, что стоит тратить время на это. Как-нибудь потом, окей?
Аксель суетливо собрал разбросанные по столу рисунки и переложил их на кровать. Как Йенни и предполагала, эти работы не предназначались для человеческих глаз. В своих рисунках Аксель изображал то, чем не мог и, наверное, не хотел делиться с людьми, боясь оказаться заклейменным тем самым смазливым, извечно скорбящим мальчишкой-с-трагичной-историей.
– Ладно… Как скажешь, – ответила Йенни. – Тогда сыграешь что-нибудь? Пожа-а-алуйста.
– Тебе на самом деле интересно слушать, как я играю?
Аксель встал напротив и склонил голову набок, подозрительно прищурившись. Сквозь ткань джинсов Йенни чувствовала, как его пальцы касаются ее колена.
– Да, интересно. Так ты сыграешь? Ну, пожалуйста!
Йенни подалась вперед, ее умоляющий взгляд был прикован к Акселю. Теперь между их лицами осталось всего несколько сантиметров. Глядя в эти светлые, лучистые глаза, Аксель не мог отказать их обладательнице.
– Ладно, уговорила, – вздохнул он. – Что тебе сыграть?
Аксель смотрел на нее с особенным любопытством, ожидая ответа. Он совсем не знал Йенни: даже не мог предположить, какую музыку она слушает. И чем дольше он безмолвно бродил взглядом по ее лицу, довольствуясь едва ощутимым ароматом теплого весеннего парфюма, тем более далекой, незнакомой она ему казалась.
Йенни чувствовала себя неловко из-за такой непривычной близости Акселя. Ей было в новинку ощущать тепло его ладоней, слышать размеренный стук его сердца, видеть, как заинтересованно он смотрит на нее. Они обменивались обычно беглыми объятиями при встрече и больше вообще друг друга не касались, держась на расстоянии вытянутой руки. И ее это устраивало. Наверное.
– Эм-м… Я даже не знаю. – Йенни уперлась ладонями Акселю в грудь, отодвигая его в сторону, чтобы спрыгнуть со стола. – Сыграй, что хочешь. Судя по плакатам на стене, у тебя отличный музыкальный вкус.
– Спасибо, конечно, но выбирай сама.
Он уселся в кресло-мешок, взял в руки гитару. Пока Йенни выбирала песню, Аксель настраивал инструмент. Он выглядел удивительно спокойным, безмятежным.
– Я, кажется, знаю! – воскликнула Йенни. – Что насчет «Fix you»?
– Я хорошо отношусь к Coldplay, но в этой песне всего пять аккордов от силы. Там играть нечего.
– Ну и что? Ее акустическая версия звучит очень красиво.
– Ладно, как хочешь. Только я сначала ее вспомню, хорошо?
Йенни кивнула и опустилась на кресло рядом с Акселем, отложив в сторону книгу. Их колени соприкоснулись. Она слегка смутилась и опустила голову.
Загорелые пальцы Акселя ловко перебирали струны гитары, и Йенни не могла заставить себя оторвать взгляд от его рук. Каждый раз, когда он заменял тот или иной аккорд на другой, она все яснее узнавала в этой мелодии одну из своих любимых песен.
– Все, я готов. Давай так: я играю, ты поешь? Эти ноты я в жизни не возьму.
– Нет, мы так не договаривались. Я просто хочу послушать, как ты играешь.
– Не-а, так неинтересно. Тем более ты выбрала песню, где самое важное – слова. Так что не ломайся.
– Но я не умею петь, – возразила Йенни. – Ты хочешь оглохнуть?
– Ты умеешь петь, иначе тебя бы не взяли в хор в средней школе. Я прекрасно помню, что ты пела в хоре.
– И все-то ты помнишь! – Йенни фыркнула и сложила руки на груди. – Ладно. Но если у тебя из ушей польется кровь, сам виноват.
Аксель закатил глаза и вздохнул. Прежде чем начать играть, он установил каподастр на третий лад.
– Готова?
– Ага, – выдавила Йенни, нервно прочистив горло и вытерев вспотевшие ладони о джинсы.
Аксель кивнул и взял до мажор. После небольшого вступления Йенни начала петь.
