Текст книги "Киоко"

Автор книги: Рю Мураками

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

  Да кто же эта девушка?

  Кто эта девушка?

  Кто эта девушка?

  Кто эта девушка?

  Кто эта девушка?

Какое-то воспоминание медленно поднималось от ног к голове, проходя через все мои внутренности, и я немного отошел от того места, где стоял, стараясь убежать. Некая сила во мне противилась тому, чтобы воспоминание всплыло на поверхность, оно уже почти проявилось, почти, и если оно осталось до сих пор запрятанным где-то, значит, это не так важно для меня. Но разве оно не из той же оперы, что разговор женщин в патио, подслушанный Пюигом? Серхио, разве это не что-то подобное, не надежда на воскресение?»

– Это наша последняя остановка, – сказала Елена.

Солнце садилось над Флоридой. Елена ввела мне в вену иглу.

– Через четыре часа мы будем в Майами!

Ее зовут не Елена. Настоящая Елена всплыла в моей памяти совершенно четко, после того как я отполировал свои воспоминания. Эта японка – не Елена. У них, однако, есть нечто общее: обе хорошо танцуют.

– Пойду куплю воды и бананов. Если захочешь попить, можешь взять маленькую бутылку из моей сумки.

– Да, я знаю, ты мне это уже говорила.

Я повторяю вопрос, как заклинание: кто эта девушка?

– Никуда не уходи отсюда!

Куда, интересно, я могу уйти, я же под капельницей.

Девушка, как обычно, улыбнулась мне и пошла к магазину. Он находился на другой стороне небольшого лесопарка.

Я опять погрузился в состояние мнимой смерти. Когда я открыл глаза, призрак Серхио стоял передо мной.

Его лицо, руки, ноги, одежда были полупрозрачными, он был отчетливо виден в тусклом свете фонаря, но не отбрасывал тени. Невообразимое количество насекомых, больших и малых, кружилось вокруг него. Когда-то, на такой же остановке для отдыха при автомагистрали, мама рассказывала нам ужасные вещи о насекомых. Тогда тоже площадка была очень большой, почти пустой, на стоянке было совсем мало машин, лужайка со столиками для пикников; дорожка для прогулки, на которой я чувствовал себя гномом, пересекала небольшую рощицу, напоминающую доисторический пралес. Кажется, это было сразу после нашего приезда с Кубы, у меня и у мамы на коже еще сохранились красные пятна от сильнейших солнечных ожогов, полученных на корабле, доставившем нас на Ки Вест.[47] На палубе невозможно было скрыться от солнца. Когда мама через кого-то узнала о смерти папы в тюрьме после ареста, она начала готовить побег. Мы покинули Гавану днем, объявив, что едем в путешествие, укрылись у маминых родственников на побережье Пинар-дель-Рио, в деревне, на маленькой ферме со свиньями, утками и огромным манговым деревом. Мама выкопала кожаный кошелек, зарытый под этим деревом, зашила его в подкладку моей одежды, а потом, посреди ночи, за нами приехал грузовик. Мама отдала шоферу грузовика перстень с императорским топазом, который она загодя приготовила. Кузов грузовика был переполнен людьми. Звезды без счета светили в небе. Я сказал: «Какие красивые звезды!», но мама сурово меня отчитала, предупредив, чтоб я не смел и рта раскрывать. Дальше было совершенно черное под какой-то новой луной море. Я так никогда и не узнал названия этого порта. Вода казалась черным металлом. Как только мы вышли в открытое море, нашим взорам открылись огни Гаваны, и, пока мы смотрели, как они медленно удаляются от нас, плечи у мамы все время вздрагивали. Вот так мы оказались в Майами. «Послушай, Хосе, здесь есть ужасные черви, маленькие красные червячки, которые не водились в Гаване, они проникают через поры под кожу и проделывают ходы внутри твоего тела, от них невозможно избавиться. Если они проникнут в твою кожу, то останутся в тебе до самой смерти».

