Текст книги "Счастливый дом"

Автор книги: Рут Валентайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

3

Алисия резко очнулась от воспоминаний. В теле ощущалось онемение, в голове шумело от быстрой череды сцен далекого прошлого, которые она вновь пережила словно наяву. Норман смотрел на нее с прежним презрением и едва скрываемой враждебностью. Значит, Леон так и не поведал ему, что произошло на самом деле в тот роковой вечер много лет назад.

Возможно, собирался сказать, да смелости не хватило. Ведь Норман порой бывает пугающе неприступен, если задастся такой целью.

А она давно примирилась с отчимом. Через день после похорон Филлис он прилетел в Бостон, чтобы сообщить ей о смерти матери, погибшей в автокатастрофе. Алисия, естественно, не желала его видеть, но, когда отчим предстал перед ней, постаревший, убитый горем, была так потрясена, что не решилась оттолкнуть его, и выслушала все, что тот хотел сказать.

Ужасная гибель жены заставила Леона взглянуть на себя со стороны, задуматься о своих поступках, и тогда собственная персона вызвала у него отвращение. Он жестоко корил себя за ложь, нанесшую непоправимый вред его приемной дочери и в конечном итоге сгубившую его жену, и молил о прощении.

Алисия думала, что никогда не простит отчима, но при виде его душевных мук ее сердце оттаяло. По возвращении домой Леон часто писал ей, и она иногда отвечала на письма, а когда вернулась в Англию, он раз в месяц приезжал к ней и приглашал пообедать.

Правда, последнюю встречу она отложила – была слишком занята подготовкой презентации. Жаль, конечно, что не нашла для него времени. Леон теперь казался таким одиноким, так трогательно радовался ее обществу. О беременности Алисии он не знал, и потому не мог коснуться этой темы в разговоре, что в значительной мере способствовало более непринужденному общению…

Норман был высок, более шести футов, и ей пришлось вскинуть подбородок, чтобы видеть его лицо. В нем не читалось ничего, кроме откровенной неприязни. Когда-нибудь он интересовался, что сталось с их ребенком? Да и вообще думал ли о нем? Сообщила ли ему Филлис о том, что у нее случился выкидыш? Или никто даже не счел нужным упомянуть о такой малости?

За все эти годы Норман ни разу не попытался связаться с ней. Просто умыл руки. Списал со счетов – и ее, и ребенка, которого она вынашивала под сердцем.

Алисия на мгновение закрыла глаза, чтобы скрыть боль утраты. А когда вскинула ресницы, то встретила знакомый враждебный взгляд… и решительно вычеркнула из мыслей прошлое. Она не знает этого человека, отказавшегося от нее и их ребенка. И знать не желает!

Перемена, произошедшая в Алисии, потрясла Нормана. Он сознавал, что смотрит на нее словно зачарованный, но поделать с собой ничего не мог.

Пухленькая девочка-подросток превратилась в стройную грациозную женщину, облаченную в модные облегающие джинсы и элегантный в своей простоте кремовый джемпер – наверняка итальянский. Между этой женщиной и той угловатой пятнадцатилетней крепышкой, которую он впервые увидел на свадьбе Леона и Филлис, пролегало расстояние в несколько световых лет.

Тогда, взглянув на нее, одетую в безвкусное платье из голубого атласа, подчеркивавшего все изъяны подростковой фигуры, он первые за свои двадцать три года испытал по-настоящему глубокую нежность, от которой все внутри перевернулось. На коротко остриженных волосах неуклюже топорщился венок из васильков, в руках заметно дрожал букет белых лилий. В огромных глазах – смущение и замешательство, пробудившие в нем желание взять ее под опеку, защитить от ударов судьбы. Тем более что Филлис, величавая в своем шелковом темно-синем платье, насмешливо вскидывала безупречные дуги бровей на каждое неловкое движение или неуместную реплику девочки.

