Текст книги "Демон в моих глазах"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 9

В ноябре кончался срок, который Антони дал Хелен на размышление и принятие решения. Теперь ноябрь был уже не за горами, и он должен был звонить Хелен в среду, 30 октября. Письмо, которое Антони получил во вторник, было посвящено на этот раз не страданиям Роджера, а их с Хелен чувствам. В письме она писала о своей любви и вспоминала о том, как они занимались любовью, поэтому когда он читал его, то почувствовал напряжениевнизу живота, которое обычно появляется при воспоминании о каком-то одном, особенном соитии. Понимая это, он решил, что в телефонном разговоре обязательно вспомнит о том разе, чтобы усилить давление на женщину. Именно из-за этого Антони не хотел, чтобы его разговор услышала Ли-Ли Чан, или семейка Котовски, или новый жилец, которого он мельком видел один или два раза. Почему бы не попросить у Линтии Карвил разрешения воспользоваться ее телефоном? Это может дать ему двойной выигрыш. Во-первых, полное уединение, а во-вторых, подобная просьба, которую надо будет объяснить, что, несомненно, приведет к обсуждению его отношений с Хелен, сможет укрепить зарождающуюся дружбу между ним и Линтией.

Однако ситуация вновь изменилась к 29 октября. Антони выудил из-под горы официальных писем, пришедших на имя Уинстона Мервина, письмо Хелен и распечатал его только для того, чтобы очень сильно расстроиться.

Когда ты позвонишь мне в среду, ты будешь, я знаю, требовать от меня ответа. Тони, я еще не приняла никакого решения. Я просто не могу. Мы с Роджером провели ужасный уик-энд. Он вдруг начал задавать мне вопросы о том, что я делала в те две недели, когда он ездил в Штаты в июне. Раньше я говорила ему, что одни выходные провела у своей сестры. Боюсь, что он узнал от моего шурина, что я к ним не приезжала. Он сильно угрожал, бесновался и дулся на меня, однако вечером впал в патетику и пришел в мою комнату после того, как я легла. И снова стал изливать на меня все свои беды: говорить о том, как он мечтал, чтобы я вышла за него замуж, как он семь лет добивался этого – что само по себе глупость, так как я не так стара, – и как он не перенесет, если я вычеркну его из своей жизни. Тони, это продолжалось много часов. Я понимаю, что это шантаж, но ведь большинство людей на него поддается, правда?

Антони почувствовал облегчение, что не успел переговорить с Линтией. Может быть, стоит лучше перестраховаться? А почему нет? Девушка из Вест-Индии казалась ему сейчас более привлекательной, чем когда-либо, даже больше, чем во время того ланча, который они втроем, вместе с Лероем, съели в прошлую субботу, когда все вместе встретились в Ассоциации жильцов после сбора древесины. А если – и все к этому, по-видимому, идет – ему предпочтут этого метко стреляющего барана и он потеряет Хелен?.. Может быть, в этом случае не стоит рисковать своими отношениями с Линтией – уж ее-то мужа нигде поблизости не видно. Ей ведь может и не понравится, что ее выбрали в качестве замены, как опцию, так сказать…

С горечью Антони подумал, что теперь ему все равно, кто сможет услышать его разговор с Хелен. Одно он знал точно – этот разговор не услышит Веста Котовски, которая пронеслась мимо него в длинном черном платье с капюшоном, когда он поднимался по ступенькам станции метро. Антони зашел в табачный киоск и купил коробку спичек, протянув фунтовую бумажку. На сдачу он получил кучу десятипенсовых монеток, которые нужны были для телефона. И ему наверняка понадобится вся эта куча до последнего пенса.

Чувствовалось, что Хелен нервничает, когда сняла трубку, но это все-таки был ее голос, который он не слышал целый месяц, поэтому Антони мгновенно забыл про свой гнев. Этот голос был таким мягким, нежным и завораживающим. Антони сразу вспомнил губы, которые произносили эти слова – нижняя губа была слегка надута, поэтому рот имел форму сердечка, – и позволил Хелен говорить, не прерывая ее, весь погруженный в воспоминания об этих губах.

