Текст книги "Солнце для мертвых глаз"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 11

Они никуда не делись. Другие знакомые ей девочки, подружки – Миранда, Изабель и Холли тоже хорошо помнили восьмой год своей жизни, хранили воспоминания, которые навсегда запечатлелись в их памяти. Щенок, подаренный родителями на день рождения, – в случае с Мирандой, а у Холли – падение с пони и сломанная нога; для Изабель таким воспоминанием было рождение брата. У нее, Франсин, тоже были свои воспоминания: убийство матери.

Почему обычно запоминаются именно эти подробности, а не другие? Хоть кто-то может это четко объяснить? Почему люди обманывают – а именно это они и делают – свою память?

Все те обстоятельства – как ее отослали в комнату, как Франксин ждала там, скучая и раздражаясь, – остались с ней. Бабочка, которую поймала и выпустила в окно. «Красный адмирал» – это распространенный вид бабочек, возможно, самый распространенный в Англии, он используется во многих орнаментах и логотипах. Вероятно, большинство людей просто не замечают «красного адмирала» на коробках с овсяными хлопьями, на обложках книг, на бутылках с пеной для ванны. А вот Франксин замечает. Она даже увидела одного на майке. И даже помнит кольцо на дверном звонке, как залезла в шкаф и притянула дверцу тоненькими пальчиками семилетнего ребенка.

А вот крик «Нет!» и вопль – не помнит. Франксин знает о них, потому что Джулия говорила, что она рассказывала о них полиции. Мачеха поддерживает жизнь в ее воспоминаниях. Девочка не помнит, как нашла маму, как сидела рядом с ней, перепачкалась в крови и ждала прихода папы. Джулия говорит, что ей лучше смотреть в лицо тому, что произошло, поэтому постоянно напоминает ей об убийстве. Иначе все это давно полностью стерлось бы из ее сознания.

Джулия говорит – повторяет это уже многие годы, – что тот мужчина думает, будто Франксин видела его. Она действительно видела его, макушку и мыски ботинок. Ее отец говорил ей – раз, наверное, тысячу, – что тот мужчина не ищет ее, что все это чепуха и абсолютная выдумка, будто тот якобы охотится за Франксин. Во всяком случае, убийцы уже давно нет на свете, ведь он был наркоманом. К тому же думал, будто находится в доме другого доктора Хилла.

Франсин ни сейчас, ни тогда не боялась этого мужчину. Она не хотела знать, кто он такой, где находится и что с ним случилось. При выяснении причин чьей-то смерти часто повторялась одна и та же фраза: «Их это не воскресит». Франксин нередко размышляла над ней, над тем, что установление личности того мужчины, его поимка, наказание и устранение как угрозы для других – все это не вернет ей маму.

Психотерапевтический метод, применявшийся Джулией, состоял в том, чтобы спрашивать клиентов, как бы они распорядились тремя желаниями. Однажды она спросила об этом у Франсин и у Ричарда, но больше никогда не задавала этого вопроса после того, как ушла из профессии. Если бы Джулия спросила ее об этом сейчас, то Франсин ответила бы, что первым ее желанием было бы, чтобы тот день никогда не наступал, а если бы это оказалось невозможным, чтобы ей дали забыть его; вторым – поступить в Оксфорд; что до третьего желания, то она была слишком благовоспитанна и добра, чтобы говорить о нем.

С кем-либо, кроме себя самой. Потому что ее третьим желанием было, чтобы Джулии не стало. Франксин не желала ей никакого вреда. Меньше всего ей хотелось, чтобы та умерла, – она повидала достаточно смерти на своем веку; но было бы здорово, если бы мачеха встретила доброго, привлекательного и богатого мужчину и ушла к нему.

Это было предложение Холли. Все, что имело отношение к сексу, обычно исходило от ее подруги.

– Она толстая и старая, но все еще довольно симпатичная, – сказала Холли. – Какой-нибудь старик может запасть на нее.

– Она не толстая, – возразила Франсин.

– Ой, да ладно тебе. У нее же шестнадцатый размер [29]29
  По российской шкале – 48.


