Текст книги "Олег. Путь к себе"

Автор книги: Сабина Янина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Сабина Янина
Олег. Путь к себе

Пролог

Приветствую Вас, Читатель! Позвольте представить вторую книгу цикла «За горизонт».

Первая книга "Первый шаг за горизонт" – история о том, как человечество создало, наконец то, к чему стремилось многие столетия – общество социальной справедливости. Объективно это стало возможным тогда, когда исполнение законов было передано от произвола чиновника искусственному интеллекту – точному и беспристрастному помощнику людей.

Свершилось! Не правда ли, достигнут предел мечтаний? Вот она – вершина эволюции, вот оно – долгожданное счастье! Но так ли? Об этом расскажет новая книга. О чём же она?

Идёт пятое десятилетие после того, как 21 сентября 2251 года Первый Конгресс Землян провозгласил Основной Закон – Декларацию о Сотрудничестве. Утряслись волнения, и течение жизни в новом русле стало привычным. Но счастлив ли человек? Довольно ли удовлетворения чувства справедливости для того, чтобы он почувствовал осмысленность своей жизни?

Об этом следующая история.

Позвольте представить Вам героя романа «Олег. Путь к себе» – Олег Иванов – обычный учёный, обычный человек своего времени с необычной судьбой.

Глава 1

Я смотрел на себя и улыбался. Улыбался тому, каким воодушевлённым был молодой человек на сцене огромного сферического конференц-зала «Территории Открытий». По моему запросу «наблюдение из зала» голо программа развернула объёмную картинку вчерашнего заседания учёного Совета Земли. Мне необходимо было оценить своё выступление со стороны, чтобы понять впечатление, которое оно произвело и, главное, результат, какой за ним может последовать. От этого выступления я ждал многого. И не просто подтверждение научной значимости результатов нескольких лет упорных исследований, но признания меня как учёного достойного высшего социального уровня, и это в тридцать два года! Я не помню, чтобы кто из моих многочисленных знакомых и друзей смогли похвастаться подобным. А я смогу! Радостное тепло предвкушения пьянило, хотя крохотный червячок сомнения всё же не давал покоя, заставлял ещё и ещё раз просматривать запись, вглядываясь в каждое движение, вслушиваясь в каждое слово. Не ошибся?

Камера едва успевала за порывистыми движениями молодого человека, когда он, забыв о лазерной указке, казалось, сам стал ею, показывая зрителям слайды, мелькающие на экране, словно свои материализовавшиеся мысли. Невысокий, худой, с короткими светлыми волосами, падающими на лоб, из-под которого пытливо смотрели в зал глаза, вспыхивающие синими всполохами, то ли от яркого света софитов, то ли от внутреннего порыва, с которым он говорил:

«Наши исследования касались изучения био-энергии – энергии, выделяемой живыми организмами Земли, и поиском законов её распространения в космосе.

Напомню, что приближённо охарактеризовать структуру Вселенной можно следующим образом:

доля обычного вещества (протонов, атомных ядер, электронов) в суммарной энергии (массы) Вселенной – 5%;

нейтрино – до 3%;

до 0,5% – звезды,

остальная часть – это непроявленная Вселенная, в которой 65 – 70% занимает тёмная энергия и до 25% тёмная материя.

Так вот!»

Я почувствовал, как нежные губы коснулись моего затылка, и вздрогнул.

– Я тебя напугала? Прости! – моя жена Фёка прижалась щекой к моей щеке, разглядывая голограмму. – Смотришь Совет? Я так рада за тебя! Я всегда знала, что ты у меня такой! – она уселась ко мне на колени. Её губы коснулись ямочки на моем подбородке, скользнули по шее к уху, которое она чуть-чуть прикусила.