Полупрозрачный призрак Серхио все еще стоял передо мной. Сквозь кожу просвечивали внутренности, вены, я различал крайне слабое биение его сердца. Подняв взгляд выше, я едва не закричал: это оказался не Серхио, у призрака было мое лицо. Мне показалось необычайно странным увидеть свой собственный призрак. Было жутко страшно, и одновременно я испытывал какую-то ностальгию. Я прикоснулся к своей собственной руке, но она оказалась совсем непрозрачной, напротив, плотной, материальной. Я не мертв, я просто во власти иллюзии. И тем не менее передо мной стоял не Серхио, а я сам, и я не мог сам к себе обращаться, как же это возможно разговаривать со своим собственным призраком? В горле у меня пересохло. Я изогнулся, чтобы достать сумку Елены. Красивую сумку из темно-красной ткани и кожи цвета морской волны, с кремовым ремешком, так ей идущую и так на нее похожую. Когда я ощупью искал внутри бутылочку с водой, мои руки наткнулись на что-то другое. Нащупав этот мягкий предмет, я ощутил, как на меня накатила волна ностальгии и тут же отступила. Они были такие маленькие.

Я вытащил из сумки две детские балетные туфельки и прочел на их подошве полустершееся имя: Киоко

Это имя написал я. Я писал его медленно, старательно, несмываемыми чернилами, стараясь не сделать ошибки, спрятавшись под одеялом на своей армейской кровати, чтобы никто меня не увидел. Маленькие ножки, которым эти туфельки были точно впору, проплыли перед моим внутренним взором. Маленькие ножки, танцующие ча-ча-ча.

Длинные волосы, убранные в конский хвост, раскачивались в такт. В лагере все меня ненавидели. Если бы мною только пренебрегали или даже били, я бы мог это вытерпеть. Но мои сослуживцы смеялись, когда я танцевал. Кубинский танец вызывал у них смех. Тогда я стал забирать свой магнитофон и уходил танцевать на стоянки, в парки, туда, где не было сослуживцев. Так я встретил ее. Она ждала меня каждый раз и, едва увидев, радостно мчалась навстречу. Воспоминание об этой девочке наложилось на недавнее воспоминание о девушке, танцующей мамбу перед группой стариков. Неудивительно, что она так хорошо танцует мамбу!

Потому что я научил ее этому.

Проведя пальцем по надписи на туфельках, я прошептал:

– Киоко, как ты выросла!

В это мгновение мне послышался тихий стон. Это был голос Киоко. Тропинка через лесопарк, окруженная деревьями, казалась пустынной.

Я собирался броситься ей на помощь, когда что-то дернуло мою руку и я чуть не упал. Я подумал, что это призрак, но это оказалась всего лишь игла капельницы, торчащая из моей вены. Я сдернул повязку и попытался вытащить иглу, но у меня практически не было чувствительности в кончиках пальцев левой руки.

– Никуда не уходи отсюда, – сказал призрак. – Ты скоро умрешь, ты знаешь это?

Я ответил, что знаю. Не обращая более внимания на капельницу, я сделал два или три шага, и игла вырвалась из моей руки с неприятным звуком, металлическая стойка капельницы свалилась. Пошатываясь, я направился к лесу. Голос призрака раздался за спиной:

– Я уж лучше подожду тебя здесь.

Кровь струилась по моей руке. Я услышал один-единственный стон. Возможно, на Киоко никто не напал. Как бы мне хотелось, чтобы ее просто напугала змея или страшное насекомое.

К сожалению, мои дурные предчувствия почти всегда оказываются верными. С тех самых пор, когда в армейских туалетах, воняющих хлоркой, меня, абсолютно голого, нещадно избивали и проделывали со мной все эти ужасные вещи, мои предчувствия всегда оказываются верными. Этот маленький лесок навевал мысли о фильме «Парк юрского периода». Между огромными листьями деревьев виднелся бледный лунный свет, словно бы я затерялся среди декораций фильма. Никакого ощущения реальности. Земля покрыта влажными листьями, от каждого шага туча насекомых взмывает в воздух. Я спотыкаюсь о корни деревьев, несколько раз падаю. Падаю, стукаюсь коленкой, две пиявки присосались к моей ладони. Но я не чувствую ни малейшей боли. Пиявки сосут мою кровь, наполняются ею в мгновение ока. Даже если они подцепят вирус, сомневаюсь, что у них разовьется СПИД. Не хотел бы я, однако, в следующей жизни родиться пиявкой. Пиявки не танцуют ча-ча-ча. Да. Если мне удастся спасти

Киоко, я хочу перед смертью еще раз станцевать с ней ча-ча-ча. Ча-ча-ча – мой любимый танец из всех существующих на Кубе. Из народных парных танцев это, совершенно точно, самый приятный. Не знаю, кого винить, но в мире распространилась ложная версия ча-ча-ча.