Сначала ее голос дрожал из-за легкого волнения, хрупкий и непривычно тихий. Но чем глубже Йении погружалась в музыку, тем легче ей становилось петь. А погружалась она в нее как в грезу – сначала неспешно, а потом резко, по самую макушку. И весь мир растворялся в теплых звуках гитары, в простой, но цепляющей мелодии, что лилась из-под пальцев Акселя.
На сокровенном fix you ее голос зазвенел, надломился. Дрогнул так, словно она сейчас заплачет. И усталость, и боль, и отчаяние, о которых говорилось в песне, вдруг отразились в ней – ожили в уголках ее слезящихся глаз, в ее дрожащих губах и ладонях.
Такое исполнение не могло не тронуть Акселя, которому казалось теперь, что голос Йенни, словно скальпель, легко и непринужденно вспарывал ему грудь. Он чувствовал: каждое слово она пропускала через себя, как будто песня была о ней. О нем. О них.
Йенни пару мгновений смотрела на свои руки, не решаясь поднять голову и взглянуть на Акселя. Но когда это произошло, его тяжелый, отрешенный взгляд заставил ее содрогнуться.
Дальше Йенни продолжать не стала. Аксель взял еще несколько аккордов проигрыша, и гитара тоже смолкла.
– Теперь я понимаю, почему меня не взяли в хор, – сказал он, пытаясь натянуть беззаботную улыбку и разрядить обстановку. Но веселая маска теперь не клеилась к его растерянному лицу. Йенни заметила это. Она заерзала от неловкости, появившейся между ней и Акселем.
В комнате воцарилась тягучая тишина.
– Йенни, можно задать тебе… личный вопрос? Если не хочешь отвечать, то так и скажи. Я не имею права докапываться.
Йенни утвердительно кивнула. Тень улыбки тронула ее губы.
– Эта песня как-то связана с тобой? Я имею в виду… слова имеют отношение к твоей жизни? Просто ты так пела, что я подумал, будто…
Аксель свел брови к переносице и слегка наклонил голову влево. Сейчас его глаза приобрели необычный аквамариновый оттенок.
– Да, ты прав, но отчасти. Эта песня, по-моему, тем и уникальна, что она о каждом из нас. – Йенни сделала глубокий вдох. – И о тебе, и обо мне, и о каком-нибудь игроке в подводный хоккей, который живет вообще на другом континенте. И о том, как важно всем нам иметь рядом человека, который не позволит сломаться под грузом проблем. И, как мне кажется, самим быть для кого-то таким вот «спасательным кругом». Она отзывается у всех, правда?
– И ты бы хотела быть таким вот спасителем для кого-то? Не боишься, что проблемы другого человека сломят не только его, но и тебя? Что на дно уже пойдете вместе?
– Ну, мы с Луи и так вытаскиваем друг друга из всевозможных сложностей, поэтому нет, я не боюсь. Он знает: я буду рядом, что бы ни случилось, и вместе мы решим любые проблемы.
Аксель слабо улыбнулся, но во взгляде его проскользнула то ли грусть, то ли мрачная усмешка, то ли это сверкнули и тут же скрылись воспоминания о пережитом горе.
– Еще бы можно было решить все проблемы вот… так. Некоторые вещи никогда уже не изменить, и это так хреново. Нет пострадавших, некого спасать. Но я искренне надеюсь, что ты никогда с этим не столкнешься. – Он поднял глаза на Йенни. – Бессилие – ужасная вещь.
Йенни потупила взгляд, сжала подол рубашки. Она знала, что Аксель говорил о своей семье. Ей было стыдно теперь за свои слова, за то, как наивно и глупо они прозвучали.
Рывком поднявшись с кресла, Аксель подошел к окну и открыл его настежь. Поток холодного воздуха закружился по комнате.
– Ты не против, если я покурю? – спросил он, выудив из кармана джинсов пачку сигарет Camel и пластиковую зажигалку.
– Нет, конечно. Это же твоя комната… А давно ты куришь?
– Еще с прошлого года. А что?
– Ничего. Просто раньше не замечала этого за тобой.
Аксель пожал плечами и закурил. Он смотрел вдаль, в расцветающий синим вечер, зажав сигарету между средним и указательным пальцем. Аксель затягивался редко, но глубоко. Сизый дым полупрозрачной пеленой окутывал его. Какое-то время Йенни молча смотрела на то, с какой грацией, с какой непоколебимостью он отравлял себя. Она не смела шелохнуться. Когда Аксель почти докурил, Йенни подняла с пола наполовину зарядившийся ноутбук и принялась искать материал для проекта. Потушив окурок о подоконник, Аксель выбросил его на улицу и закрыл окно. Затем сел на прежнее место.