Затем он наконец вспомнил, насколько важен для них был этот разговор и о том, что он должен ей сказать.

– Я получил твое письмо.

– Сильно рассердился?

– Ну конечно, Хелен. А ты как думаешь? Я сыт всем этим по горло. Кажется, что я уже готов согласиться даже с тем, что ты предпочтешь мне Роджера. Наверное, ты была права, когда писала в одном из своих писем, что рано или поздно мы забудем друг друга. Но я не могу больше находиться в подвешенном…

Антони замолчал. Дверь квартиры Котовски открылась, и оттуда появился Брайан. Он стал делать Антони сигналы, показывая, как подносит воображаемый стакан ко рту.

– Не могу! – рявкнул Антони. – Как-нибудь в другой раз.

– Тони, что ты сказал? – прошептала Хелен.

– Это я не тебе. Телефон находится на виду у всех. О, черт побери! – воскликнул он, услышав короткие гудки – телефон требовал новой порции монет. – Хелен, ты не могла бы перезвонить мне? Я дам тебе номер…

– Нет, пожалуйста, – прервала она его, и в ее голосе звучал неподдельный страх. – Мне ведь придется объяснять, откуда взялся этот счет!

– Так ты собираешься все еще быть там, когда придет этот чертов счет? – спросил он после короткой паузы.

– Тони, я ничего не знаю! Я подумала, что ты мог бы приехать на Рождество, остановился бы в гостинице, и мы бы смогли увидеться, и все еще раз обговорить, и я бы смогла объяснить тебе, как сложно…

– Ну нет! Только не это! – взорвался Антони. – Приехать на неделю и увидеть тебя минут на пятнадцать, ну, от силы на один вечер, когда тебе удастся сбежать из этой твоей тюрьмы? А потом, может быть, на Пасху? А потом, если повезет, летом? Пока ты все еще колеблешься, а я все еще пытаюсь понять? Ну нет, Хелен, я не собираюсь быть ручной болонкой замужней женщины.

Гудки раздались снова. Он вставил следующую порцию монеток.

– У меня мелочь заканчивается.

– Я люблю тебя, и ты должен это знать.

– Нет, я этого не знаю. И, пожалуйста, прекрати плакать – это очень важно. Твое следующее письмо будет очень важным для нас; может быть, это будет самым важным письмом из всех, которые ты когда-либо писала. Если ты приедешь ко мне, то я найду нам квартиру и буду о тебе заботиться. И тебе не надо будет бояться Роджера, потому что я буду с тобой. Роджер разведется с тобой, когда поймет, что у него нет шансов, и мы поженимся. Но ты должна понять, что следующее письмо – это твой последний шанс. Я сыт всем этим по горло. Мне надоело, что меня пинают, как собачонку, и мое терпение не безгранично. – Ярость заставляла его говорить все быстрее – ярость и то, что он боялся, что опять раздадутся эти короткие гудки. – Не забывай, что в мире существуют и другие женщины. И когда ты говоришь мне, что боишься, если твой муж увидит счет, который придет через три месяца, то все это начинает напоминать мне французский фарс. Я начинаю думать, что мы уже опоздали.

В ответ Антони услышал всхлипывания, которые были прерваны отрывистыми короткими гудками. Он с грохотом повесил трубку, даже не удосужившись сказать «до свидания». В тишине прислонился к стене. Его дыхание было таким тяжелым, как будто он только что вернулся с пробежки. В руке у Антони оставалась последняя двухпенсовая монета. Повинуясь импульсу, он набрал номер Линтии.

Лишь услышав его голос, она пригласила его на чашку кофе.

Антони заколебался. Его разговор с Хелен был настолько эмоциональным, что он никак не мог вспомнить, дал он ей свой телефон или нет. А что, если она ему перезвонит?.. Нет, он не может прийти, но, может быть, Линтия согласится прийти к нему? С удовольствием, вот только попросит жильца с верхнего этажа присмотреть за Лероем.