Я засмеялся, отстранился и, обхватив ладонями её милое лицо, принялся целовать в едва заметные веснушки, рассыпанные по белоснежной коже, пахнущей горьковато-мускусной сладостью только что сорванной розы. До сознания уже едва долетали фразы:

«В ходе наблюдений мы открыли корреляцию био-энергии, которая, как предполагалось, относится по структуре к обычному веществу проявленной Вселенной, с непроявленной её частью! Нами обнаружены элементы идентичности и взаимосвязи тёмной материи космоса с энергией мыслеобразов человека и с биотоками, выделяемыми им, при физических действиях; а также элементы идентичности и взаимосвязи тёмной энергией космоса с чувство-потоками живых существ. Обратите внимание, подобный эффект наблюдался при исследовании не только человека, но животных и даже растений!».

– Какой такой? – предвкушение радости утреннего секса горячей волной пробежало по телу, напрягая его.

– Такой… такой замечательный учёный…, – чуть задыхаясь, произнесла она, ловя мои губы и прижимаясь.

Мои руки скользнули под лёгкую ночную тунику. Забыв обо всем, я гладил, чуть сжимая, её небольшие упругие груди.

«Это позволило нам сформулировать гипотезу о том, что любое живое существо при физическом проявлении (жизни) постоянно выделяет в космос различные виды энерго-потоков, которые по закону сохранения не могут быть уничтожены, если мы рассматриваем нашу Вселенную как замкнутую систему. Более того эта энергия должна быть где-то аккумулирована по закону притяжения, когда подобное притягивается подобным, и потому, как мы полагаем, аккумулируется в непроявленной части космоса. Энергия мыслеобразов и физических действий достаточно конкретизирована, имеет большую плотность, а потому в космосе коррелирует с тёмной материей. Остальные виды энергии, имеющие более тонкую, более высокую вибрацию коррелируют с тёмной энергией. Мы полагаем, что этот процесс обратим. При возникновении физико-химических (проявленных) условий для существования живых организмов на той или иной планете, тёмная материя и тёмная энергия космоса не только одушевляют физически проявленную материю космоса, наделения её био-энергией, но и задают вектор развития (возможного проявления), который соответствует создавшимся условиям».

Девушка застонала, когда моя ладонь легла между её ног, пальцы раздвинули губки, покрытые мягкими кудрявыми волосками, и проникли в нектар жаркого женского лона, лаская. Она выгнулась, голова её запрокинулась, отчего золотисто-рыжие вьющиеся волосы мягко рассыпались почти до пола. Я почувствовал, как напряглись её бедра, и втянулся живот. Ухо обдал жаркий шёпот:

– Ах, миленький, пойдём в спальню…

Я молча продолжал ласкать её. Губами поймал сосок и поиграл с ним языком, и когда лёгкая дрожь пробежала по её телу, на мгновенье оторвался от неё, спросил, чуть охрипшим голосом:

– В спальню? А Клео там?

– Нет, она … пошла го…товить завтрак, – прерывающимся от желания голосом, прошептала она.

– Это хорошо…, – мои пальцы скользнули дальше, чувствуя, как их ритмично сжимает влажно-податливая плоть.

Она застонала сильнее, и я, не выдержав напряжения, подхватил на руки зовущее тело, и понёс в спальню.

Вслед нёсся торжествующий голос с позабытой голограммы:

«Мы стоим на пороге грандиозных открытий! Возможно, жизнь, которую мы так упорно ищем на других планетах, разлита по всему космосу в непроявленном виде, ожидая только возникновения нужных условий для проявления. Мы в начале исследований, но представьте, какой переворот в науке будет сделан, если будет доказана эта гипотеза! Решить вопрос о том, есть ли жизнь на той или иной планете, и на каком этапе развития она находится, можно будет, не организовывая многолетние космические экспедиции, а изучая спектральный анализ тёмной материи и тёмной энергии вокруг неё! Кроме того, непроявленный космос – это своего рода база данных прошлых, существующих и будущих, ждущих проявления миров. Космос безграничен для человеческого понимания, и то, что для нас будущее для кого-то или чего-то уже прошлое, аккумулированное в непроявленной его части. Научившись управлять тёмной энергией и тёмной материей, человечество может получить доступ к её идентификации (проявлению)! А это прямой путь к путешествиям во времени не только на нашей планете, но и во Вселенной! Мы сможем „мёртвые“ планеты, имеющие подходящие на то условия, наделять жизнью! И именно теми видами жизни, которые оптимальны для нас. Да сколько ещё безграничных возможностей откроется перед человечеством, которое изучит энергию непроявленного космоса и научится использовать законы её функционирования!»