Ребята принялись как ни в чем не бывало обсуждать проект, словно и не было между ними того неловкого разговора. Однако их беспечная дискуссия продлилась недолго – тяжелые неустойчивые шаги раздались в коридоре и послышался низкий женский голос:
– Аксель, ты дома? Аксель, где ты? Мне нужна твоя помощь! Да где же ты, черт возьми?! – Женщина говорила очень громко, агрессивно, при этом характерным для пьяных людей образом проглатывая окончания слов.
Лицо Акселя посуровело. Он вздохнул, вышел торопливо из комнаты.
– Я скоро вернусь, – предупредил Аксель, прежде чем плотно закрыть дверь.
Йенни замерла на месте. Неприятный холодок прошелся по спине.
– Какие люди! Ну неужели соизволил явиться? Где ты отсиживаешься, когда мне так плохо? – донесся до Йенни голос Кристин, матери Акселя. – Моему сынуле плевать, где я и в каком состоянии. Сколько раз я должна была еще тебе звонить?
– Мам, ты же должна была вернуться в пятницу… Я не слышал… я думал, ты…
– А что? Не рад меня видеть?! Еще бы! – выплюнула ему в лицо Кристин. Голос ее набирал силу с каждым последующим словом. – Зачем тебе мать, верно? Ты же только рад будешь, если я тоже сдохну, да?
– Мама, не кричи, пожалуйста, у нас гости.
– Ах, гости! Какая-то девка из школы тебе важнее меня, да? Важнее того, что я хочу умереть… Того, что мне так плохо сейчас! Чем я заслужила все это? Чем?!
Йенни вжалась в кресло и вздохнула.
– Мам, хватит уже. Пожалуйста. Сколько можно? Сколько еще это будет продолжаться? Ты только и делаешь, что пьешь, пьешь и пьешь. А потом спишь с какими-то уродами. Ты не видишь, да? Ты разрушаешь нашу семью. Ты губишь себя. Посмотри в зеркало!
– Не указывай, что мне делать… От нашей семьи и так ничего не осталось! Ни-че-го, слышишь? Пора взрослеть.
– Ты просто пьяна. Ты не понимаешь, что несешь, – словно защищаясь от нападок матери, проговорил Аксель. – Ты бы видела себя сейчас… Что бы сказали папа с Робби?
– Ты не имеешь права говорить мне это! Не имеешь! – взревела Кристин. – Ублюдок! Тебе просто плевать на меня. Плевать на мою боль! Плевать, плевать! Зачем я только рожала тебя в таких муках?
– Да что ты? А о том, что мне нужна нормальная мать, ты не думала? О том, что я устал переживать за тебя все время, не задумывалась?! – Аксель теперь тоже перешел на крик. В его голосе слышалось столько разочарования, столько боли. И в то же время – бледная тень надежды на то, что мать наконец его услышит. – Нет! Потому что это тебе плевать! Тебе на все и на всех плевать, кроме себя! Ты могла бы хоть сегодня прийти в подобающем виде домой. Хотя бы один чертов…
Громогласный поток слов прервала оглушительно-звонкая пощечина. Желудок Йенни болезненно сжался. Слезы замыливали взор, но она старалась сдержать их, часто моргая и жмурясь.
– Хватит учить меня жизни. Я без тебя знаю, что мне делать надо, а что нет. Лучше бы ты умничал той ночью, когда ты… когда он… Твой брат бы так жестоко не стал обращаться со мной. Никогда. – На последних словах ее голос стал совсем тихим, безжизненным. Его поглотили слезы. – Робби любил меня… Мой мальчик. Если бы он только был рядом.
– Мам, прости… Я…
– Замолчи, Аксель. Оставь меня. Ты уже все сказал.
В следующее мгновение Йенни услышала неуверенные шаги Кристин, а затем и красноречивый хлопок дверью. Ее не покидало то необъяснимое чувство страха, вины и болезненного беспокойства, какое возникает, когда люди ссорятся в твоем присутствии. Йенни казалось, что для нее не существовало чувства более ненавистного и близкого.