[Закрыть]. Как минимум. Большая толстая рыба. Наверное, раньше была золотой рыбкой, а теперь стала дельфином. А однажды станет китом.

– Дельфины и киты не рыбы, Холли.

– Ну, морские животные. Она большое толстое морское животное.

Иметь дело с Джулией можно было, только соглашаясь с ней, молча, и спокойно заниматься своими делами. Насколько это было возможно. Все остальное, что хотя бы издали напоминало спор или дискуссию, изнуряло до крайности. Первым сдавалась шестнадцатилетняя собеседница; она же, сорокадевятилетняя, была полна сил. Франсин достигла той точки, когда практически перестала разговаривать с Джулией, ограничивалась короткими «да», «нет» и «спасибо» и улыбалась.

Однако это не мешало Джулии постоянно повторять ей с различными вариациями: «Послушай, Франсин, что с тобой такое? Что я сделала не так? Если я чем-то расстроила тебя, то хотела бы знать, чем именно».

– Ты ничего не сделала, Джулия, – неизменно отвечала падчерица.

– Потому что, если сделала, то всегда лучше, знаешь ли, выложить все начистоту, взглянуть правде в глаза и все обсудить.

– Но обсуждать нечего, Джулия.

– Ты очень юна, знаешь ли, почти ребенок. Да ты и есть для меня ребенок, хотя иногда кажешься слишком взрослой для своих лет. Ты ведешь себя как старушка. Ты это понимаешь?

Франсин не ответила. А если бы она вела себя как юная девица, Джулия одобрила бы это? Как Миранда, которая хвастается, что новый приятель – четвертый, с кем она спала? Или как Кейт, что прячет в столе упаковку «экстази», как она, Франсин, прячет «Смартиз»? Она действительно чувствовала себя значительно старше сверстников. И страдала больше, чем они, потеряла больше, чем они, повидала то, что многим не суждено увидеть за всю жизнь, мучилась страшными кошмарами, о которых никому не могла рассказать, чувствовала себя отодвинутой судьбой в сторону.

Кто из них, например, при виде «красного адмирала» увидел бы в красных полосах на черных бархатных крыльях брызги крови, долетевшие из раны убитой женщины? Только Франсин из всей школы начинала дрожать, немела, холодела и замирала, когда лектор-полицейский, добродушный, тихий мужчина, показывал выданный ему на чрезвычайный случай пистолет.

Голос к ней вскоре вернулся. Однако Франсин опасалась, что может снова утратить дар речи, которого была лишена долгие месяцы. Многие годы девушка просыпалась по утрам со страхом, что у нее нет голоса, что не сможет произнести ни слова, и первым делом заговаривала вслух сама с собой. Произносила свое имя, называла день недели и дату.

– Франсин, сегодня четверг. Четырнадцатое июня.

Теперь она больше этого не делала, но в снах боялась потерять голос. В одном сне, недавнем, она была в музее и, пройдя во внутреннюю галерею, оказалась в зале с оружием – стрелами, метательными дротиками, гарпунами, пиками, дубинами, карабинами, ручными гранатами. Она и не предполагала, что знает, что это за предметы, тем более как они называются, но наутро проснулась с простыней во рту – так она пыталась заглушить свои крики, чтобы не услышал отец.

Неужели ей это суждено вечно? Неужели это ее судьба?

Должно быть, это отец, его работа, проведенная с Джулией, его усилия привели к некоторым послаблениям. Школа находилась слишком далеко, чтобы Франсин ездила туда и обратно домой на общественном транспорте, так что было вполне обоснованно, чтобы Джулия продолжала возить ее в школу на машине. Большинство девочек привозили в школу на машинах. Но и им же разрешалось после уроков ехать домой с другой девочкой, а если и возникало желание, даже ночевать у подружки. Раньше Франсин этого не разрешали, но сейчас все изменилось. Она могла поехать – правда, вместе с ними и под их надзором, к Холли, Миранде или Изабель. Могла пригласить их к себе. С Франсин сняли ограничения и разрешили ходить вместе с подружками на различные мероприятия – при условии, что она будет дома до темноты.