Дверь в спальню захлопнулась.

***

Что может больше всего порадовать после хорошего утреннего секса? Конечно, только сытный завтрак! А что может больше всего досадить? Конечно, же недовольная физиономия Клео. А уж интерьер, который она выбирает, тут вообще нет слов.

Вот и сейчас, перенастроила нашу столовую в какую-то тёмную коричнево-серую первобытную пещеру, и что-то колдует около очага, прямо на открытом огне, похоже, печёт что-то, по запаху омлет с ветчиной. Я недоуменно посмотрел на Фёку. Та, улыбаясь, пожала плечами:

– А что, миленько!

И потащила меня к огромному камню, лежащему в центре столовой, с четырёх сторон которого стояли низкие тоже каменные скамьи. Я уселся. Не могу сказать, что было неудобно: камень гладкий и тёплый, видимо с подогревом, но общий вид столовой был в таком контрасте с моим праздничным настроением, что я чувствовал себя не в своей тарелке. А Фёка замурлыкала:

– Ну что ты! Пусть так немножко побудет, даже забавно, а потом перепрограммируем.

Клео – наша официальная сожительница: несмотря на то, что я её терпеть не могу, жена от неё без ума, это она настояла, чтоб женщину зарегистрировали в нашу семью. Я, конечно, было возмутился, но особо не препятствовал, любя Фёку: Клео – отличная массажистка, и её порекомендовал жене врач, когда после неудачного похода в горы, она, альпинист-спасатель, упала со скалы и повредила позвоночник.

Да, у моей нежной Фёки совершенно мужская профессия. После окончания Университета катастроф она выбрала специализацию альпиниста, который ищет и спасает любителей, которых за каким-то несёт дикарями (это в наше время!) в горы, где они умудряются найти именно то место, куда обязательно должна свалиться лавина.

Я понимаю жену. Думаю, её странный выбор профессии – последствие детской душевной травмы после потери родителей, альпинистов-спортсменов, которые погибли в горах, когда Фёке едва исполнилось пять лет.

Но понимать одно, а принимать совершенно другое. Но разве её остановишь? Маленькая, с виду хрупкая, но такая сильная и упрямая! И вот результат. Но, как говорится, нет худа, без добра. Я был очень рад, что Фёка оставила своё увлечение альпинизмом и теперь ограничилась, только нашими туристическими вылазками в горы. Мои переживания о том, что её ждёт судьба родителей, поутихли.

Конечно, позвоночник успешно восстановили, но травма, несмотря на все современные технологии, изредка давала о себе знать до сих пор, хотя прошло уже почти два года. Вот тогда-то нам и посоветовали эту массажистку.

Клео – крупная женщина с сильными руками и ногами, но медлительна, должно быть из-за своих больших размеров, и неуклюжа. Мне она напоминает ходячий кусок скалы. Особенно рядом с моей женой, которая кажется ещё более хрупкой от такого соседства. Может потому Клео и смотрит на жену с таким подобострастным обожанием и нежностью, наверное, даже мать так не смотрит на своих детей, которых, кстати, у неё нет. А может и не кстати… «Лучше бы вышла замуж и занималась своими детьми», – такая мысль все чаще приходила мне в голову, когда я смотрел на её неуклюжую улыбку, с которой она неотрывно следила за моей женой.

Мне массажистка не нравилась. Внешне она была отталкивающая: нескладную крупную фигуру украшала маленькая голова с чёрными жёсткими волосами очень коротко подстриженными, квадратное лицо с густыми такими же чёрными жёсткими, сросшимися на переносице, волосками, из-под которых она неприязненно посматривала на меня маленькими глазками с набрякшими над ними вечно воспалёнными веками. Обычно лицо её мало что выражало, была какая-то неподвижная угрюмость в массивном, словно вытесанным топором, подбородке, широком чуть приплюснутом носе и крупном толстогубом рте. И что жена в ней находила? Я был категорически против, когда однажды она мне заявила, что хочет чтобы массажистка стала нашей сожительницей. Возмущению моему не было предела: такую образину и в сожительницы?! Я даже заподозрил, что Фёка разлюбила меня, и хочет отбить всякое желание на интимную жизнь, нельзя же на самом деле представить себе сожительницей такое!