Чуть позже в комнату вошел Аксель – всего побледневшего, его трясло от ярости и обиды. Он ненамеренно пересекся взглядом с Йенни, и в ту самую секунду ее поразила мысль о том, что более пугающих и одновременно несчастных глаз она никогда не видела.
– Я хочу побыть один, – сипло прошептал он. Затем лицо Акселя искривилось в невеселой усмешке. Он как будто улыбался натужно, с огромным усилием. – Думаешь, ей помогут слова поддержки и тупые сопливые песенки?! Думаешь, есть хоть что-то, что возвращает в такую жизнь смысл? Нет, ничего нет. И вряд ли когда-то появится. Мир же, мать твою, не долбаный Диснейленд.
– Аксель, мне…
– Тебе жаль. Не нужно меня жалеть, мне не пять лет, – процедил он. – Не смей меня жалеть, слышишь? Уходи отсюда.
– Аксель…
– Убирайся! Оставь меня одного!
Он закричал. Гневно и хрипло, словно не слышал собственного голоса. Его крик скребся о стены, об оконные стекла. Йенни в оцепенении глядела на Акселя, на тот ужас, что отражался в его глазах. Ужас, смешанный со слезами.
Затем Аксель перешел на сиплый, хрусткий полушепот:
– И не смей болтать об этом в школе, ясно?
Едва опомнившись, Йенни схватила рюкзак, прижала ноутбук к груди и вылетела из комнаты, из продрогшего в ледяных, отчаянных криках дома.
Грудь ее тяжело и резко вздымалась от глубоких, частых вздохов, пульс отдавался в висках так громко, что мир на несколько мгновений притих, онемел. Перед глазами поплыли темные пятна. Йенни шла по пляжу недолго, а потом рухнула на влажный песок, приложила свою маленькую холодную ладонь к губам.
Как ни странно, но в те бесконечно тянущиеся минуты она не ощущала ничего, кроме искреннего сочувствия и тревожной грусти, неподъемным грузом лежавшей на сердце. Йенни знала теперь правду о том, как Аксель был на самом деле одинок и беззащитен. Понимала, сколько страданий ему пришлось вынести за последний год. Образ идеального, вечно веселого мальчика-красавчика растворился бесследно, и за ним проступил лик живого человека.
Человека измученного.
Человека, который всего этого не заслужил.
Kapitel 4
Йенни сидела в школьном кафетерии, уткнувшись в учебник истории. Угольно-черные волосы были собраны в косичку, из которой то там, то здесь выбивались непослушные пряди. В согнутых локтях собралась бледно-голубая ткань кардигана. Зажав между зубами колпачок от маркера, Йенни внимательно сканировала текст взглядом, подчеркивала основную информацию ядовито-желтым цветом. А Луи, сидевший рядом, в ярости пересказывал последний матч Лиги чемпионов. Он прикладывал огромные усилия, чтобы не пропустить ни одной значимой детали и не перейти на крик. Луи знал: если сейчас он остановится и попросит Йенни повторить свой монолог, то она без труда расскажет ему о каждом из пяти голов, которые «Ливерпуль» забил «Роме», о каждой нечестно (по мнению Луи) выданной желтой карточке. Он привык к тому, что подруга неведомым ему образом умудрялась слушать его болтовню и параллельно заниматься важными делами.
– Почему Аксель так странно на тебя пялится? – обеспокоенно поинтересовался Луи, прервав гневную тираду.
Йенни с показным безразличием пожала плечами, не отрывая глаз от учебника. Со дня визита в дом Акселя прошло три дня, но Луи о случившемся до сих пор ничего не знал. Йенни понимала, что не имеет права посвящать кого-либо, даже лучшего друга, который хранил все ее секреты еще с начальной школы, в семейные дела одноклассника.
К тому же за это время Аксель с Йенни и пары слов друг другу не сказали. Несмотря на то, как небезразлично ей было происходящее с Акселем, как сильно ей хотелось поддержать его, она слабо представляла, как они снова начнут общаться, – Аксель игнорировал даже ее безобидные сообщения.
– С чего ты взял, что он вообще на меня смотрит? И уж тем более пялится? Может, он просто задумался о чем-то, – предположила Йенни и улыбнулась, наконец отложив учебник в сторону. – А почему тебя это беспокоит?
– Ничего меня не беспокоит. Просто взгляд у него уж очень странный.