Джулия была идеальной матерью. Она содержала дом в совершенном порядке и постоянно покупала Франсин маленькие подарки: новое медовое мыло из «Нилз-Ярд», блокнотики для записей, духи от Келвина Кляйна, книжки в мягкой обложке, компакт-диски. Кровать девушки ежедневно застилалась чистым бельем, каждый день у нее в ванной было новое полотенце. Для нее всегда готовились ее любимые блюда. По утрам Франсин будили за некоторое время до того, когда надо было вставать, перед сном ей выдавалась порция горячего питья.

У них с Джулией было много долгих бесед, серьезных разговоров. Это большая ответственность для Франсин, говорила мачеха, научиться отвечать за себя. Все должно происходить медленно и постепенно. Ее усилиями девушка чувствовала себя так, будто это она совершила преступление и была выпущена на поруки.

– Джулия, меня снаружи никто не ждет, чтобы причинить мне вред, – мягко сказала Франсин. – Ты же сама это знаешь. Возможно, раньше и ждали, но сейчас нет.

– Я и не говорю, что ждут, – сказала Джулия. – Я больше в это не верю, опасность миновала. Я боюсь тебя, а не его.

– Что ты имеешь в виду? – Франсин терпеть этого не могла.

Джулия пояснила. Ее падчерица, по ее мнению, несведуща в жизни, наивна, слаба, не способна позаботиться о себе, являясь полной противоположностью проститутке. Такой ее сделала предшествующая жизнь и страшный опыт, который Франсин пришлось пережить. Джулия не говорила – возможно, просто не знала, – что ее страх перед одним мужчиной сменился страхом перед многими, перед теми мужчинами, о которых писали в газетах и которых показывали по телевизору, которые нападали на женщин, похищали или насиловали их. Однако мачеха читала Франсин лекции о привычках и желаниях посторонних мужчин, о том, что нельзя обманывать родителей, о пунктуальности, о необходимости держать слово и умении тщательно выбирать себе друзей.

– Худые сообщества развращают добрые нравы, – сказала Джулия, цитируя апостола Павла.

На Рождество мачеха, кроме всего прочего, подарила Франсин мобильный телефон. Молодежь, считала она, любит такие штучки, все, что требует хоть минимальных технических знаний: жмем эту кнопочку, потом эту, вытаскиваем антенну, набираем номер. Идея, естественно, состояла в том, что девушка должна звонить с мобильного домой и сообщать о своем местонахождении, в особенности о том, что она задерживается. Франсин будет рада иметь взрослую вещь, и это даст ей возможность вести себя ответственно. Джулия сказала, что видит во владении мобильным телефоном следующий важный шаг в медленной метаморфозе Франсин.

Та вежливо поблагодарила ее и сказала, что когда-нибудь прочтет прилагавшуюся к телефону инструкцию. Может, она и прочитала, но телефоном никогда не пользовалась. Вызванная на ковер, Франсин сказала, что у нее никак не получается разобраться в нем, что он просто загнал ее в тупик. Она очень сожалеет, потому что это подарок и ей не хочется ранить чувства Джулии, которая проявила такую заботу. Может, та возьмет его себе?

Однажды в феврале после встречи с Холли Франсин вернулась домой на час позже, чем обещала. Было еще только шесть вечера, но она все равно опоздала. Естественно, ключ от дома ей не дали, мачеха категорически возражала против этого, поэтому ей пришлось позвонить в дверь. Трясущаяся, с перекошенным ртом Джулия втащила падчерицу в холл и ударила.

Удар был несильным. Если человек никогда никого не бил по лицу, то его первая пощечина окажется неэффективной, превратится в скользящий шлепок, от которого легко увернуться. Франсин и увернулась, но не полностью, и ладонь Джулии задела ее по щеке. Прижав руку к тому месту, куда ее ударили, Франсин затаив дыхание, молча смотрела на вдруг разрыдавшуюся мачеху. Слезы ручьем полились по лицу Джулии, она застонала.

– Я не скажу своему отцу, – проговорила Франсин.

Не «папе», не «папуле», а «своему отцу». Это было в первый раз.

– Прости, прости, – всхлипывала Джулия. – Не знаю, что на меня нашло. Я так испугалась, я едва не сошла с ума.

«Ты уже сошла» – вот что хотелось сказать Франсин, но она никогда никому не говорила ничего подобного.