Артур слышал все, или, по крайней мере, все, что человек может услышать из телефонного разговора. Так как ответов женщины он не слышал, то не мог понять, уйдет или нет жилец из комнаты № 2. Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть он уйдет. Артур с удивлением понял, что молится. Может быть, тому богу, портрет которого, с короной из терновника, висел в церкви Всех Святых, куда он ходил в воскресную школу? Хотя в действительности ни он, ни тетушка Грейси в бога не верили. Ну, пожалуйста, пусть он уйдет.

Но свет из окна № 2 продолжал освещать поросший лишайником бетонный двор. Артур услышал, как открылась и вновь закрылась входная дверь, а затем увидел то, чего никогда еще не видел в этом доме. На двор упала тень сразу двух голов – Антони Джонсона и другой, с тяжелым, заколотым заколками на затылке шиньоном. Весь задрожав, Артур отвернулся, сорвал с кровати розовое покрывало и стал хватать подушки. Одну за другой, погружаясь пальцами в их мягкость и теплоту, сжимая и сдавливая их ногтями с такой силой, что в одной из них появилась прореха. Но это не принесло Артуру никакого облегчения, поэтому, когда приступ бесцельной ярости прошел, он бросился лицом вниз на кровать и разрыдался.

На этот раз на Линтии была надета длинная шерстяная юбка, расшитая оранжевыми цветами. Верхнюю часть ее тела скрывало желтое пончо, а в волосах были маленькие золотые заколки.

– Как видите, я оделась, – сказала она, – потому что вы ждете еще гостей. Устраиваете вечеринку?

Антони расстроился, потому что она не оделась только для него.

– Я никого больше не жду. Почему вам пришла в голову мысль о вечеринке?

– Но ведь вы же не захотели прийти ко мне, – она подняла брови идеальной формы, которые походили на арки над белыми лунами ее зрачков. – А, теперь я все поняла.Вам настолько нравится эта изысканная комната, со всем ее антиквариатом и роскошным видом на древний, как мир, подвал, что вы просто не хотите из нее никуда выходить. А вы знаете, что ваша люстра похожа на «португальский кораблик»? [26]26
  Вид медузы, живущей в морях Вест-Индии.


[Закрыть]

– Я знал, что она похожа на медузу, – рассмеялся Антони, – но не догадывался, на какую. Все дело в том, что мне могут позвонить.

– А-а-а…

– И совсем не «а-а-а», – Антони включил чайник и достал чашки. – Когда-нибудь я расскажу вам об этом звонке. А сейчас лучше расскажите мне о себе.

– Да там не так уж и много рассказывать. Мне двадцать девять лет, и родилась я в Кингстоне. Который на Ямайке, а не здесь, в Англии. Сюда я переехала вместе с родителями, когда мне исполнилось восемнадцать. Здесь же, в Кенборне, получила профессию социального работника. Вышла замуж за врача, – она взяла в руки выпавшую заколку. – Мой муж умер от рака три года назад.

– Мне очень жаль.

– Да, – она взяла чашку кофе, предложенную Антони. – Теперь ваша очередь.

– Моя? Ну, я тот, кого называют вечным студентом…

Произнеся это, он вспомнил, что первой его так назвала Хелен, которая, по-видимому, цитировала какую-то из пьес Чехова. Она ему не перезвонит. По крайней мере, не сегодня. Антони стал рассказывать Линтии о своей работе, но мягко отобрал у нее свои заметки, не дав их прочитать.

Психопат испытывает очень мало сожаления по поводу своих действий, по поводу своей жестокости по отношению к детям и животным, даже по поводу убийства. Гораздо больше он расстроится, если не сможет выполнить обычные или обязательные действия, которые, с точки зрения их ценности для общества, совершенно бесполезны.

Антони совсем не об этом хотел говорить сегодня вечером. Жаль, что в комнате не было дивана, а только два разнокалиберных стула – один с прямой спинкой, а другой обитый твидом – и то, что с большой натяжкой можно было назвать пуфиком. На нем-то Антони и расположился. Постепенно и, как ему казалось, с большим искусством он придвигал пуфик все ближе и ближе к Линтии. Он был уже очень близок к ней и к тому, чтобы рассказать ей обо всем, что происходило между ним и Хелен, как вдруг раздался резкий стук в дверь. Ему звонят. Сам бы он отсюда звонок не услышал… Антони распахнул дверь. На пороге стоял новый жилец из комнаты № 3, высокий и симпатичный, похожий на Мухаммеда Али.

