Текст книги "Эксгумация юности"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава шестая

Квартира Норрисов в доме на Трэпс-хилл была большой, с просторными комнатами, однако она едва ли годилась для маленьких детей. Окна в зале (Алан терпеть не мог, когда так называли гостиную) заполняли почти всю стену и выходили на балкон. В ясную погоду эти окна были открыты, и взрослые могли не волноваться – перила на балконе не по-зводили бы им упасть на выложенную брусчаткой террасу внизу. Однако для маленьких детей такая опасность сохранялась – они могли проскользнуть между перилами или нырнуть под ними. У Фенел-лы, сестры Фреи, были пятилетний сын и дочка, которой скоро должно было исполниться три, и когда по воскресеньям Фенелла вместе с мужем, Джайлсом, навещала стариков, то независимо от того, как тепло было на улице или как ярко сияло солнце, окна оставались плотно закрытыми.

Лишь совсем недавно Алан понял, что терпеть этого не может, просто буря отвращения поднимается в душе. Еще несколько недель назад он уживался с расхожей теорией о том, что любые трудности, с которыми сталкиваются бабушка или дедушка, – это на самом деле не трудности, а, наоборот, удовольствие, даже забава, ниспосланное судьбой испытание, благодаря которому они становятся объектами всеобщей зависти. И все это применялось не только к бабушке и дедушке – они-то, слава богу, уже испытали подобную судьбу еще двадцать пять лет назад, – но еще и к прабабушке и прадедушке, коими они теперь стали. В их возрасте, считал Алан, они заслужили себе хоть немного спокойствия по воскресеньям. А какой может быть отдых рядом с беснующимися малышами, которые делают все что вздумается: прыгают с дивана на кресло, катаются по ковру, стучат в окна, как будто хотят их открыть, без конца требуют кока-колу, апельсиновый сок, печенье и шоколад, которыми заранее запаслась во всем им потакающая и вечно улыбающаяся прабабушка, и забираются на колени к прадеду, чтобы в очередной раз испачкать книгу или газету своими липкими пальцами. Когда он довольно мягко изложил свое мнение Розмари, добавив, что наличие детей у них дома по воскресеньям – это не так уж и плохо, потому что когда они уходят, наступает блаженство, супруга тут же начала упрекать его в неблагодарности. По ее мнению – поскольку она так и не забыла его замечания по поводу их унылой и однообразной жизни, – визитов Фенеллы и ее детей вполне достаточно, чтобы рассеять любые мысли о скуке. Если им повезет прожить еще несколько лет, то и у Фреи появится семья, и она тоже будет приводить своих детей, чтобы повидаться с прабабушкой и прадедушкой. Возможно, это будет происходить по субботам…

Фрея и ее предстоящая свадьба были в данный момент самой популярной темой бесед в семействе Норрис, хотя сам Алан придавал этому событию весьма мало значения. Из небольшого семейного торжества в уютном старом пабе эта свадьба превратилась в вечеринку для двухсот человек в прибрежной гостинице. Тем больше оснований для Розмари купить себе платье, от чего она постоянно отказывалась из-за высокой цены, всегда приговаривая, что она и сама может сшить не хуже. Алан не мог с этим согласиться, но вслух ничего не говорил. Он по-прежнему предлагал ей выделить приличную сумму на готовый костюм, хотя такое предложение было ему не совсем по душе. Из них двоих именно он был феминистом, которому никогда не нравилось представление о муже как о семейном кормильце, дарящем супруге щедрые подарки. Нет, он все-таки придерживался мысли о совместном пользовании материальными средствами. Но все это не имело значения, поскольку Розмари настаивала на том, что сама сошьет себе наряд. Алан предполагал, хотя ни разу о том не заикнулся, что скорее всего такая задача ей не по силам.