– Ты не должна поступать со мной жестоко, – сказала она. – Или говорить жестокие вещи. Пожалуйста.

Франсин поднялась к себе в комнату, а потом, когда пришел домой Ричард, спустилась вниз и попросила у него ключ от дома.

– А я думал, он у тебя есть, – сказал отец, зная, что это ложь, и покосился на свою жену.

Джулия сказала:

– Тебе надо было попросить. Почему ты не попросила?

– Конечно, у тебя должен быть ключ, – сказал Ричард. – Возьми мой запасной, я сделаю новый.

Франсин с Мирандой пошла на дискотеку, но ей там не понравилось. Все юношеские годы, когда другие постепенно постигали радость от шума вокруг, она жила в противоестественной тишине. На дискотеке Франсин долго не выдержала, а в клубе, куда они пошли с самой Холли и ее кузеном, ей стало скучно. Дома она давно уже привыкла пить вино за едой, и алкогольный лимонад, тем более «Баккарди» с «черносмородиновой» вызывали у Франсин отвращение. Зато кузен ей понравился. Во всяком случае, она так думала, пока во время танца тот не стал ее лапать.

* * *

Ричард был очень горд Франсин, когда ей выделили место в Оксфорде, что являлось закономерным результатом удовлетворительных оценок на выпускном экзамене по повышенному уровню. Естественно, его дочь будет хорошо учиться. Ему много раз говорили, что она самая способная девочка в классе. И Ричард дивился тому, что случившееся не повлияло на ее интеллект. Казалось, события прошлого не затронули ни единую область в его красивой, умной дочери. Уже несколько лет никто из них не упоминал убийство ее матери. Франсин училась забывать, и вероятно, уже забыла. Когда Ричард смотрел на нее, то видел счастливую, уравновешенную девочку, не особо жизнерадостную, скорее тихую и сдержанную. Но такова уж ее натура. Вряд ли ему понравилась бы шумная девочка-сорванец – в разговорах с самим собой Ричард предпочитал это старомодное слово – вроде Миранды или Холли, этих проныр с кокетливыми взглядами.

Во многом спокойствие Франсин и ее приспособленность к нормальной жизни – это заслуга Джулии. Теперь это ему ясно. Она поступала мудро, защищая и оберегая ее. Возможно, в какие-то моменты она заходила слишком далеко, но теперь с этим покончено. У Франсин есть ключ от дома. Она постепенно вступает в мир и ведет там себя безупречно. Если Ричард в чем-то и может быть уверен, так это в том, что его дочь скажет твердое «нет» всем наркотикам, если ей таковые предложат, всем назойливым молодым людям и – это даже не обсуждается – любым действиям, противоречащим закону.

За все это надо благодарить Джулию. К сожалению, она уже не нравится ему так сильно, как раньше, и, конечно, Ричард не любит ее. Но он все равно благодарен. Теперь Ричард видит, что Джулия была права. Она стала для Франсин путеводной звездой. Так что, когда Франсин высказывала нечто, что можно было рассматривать как непрямую критику в адрес своей мачехи, Ричард каждый раз чувствовал себя застигнутым врасплох. Они были вдвоем. В последнее время Джулия часто уходила из дома по своим делам – как, кстати, и он, хотя они никогда не оставляли Франсин одну. Сегодня она пошла на встречу с однокурсниками из колледжа.

Франсин сидела с ногами в кресле и читала роман. Однако когда Ричард посмотрел на нее, то увидел, что она не читает, а давно оторвала взгляд от книги и смотрит куда-то вдаль. Он отвел взгляд, через несколько минут снова посмотрел на нее – она так и не вернулась к книге. Прежде чем Ричард успел спросить дочь, что случилось, она четко, с нажимом произнесла:

– Я поеду в университет, не так ли?

Для него это стало полной неожиданностью.

– Естественно, поедешь. А почему ты спрашиваешь?

Та ответила не сразу.

– Джулия не остановит меня?

– Франсин, Джулия любит тебя. Она желает тебе только добра. И всегда желала.