На пару, танцующую ча-ча-ча в ритме «раз, два, ча-ча-ча», смотреть еще противнее, чем на пиявку. Нужно хорошо слушать музыку, внимательно слушать басы и тему и на первую синкопу сделать шаг вперед: ча-ча-ча. Вот Киоко танцует его правильно. Она никогда не ошибается. Она танцует не как пиявка. Потому что научилась чувствовать себя свободно в танце. Я научил ее этому. Ветер пробегает по деревьям, насекомые жужжат, огромные листья шелестят. «А, так вот это что такое. Серхио, это та самая возможность воскресения. Я поступил так же, как вирус: я привез мой танец с Кубы, приехал с ним в Америку и в Японию, заразил им маленькую девочку; то, что я сделал, действительно сродни заражению вирусом, возможно, это все, с чем я родился, но мне кажется, это и есть моя возможность воскресения. Я не могу писать романы, как Мануэль Пюиг, но, подобно тому как его романы увековечат своего создателя, я и мой танец останемся жить в теле этой девушки. Романы, книги – в конечном счете это бумага,

Серхио; бумагу могут сожрать черви, а я, я останусь в великолепном теле этой девушки. Что ты об этом думаешь, должно быть, завидуешь мне, да?»

Если бы у Киоко на шортах был обычный пояс вместо банданы, очень возможно, что с ней случилось бы то же самое, что происходило со мной в армейских туалетах. Насильников было двое. Первый держал ее за голову и плечи, в то время как второй пытался стянуть с нее шорты, но ему не удавалось развязать бандану. Они разговаривали друг с другом по-испански.

К счастью, без кубинского акцента.

– Давай быстрее, болван.

– Да у нее тут бандана.

– Резани ножом.

– Заткнись, именно это я и собираюсь сделать.

Очевидно, Киоко ударили, кровь стекала из уголка губ, и она была без сознания. Может, я уже стал прозрачным, как и мой призрак? Двое насильников заметили мое присутствие, только когда я подошел к ним совсем близко. Я увидел, как один из них вытащил финку, чтобы разрезать бандану Киоко, и в тот момент, когда лезвие с лязгом выскочило наружу, я закричал по-испански: «Остановитесь!» Тип с редкими волосами застыл на месте, с ножом в руке, а потом пошел на меня с искаженным от страха и возбуждения лицом. Сообщники были одеты на один манер: брюки и грязная рубашка непонятного цвета с длинными рукавами, черные кожаные ботинки, им бы ведра и половые тряпки в руки, и получился бы портрет уборщика из муниципальной больницы. Не знаю, откуда они могли приехать. Из Доминиканской республики, Пуэрто-Рико, Никарагуа, Колумбии, Боливии или Перу, неважно, откуда ты приехал, но здесь ты сможешь найти лишь работу уборщика, если только ты не из очень богатой семьи. Они оба чувствовали себя одинокими в этой стране, абсолютно им незнакомой, у них был инстинктивный страх перед всем, что их окружало, и, накачавшись пивом, они становились злыми.

– А это что за подонок? Давай, вали отсюда! Лысеющий тип брызгал слюной и дышал мне в лицо пивными парами. Он положил руку мне на плечо и поднял ногу, чтобы пнуть меня в живот. К счастью, он не пырнул меня ножом. Мои ослабевшие внутренности не вынесли бы и легкой раны, думаю, мое сердце остановилось бы сразу и я не сумел бы спасти Киоко. Нужно было ее спасти. Я не почувствовал боли, но от удара в живот мой желудок, казалось, подпрыгнул до горла, у меня перехватило дыхание, и я рухнул на землю. А этот гад схватил меня за шкирку и затряс ножом перед моим лицом.

– Давай, поднимайся, иди сюда, вот увидишь, я тебя зарежу! Клянусь, я убью тебя!