У Филлис не было времени для дочери. Норман это почувствовал с самого начала и позже узнал, почему.

Но застенчивая улыбка Алисии, когда ему все-таки удалось рассмешить ее, буквально ослепила его. Она была такая доверчивая, невинная. При этом глаза девочки ни на секунду не оставляли его лица, цеплялись за него, как за спасительную скалу в бушующем море.

Теперь в Нормане не было ни нежности, ни жалости – во всяком случае, к ней. Она убила всякое сострадание, жившее в его душе. И это столь же верно, как то, что она убила их ребенка. Ему едва не стало плохо, когда Филлис сообщил а ему об аборте.

К тому же, судя по ее виду, Алисия и не нуждается в сострадании. И пусть ее улыбка – если выражение надменности и высокомерия когда-нибудь покинет ее лицо – все такая же лучезарная и чарующая, она оставит его равнодушным.

Алисия первая нарушила молчание:

– Мне нужно открыть гараж.

Норман заметил ключи от машины, покачивающиеся на тонком пальце.

И с волосами она что-то сделала. Теперь длинные, они рассыпались по плечам, мерцая и поблескивая в свете люстры. На вид мягкие, как тонкий дорогой шелк.

Полуприкрыв глаза веками, он шагнул к ней, протягивая руку.

– Я поставлю твой автомобиль в гараж и принесу вещи.

– Нет. – Она инстинктивно зажала ключи в ладони. – Я никому не доверяю свою машину.

Значит, слабое место у нее все-таки есть. Норман пожал плечами. А ему-то что за дело? Он вышел вслед за ней на улицу. При виде машины, стоявшей у закрытого гаража, его брови взметнулись вверх. Не мудрено, что она отказывается подпускать посторонних к своей игрушке!

Красивый, мощный, элегантный, ее автомобиль без сомнения, имел то же происхождение, что и стильный джемпер, в котором она перед ним предстала. Либо Алисия получает за работу бешеные деньги, либо у нее богатый любовник.

Скорей всего последнее – судя по тому, как она выглядит, по тому, что он знал о ней и помнил, какая она в постели. Норман отпер гараж и, швырнув ей ключи, коротко проинструктировал:

– Закроешь за собой. Тебе приготовили прежнюю комнату. Ужин через десять минут – миссис Фирс специально задержала.

Отдавая указания, он опять обратил взор на Алисию. Ее волосы восхитительно переливались в лучах фонаря, а глаза – два темных янтарных колодца – словно говорили: «Заносчивая скотина!»

Норман качнул головой и скупо улыбнулся, принимая вызов немигающих золотистых глаз, затем повернулся и зашагал к дому.

Как-нибудь не заблудится. Что бы она ни забыла – нравственные нормы, свои обязательства перед новой жизнью, зародившейся в ней… и, да, перед ним тоже, черт побери! – дорогу в свою прежнюю комнату она вряд ли запамятовала. И вещи свои сама отнесет, не переломится.

Вежливость ему ничего бы не стоила, но теперь он не был готов снизойти даже до этого. Будь она все такая же придавленная, неуверенная в себе, какой Норман ее помнил, возможно, ему удалось бы изобразить некое подобие учтивости. А эта самонадеянная особа с дерзким блеском в глазах ничего от него не дождется.

После похорон, когда он убедится, что она не собирается пренебрегать своими новыми обязанностями, Алисия Робинсон вольна жить, как считает нужным.

Ее прежняя комната… Алисия с отвращением огляделась. Она всегда ненавидела эти нелепые веселенькие обои с розовыми цветочками, которые выбрала для спальни дочери Филлис. Всюду рюшки, оборки, а изящная мебель со светлой обивкой, того и гляди, развалится на части, стоит к ней лишь прикоснуться. Алисия здесь всегда чувствовала себя как слон в посудной лавке, но, запуганная и робкая, не смела возражать, опасаясь вызвать гнев матери, которая и так злилась на дочь уже за одно ее существование.