Дочь больше ничего не сказала, и Ричард встревожился. Каждый раз, когда Франсин выражала недовольство, его чувство вины, до этого мирно спавшее, пробуждалось к жизни. Если бы Ричард из тщеславия не изменил запись в телефонном справочнике и значился там просто как Хилл Р., и не зазнавался, его дорогая жена Дженнифер, любовь к которой не угасла в нем и по сей день, в этом он не сомневался, была бы жива, а его дочь росла бы нормальным, счастливым ребенком. Что же до Джулии…

– В чем дело? – спросил он.

Большие темные глаза Франсин блестели чуть ярче.

– Если меня никуда не отпускают одну и не оставляют в доме одну, если я всегда должна быть дома до темноты, как же меня отпустят в Оксфорд, где я буду жить сама по себе? – Дочь прибавила: – Я просто спрашиваю. Если ты услышал в моих словах сарказм, не обижайся; я не хотела, это получилось случайно.

Джулия – Ричарду на ум пришло слово «дрессировала» – готовила его дочь к этому. Шаг за шагом. Приучала ее к жизни и миру за пределами дома, к обычаям, принятым в обществе. А приучала ли? Готовила ли на самом деле?

– Как я буду жить одна? Ведь я буду жить одна, не так ли? Как мне разрешат самой заботиться о себе и при этом не иметь рядом никого, кто присматривал бы за мной, как это делает Джулия?

Ричард вспомнил, как читал о людях, которых в университеты сопровождали родители, опекуны или компаньоны. Кошмарная идея – а может, и нет? Он нерешительно произнес:

– Ты же знаешь, что можешь взять академический отпуск.

Это было предложение Джулии. Она высказала его прошлым вечером.

– Пусть она поедет в Оксфорд в следующем октябре и возьмет академический отпуск. Так все делают, это стало модным.

– И что, бездельничать здесь? Чем ей заниматься?

Джулия тогда не ответила.

– Я подумывала об этом, нет, я прикидывала, а не стоит ли нам к концу этого года перебраться в Оксфорд, чтобы опять быть всем вместе?

– А мне, по-твоему, что в этом случае делать? Изо дня в день ездить на работу в Лондон и обратно?

Но, секунду подумав, Ричард согласился с первой частью предложения Джулии.

Франсин нужно взять академический отпуск. Если захочет. Дочь тогда не ответила. Он снова предоставил решать ей.

– Холли так и собирается, – задумчиво произнесла Франсин.

Ричард никогда не предполагал, что однажды хоть за что-то благословит эту маленькую дерзкую девицу Холли. Он улыбнулся.

Глава 12

После того как Тедди вынес последнюю порцию дров, он тщательно убрался в опустевшей столовой. Снял шторы и бросил их в спальню родителей. Подмел пол и вымыл французское окно. Много его рисунков уже висело на стенах, и Тедди добавил к ним еще один в раме, сделанной из красного дерева от обеденного стола. Из остатков получился низкий круглый столик. Тедди снял рубанком толстый слой лака с въевшейся в него грязью и оставил дерево в его естественном виде, чтобы проявлялся его золотисто-коричневый отблеск, а затем инкрустировал по периметру эбеновым деревом и кленом, кусочки которых воровал в колледже, когда никто не видел. Этот стол, кровать и книги в держателях были единственной обстановкой в комнате, все остальное пространство занимал верстак и его инструменты.

Кейт не заходил в столовую с того дня, когда пришел полицейский и сообщил, что Джимми отвезли в больницу. Что привело его сейчас, Тедди не знал. Вероятно, дядя, возвращаясь с последнего за этот вечер вызова, заскочил в «Оддбинз» [30]30
  Фирменный винный магазин.


[Закрыть]и, направляясь к дому от магазина, увидел во французском окне свет, который и вызвал у него подозрения. Не приглушенный плотными бархатными шторами, тот, должно быть, заливал бетонную площадку, потоком струился на Кейта, подъезжающего на своем мотоцикле.

Тедди выключил свет. Задний двор тут же погрузился во тьму, когда Кейт выключил фару у мотоцикла. У соседей свет тоже не горел. Яппи куда-то ушли, в этом Тедди был уверен. Он услышал, как Кейт споткнулся, пробираясь на ощупь к задней двери. Как только тот вошел в дом, Тедди тут же включил свет и вернулся к своему рисунку. Стоял январь, а зеркало, которое он проектировал, нужно было закончить и сдать к концу апреля.