Мы тогда здорово поругались, я выгнал Клео вон, и пару дней мы с Фёкой дулись друг на друга. Нет, я не ханжа и совсем не против свободных отношений. Свобода – главная ценность в нашем мире. Я, как нормальный тридцатидвухлетний мужчина, был очень даже за! Но зачем же такое… Потом, мы, конечно, помирились. А через неделю Фёке стало хуже, и понадобился массажист. Что я мог поделать? Массажистом Клео и правда была непревзойдённым, а Фёке нужно было лечение. Единственное на чём я настоял было то, чтобы я не видел их ласк, достаточно мне было слышать, какие порой стоны вызывал «массаж» Клео у моей жены, да утробные сладострастные вздохи самой массажистки. В принципе все было нормально, как говорится, каждый развлекается, как может. А Фёка до совершеннолетия воспитывалась в многодетной детской семье. Видимо, там и нахваталась этих современных взглядов на жизнь. Всё-таки детская семья не родная, и там не столь любят детей, сколько стараются воспитать из них законопослушных толерантных членов общества. Вообще, если считать Клео массажисткой жены и помощницей по хозяйству, и на остальное закрыть глаза. Хотя… будь Клео посимпатичнее, я был бы не против поразвлечься втроём, а так увольте, наших отношений с женой мне вполне хватает. И всё бы ничего, если бы не патологическая ревность Клео. Это удивительно, как она меня ненавидит, даже цвет её глаз менялся с тёмно-медового, когда она смотрела на жену до почти чёрного, когда взгляд останавливался на мне. Может быть это оттого, что у неё моя Фёка – первая любовь, как говорит жена? И это в тридцать пять лет! Стоит, наверное, пожалеть бедняжку. Ладно, пусть себе.

От мыслей меня отвлек резкий звук: Фёка вскочила из-за стола и кинулась вон из столовой, прикрывая рот рукой. Я удивлённо проводил её взглядом и глянул на Клео. Та покосилась на меня и уткнулась в тарелку, продолжила есть омлет, как ни в чем не бывало.

– Клео, в чем дело? Что с Фёкой?

– А мне почем знать? – буркнула она.

Фёка вернулась быстро. Села за стол и как-то виновато взглянула на Клео, та даже не взглянула на свою любимицу.

– Что с тобой? Ты не заболела?

– Нет, миленький, не беспокойся, все хорошо. Так, съела что-то, наверное.

– Да что такого ты могла съесть? А может…, – я с надеждой выпрямился. – И давно у тебя?

– Нет, – она взглянула на меня и покраснела, – ну да, похоже я беременна.

Клео поджала толстые губы, тяжело поднялась из-за стола и стала собирать посуду.

– Как, – прошептал я, потянулся к Фёке и взял её за руку, – в самом деле?

– Кажется, да, – ответила она, посматривая на Клео, которая гремела посудой.

Кровь прилила к моему лицу, я радостно воскликнул:

– Фёка! Родная! Наконец-то! И как все здорово складывается. Сегодня у нас аттестация. После моего доклада, я почти уверен, что присвоят последнюю ступень шестого уровня, а это очень даже неплохая прибавка! Я сегодня же установлю возможный максимум отчислений для моей беременной жёнушки! Ты ни в чем не будешь себе отказывать.

– Дай же мне поесть, – засмеялась Фёка, отнимая руку.

Я отпустил её. Она снова посмотрела на Клео, которая мыла посуду, но, поймав мой взгляд, уткнулась в тарелку. Я уже заметил, что когда Клео чем-то очень расстроена, то забывает о принте: куда легче, практичнее, да и гигиеничнее аннигилировать грязную посуду и из полученного материала создать всё что угодно, любого цвета, формы и даже размера, варьируя на толщине. Достаточно нажать пару кнопок на принте. Нет! Она принимается мыть посуду сама. Будет полоскаться в грязной воде, и еще чего доброго в следующий раз её же выставит на стол. Неряха! А может она так себя успокаивает? «Странно, что это так её расстроило, уж не беременность ли Фёки? Ей-то что?», – неприятная мысль испортила настроение.