Я чувствовал на своем лице его зловонное дыхание. Дыхание метиса, вынужденного бежать из своей страны. Возможно, если бы передо мной стоял белый громила с багровым лицом, говоривший по-английски с южным акцентом, я не сумел бы противостоять ему. Когда коренной американец докучает мне, я не могу дать ему отпор, я как будто слышу, как он говорит: «Никто не просил тебя приезжать в нашу страну!» Я глубоко вздохнул. Этот тип такой же, как я. Невежественный, беспомощный, он просто умирает от страха и испытывает гнев. Вот только не знаю, хватит ли у меня сил, чтобы говорить. Господи, дай мне твердый голос! Если

Ты дашь мне достаточно силы в голосе, после этого я готов умереть, когда скажешь.

– У меня СПИД. Посмотри на меня повнимательней. Если Ты хочешь убить меня, давай, но обещаю: моя кровь забрызгает тебя.

Я крикнул это по-испански со своим кубинским акцентом. Вид у насильника стал удивленный, и он выпустил мой воротник, после чего несколько секунд пристально смотрел на свою руку. Этот невежда думает, что СПИД передается таким путем, что вирус переползает с одного тела на другое, видимый, как колонна муравьев.

– Ну же, поторопись, придурок, бей, чего же ты ждешь? Я обниму тебя, прижмусь к тебе, укушу тебя за шею, вот увидишь.

Я поднялся, опершись на трость, и, шатаясь, направился к насильнику. Холодный и липкий, как бриллиантин, пот струился по моему телу, у меня было ощущение, что что-то в моих внутренностях порвалось, я сконцентрировал все свои силы на мышцах лица, чтобы изобразить улыбку. Не знаю, получилось ли это у меня. Я думал, что если и получится, то он разразится смехом, увидев мою физиономию, но все-таки я приблизился к нему, говоря:

«Давай, бей, бей!»

Насильник бросил взгляд на своего соучастника, который все еще держал Киоко за плечи. Она пришла в сознание, открыла глаза и наблюдала сцену с оторопевшим видом. В тот момент, когда я еще на шаг приблизился к человеку с ножом, второй резко отстранился от Киоко и пустился бежать. Увидев это, тип с ножом припустил вдогонку. Я услышал, как он, удаляясь, сказал своему помощнику: «Черт, я до него дотронулся!»

Я подошел к Киоко. Обнял ее, внимательно следя, чтобы не задеть окровавленной рукой. Когда она, маленькая, бросалась ко мне навстречу, я всегда обнимал ее.

– Ничего, это пройдет, не беспокойся, все хорошо, все закончилось, – шептал я, гладя ее по голове, чтобы успокоить. И потом назвал ее настоящим именем: – Киоко.

Сначала она вздрогнула, потом посмотрела мне в глаза и сразу все поняла. Выражение удивления на ее лице медленно сменилось улыбкой. Мне показалось, что это длилось вечность.

Ее улыбке, казалось, понадобились минуты и часы, долгие часы, чтобы родиться.

Мы вернулись к микроавтобусу, поддерживая друг друга, Киоко включила на стерео мою любимую «Эсперансу», и я попросил ее станцевать для меня ча-ча-ча.

– Пожалуйста, потанцуй со мной разок ча-ча-ча, ведь я видел в твоем исполнении только мамбу.

Должно быть, у меня действительно что-то разорвалось внутри. Мне больше не удается собрать мысли. Я пытаюсь встать и потанцевать с Киоко, но не могу даже сделать один шаг ча-ча-ча. Кроссовки Киоко ударяют по земле, поднимая легкие облачка пыли, так же красиво, как в детстве. Эсперанса – это песня с концерта, это имя девушки, и еще это слово по-испански означает надежду.

Эсперанса, О Эсперанса,

Ты думаешь только о том, чтобы танцевать ча-ча-ча.

Ты ничего другого не знаешь, а как же я?

О Эсперанса,

Я от тебя без ума,

О Эсперанса,

Я люблю лишь тебя.

– Эй, послушай, час настает – сказал мне мой двойник, призрак, спрятавшийся в тени автобуса. Кровь из внутренностей потекла из носа и изо рта, и я заговорил, обращаясь к вирусу:

– Я тебя всегда ненавидел, с самого начала, но только что ты впервые пришел мне на помощь.