Кейт не постучал. Ему такое и в голову не пришло. Тедди услышал, как дядя открыл дверь. Повернул ручку, потом отступил на шаг и изо всех сил пнул дверь ногой. Та распахнулась, ручка ударилась о стену. Кейт замер в дверном проеме, тяжело дыша от напряжения. Сумки он уронил на пол, как будто они вдруг стали слишком тяжелы для него. Может, пришел, чтобы что-то сказать, однако не сказал этого. У Кейта отвисла челюсть.

– Что с мебелью?

– Какой мебелью? – спросил Тедди.

– Да что ты, проклятье, голову мне морочишь! Стол моего отца, стулья, буфет, который здесь стоял. Что ты с ними сделал? Старику Ченсу пришлось все это разобрать, а потом собрать, чтобы внести в комнату.

– А она не могла уйти, а?

Кейт поднял свои пакеты и отправился на кухню. Там он, вероятно, принял порцию виски. И вернулся, вытирая рот тыльной стороной ладони.

– Если ты продал мебель, я подам на тебя в суд. Она моя, как и все в этом доме.

– У нее есть ноги, – сказал Тедди, – значит, она может ходить, верно? А для чего еще ноги? Она протиснулась в дверь, вышла на улицу, села на автобус и сейчас живет в магазине старьевщика в Эджваре.

Кейт стиснул кулаки и пошел на него в точно той же манере, в какой все эти годы на него налетал Джимми. Тедди встал. Он был на три дюйма выше дяди и на пару жизней моложе.

– Даже не думай, – сказал он.

Через некоторое время он услышал, как Кейт вошел в гостиную. Включился телевизор, показывали какой-то фильм про гангстеров – выстрелы, грохот и сдавленные крики умирающих. Тедди прислушался, услышал, как зашипела вскрытая банка. Начался типичный для Кейта вечер с постепенным опьянением.

У зеркала на раме должна быть какая-то геометрическая инкрустация. Тедди еще не решил, какая именно. Может, кресты, но не круги с крестами. Он не хотел, чтобы это напоминало «Оксо-билдинг» [31]31
  Здание в Лондоне. Его название OXO выложено на башне двумя кругами и одним крестом.


[Закрыть]. А может, треугольники, простые треугольники из светлого, слегка подкрашенного дерева? Платан или падуб можно подкрасить бледно-желтым и зеленым. С другой стороны, инкрустация может состоять из параллельных линий светлых тонов – абрикосового, золотистого, бежевого, оливкового; вероятно, так даже лучше. Тедди нарисовал варианты, нашел коробку с акварелью Альфреда Ченса.

Возвращение Кейта было неожиданным. Он в нерешительности постоял у комнаты Тедди, вероятно собирая энергию для удара. Дверь распахнулась с такой силой, что ручка опять врезалась в стену. В руке у дяди была открытая банка «Гиннеса».

– Я хочу, чтобы ты немедленно убрался отсюда, – сказал он.

Тедди отложил кисточку.

– Что?

– Ты слышал. Если бы ты держался в рамках и вел себя нормально, я, возможно, и позволил бы тебе остаться до лета. Но нет, ты решил разрушить мой дом, сломать здесь все; ты, черт побери, стал угрозой. Так что тебе придется уйти. Ясно? Соображаешь?

– А кто выгонит меня отсюда? Ты?

– Я, – сказал Кейт, – и закон, если понадобится.

И одним движением, похожим на прямой удар кулаком, вылил содержимое банки на рисунок Тедди. Коричневая пенистая жидкость разлилась по со вкусом раскрашенному изображению рамы зеркала.

Тедди не издал ни звука и даже не шевельнулся. Он смотрел на Кейта до того, как тот плеснул пивом, и продолжал смотреть сейчас, бесстрастно, пристально. Вероятно, эта холодная пассивность подействовала на Кейта сильнее, чем любая эмоциональная реакция. Тот опустил глаза, с вызовом допил то, что оставалось в банке, повернулся и вышел.