– Прошу прощения, что беспокою вас, – сказал Уинстон Мервин на безукоризненном академическом английском языке, который сильно отличался от мягкого, теплого, наполненного солнцем акцента Линтии. Мужчина протянул стеклянную солонку. – Не могли бы вы одолжить мне немного соли?

– Конечно, – ответил Антони, распахивая дверь. – Заходите.

Никакого телефонного звонка. Конечно, он не дал ей своего телефона. Теперь Антони это хорошо помнил. Уинстон Мервин вошел в комнату. Он подошел прямо к Линтии, которая, если это вообще можно сказать о негритянке, сильно побледнела. Она привстала, протянула руку и произнесла:

– Таких совпадений не бывает. Это просто невероятно.

– Ну, это не совсем совпадение, – ответил посетитель. – Соль была только поводом. Я видел, как ты входила в дом.

– Да, но поселиться здесь, именно в этом доме… – Линтия повернулась к хозяину. – Мы знали друг друга на Ямайке, Антони. А не встречались уже двенадцать лет.

Глава 10

На коврике возле двери лежали три письма на имя Уинстона Мервина, счет для Брайана Котовски и письмо в лавандовом конверте из Бристоля на имя Антони Джонсона. Держа его в руке, Артур размышлял, что бы в нем могло быть написано. Решилась ли женщина бросить мужа и переехать к Джонсону? Хотя большого интереса по этому поводу он не испытывал; его сейчас вообще ничто не волновало, кроме того, что ему было необходимо проникнуть в подвал. В ночь на 5 ноября было довольно холодно, и с утра все стены домов, провода и ступени были покрыты толстым слоем изморози. Желтые листья, забившие все канавы, блестели на морозе металлическим блеском. Артур взялся за створку ворот и понял, что они уже отперты. Первый раз Барри появился раньше него. Артур увидел мальчишку, стоящего перед кучей деревянных деталей и собирающегося поднести спичку к шутихе.

– Немедленно прекрати, – сказал Артур голосом, в котором явственно слышалась угроза. – Ты что, хочешь здесь все поджечь?

Он вошел в свой офис. Барри появился следом и угрюмо прислонился к притолоке.

– В твоем возрасте меня очень сильно наказывали, если мне приходило в голову даже просто дотронуться до фейерверка.

– А чего это вы такой злой прямо с утра? – поинтересовался Барри, выдув оранжевый пузырь.

– Да как ты смеешь так со мной разговаривать? – прогремел Артур. – Убирайся с глаз моих и приготовь мне чашку чая.

– В половине десятого утра?

– Делай, что тебе говорят. Когда я был в твоем возрасте, то был счастлив, если утром мне вообще удавалосьвыпить чашку чая.

Когда я был в твоем возрасте… Глядя из окна своей каморки на белую пустоту двора, Артур задумался о своем потерянном детстве. Наказали бы его за фейерверк? Возможно, что к тому моменту, как он достиг нынешнего возраста Барри, его уже отучили делать любые необдуманные шаги.

– До тех пор, пока ты не вырастешь, – говорила обычно тетушка Грейси, – хозяин в доме я.

Ее собственная слабость и неряшливость, вероятно, привели к тому, что и Артур вырос ленивым, неаккуратным, пренебрегающим своей работой и обязанностями. Только посмотрите, что он сделал, как только получил эту самую свободу – он сразу натворил такого, что точно лишился бы всякой свободы, если бы это только стало известно. Так же как тот случай с младенцем миссис Гудвин… Но прежде чем Артур перешел к этим воспоминаниям, появился Барри с чаем.

– А вы уже видали костер, который сложили на пустыре?

– Осторожнее, не разливай чай, я предпочитаю пить его из чашки, а не из блюдца, – заметил ему Артур. – Нет, не видел. И кто же это его сложил?

– Люди, дети, ну, я не знаю… Но они натаскали туда чертову уйму деревяшек. Думаю, что это будет лучший костер в Кенборне. Из вашего окна его, пожалуй, хорошо не разглядишь. Он как раз сзади решеток на Бразенос.