Однажды он вдруг понял, насколько мог это понять мужчина, что одежда, которую она шила с тех пор, как они поженились, не была такой уж безупречной. Отвороты получались неровными, кромки спереди были длиннее, чем сзади, вырезы, прорези для пуговиц и обшлага получались не совсем симметричными. Одежду, которую шила его супруга, всегда хвалили только потому, что она делала ее сама, а не потому, что та хорошо выглядела. Медно-красный шелковый костюм теперь пополнит эту коллекцию, но получится, должно быть, еще хуже, чем обычно; Алан признавался себе в том, что Розмари, которая никогда не обучалась этому ремеслу, теперь стала шить хуже, потому что постарела. Ее пальцы стали менее ловкими, и ей нужны были новые очки. Прежде они редко посещали большие вечеринки или важные мероприятия. Предстоящее торжество было очень значительным, и Алан представил, как он сопровождает Розмари – в статусе супруга, которым он редко себя ощущал. Нет, ему будет неловко: он чувствовал это. И он совершил ошибку, когда в последний раз и уже более откровенно пытался убедить жену купить себе готовое платье.

– Говоришь, я растеряла свои навыки? – сказала она в ответ на его замечание, что вырез пиджака получился не таким ровным. А все потому, что она трудилась полночи…

– Да ты взгляни в зеркало. Сама убедишься.

– Я лишь вижу, что ты твердо настроен заставить меня надеть стандартное платье вместо чего-нибудь оригинального.

Они поспорили еще немного, но потом Алан сдался. Ему придется вынести и это платье, и жалостливые взгляды, а возможно, и неозвученные мысли гостей о том, что он слишком скуп, чтобы нормально одеть собственную жену. В общем, он угодил в ловушку половой дискриминации, которой так боялся. Днем они вышли на одну из своих длительных прогулок, но вынуждены были повернуть на Болдуин-хилл, вместо того чтобы продолжить путь по одной из лесных тропинок.

Розмари слишком устала, засидевшись далеко за полночь за своей вечной швейной машинкой.

– И после всех этих усилий ты даже не хочешь, чтобы я это носила…

Алан ничего не ответил. Он посмотрел на четыре припаркованных автомобиля на склоне зеленого холма, уходящего вниз мимо Болдуин-Понд к Блэкуэйр. В занятиях владельцев тех автомобилей, в отличие от него и Дафни, не было ничего необычного: кто-то курил, кто-то рассматривал в бинокль шпиль церкви Хай-Бич, виднеющийся вдали на фоне темно-зеленого леса, а кто-то просто дремал. Немного отступив от Розмари, Алан подумал о Дафни. Он теперь вспоминал ее каждый день: Дафни в отцовской машине, Дафни в его объятиях, Дафни, в темноте снимающая одежду. Нестерпимое желание обладать друг другом вытесняло страх разоблачения…

Алан по-прежнему носил ее визитную карточку в правом кармане пиджака. Ему, конечно, не следовало ее с собой носить. Он должен был оставить ее дома и спрятать в надежном месте. Розмари подошла к нему и взяла за руку – за левую руку, – в то время как правой рукой он нащупал в кармане визитку Дафни. Ему это показалось своего рода изменой и, ослабив пальцы, он вытащил руку из кармана. Они направились к дому.

– Думаю, мне нужно будет сразу прилечь.

– Я принесу тебе чашку чая, – сказал Алан.

Это была еще одна ловушка – устроенная супругой, которая заставляет его в качестве компенсации за неверность оказывать ей мелкие услуги. Но почему он подумал о неверности, если никогда не изменял ей?

Алан пошел на кухню и приготовил чай, налив чашку для себя и еще одну – для Розмари. Она легла полностью одетой, накрывшись пуховым одеялом. Почти готовый медно-красный костюм лежал на краю кровати. Почему? Он не спрашивал. Он возвратился на кухню и положил карточку Дафни на стол: адрес, электронная почта, номер мобильного телефона и домашнего.