Тедди пошел на кухню за тряпкой. Салфетка в миске под раковиной, по всей видимости, была связана его матерью. Он посмотрел на нее без всякой сентиментальности, вернее, вообще без каких-либо чувств, лишь обратил внимание на, скажем, фирменный знак матери – путаницу в петлях и ярко-красную кайму. Салфетка отвечала его целям, то есть подходила для того, чтобы собрать жидкость, но вот рисунок погиб. Тедди вытер салфеткой свой стол, высушил его бумажным полотенцем, вытер пол, скомкал рисунок и бросил его в мусорную корзину.

Когда он отнес салфетку на кухню, то подошел к двери в гостиную и прислушался. Звука телевизора слышно не было. Раздался щелчок – это вскрыли еще одну банку, – а затем звук, похожий на отвинчивание крышки в «Чивас Регал». Тедди решился именно в тот момент или час спустя? Впоследствии он не мог сказать точно. Наверное, лучше много не думать об этом. «Действуй, не думай».

В комнате воняло пивом – крепким, недобродившим. Делать ему новый рисунок или нет? Для Тедди это было самым приятным времяпрепровождением. С полчаса или дольше он рисовал новые варианты, но на этот раз не раскрашивал их. Затем сложил новые рисунки в картонную папку, убрал карандаш на место, еще раз протер стол и подошел к французскому окну.

Ночь была очень темной, безнадежно черной, что типично для середины зимы, когда солнце, или что там еще, садится в четыре и естественного освещения нет долгое время. Тедди слышал, как соседи-яппи вернулись домой; как у них защелкали выключатели, а один в комнате, примыкавшей к его, издал громкий треск. Он погасил свой свет. Секунду или две казалось, что Тедди находится внутри большого черного мешка. Затем предметы снаружи стали принимать свои очертания. Уличные фонари горели, хотя и не рядом; свет из соседнего дома делал воздух желтоватым и, проникая через забор, лежал желтыми полосами на земле.

Тедди видел очертания автомобильного навеса, а прямо под окнами – силуэт задней части «Эдсела», похожего на космический корабль, приземлившийся слишком близко к дому. Лившийся откуда-то свет прочертил бледную полосу на мусорных мешках, укрывавших мотоцикл. Небо было очень темным, иссиня-черным. Соседи стали выключать свет, собираясь спать. Их лестница заскрипела, когда они поднимались наверх. У него не было часов, Тедди никогда их не носил, но чувствовал, что время перевалило за полночь и сейчас около половины первого.

По коридору он продвигался на ощупь, так как везде была темень. Ориентиром была полоска слабого света под дверью в гостиную. Тедди очень тихо открыл дверь и вошел. В светящемся, но с выключенным звуком телевизоре толстый комик рассказывал анекдоты, считавшиеся неприличными для более ранних передач. Кейт лежал в своем кресле, его глаза были закрыты, рот открыт. Как бы показывая, что знает о появлении Тедди, он неожиданно издал громкий, булькающий, прерывистый храп.

Окурок последней сигареты не долетел до пепельницы и истлел прямо на столе. В сумраке он напоминал серую пушистую гусеницу. Вся крышка стола была испещрена неглубокими рытвинами, как будто кто-то пытался выжигать на ней. Тедди подошел поближе, дунул на пепельную гусеницу, и та исчезла бледным облачком. Кейт не шевельнулся. Он выпил три банки «Гиннеса» и – если он принес домой полную бутылку – полбутылки виски.

Теперь надо найти другой подходящий пластмассовый мешок. Для них существовала куча названий, и Тедди знал их все, потому что ненавидел их и то, для чего они предназначались: политен, полиэтилен, полипропилен, полиэстер, полистирол, поливинил. Сейчас ему нужен был политен. В комнате их было навалом: зеленых, желтых, белых и красных пакетов, разбросанных Кейтом; они валялись на полу либо были засунуты один в другой, штук по десять-двадцать, чтоб получилась подушка.

Тедди вытащил один из тех, что были засунуты в один. Это был огромный пакет с одним швом из «Селфриджес» [32]32
  Крупнейший после «Хэрродс» универмаг в Лондоне, где продаются элитные товары.