– Будем надеяться, что не произойдет никакой катастрофы, – заметил Артур, прихлебывая чай. – Думаю, что сегодня у пожарных будет тяжелая ночь. Ну а теперь, когда ты уже вдоволь попользовался сахаром мистера Грейнера, может быть, соизволишь очистить мою корзинку для мусора?

На столе лежала внушительная пачка писем. Артур стал аккуратно открывать конверты. Однажды, в спешке, он разорвал пополам чек на приличную сумму денег. Но сегодня утром Артур просто никак не мог сосредоточиться. По тем образам, которые возникали у него в мозгу, по тем воспоминаниям, которые вдруг там всплывали, – он думал, что многие из них давно забылись, – по тому давлению, которое почти раскалывало его голову, он понимал, что его терпению подошел конец. Эти образы, естественно, включали в себя мертвые лица – тетушки и тех двух девушек.

А теперь он, ко всему прочему, опять увидел этого младенца и услышал его крики. Тетушка Грейси приглядывала за младенцем по просьбе матери. Артур смутно припоминал, что у миссис Гудвин заболел какой-то родственник, и ей обязательно надо было его посетить.

– Если мне придется выскочить в магазин, – сказала тетушка Грейси, – то здесь останется Артур. – Она со значением посмотрела на мальчика. – Для него будет полезно доказать, что на него можно положиться.

Как только за ней закрылась дверь, Артур подошел и встал около младенца, рассматривая его с непонятным вожделением. Младенцу было месяцев шесть, и он был толстый и сонный. Артур убрал одеяло и приподнял теплую распашонку, которая была на нем надета. Младенец так и не проснулся. Сейчас Артуру хорошо была видна белая ворсистая салфетка, закрепленная безопасной булавкой над его штанишками. «Безопасная» было достаточно странным определением для такого очевидно опасного оружия. Артур отстегнул булавку и, переполненный сознанием собственной власти и непонятной радостью, воткнул ее до самой загибающейся головки в живот ребенку. Младенец проснулся с оглушительным криком, а на его коже появилась большая капля бордовой крови в том месте, где Артур вытащил булавку. Какое-то время он прислушивался к крикам и наблюдал за младенцем; наблюдал за его ртом, широко раскрытым в крике, за его глазами, из которых слезы лились на бордовое от натуги лицо. Он просто наблюдал и слушал. Тетушка Грейси никогда не ходила по магазинам долго. К счастью. Ведь Артуру надо было все привести в порядок, чтобы его не ругали. И, тоже к счастью, булавка, кажется, не задела никаких жизненно важных органов. Он поменял пеленку, которая насквозь пропиталась мочой и была испачкана кровью, выстирал ее – тетушка Грейси это одобрила и даже похвалила его! – и к тому моменту, когда она возвратилась из магазинов, младенец только жалобно плакал, как большинство младенцев, без всякой видимой причины. Ведь ничего плохого с этим младенцем не произошло. Артур подумал, что теперь он уже был мужчиной старше тридцати. Ни его, ни тетушку никогда не обвиняли в том, что у младенца появилась рана, да и вряд ли ее тогда вообще заметили. Однако Артур был и сейчас рад тому, что тетушка всегда быстро возвращалась с покупками. Потому что только одному богу ведомо, куда бы он еще воткнул булавку и сколько бы еще раз он это сделал, если бы знал, что тетушка Грейси придет не скоро. Нет, все-таки она действительно была его ангелом-хранителем и защитницей, которую после ее смерти сменила та, другая защитница, его терпеливая белая леди, одетая в одежды тетушки…

Был уже час дня, а Артур еще не ответил ни на одно письмо. Может быть, после хорошего ланча… Он надел свое пальто из серого твида с серебристым отливом, на один тон светлее, чем его шелковый галстук со стальным отливом. Этот галстук Артур перед выходом затянул так, что тот его чуть не задушил. По пути в кафе он остановился и осмотрел сложенный костер. Тот был высотой футов пятнадцать [27]27
  Около 4,5 м.