– Да расслабься ты, – усмехнулась Йенни и потянулась, широко разведя руки в стороны. – И ешь скорее, иначе опоздаем.
Луи хмыкнул и надкусил сэндвич. Йенни же с чрезвычайной осторожностью обернулась, но избежать столкновения со взглядом Акселя у нее не получилось. Он глядел на Йенни нерешительно, с опустошающим сожалением. Аксель как будто бы не мог решить для себя, имеет ли он вообще право смотреть на нее теперь, после всего, что ей сказал.
Йенни улыбнулась застенчиво. Потом отвела глаза в сторону и быстро отвернулась. Она не понимала, что именно испытывала в ту секунду, но сердце ее забилось сильно, болезненно. Йенни плотно сомкнула губы, даже придала лицу почти безмятежное выражение. Но руки ее были неспокойны – тонкие белые пальцы поочередно крутили браслетики на запястьях то по часовой стрелке, то против…
* * *
Из библиотеки Йенни вернулась около восьми часов вечера. Придя домой, она разогрела рис с куском запеченной куриной грудки, после чего поднялась в свою комнату с дымящейся тарелкой в одной руке и апельсиновым соком – в другой. Йенни устало плюхнулась на нежно-лавандовую постель, устланную множеством подушек всех форм и размеров, стала ужинать, попутно проверяя социальные сети. Вилка едва не выпала у нее из руки, когда «Фейсбук» оповестил о входящем сообщении от Акселя.
Axel Ekland: Йенни, привет… Я хотел извиниться за то, что произошло. Я не должен был вымещать злость на тебе и повышать голос… Я вел себя как конченый мудак (хотя слово «как» здесь явно лишнее). Мне на самом деле жутко стыдно за все, что я наговорил. Ты не поверишь, наверное, но я уже третью ночь не могу заснуть. Мне стыдно перед тобой. Прости меня, пожалуйста. Мне очень жаль.
Йенни несколько раз перечитала сообщение, прежде чем напечатать ответ. Губы ее были сжаты в тонкую бледно-розовую нитку, и брови печально, сочувствующе сошлись вместе.
Jenny Andersson: Ну… Я даже не знаю… Почему идея извиниться посетила тебя аж через три дня? Да ладно, я шучу: Р Конечно, я прощаю тебя! Если честно, я даже не обижалась.
У тебя, надеюсь, все хорошо? Я писала тебе позавчера, но ты так и не ответил…
Axel Ekland: Правда? Ты не злишься? Вот прям ни капельки? И даже ни разу не возникло желания хорошенько мне врезать? Если да, то я нереально счастлив:)
Да, у меня все в порядке. Я не видел твое сообщение. Но теперь все просто супер.
Не хочешь пойти погулять минут через двадцать? Или у вас fredagsmys[18]18
Fredagsmys (от швед. fredag – пятница и mys – уют) – шведская традиция собираться в пятничный вечер с семьей или друзьями перед телевизором с большим количеством вкусной еды.
[Закрыть]?
Jenny Andersson: Нет, мне просто нужно делать уроки. Извини:(
Axel Ekland: Завтра суббота. До дедлайна по социологии еще неделя. Кто вообще делает уроки по пятницам?
Jenny Andersson: Лааадно, признаюсь. Я весь день почти проторчала в библиотеке и жутко устала. Ночные прогулки не входили в мои планы, знаешь ли. Я собиралась весь вечер тупо проваляться дома в обнимку с ноутбуком.
Axel Ekland: Если ты не согласишься, то я приду к тебе домой и найду способ, как выгнать тебя на улицу. Жди меня через двадцать минут.
Jenny Andersson: Ты это сейчас серьезно?
Jenny Andersson: АКСЕЛЬ, НЕ ИГНОРЬ!!!
Axel Ekland: Более чем. Уже выхожу из дому. Встретимся у тебя:)
Jenny Andersson: Ну и пожалуйста. Ты просто простоишь под окнами до тех пор, пока тебе не надоест.
Axel Ekland: Посмотрим;)
Jenny Andersson: Посмотрим;)
Усмехнувшись, Йенни отложила телефон в сторону. Она забралась в кровать с ногами, включила на ноутбуке «Ложное движение» Вендерса и продолжила ужинать. Просмотр фильма прервали крики с первого этажа, раздавшиеся до того, как с экрана исчезли вступительные титры. Исабель, мать Йенни, ругалась на Марка, своего мужа. Потом ее крик, высокий и надрывный, заглушил его басистый рев. Стены дрогнули, когда что-то тяжелое ударилось о пол.