Будь в Нормане хоть немного чуткости, он попросил бы миссис Фирс постелить ей в одной из комнат для гостей.

Слава богу, что предстоит провести в этой спальне – свидетельнице ее унижения и душевных мук – в худшем случае пару ночей. И еще раз слава богу за то, что она не видит в ящиках и шкафах вещей, которые оставила, в спешке покидая Мэлверн. Должно быть, миссис Фирс убрала их по распоряжению матери.

Алисия швырнула портплед на розовое покрывало с оборками и, остановившись перед зеркалом, провела ладонями по растрепанным волосам.

«Серая мышка» осталась в прошлом. После тяжелой душевной травмы, когда она потеряла все – Нормана, ребенка, мать, право появляться в поместье, – ее волосы отрасли, просто потому что она не давала себе труда подрезать их. А подростковая упитанность исчезла, поскольку она, утратив аппетит, стала есть как птичка.

Еще раз смерив взглядом свое отражение, она решила, что готова к ужину. Норману придется принять ее такой, какая она есть. Филлис всегда заставляла домочадцев переодеваться к столу. Алисия прекрасно помнила, с каким унынием расставалась с повседневными балахонами, скрывавшими многочисленные изъяны ее фигуры, и облачалась в ненавистные рюшки с воланами, которые мать считала наиболее подходящими для юной девушки.

Не исключено, что Филлис специально подбирала ужасные вычурные платья, в которых дочь смотрелась чучелом, являя разительный контраст ее собственной элегантной женственности.

Ну и что? Теперь ее это не задевает. Зачем накручивать себя? Филлис в могиле, и прошлое похоронено.

Мэлверн навевает слишком много тревожных воспоминаний, и, если Норман не лжет относительно завещания, она избавится от поместья сразу же, как только вступит в законные права наследницы…

Алисия нашла Нормана в маленькой столовой, предназначенной для утренних трапез. Он тоже не стал переодеваться. Значит, старые порядки по боку. А жаль, думала Алисия, окидывая взглядом его стройную атлетическую фигуру в джинсах и свитере. Она не прочь бы позлить его, демонстрируя свою независимость.

– Можно приступать?

Смотрит на меня так, будто примеряется к смертельной схватке, отметил Норман. Он поднял крышку с дымящегося горшочка, который вместе с блюдом картофеля принесла пять минут назад миссис Фирс, и, вдохнув соблазнительный аромат, испытал отвращение.

– Я не голодна, – заявила Алисия. Она взяла со стола бутылку красного вина, налила себе, помедлив, наполнила его бокал, словно желая оскорбить, и отошла со своим напитком к одному из кресел у пылающего камина. – А ты ешь, не стесняйся.

«Стерва!» – едва не сорвалось у него с языка. И кто бы мог подумать, что трогательная, угодливая Алисия превратится в такое… такое чудовище? Но, с другой стороны, кто бы мог подумать, что та самая девочка-женщина – нежная, любящая – хладнокровно прервет жизнь их ребенка, даже не посоветовавшись с ним?

Норман, не притрагиваясь к жаркому, вновь накрыл горшочек и, выдвинув один из стульев, сел лицом к ней. Пора переходить к делу: обсудить детали предстоящих похорон, дать ей точное представление о размерах унаследованного состояния и напомнить об обязанностях в отношении людей, служивших в доме, которые не должны пострадать, если она решит продать недвижимость.

– Значит, вот каким образом ты превратилась в щепку? – с удивлением услышал он свой издевательский голос, говорящий отнюдь не о делах. – Моришь себя голодом? А ведь было время, когда ты лопала все, до чего только дотягивались твои руки.

В былые времена стальной блеск глаз и грозно нахмуренный лоб вынудили бы ее бежать без оглядки. Но нынешнюю Алисию, придется ему усвоить, суровым видом не проймешь.