[Закрыть], и с двух сторон его подпирали козлы. Артур покачал головой – он никак не мог понять, что именно вызвало у него такое недовольство, – затем быстро пошел в сторону кафе, надеясь, что морозный воздух, если его вдыхать с правильными интервалами, очистит его голову от пульсирующей боли. Вернувшись, он обнаружил у себя в офисе женщину в пальто из верблюжьей шерсти, которая проводила опрос для какого-то исследования. Артур назвал ей свое имя и адрес, а затем рассказал, что поддерживает консерваторов, не женат и работает в должности инспектора-контролера. Назвать свой возраст он отказался. Женщина все записала, и Артуру стало немного легче.

Корреспонденция все еще ожидала его, и теперь, поскольку утром он предпочел бездельничать, все шло к тому, что ему придется задержаться после работы. Зимой, когда сумерки наступали в пять часов, Артур предпочитал уходить из офиса именно в это время. В это время на улицах было полно людей, и он мог спокойно, что называется «под наблюдением», попасть домой до наступления темноты. Однако Артур успокоил себя тем, что сегодня люди будут на улицах до позднего вечера. Уже сейчас можно было видеть золотые, пурпурные и белые ракеты, взлетающие в бледное и все еще освещенное солнцем небо.

Однако из-за извращенного желания увидеть, как праздник будет испорчен, Артур мечтал о том, чтобы пошел дождь. Он даже несколько раз выходил на крыльцо, чтобы посмотреть на термометр. Во время ланча на небе появились облака. Но с того времени облака как-то сжались и исчезли, как будто съеденные морозцем, так как термометр постоянно падал, начиная с 37 градусов до 36, 35, а теперь, в пять тридцать, он показывал уже 29 градусов [28]28
  Температура дана по Фаренгейту. По Цельсию она соответствует 2,87, 2,22, 1,67 и –1,67 градусов.


[Закрыть].

Солнце еще не успело сесть, как на голубое небо, чистое и блестящее, как пластинка ляписа, высыпали звезды. И эти звезды, яркие и вечные, спокойно наблюдали, как шутихи, эти искусственные метеориты, взлетали в эфемерные галактики. Артур опустил жалюзи, чтобы хлопки праздничных фейерверков больше не мешали ему, хотя до него ясно доносились голоса и смех людей, собиравшихся на костер и праздник. В десять минут седьмого Артур закончил последнее письмо и напечатал последний адрес. Все письма он положил в лоток «исходящие», чтобы Барри утром не забыл их отправить. Надев пальто, еще раз подтянул галстук и вышел из офиса, заперев ворота. Празднующие, по мнению Артура, шумели совершенно непристойно. Он вышел на Магдален-хилл и подошел к металлической сетке. За ней, на пустыре, уже собралась небольшая группа жителей из близлежащих домов. Столы на козлах были закрыты бумажными скатертями, и на них высились горы сэндвичей, булочек, хот-догов и стояло множество чашек с супом. Пар от супа поднимался в воздух. По прикидке Артура, здесь собралось около ста человек, в основном детей и женщин, но было и с полдесятка мужчин. Все были одеты в ветровки или в толстые пальто с шарфами. Трава уже подмерзла и была в изморози, поэтому ботинки присутствовавших оставляли на ней темные полосы. Огни из окон домов на заднем плане бросали оранжевые отсветы на движущиеся фигуры, траву, покрытую инеем, внушительную гору деревяшек: на всю эту сцену, напоминавшую картины Брейгеля [29]29
  Питер Брейгель-старший (1525–1569) – голландский живописец, мастер пейзажа и жанровых сцен.


[Закрыть].

Одна из женщин поставила на стол коробку, полную клубней картошки. Артур предположил, что ее собираются печь в углях, оставшихся после костра. Ну и вкус же у нее будет, подумал Артур, увидев, как мужчина, чернокожий мужчина – а все эти негры были для Артура на одно лицо, – поливает жидкостью для растопки костра дерево, картон, бумагу и саму фигуру Гая Фокса. Артуру пришлось признать, что чучело было сделано мастерски, если только вы вообще интересуетесь подобными вещами: человеческая фигура в полный рост, одетая в мужской костюм, с маской из папье-маше вместо лица и большой соломенной шляпой на голове. Артур уже собирался отвернуться – его любопытство было полностью удовлетворено, и он ощущал даже некоторое отвращение ко всему происходящему, – как вдруг краем глаза он заметил что-то (или кого-то), что заставило его замереть на том месте, где он стоял. Потому что из толпы появился мужчина с коробкой спичек в руках, высокий мужчина с копной светлых волос, которые спускались на воротник его кожаной куртки, и этим мужчиной был Антони Джонсон.