Земля стремительно надвинулась на меня, потом я увидел лицо Киоко крупным планом, на нем застыли удивление и ужас. Мне захотелось сказать ей: «Поезжай на Кубу». Но, увы, я больше не мог говорить. Призрак метнулся к моему телу, распростертому на земле, как будто собирался напасть, Он лег на меня, и через мгновение мы слились воедино.

XIII Алисия Фернандо Мартинес

– Хосе всегда обожал танцевать, с самого нежного возраста. Он все время танцевал, посещал разные танцевальные школы, но его любимым танцем был ча-ча-ча.

Вначале я ее возненавидела, эту японку.

На рассвете раздался телефонный звонок, звонили из полиции штата, они сообщили мне монотонным голосом, словно читая депешу: «Ваш сын, Хосе Фернандо Кортес, скончался вчера на площадке для отдыха при автомагистрали 95. Мы доставим останки.

Сопровождающий тело агент сообщит все подробности об обстоятельствах кончины». После чего они положили трубку.

Я даже плакать не могла. Я молилась, чтобы это оказалось дурной шуткой, но все-таки позвонила двум остальным своим детям и всем родственникам, чтобы они собрались у меня.

Я также долго звонила Пабло в Нью-Йорк, на пятый раз он наконец ответил и жутким голосом, просто нельзя представить голоса более мрачного, объяснил мне целую кучу вещей о моем Хосе, вещей, о которых я никогда не подозревала.

– Послушай, сестра, все, что я могу сделать, – это молиться, чтобы Всевышний облегчил твои страдания. Но ты не должна обижаться на эту японку: если бы не она, Хосе умер бы в печали и одиночестве в благотворительной лечебнице в Квинсе.

Поздним утром красный микроавтобус, сопровождаемый полицейским автомобилем, привез тело Хосе. Он был в чехле из непрозрачного полиэтилена, какие часто видишь по телевизору. Я немедленно позвонила в похоронное бюро, которое уже загодя предупредила, и попросила их тщательно обмыть тело, очистить его от крови, испражнений и прочего и поместить в гроб. Потом мы похоронили Хосе с цветами.

Мои родственники в траурных одеждах задавали вместо меня вопросы этой японке и полицейским, я не очень хорошо говорю по-английски. Японка была вся худющая, уставшая, просто смотреть было страшно. Полицейский объяснил, что, после того как она сделала заявление в полицию, она всю ночь просидела с умершим. Она тоже была жертвой нападения, при котором скончался Хосе.

У этой японки глаза были цвета шоколадного масла, а на губе виднелись следы удара.

Все собравшиеся родственники, по-видимому, жалели ее. Но я не могла ей простить. Не надо было обижаться на Киоко, если бы не она, Хосе бы умер в печали и одиночестве в благотворительной лечебнице в Квинсе, Пабло, конечно, был прав.

«Мама, я еще ненадолго останусь в Нью-Йорке. Конечно, в Майами жить легче, там больше кубинцев, но жизнь в Нью-Йорке мне нравится. Игра стоит свеч, знаешь, здесь танцевальные школы гораздо лучше, чем в Майами. Если я еще чуть-чуть постараюсь, то, возможно, буду преподавать в Caribbean Culture Center, в Greenwich Village[48]».

Это был его последний телефонный звонок, год и восемь месяцев тому назад.

Я теперь все хорошо понимаю. Это было настолько неожиданно, я отказывалась поверить в смерть сына. Мой гнев и моя печаль не знали, на кого обрушиться, и сфокусировались на этой японке. Если бы не эта девушка, может, мой Хосе прожил бы на неделю, или на два дня, или на несколько часов подольше. И может, у него было бы время позвонить мне и сказать: «Мама, я люблю тебя». А теперь я никогда больше не услышу его голоса.

Звучит жестоко, но для меня было утешением видеть, как девушка измождена, казалось, она вот-вот упадет. И еще меня радовало, что она сама себе не могла простить смерть Хосе.

Она еще ни разу не посмотрела мне в глаза. Японка стояла с опущенной головой, кусая губы до крови, отказываясь сесть на стул, который ей предлагали родственники, и молча терпела обращенные на нее взгляды.