– Ну прямо-таки уж и в щепку? – Она с вызывающей медлительностью провела ладонью по своему телу, притягивая его взор к завлекающей округлости грудей и грациозному изгибу бедра. – Скажем так, я постройнела, – поправила его Алисия с холодной насмешливостью во взгляде.

Норман с шипением втянул в себя воздух, мысленно обозвав ее теперь уже не стервой, а ведьмой. Маленькая недотепа переродилась в сексуальную особу. Однако он предпочитает пышные формы необычайно сладострастного тела, которое принадлежало ему те недолгие мгновения, когда коктейль из медицинских препаратов и солидной дозы спиртного лишил его самоконтроля, свойственного взрослому человеку.

Воспоминания о той удивительной ночи, которые он на протяжении семи лет беспощадно подавлял в себе, просочились в воображение, и Норман залпом осушил бокал с вином, жалея, что под рукой нет чего-нибудь крепче.

– Вообще-то отсутствием аппетита я не страдаю, уверяю тебя, – вальяжно протянула она. – Просто теперь не ищу в еде утешения, только и всего.

Логичное объяснение, вынужден был признать Норман. В детстве и отрочестве Алисия была обречена на унылое одинокое существование без материнской любви. Учиться ее отправили в пансион и не особенно звали домой на время каникул, советуя не отказываться от приглашения школьной подруги погостить в ее семье. А все потому, что элегантная Филлис не желала, чтобы неуклюжая дочь путалась под ногами, мешая ей наслаждаться удовольствиями новой обеспеченной жизни.

Помнится, как-то летом он приехал в Мэлверн на выходные, в субботу утром, и нашел Алисию в кухне, где та сидела, вся пунцовая от стыда, рот в крошках. В то время как миссис Фирс отчитывала ее за то, что она опустошила целое блюдо со свежеиспеченными булочками.

Норман не желал вспоминать, как тогда защемило от жалости его сердце, как судорожно пытался придумать, чем бы отвлечь ее от унизительной сцены, и в итоге предложил прогуляться вместе с ним по полям, сославшись на то, что ему необходимо размяться после долгого сидения в автомобиле. Он ничего не желал помнить о ней.

Сам виноват, ругал себя Норман. Что называется, напросился. Нечего затрагивать такие личные темы, как ее привычки в еде. Кто тянул его за язык? В руках себя надо держать.

– Все верно. Ладно. – Он бесстрастно, в нескольких словах, ввел ее в курс дела относительно предстоящей траурной церемонии и, не меняя тона, добавил: – Поскольку на похороны матери приехать ты не соизволила, полагаю, сейчас ты здесь только потому, что отчим обсуждал с тобой завещание. Как бы то ни было…

– Не так быстро! – Алисия вскочила на ноги и со стуком поставила почти пустой бокал на стол. Выражение холодной невозмутимости слетело с ее лица. – Во-первых, – начала она, глядя на него сверху вниз, – я была в командировке и не знала о смерти Филлис, пока Леон не прилетел в Бостон через день после похорон. Так что язвительные реплики оставь при себе. А что касается второго замечания, твоя догадка ошибочна: Леон никогда не обсуждал со мной ни своего завещания, ни своего финансового положения.

– Нет? – Черная бровь резко изогнулась, холодные серые глаза наполнились цинизмом. – Что же в таком случае вы обсуждали за обедом во время ваших теплых встреч? На ответе я не настаиваю. Кстати, – продолжил он сухо, с полнейшим безразличием в голосе, – тебе известно, что он сохранил все письма, которые ты присылала ему из Бостона?

Что, черт побери, он имеет в виду? Алисией овладели дурные предчувствия. Похоже, она оказалась права: Леон не сознался в своей подлости. И Норман теперь думает – впрочем, как и тогда, – что она с готовностью бросается на всякого, кто носит брюки.

Столько лет она выжигала в себе всякие чувства к нему и была уверена, что ей это удалось. Единственное чувство, до которого она способна снизойти во всем, что касалось его, – это равнодушное презрение. Он не достоин даже ее гнева.