Артур даже не задумался, что он здесь делает и почему занимается этой детской ерундой. Он понял только одно: человек не может находиться одновременно в двух разных местах. Если Антони Джонсон находится здесь – а, судя по детским крикам, он был главным церемониймейстером всего праздника, – то он не может в это же время быть в доме номер 142 по Тринити-роуд. Создавалось впечатление, что здесь Антони проведет еще несколько часов, и все это время за подвалом никто не будет наблюдать. Там будет темно и очень холодно, и очень пусто, но в эту ночь, полную громких криков и взрывов смеха, все это придаст его фантазиям еще большую, чем всегда, реальность.

Все существо Артура наполнилось яркой и в то же время какой-то усталой радостью. До этого момента он даже не подозревал, насколько срочно ему нужна женщина из подвала. Ни одно из его воспоминаний, ни одна из его фрустраций не сказали ему об этом так ясно, как сказал вид Антони Джонсона, зажигающего первую спичку и подносящего ее к куче деревяшек. Но, наслаждаясь этим чувством и прислушиваясь к тому, как оно растет в нем, Артур понимал, что должен позволить ему вырасти до самого неба. У него для этого было время, очень много времени. И кульминация, и последующий оргазм будут тем сильнее, чем дольше он будет их сдерживать.

Артур стоял, продолжая дрожать, но теперь это была уже дрожь экстаза. Он больше не боялся темной стороны своего «я». Он находил счастье и удовлетворение в том, что наблюдает, как Антони Джонсон бросает все новые и новые горящие спички в гору дерева, пока наконец не появились первые язычки пламени, которые затрещали и загудели в этой деревянной пирамиде. Когда пламя занялось и его языки стали лизать ноги чучела, раздались первые залпы салюта. Ракета взлетела, окутанная искрами, а вдоль загородки, под наблюдением чернокожего мужчины, дети зажгли первое в длинном ряду Огненных Колес [30]30
  Вид фейерверка.


[Закрыть]. Одно за другим они начинали свое вращение в желтых и зеленых сполохах пламени. А все еще бледные, но крепнущие с каждой минутой языки пламени костра подбирались все ближе и ближе к ногам чучела, доставая уже до черного костюма, в который оно было одето, пока наконец не добрались до его головы и лица, пробиваясь из пустых глазниц маски и превращая соломенную шляпу в пылающую корону.

Шляпа свалилась. Костюм сгорел и тоже свалился вниз. Белые, длинные и блестящие конечности непристойно торчали из-под обгоревшего костюма, пока огонь наконец не добрался и до них и не стал жадно их пожирать. Артур подошел еще ближе к сетке. Его пальцы вцепились в ее холодные переплетения. Маска превратилась в горящий шар, который неожиданно свалился с головы чучела и, как шутиха, упал на землю, разбрасывая вокруг себя фонтаны искр. Вскрикнул ребенок, и мать отвела его в сторону. Теперь языки пламени лизали обнаженное лицо. И это было не мужское, а женское лицо: белое, спокойное и даже красивое в своем окончательном безразличии ко всему происходящему. Казалось, оно двигалось, и все приближалось и приближалось к Артуру, пока наконец полностью не заслонило собой и сам костер, и взлетающие фейерверки. Теперь перед его глазами было только знакомое и любимое лицо. Оно слегка скривилось, как бы пародируя лица тех, кого заживо сжигали на кострах. Дырка под подбородком увеличилась и широко раскрылась, как будто горло перерезали бритвой, и вот наконец пламя полностью охватило это лицо, с похотливой жадностью поглощая деформированные черты.

Его белая леди, его тетушка Грейси, его ангел-хранитель…