Множество мыслей роилось в моей голове, но мне не удавалось успокоить эмоции, переполнявшие меня. Полицейский, мои дети, родственники и, по всей видимости, японка тоже – все ждали, что я приму реальность и смирюсь со своим горем.

«Мама, какая же ты глупая, зачем ты все оставила в Гаване? У нас было столько вещей, а ты приехала безо всего. Как жаль, что ты оставила там все мои игрушки». Когда мы приехали в Майами, Хосе надоедал мне, без конца повторяя это.

«Знаешь, мама думала только о том, чтобы благополучно довезти вас сюда, тебя, твою старшую сестру и братика Мигеля. Мама была слишком занята этим, чтобы думать о чем-то еще, когда ты вырастешь, то поймешь». Я всегда ему так отвечала. Интересно: понял ли он это,

Хосе Фернандо?

В отличие от остальных кубинцев, живущих в Майами, я никогда не испытывала ненависти к Фиделю Кастро. Я с детьми бежала с Кубы, но даже на судне, везшем нас на Ки Вест, я повторяла про себя: «Это и есть революция». Это как операция. Когда вырезаешь злокачественную опухоль, смертельно опасную для организма, если от нее не избавиться, то одновременно теряешь часть крови и здоровых клеток. За последние два года некоторых моих друзей простили за бегство и позволили им вернуться на родину. Я смотрела видеопленку, на которой они, вернувшись, танцевали румбу, ча-ча-ча и сальсу. И я подумала: кубинцы не потеряли своей гордости. Если бы Фидель продал душу России или Китаю, больше не было бы слышно музыки и видно людей, танцующих на улицах, об этом можно было бы узнать только в музеях. А Хосе Фернандо? Сумел ли он, умирая, сохранить кубинскую гордость?

– Мой сын…

Все повернулись в мою сторону, потому что впервые с тех пор, как все случилось, я открыла рот.

– Мой сын сказал что-нибудь перед смертью? Моя племянница перевела. Японка продолжала кусать губы, она лишь молча покачала головой.

Девушка стояла возле окна, выходящего в сад, и лучи заходящего над Майами солнца, рассеянные кружевными занавесками, освещали ее профиль. Ее чувственное лицо сохраняло болезненное выражение, у нее был измученный от слез вид, ведь она без остановок везла Хосе Фернандо от самого Нью-Йорка, а в результате получилось вон что.

– Почему он ничего не сказал?

Подобный вопрос могла задать только я. Японка все смотрела в пол и молчала. Без сомнения, она думала, что ее ответ усугубит мое горе, это беспокоило ее. И все-таки она ответила:

– Не was dancing.[49]

Это был английский, который даже я могла понять. Танцевал? Хосе Фернандо,

истощенный СПИДом, в таком состоянии, что еле передвигался, танцевал?

– Dancing with you?[50] – спросила я, на этот раз по-английски. Она кивнула,

словно извиняясь.

– Какой это был танец?

Почти неслышным голосом японка ответила:

– Ча-ча-ча. – Этот голос говорил: «То, что я сделала, непростительно, я должна была немедленно отвезти его в больницу». Конечно, кто угодно возмутился бы или с усмешкой пожал плечами: какое безумие – позволить танцевать умирающему!

Но только не кубинец.

Для кубинца танец – это не изысканное развлечение для воскресного вечера. Для раба или изгнанника танец – это способ выжить. Кубинский танец начинается тогда, когда кубинец возвращается в свой скромный дом после изнурительного труда, изматывающего его, как тряпку. Он танцует, чтобы забыть свою честную усталость и чтобы возродить свои гордость и надежду. Именно поэтому шаги танца должны быть естественными и красивыми. Хосе Фернандо был настоящим кубинцем. Он был тщедушным и робким ребенком, над ним издевались в школе, и когда мой сын возвращался домой, то всегда танцевал в одиночестве. Я никогда не говорила Хосе, чтобы он перестал танцевать, я не имела на это права.

– Ча-ча-ча? – пробормотала я.