Йенни закрыла крышку ноутбука, отложила в сторону тарелку и прислушалась к голосам родителей.
Исабель и Марк перебивали друг друга, и крики их смешались во что-то неразборчивое, тревожное, оглушительное. Они напомнили незамолкающую пушечную канонаду. Йенни с испугом смотрела на дверь, чувствовала, как ненависть родителей просачивается в комнату через крошечную щель под ней. Она заволакивала стол, полки, лепестки гортензий и даже раскрытые ладони Йенни.
Она давно привыкла к этим ссорам. Знала, по какому сценарию будут развиваться события; знала, в чем будут упрекать друг друга мама с папой. Но каждый раз ее на долю секунды охватывало тупое оцепенение, и в голове звучали мысли шестилетней Йенни, которая неожиданно осознала, что родители ссорятся из-за нее. Что она – единственная виновница их несчастья.
Вдруг телефон завибрировал – пришло новое сообщение. Йенни несколько секунд смотрела на смартфон, хмурясь и сдирая кожицу с нижней губы, прежде чем протянула к нему ладонь. На экране высветилась эсэмэска от Акселя.
Axel Ekland: Ну как, ты не передумала?
Йенни покосилась на дверь, затем перечитала сообщение. Снизу донесся резкий, жесткий звук пощечины.
Jenny Andersson: Знаешь, я все же передумала. Давай встретимся у церкви? Я буду там минут через десять.
Axel Ekland: Отлично тогда. Я тоже минут через десять буду на месте.
Йенни поднялась с постели и, выключив в комнате свет, вышла к лестнице. Она старалась ступать беззвучно, с осторожностью касаясь пола одними носками. Ведь когда родители ссорились, дом превращался в минное поле. Но Йенни до сих пор не знала, где спасаться от разрывающихся кругом снарядов.
Потому, наверное, когда бо́льшая часть ступеней осталась позади, она резко остановилась. Йенни не хотела слушать ни мать, ни отца, не хотела вникать в происходящее, но голоса их становились громче, отчетливее с каждым преодоленным шагом. Мины нелюбви взрывались под самым ее ухом.
– Это не твое гребаное дело! Какого хрена ты решила, что можешь считать мои деньги? Я вкладываю в Йенни ровно столько, сколько считаю нужным. И вкалываю я тоже ничуть не меньше тебя!
– Ты ни черта не делаешь! Мало того что я всем пожертвовала ради этой семьи, так еще и воспитываю Йенни одна! И знаешь, я лучше буду на самом деле воспитывать ее одна! – Голос Исабель сделался тонким и хлипким. Казалось, она вот-вот заплачет. – Собирай свои шмотки… И вали. Уходи отсюда!
Йенни вздрогнула. Ее глаза забегали по изрисованной ночными тенями стене, и острые, дрожащие коленки подогнулись. Ей хотелось закрыть руками уши, забиться в самый далекий угол своей комнаты, сидеть неподвижно и ждать, когда все закончится. Но Йенни, вздохнув глубоко и шумно, спустилась на первый этаж и, наспех зашнуровав кеды, выбежала на улицу.
* * *
Когда Йенни подошла к церкви, Аксель уже сидел на кованой скамейке недалеко от входа. Его лицо и сложенные домиком ладони казались золотыми в матовом свете фонаря. Приблизившись к Акселю, она выдавила из себя как можно более жизнерадостное «привет».
– Рад, что ты все же согласилась погулять, – сказал Аксель, вставая со скамьи.
Йенни смотрела на него смущенно, не решаясь ни поднимать взгляда выше его губ, ни опускать ниже выглядывающих из-под пуловера ключиц. Однако она чувствовала, что взор Акселя – пытливый и непривычно серьезный – задерживался то на ее руках, то на лице.
– Куда пойдем? – спросила Йенни наконец.
– Сначала я должен извиниться перед тобой нормально. – Аксель нервно сглотнул. – Йенни, мне реально жаль, что все так вышло. Мне очень стыдно за…
Йенни выставила перед собой ладонь, как бы прося его замолчать. Аксель немного смутился, но не мог не повиноваться.