– Клео, нам нужно поговорить с Олегом наедине. Не могла бы ты…, – Фёка просительно смотрела на каменную спину массажистки. Та недовольно повела плечом, на мгновенье сунула руки под сушилку и вышла.

Я, улыбаясь, смотрел на жену.

Она водила вилкой по тарелке и молчала, словно не решаясь заговорить, наконец, вздохнула и тихо сказала:

– Ты знаешь, я тут подумала, может нам пока рано заводить ребёнка? Мы ещё так молоды! Тебе сейчас присвоят высший статус и, скорее всего, дадут отпуск, – она с надеждой взглянула на меня. – Давай поедем куда-нибудь отдохнём? Миленький, ты давно не отдыхал, смотри, как похудел! Так и заболеть недолго.

Я засмеялся, встал и, подойдя к ней, обнял за плечи и поцеловал в голову:

– Заботливица моя! Да без проблем, если хочешь, то поедем! Выбирай куда. Но чем помешает путешествию беременность? Я думаю, ты просто пока ещё не обращалась к врачу, он быстро снимет все негативные последствия беременности.

– Да, но, – Фёка зябко повела плечами, отодвигаясь от меня, и потянулась к кофейнику. – Кофе будешь?

– Никаких «но»! – я сел за стол. – Налей, пожалуй.

– Странный ты какой-то, – она разливала кофе по чашкам, недовольно надув губки. – Ну, кто хочет детей так рано! Мне всего двадцать восемь, а забеременеть я могу хоть в шестьдесят. Куда торопиться? Никто раньше сорока детей и не заводит.

Я оторопел:

– Да, ну, конечно… Я бы так и ничего. Но не делать же аборт! Это же наш с тобой ребёнок. Ты с ума сошла?!

– Да это ещё совсем и не ребёнок, срок маленький, – она с надеждой снизу вверх заглядывала мне в глаза.

– Фёка, – я вытаращил на неё глаза, – ты что, не хочешь ребёнка?

Она помолчала, виновато глядя на меня, и едва слышно сказала:

– Ну, почему же…Хочу. Я же знаю, как это важно для тебя.

– Для меня?

– И для меня тоже, – спохватилась она. – Давай завтракать, а то ты опоздаешь.

– Ну, так вот, выбрось из головы дурные мысли. Ты будешь отличной мамой.

Она молчала, только в обычно прозрачных светло-зелёных глазах её вдруг мелькнула тень, чуть раскосые глаза потемнели и смотрели отчуждённо. Это было так непривычно, что я растерялся и не знал, что и сказать.

Окончание завтрака прошло в молчании.

У порога она привычно поцеловала меня:

– Миленький, не переживай, я люблю тебя! Всё будет хорошо!

Я наклонился поцеловать её и заглянул в глаза: они по-прежнему сияли спокойным прозрачным изумрудным светом.

– Я тоже тебя люблю.

Однако праздничное настроение улетучилось, хотя сегодня и был именно тот день, когда свершались мои мечты.

Глава 2

– Приветствую, Олег! – бодрый голос автопилота вывел меня из задумчивости, – Маршрут первый?

– Да, на работу. Как сегодня дороги?

Через несколько секунд тишины бортовой помощник сообщил:

– Свободен наземный тридцать пятый и воздушный второй.

– Давай по тридцать пятому.

– Тридцать пятый на тридцать минут дольше воздушного.

– Ничего. Всё лучше, чем болтаться между домами. Успеваю. Прими управление.

– Управление принял.

Аэромобиль едва заметно вздрогнул и начал выруливать из подземной парковки.

– Что-нибудь хотите? Еда? Напитки? Новости? Музыку? Погово…

– Ничего, отстань.

– Приятной поездки!