Вновь овладев собой, Алисия ответила:

– Раз ты нашел мои письма, значит, наверняка знаешь их содержание. Должно быть, через лупу читал, не иначе.

А вдруг и вправду читал? Что с того? Это были дежурные отписки, и то немногочисленные. Она писала, потому что испытывала жалость к одинокому старику, снедаемому угрызениями совести, и потому что ей казалось невежливым не ответить хотя бы пару раз на дюжину его посланий.

Однако Норман не сказал, читал ли он ее письма. Ну и черт с ним. Что бы он о ни думал, его мнение ей глубоко безразлично.

– Забудь об этом. – Он наполнил ее бокал, всем своим видом показывая, что разговор о письмах ему наскучил. – Садись и пей вино. Если ты и впрямь не знакома с завещанием, я расскажу, о чем идет речь.

Алисия, чуть пожав плечами, взяла бокал, но не села. Прошло то время, когда она по его приказу, не раздумывая, ступила бы даже на раскаленные угли. Она неторопливо прошествовала к окну и, раздвинув тяжелые вишневые портьеры, уставилась на звездное небо. На улице свирепствовал мороз, но атмосфера в столовой была куда холоднее.

– Все, чем он владел, переходит к тебе, – деловито начал Норман. – Как тебе известно, женившись на твоей матери, он продал свою компанию, – я ему сразу сказал, что операции с недвижимостью меня не интересуют. Вырученные средства были выгодно размещены, так что он оставил после себя весьма пузатый портфель ценных бумаг. Инвестиции приносят неплохой доход, что позволит тебе, если захочешь, навсегда забыть о работе. Разумеется, этот дом и все, что есть в нем, тоже принадлежит тебе. Насколько я могу догадываться, жить ты здесь не станешь – очевидно, продашь особняк.

Норман не сводил с нее пристального взгляда. Ее профиль, четко вырисовывавшийся на фоне ночного неба, казалось, был высечен из мрамора. Никакой реакции. Ни тени восторга от столь щедрого дара. Ни проблеска алчности в глазах. В отличие от маленькой Алисии, прозрачной, как ключевая вода, эта новая, повзрослевшая, не раскрывает своих карт.

В нем невольно пробудилось уважение, но он отмахнулся от нежеланного чувства, гадая, удастся ли ему пронять ее следующим заявлением.

– Поскольку Леон не оставил распоряжений насчет прислуги, я посоветовал бы выделить содержание для миссис Фирс, если ты все-таки решишь продать поместье после официального утверждения завещания. Она, конечно, зануда, но экономка отличная и всегда, сколько я себя помню, служила в доме верой и правдой. В ее возрасте ей вряд ли удастся найти приличную работу с проживанием. Подумай об этом. Ну и, разумеется, Мартин. Он за смехотворно мизерное жалование батрачит в нашем саду вот уже тридцать с лишним лет. Правда, у него с женой есть маленький коттедж, поэтому он в более выгодном положении, чем миссис Фирс. Однако я все же считаю, что Мартин заслуживает благодарности.

Реакции он добился, что неопровержимо доказывало, – если ему вообще требовались доказательства, – насколько хорошо он изучил ее. Алисия медленно повернула голову, остановив на нем холодный взгляд золотистых глаз: тонкие ноздри чуть раздуваются, кончики губ презрительно опущены.

– Кто-нибудь еще нуждается в подачке? Может быть, ты? Меня бы это не удивило, учитывая, что Леон и насчет тебя не оставил распоряжений. Сколько ты хочешь? Половины будет достаточно? Или считаешь, что должен получить все?

Она не сожалела о своих словах. Ни на секунду. Норман – приемный сын Леона, естественно, ему должно быть обидно, что последний отказал все свое состояние ей, парии. Однако Алисия не собиралась распинаться перед человеком, который столь решительно отвернулся от нее, когда она отчаянно нуждалась в нем.