– Теперь послушай меня, – сказала она строго. Несмотря на серьезную интонацию в голосе, Йенни излучала необыкновенное дружелюбие. Она смотрела теперь Акселю в глаза (что бывало редко) и заботливо улыбалась. – Ты не обязан извиняться дважды. Я уже все простила и забила на это сто раз. Нет, я даже и не обижалась. Так что просто забудь. Договорились?
Аксель утвердительно кивнул, поджав губы.
– Вот и отличненько, – радостно отозвалась Йенни и неловко развела в стороны руки. – Иди теперь сюда! Free hugs[19]19
Бесплатные обнимашки (англ.).
[Закрыть]!
Недолго думая, Аксель заключил ее в объятия. Йенни по-матерински нежно обняла его в ответ.
– Друзья? – негромко прошептала она, прижавшись щекой к груди Акселя.
– Друзья.
Аксель сделал глубокий вдох, зажмурился. Он с упоением смаковал карамельно-цветочно-ягодный аромат ее духов. А Йенни в свою очередь по-детски доверчиво прильнула к нему и крепче обхватила его спину руками чуть ниже лопаток.
Они простояли так чуть меньше минуты. Мягкая ночная тишина облепила их, словно пух.
– Так, ладно, это уже становится немного странно и неудобно, – пробормотала Йенни, спешно отстраняясь. Едва заметные ямочки виднелись на ее раскрасневшихся щеках.
– Да, ты, наверное, права.
– Так… куда пойдем? Или ты хотел просто погулять где-нибудь?
– Без разницы, честно. Пойдем туда, куда хочешь.
Чернильно-синее небо усеяли мерцающие звезды, подмигивавшие из-за серебристых туч. Вдоль узких улиц горели фонари. И воздух, пропитавшийся этой прекрасной ночью, пах по-особенному, сладко-травянистым ароматом приближающегося лета.
Сначала Аксель и Йенни говорили на отвлеченные темы, шутили, смеялись. Даже успели обсудить проект. Но чем дольше они рассекали по знакомым с детства местам, чем сильнее проникались магией той изумительной весенней ночи, тем более личными и значимыми становились их разговоры.
– Знаешь, я не хочу, чтобы у тебя сложилось такое… дурное впечатление о ней. Ты просто постарайся понять… представить, каково ей. Наверное, даже мне никогда не понять, как ей больно. Может, если бы я понимал… если бы знал, что делать… если бы заботился о ней лучше, ей стало бы легче, – сказал Аксель, потом закурил, невидящим взглядом смотря перед собой. Безмятежная луна мягко освещала его красивое, но хмурое лицо. – Папа умер из-за сердечной недостаточности. Приступы случались часто в последний год, но в этот раз… В этот раз сердце не выдержало. Мы знали, что такое может произойти в любой момент, и вроде бы были готовы, но все случилось так неожиданно… Наверное, к чьей-то смерти вообще невозможно быть полностью готовым. Маме было очень больно тогда. Все заметили, как она резко постарела лет на пять. Но держалась очень мужественно. Я не ожидал. Но это, конечно, несравнимо с тем, что было через два месяца, когда умер Робби. Никто не мог даже такое вообразить… Я тогда остался на каникулы у него в Стокгольме, и он решил сводить меня в один очень популярный клуб. Там Робби, как потом выяснилось, принял какую-то адскую смесь из тяжелых наркотиков. Ему стало плохо, и я, не понимая, что с ним происходит, вывел его на улицу подышать свежим воздухом. А потом… – Аксель нахмурился. Взгляд его остекленел. – Его не стало по дороге в больницу. Мама приехала в Стокгольм через шесть часов. И, кажется, мама – такая, какой я ее знал, – тоже умерла в тот день. – Аксель повернул голову к Йенни и посмотрел на ее лицо – пустое и бледное, полное невыразимого ужаса. – Не представляешь, каково видеть мать, которой пришлось оплакивать своего ребенка. Не знаю, может ли быть хоть что-то хуже этого. – Аксель вздохнул и глубоко затянулся.
Йенни молча смотрела на него, кусая губы, и ничего уже не чувствовала, кроме его боли – рвущей, совсем не детской.
Аксель не увидел в ее взгляде ни привычного лицемерного сочувствия, под пеленой которого скрывались мысли вроде «Как хорошо, что все это случилось не со мной», ни раздражающей жалости.