Хосе Фернандо умер, занимаясь тем, что любил больше всего на свете. И к тому же с девушкой, которую он двенадцать лет назад учил танцевать, девушкой, приехавшей из далекой страны. Он умер, танцуя с ней…

– Хосе всегда обожал танцевать, с самого нежного возраста. Он все время танцевал, посещал разные танцевальные школы, но его любимым танцем был ча-ча-ча

Я поднялась и подошла к японке. Я взяла ее за плечи и сказала:

– Спасибо, спасибо тебе от всего сердца.

Эпилог Киоко

Когда мать Хосе поблагодарила меня, я наконец сумела себя простить.

Это как если бы сам Хосе сказал мне спасибо.

Я подарила ей абажур, объяснив, что это от Хосе.

Когда я с помощью переводчика рассказала матери, как мы его раздобыли, это ее очень позабавило, она была довольна. Она сказала:

– Если ты так любишь мамбу, ча-ча-ча и румбу, тебе нужно съездить на Кубу.

Мать Хосе проводила меня до пристани, попрощалась со мной, а я села на судно, идущее на Кубу.

Куба – страна музыки и танцев.

Люди медленно идут, любуясь морем, таким прекрасным; влюбленные парочки, семейные пары или целые семьи – все они любят свою музыку, и ритм их жизни беспечен.

На дискотеке я смотрела как зачарованная на двух кубинок, танцующих необычный танец. И тут молодой негр обратился ко мне:

– Потанцуй со мной.

Пока я танцевала с ним па, которым меня обучил Хосе, я вспомнила слова старой индианки, живущей в хижине на Вирджиния-Бич: «Теперь будущее уже у тебя в руках».

Я поняла, что она хотела сказать.

Я нахожусь в пути к чему-то.

Это верно сейчас, но это было справедливо и до того, как я приехала в Нью-Йорк.

Я нахожусь в пути к чему-то.

Когда-то меня это утомляло, я испытывала нетерпение, теперь – нет.

Я поняла, что будущее – это когда ты к чему-то идешь.

Мне нравится Куба, но я уверена, что это не конечная цель моего путешествия.

В тот момент, когда говоришь себе: «Я у цели», будущее исчезает.

Когда я в дороге и умею наслаждаться путешествием, я могу держать будущее в своих руках.

Даже смерть не является конечной целью (это, скорее, неожиданное осложнение), и, в сущности, ничего не изменилось с времен моего детства, когда я шагала вдоль ограды из колючей проволоки.

Но теперь ограда из колючей проволоки, которую я постоянно носила в себе, исчезла.

У меня пропало ощущение изолированности, оторванности от того, что для меня важнее всего.

Это чувство исчезло после того, как я разыскала Хосе и проделала с ним путешествие.

Оно стерлось не только благодаря Хосе, но и благодаря всем тем людям, с которыми я встречалась, разговаривала, с кем грустила и смеялась.

Я ни слова не знаю по-испански, да и по-английски говорю не блестяще, поэтому я даже не уверена, что мы всегда правильно понимали друг друга. Мы встретились, пересеклись, и все.

У меня была своя цель, и мой путь просто пересекся с их дорогами.

Мне интересно, всегда ли я буду отныне в пути к чему-то.

Вечная дорога приносит чувство нестабильности, потому что ты постоянно живешь на чемоданах, но мне хочется верить, что в конце концов она приведет меня куда-нибудь.

Потому что танец, которому меня обучил Хосе, находится во мне, живет в моем теле.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Работая над этой книгой, я постоянно думал о том, что занимало мой ум два десятка лет назад. Ровно двадцать лет назад, осенью, я заканчивал свой первый роман, и сейчас я вспомнил свое тогдашнее настроение, которое давно уже позабыл.

В этом романе нет ни секса, ни садомазохизма, ни наркотиков, ни войны. С самых первых своих произведений я многократно эксплуатировал эти темы, чтобы выразить себя, но здесь в этом не было необходимости.

Киоко, молодая девушка, выросшая вблизи американской военной базы, едет в Нью-Йорк, а потом совершает путешествие вдоль побережья Соединенных Штатов и в конце концов садится на судно, направляющееся на Кубу. Она появляется и исчезает, как легкий бриз, среди беженцев, изгнанников, больных СПИДом и гомосексуалистов.

В фильме роль Киоко исполнила Саки Такаока. Та Киоко, которую сыграла эта актриса, превзошла в своей искренности созданный мною персонаж. На мой взгляд, Такаока наделена огромными способностями плюс скрытым шармом молодых японок конца XX века.