Миссис Фирс она, безусловно, обеспечит, и Мартин получит щедрое вознаграждение за долгие годы преданной и честной службы. Но отчитываться перед Норманом она не станет, чтобы тот не думал, будто по-прежнему может руководить ею, как марионеткой. Алисия надеялась, что уничижительное замечание смутит его, и потому пришла в замешательство, увидев, как Норман откинулся на спинку стула с невозмутимой улыбкой на лице, вынудившей ее отвести взгляд.

– Да нет уж, пользуйся, – спокойно отвечал он. – Я как-нибудь сам. Ведь я даже учебу в университете оплачивал из средств, оставленных для меня матерью в доверительной собственности. С тех пор как мне стукнуло восемнадцать, я ни пенса не взял у Леона, а теперь и подавно не нуждаюсь в его деньгах. Так что все его состояние – твое. – Ироничная улыбка исчезла с его лица. – Не сомневаюсь, ты его более чем заслужила.

– Как тебе угодно. – Алисия равнодушно пожала плечами, давая понять, что ей безынтересно его мнение о ней. И залпом допила вино, чтобы заснуть было легче. Но лучше бы ей не хвататься за бокал: голова закружилась. – Если это все, я пошла спать.

Она двинулась к двери, медленно переставляя ставшие ватными ноги.

– Нет, не все, – сказал Норман, безучастно наблюдая за ее передвижением.

Алисия остановилась и, чтобы не упасть, вцепилась в спинку оказавшегося поблизости стула. Пол под ногами ходил ходуном.

– Что еще? – резко спросила она. Нельзя показывать, что она опьянела. А то уж он позабавится.

– Вилла на острове близ Мадейры.

Ему не хотелось смотреть на нее. Огромные глаза на побледневшем лице Алисии казались еще больше. Норман видел, что она еле держится на ногах. Странно. Неужели захмелела? Но что такое два бокала вина для многоопытной женщины?

Скорее всего, перевозбудилась в предвкушении открывающихся перед ней перспектив, предположил он. Встреча с ним не могла разволновать ее до такой степени, ведь у нее нет совести. Что ж, он еще подольет масла в огонь.

– Поместье, вилла и все, что там есть. Овдовев, Леон туда ни разу не наведывался. У Филлис, по-видимому, осталось в доме много личных вещей. Сомневаюсь, что тебя привлекут ее туалеты, но, возможно, от драгоценностей ты не откажешься. – Он поднялся. Все, с него хватит. Сыт по горло ее обществом. – Если надумаешь слетать туда со своим дружком, о вас прекрасно позаботятся. Эдуардо и Жозефа по-прежнему живут в большом домике и присматривают за поместьем.

В столовой стало так тихо, что Норман даже слышал ее дыхание. Находиться с ней в одной комнате было невыносимо: его бросало то в жар, то в холод. А вдруг она последует его совету и отправится отдыхать на остров со своим нынешним приятелем, с тем парнем, что ответил на его телефонный звонок? При этой мысли все тело словно судорогой свело.

Проклятье! И винить-то некого, кроме самого себя. Что называется, рад бы в рай, да грехи не пускают. Вел себя легкомысленно, пожинал плоды своей безответственности, сумел пережить все и выжить, забыть. Так, по крайней мере, казалось.

Но стоило увидеть ее во плоти – хладнокровную, надменную в своей неотразимой чувственности, – и в нем всколыхнулось нечто темное, варварское, необузданное. Хотелось наброситься на нее и придушить, чтоб не щеголяла своей наглой красотой. Хотелось вопить и проклинать: себя – за то, что так остро реагирует на ее очарование, судьбу – за то, что вновь столкнула их лбами.

Норман буркнул «спокойной ночи» и покинул столовую. На Алисию он даже не взглянул. Не мог. То, что он испытывал, глядя на нее, не сравнимо было ни с какой пыткой.