[Закрыть]. Откуда у Кейта, с его-то пристрастиями, пакет из «Селфриджес»? Не может быть, чтобы он хоть раз заходил в этот магазин. Наверное, пакет дал ему один из покупателей, когда дядя нес что-то домой и его собственный пакет порвался. Политен был гладким, скользким и плотным, он был из очень качественного, первоклассного, превосходного пластика. Вместо дырок по бокам у него по верхнему краю была продернута лента из такого же прочного пластика, как резинка в трусах или шнурок в спортивных брюках. Лента вытаскивалась в два отверстия и образовывала ручки. То, что надо, подумал Тедди. Идеально.

А дальше он перестал думать и начал действовать. Бездумно. Сначала Тедди выключил телевизор и постоял в темноте, прислушиваясь к тишине, над которой витал гул от автомобильного движения по Северной кольцевой. Снял зажим, удерживавший шторы, раздвинул их и впустил свет от уличного фонаря, который стоял не рядом с домом, а на углу. Кейт издал булькающий звук, непохожий на храп. Он дернул головой влево, затем положил ее на прежнее место.

Тедди взял желтый пакет обеими руками и растянул горловину. Ему было неприятно прикасаться к Кейту, но деваться было некуда; его руки лишь скользнули по волосам и шерстяному пуловеру, когда он, набрав в грудь побольше воздуха, натянул пакет на голову Кейту.

Предполагалось, что будет какое-то сопротивление, но Кейт не сопротивлялся. Он был слишком пьян для этого. Тедди как можно туже затянул пакет, стараясь не повредить его. Из комнаты он не ушел, пока, но спиной повернулся.

Тедди стоял у окна, глядя на улицу, которую видел из этого окна всю свою жизнь: на длинную прямую проезжую часть с желтыми пятнами от фонарей на черном фоне, на приземистые оштукатуренные дома с жалкими крылечками перед входной дверью вместо террас, на сетчатые заборы, за которым там, где должен быть сад, стояли соседские средства передвижения: старые машины, перекрашенные фургоны, мотоциклы, велосипеды и даже лодка с высоко поднятым корпусом, рядом с жилым автоприцепом.

Тедди ощутил обычную неприязнь ко всему этому, ненависть, которая всегда была свежей, как в первый раз; он так и не научился относиться к этой знакомой картине индифферентно. На пару мгновений Тедди почти забыл о Кейте и о том, что с ним происходит. Если дать человечеству хоть крохотный шанс, оно изуродует все, с чем соприкоснется, до чего дотронется. С его родителями и Кейтом ситуация оказалась хуже: они ухитрялись самое уродливое превращать в еще большее уродство.

Снаружи кошка перебежала улицу, пролезла под воротами и, почувствовав себя в полной безопасности, неторопливо поднялась на крыльцо, села и принялась умываться. Красивое создание, крупное, стройное, светлого окраса – Тедди не смог определить, какого она цвета, – утонченно-независимое. Люди придали собакам гротескные формы, превратили их в уродливые создания, в посмешища, вероятно, чтобы смеяться над ними, а вот с кошками такое не получилось, кошки так и остались в своей форме. Интересно, почему не получилось? Он был уверен: дело не в отсутствии желания. Они наверняка старались изо всех сил в своей погоне за уродством. Кошка запрыгнула на край окна и забралась в дом через форточку.

Тедди вернулся в свою комнату. Он не решился включить свет, поэтому сидел в темноте. И думал не о Кейте, это оказалось довольно легко, а о своем зеркале и о том, что будет делать, когда окончит колледж, чем зарабатывать. Изготовлением мебели? Тедди сомневался, что сможет таким способом заработать достаточно. Изготовлением мебели и чем-то еще?

Тедди начнет с завтрашнего дня – даст объявление. Сколько бы оно ни стоило, он найдет деньги. Тедди встал и залез в карман куртки, висевшей на двери. Даже в темноте от бриллианта исходило слабое мерцание. Кольцо было для него своего рода талисманом. Он сжал его в ладони и почувствовал, как камень впился в искалеченный палец. Деньги на объявления нужно обязательно найти, но не через продажу кольца.