Машина уже мчалась по закрытой автомагистрали тридцать пятого маршрута. Я посмотрел в окно. Где-то метрах в ста плескался лазурный безмятежный океан, мимо проносились пальмы, набережные с гуляющими, белая полоска пляжа, расцвеченная зонтами-дозаторами, под которыми загорали голые тела.

– Что за фон настроен в окнах? Ты сбрендил? Откуда такая романтика?

– Ваша жена так захотела. Вчера она ездила по магазинам. Доступ ей открыт со дня приобретения аэромобиля. Доступ закрыть?

– Нет, конечно. А что с её машиной? Запроси данные с борта.

Пару минут автопилот молчал, мигая зелёным глазком связи.

– Всё в порядке. Профилактика. К 21:00 машина будет на парковке, – наконец услышал я ответ.

– Ясно. Хорошо. Но фон смени на нормальный.

– Хотите видеть Элизиум?

– Ну, не в зелёную же стену пялиться!

– Задание не понял, повторите, пожалуйста.

Я вздохнул и постарался взять себя в руки. Чего срываться на автопилоте? Глупо. Надо успокоиться, а то и ребятам на работе испорчу настроение. А у нас сегодня праздник.

– Убери из обзора зелёное ограждение трассы, открой панораму города.

Зелёная стена автомагистрали растаяла, и я увидел Элизиум. Начало июня, а Элизиум всё ещё в цвету, как в мае. После того, как люди узнали об открытии Глеба Лунна, новый вид энергии – фито-энергии растений – постепенно осваивался ими, и Элизиум превращался, из огромного мегаполиса стекла и металла в безбрежный сад. Город прекратил рост вверх, и устремился вширь, охватывая всё большую территорию. Зелёная волна, а скорее огромный девятый вал вспенивался бело-розовым кружевом растений, укутавшим многоэтажки, бился о металл и стекло небоскрёбов центра, и отступал, разбиваясь на всё меньшие и меньшие валы-дома, которые сменяли лёгкие волны изумрудных малоэтажных зданий, которыми спокойно и безбрежно разливался город до самого горизонта. И только пятна островов: возделанные поля многочисленных ферм, голубые пятна озёр, окружённые естественным лесом, да широкие ленты рек, убегающих вдаль, нарушали рукотворное единство мегаполиса и природы.

Ещё учась в Университете Наукограда на астрофизическом факультете, я любил летать на маленьком школьном аэромобиле над этим живым, едва колышущимся зелёным городом-океаном. Я чувствовал его мощь, сдерживаемую чёткой геометрией мысли, выраженной ровными тёмно-зелёными линиями трасс и более светлыми, почти изумрудными, нитями разбегающихся от них дорог – контурами гармонии природы и творчества.

Человек устремился к почти уничтоженной им природе, восстанавливая её, сливаясь с нею, оставив обнажённо-искусственным лишь центр Элизиума, сверкавший сейчас под жарким июньским солнцем гранями кристаллов-зданий всевозможных форм и размеров. И выше всего сияющей иглой выстреливала в молодое весёлое небо Башня Мира (Башня Хранителей, как называли её старожилы, хотя уже пятьдесят лет прошло с тех пор, как на Земле закончилась их власть).

Я мчался к центру Элизиума, в Наукоград, в свою обсерваторию, где уже четвёртый год возглавлял лабораторию астрофизиков. Передав управление автоматике, скользил рассеянным взглядом по стенам домов, скверам с уже гуляющими в этот ранний час родителями с детьми. А может быть это роботы-няньки неспешно катили коляски со спящими малышами.

Я отвернулся от окна и закрыл глаза. Одна фраза не давала мне покоя, всё крутилась и крутилась в голове: " Ну, почему же… Хочу. Я же знаю, как это важно для тебя. Я же знаю, как это важно для тебя. Я же знаю, как это важно для тебя".