Я написал роман с намерением честно показать все скрытые возможности, которыми обладает Киоко, сохранив неприкосновенным шарм киноперсонажа.

История Киоко – это история о надежде и возрождении.

Я надеюсь, что всякий, кто переживает трудный, переломный момент в своей жизни и отказывается замкнуться в горе, продолжая искать способ его преодолеть, будет тронут этим произведением и станет черпать из него силу.

Рю Мураками

4 октября 1995 года

Примечания

1 – Подвесные колокольчики, звенящие от дуновения ветра;

2 – Лимузин «стрейч» (англ.) – вид лимузина (7–8 метров в длину);

3 – «Суперстрейч» (англ.) – вид лимузина (9-10 метров в длину);

4 – «Ультрасуперстрейч» (англ.) – вид лимузина (11 метров в длину);

5 – Букв. желтые такси (англ.). В Нью-Йорке все такси желтого цвета;

6 – Энди Уорхол (1931–1987) – американский художник, один из лидеров поп-арта;

7 – Дженис Джоплин (1943–1970) – американская рок-звезда 1960-х годов;

8 – Джимми Хендрикс (1942–1970) – американский гитарист и композитор, мастер импровизации;

9 – Один из самых известных боксерских поединков XX века. Матч, состоявшийся в октябре 1974 г., получил название «Драка в джунглях». Экс-чемпион мира Мохаммед Али нокаутировал считавшегося непобедимым действующего чемпиона Джорджа Формана и вернул себе утраченный титул;

10 – Пончики (англ.);

11 – Кубинское землячество (англ.);

12 – Дети улицы (англ.);

13 – Кубинский сэндвич-бар, бутербродная (англ.);

14 – Знаменитый негритянский театр;

15 – Автомобиль с газотурбинным реактивным двигателем и ракетным силуэтом, выпускавшийся компанией «Дженерал Моторс» в 1954–1956 годы.;

16 – Упакованный под завязку (англ.);

17 – Переодетый в женское платье гомосексуалист (англ.);

18 – Ли Конитс (р. 1927) – американский альт-саксофонист, композитор джазовой музыки;

19 – 19. Каунт Бейси (1904–1984) – негритянский джазовый музыкант, пианист. В середине 1930-х годов создал в США свой собственный джаз-оркестр;

20 – Стэн Кентон (1911–1979) – американский джазовый музыкант, пианист и аранжировщик, руководитель известного голливудского джаз-оркестра, родоначальник «прогрессива»;

21 – САД (СПИД-ассоциированная деменция) – один из видов СПИД– ассоциированной энцефалопатии;

22 – Чурраско – мясо, поджаренное на углях (исп.);

23 – Пневмоцистоз (лат.), распространенное осложнение при СПИДе;

24 – Известный американский режиссер, сценарист, продюсер негритянского происхождения;

25 – Номер пять (ucn.);

26 – Передвижной дом, дом на колесах, жилой фургончик (англ.);

27 – Пицца со сладким перцем и сосисками (англ.);

28 – Популярный телесериал о временах «Дикого Запада», демонстрировавшийся в США в начале 1980-х годов;

29 – Коренной американец (англ.)

30 – Индеец (англ.);

31 – Сом (англ.);

32 – Сладкий картофель (англ.);

33 – Музыка в стиле кантри (англ.);

34 – Кантри и вестерн (англ.);

35 – Остановка, площадка для отдыха при автостраде (англ.);

36 – Умный мальчик! (англ.);

37 – Небольшой городок в штате Джорджия;

38 – Популярные в США музыканты 1940-1950-х годов;

39 – Проходка мамбо (англ.);

40 – Кик и свинг (англ.);

41 – Ивовая проходка (англ.);

42 – Ча-ча-ча оле (англ.);

43 – Танцевальная студия «Скайлайн» (англ.);

44 – Мик Джаггер (р.1943) – английский рок-музыкант, певец, один из основателей и участников группы «Роллинг Стоунз»;

45 – Джин Келли (1912–1996) – американский киноактер и режиссер («Американец в Париже», «Поющие под дождем» и др.). Выдающийся танцор. Удостоен премии Американской киноакадемии;