Я тряхнул головой. «Вот привязалась»! Тревога змейкой шевельнулась в сердце: «Получается мы с Фёкой совершенно разные. И желания у нас разные. Как у чужих. Для каждого ценно и важно что-то своё. И только из благосклонности и физической привлекательности терпим желания другого, пока они, эти желания, не столкнуться в противоречии. Как же так случилось?! Я был абсолютное уверен, что мы с Фёкой как одно, и душой, и телом. И что? Выходит только телом? Как просто она сказала: – Я же знаю, как для ТЕБЯ это важно. А для неё, значит, неважно? Бред какой-то, – я потёр ладонью лоб. – А для меня важно? – Я задумался. Мне вспомнился отец. Я всегда вспоминал о нём, когда был чем-то встревожен или не знал, как поступить. Мысленно советовался с ним.

***

Отец… За день до моего семнадцатого дня рождения он, отключив автопилот и защиту, на всей скорости врезался в бетонную стену. Ему было только сорок пять. Говорили, что произошёл несчастный случай из-за сбоя авто-компьютера, и отец не смог справиться с управлением, потому что был пьян. Но я не верил этому. Сбои, конечно, редко, но бывали, но дверца машина никогда не откроется, если водитель пьян. Никогда.

Я знал, что случилось на самом деле, я точно знал, что отец сам ушёл из жизни. Он уже давно умер, ещё тогда, когда мама, едва я родился, ушла от нас.

«Она тоже не хотела ребёнка. Не хотела, чтобы я родился, – мелькнуло в голове. – Отец настоял».

Он столько раз повторял, что не жалеет, что я наконец почувствовал, как же он жалеет, когда отец тяжёлой рукой гладил меня по голове и смотрел потухшими глазами. Нет, он любил меня, но любил по-своему. Очень жалел, а иногда ненавидел, так ненавидел, что желваки ходили по скулам. Он говорил, что я очень похож на маму. Особенно глазами, которые обычно ледяные прозрачно-синие вдруг загорались синими всполохами, если что-то сильно её волновало. Такие глаза были и у меня, и потому, когда я особенно шалил и баловался, отец не злился, а глаза его теплели. Он был добрым отцом, но очень слабым человеком. Любил ли я его? Не знаю. Когда был маленьким, должно быть любил, как все дети, считал своего папу самым лучшим на свете, прислушивался и подражал ему.

Помню, отец любил чеканку, и все стены в нашей квартире были увешаны портретами мамы. Я любил следить, как самозабвенно он постукивает молоточком по медной дощечке, и тянулся что-то сделать сам. Как сейчас вижу, отец отдаёт мне молоточек и показывает тонкие линии, по которым нужно пройтись, и я, сосредоточенно сопя, осторожно тюкаю молоточком, а он, улыбаясь, смотрит на меня, изредка пригубливая флягу, которую всегда носил на поясе, и гладя меня по голове. Потом какое-то неуклюжее движение, и глаз у мамы растекается, а отец в бешенстве выхватывает у меня из рук инструмент. Как безумный трясёт за плечи. Мне так страшно, что я сжимаюсь в комок, и он, видя это, тут же берет себя в руки. Толкует мне, что я обидел маму и чуть не выколол ей глаз. Я рыдаю, а он поднимает меня, прижимает к себе и целует. Я потихоньку успокаиваюсь, мир восстановлен, но отец больше не подпускает меня к почти готовой чеканке, а просто даёт пустой лист и позволяет самому что-нибудь сделать. Но я не делаю. Мне не нравится выбивать на пустом листе животных или людей. Мне нравятся только портреты мамы. Но я не умею портрет. Я не помню её совсем, а отец никогда о ней не рассказывал, только про глаза… Но мне хотелось большего, хотелось знать о ней всё и самое главное, где она и почему её нет с нами. На мои настойчивые вопросы отец просто отмахивался, а когда я сильно доставал его, говорил, что мама не хочет нас знать, и нас тоже не должно заботить, где она и что с ней. Но я не верил, что мама забыла нас. Наверное, случилась какая-то ужасная тайна, которая не позволила нам быть всем вместе. Уже позднее я понял, как самозабвенно отец любил её, до безумия, которое, в конце концов, и оборвало его жизнь.

Если признаться честно, никогда больше я не встречал такой любви. Я надеялся, что у нас с Фёкой… Но, похоже, у нас было так же, как и у всех. А у всех было по-разному. Даже в моём классе почти половина ребят жили только с матерью или с отцом, а другая половина с несколькими матерями или отцами. Да в принципе, нам, школьникам, было абсолютно всё равно, у кого какая семья и у кого какие родители, мы об этом и не думали. Нас заботил только личный успех и социальный статус.

Но мне было не всё равно. Сколько себя помню, я всегда мечтал, что однажды мама вернётся, и мы будем жить все вместе – мама, папа и я. Как я завидовал своему другу Гришке, у которого были и мама, и папа! Как у меня щемило в груди, когда за Гришкой приходили родители, и он, держа их за руки, шёл между ними, весело подпрыгивая. Ночью я смотрел на медное лицо мамы на стене напротив моей кровати, и мне казалось, что и она смотрит на меня. В лунные ночи тени оживляли её лицо, и мама мне улыбалась, а я счастливый засыпал, и во сне шёл между отцом и мамой, держа их за руки и весело подпрыгивая.

Но так было в начальной школе, потом прошло, вернее, спряталось куда-то глубоко в подсознание. В средних и особенно в старших классах, когда мы, ученики, стали изучать анатомию человека и безопасный секс, когда я почувствовал осознанное влечение к другому человеку, моя жажда семьи, семьи древне-стандартной, как её называли в учебниках, переросла в неприятие однополых отношений. Но это было недопустимо, и чтобы успешно переходить по образовательным ступеням, я тщательно скрывал свои чувства, но уже тогда, приглядываясь к девчонке, я думал о ней, как возможной жене и матери нашего будущего ребёнка.

Чем сильнее меня влекло к женщинам, тем лучше я понимал отца. Понимал и жалел. Я увидел, что он спивается от того, что не мог забыть и простить мать, и чем старше и самостоятельнее становился я, тем меньше интереса к жизни оставалось у него. Не знаю, что я тогда больше чувствовал к отцу жалость или злость. Слабый человек, который зациклился на своём чувстве и не реализовал себя, хотя было столько возможностей! Вот кем был для меня отец. Моя жалость боролась с пренебрежением и в тот самый день за два дня до несчастья …

Тогда я пришёл из школы в отличном расположении духа: был сдан последний экзамен на выпускную школьную ступень, впереди лето, и наш класс через неделю должен был на целый месяц уехать отдыхать на море.

В прихожей, как обычно бросил Полу – нашему роботу-помощнику – уличную одежду и обувь и пошёл к себе. Пол принялся раскладывать вещи в шкаф, сообщив, что обед будет готов через пятнадцать минут.

Моя комната находилась в конце длинного коридора, из которого, помимо моей, вели двери в кабинет отца, его спальню и гостиную. Проходя мимо гостиной, я услышал голоса: мужской и женский. У нас почти никогда не бывали гости, отец их терпеть не мог, а мне больше нравилось самому ходить в гости. Я удивился и толкнул дверь. Напротив отца в глубоком трансиде, откинувшись на его спинку, сидела женщина. Я плохо разглядел её лицо, она сидела спиной к окну и солнце, клонившееся к закату, освещало её силуэт тёплым светом. Меня поразили её волосы – огромная копна светлых пушистых волос, словно золотым ореолом окружала голову.

Когда я вошёл, они замолчали и посмотрели на меня.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, здравствуй, – глубоким грудным голосом откликнулась женщина.

Я оробел. Отец встал и шагнул ко мне, будто хотел защитить. Женщина засмеялась.

– Ты что боишься меня? – спросила она – Подойди, не бойся, ты уже взрослый мальчик!

Я подошёл. Холодные прозрачные синие глаза её с лёгкой усмешкой оценивающе смотрели на меня. Рассмотрев с ног до головы, она чему-то своему кивнула, будто подтверждая какую-то мысль и сказала:

– Ну, давай знакомится, я – твоя биологическая мать – Полина, – и протянула руку.

Я стоял и смотрел на неё во все глаза, как истукан, не шевелясь. Она недовольно поджала ярко накрашенные морковного цвета губы, взглянула на отца:

– Воспитанием мальчик не блещет. Почему ты вообще не отдал его? Мог бы сделать карьеру, а то так и остался на нижней ступени пятого уровня.