Она жила на Гамильтон-террас. В газете он недавно прочитал очерк о наиболее очаровательных уголках Лондона, где была упомянута и Гамильтон-террас. Алан никогда там не был, но он попытался представить себе, как выглядит это место, какие там дома. Наверняка там не так, как у него в Лоутоне. Потом он прочитал, что Лоутон, оказывается, считают одним из самых привлекательных внешних пригородов столицы.

У него не было мобильного телефона, он никогда не чувствовал потребности в нем. Но если бы мобильник у него был, он мог бы звонить отовсюду, он мог бы, – подумал он, смутившись от такой мысли, – тайно звонить. Сегодня Дафни он звонить не станет, но завтра… Завтра он направится прямиком в один из магазинов, где продают технику, и купит себе телефон. Алан сунул карточку Дафни обратно в карман…

ДНК, взятая из костей, обнаруженных в Уорлоке, была в хорошей сохранности. Колин Квелл внимательно ознакомился с отчетом патологоанатома. Большую часть этого отчета не смог бы понять даже самый умный и квалифицированный полицеискии. Квелл считал себя умным. Однако никакой пользы в полученных анализах он не видел, поскольку их не с чем было сравнить. Шестьдесят или семьдесят лет назад в районе Лоутона, возможно, жило немало людей, чьи ДНК могли совпасть с материалом, взятым из злополучных костей. Но теперь их нет, они наверняка все умерли. Он мог бы, конечно, попросить кого-нибудь из семейства Бэчелор сдать образцы ДНК, – или, например, ту поразительного вида женщину по имени Дафни Фернесс. Однако все это пригодится только в том случае, если одна из кистей рук принадлежала кому-то из их родственников…

Телефонный звонок от Дафни стал для него настоящим сюрпризом. Она сказала, что позвонит, но Майкл Уинвуд сомневался, что она говорила всерьез; обычно так не делали. Может ли он приехать к ней что-нибудь выпить – только он один? Видимо, поразмыслив, она все-таки пригласила его на ужин. Она помнила, где он жил, и сказала, что нужно сесть на 189-й автобус, который останавливался совсем рядом с ее домом.

Дом, в котором жила Дафни, удивил его еще больше. Гостиная была обставлена ее покойным супругом Мартином. Здесь все выбирал лично он сам – со свойственными ему заботой и вкусом.

– Эта комната напоминает мне о доме моей тети Зоу, – сказал Майкл.

Он заговорил о Зоу, о том, как она всегда к нему хорошо относилась и как теперь, когда ей уже девяносто шесть, он боялся ее смерти…

– Мало кто боится за родственников в таком почтенном возрасте, – заметила Дафни.

– Я не хочу говорить о том, насколько ужасно вели себя мои родители, хотя так оно и было. Мой отец относился ко мне хуже, чем мать; по крайней мере она не была жестокой. Зоу полюбила меня с той минуты, как я к ней приехал. Знаешь, я даже тогда не поверил, думал, она шутит или просто играет со мной.

– Ты часто с ней видишься?

– Она все еще живет в Льюисе. В одноэтажном, но довольно большом доме. Я навещаю ее примерно раз в месяц, и это не какая-нибудь рутина, нет. Мне нравится там бывать.

– Я налью что-нибудь выпить, – сказала Дафни. – Совиньон подойдет?

Когда она вернулась в гостиную, Майкл стоял возле одного из книжных шкафов, мысленно произнося названия книг. Какой он худой и костлявый, подумала она. Хилый, наверное, хотя и не больной. Его лицо было испещрено морщинами, но руки выглядели длинными и красивыми. Он взял бокал с вином и попробовал с явным удовольствием.

– Можно я тебе что-то расскажу?

– Конечно, – ответила она. – Что угодно, Майкл, не стесняйся! Только не говори ничего такого, о чем можешь потом пожалеть…

– Я не буду сожалеть об этом.

Он рассказал ей о том, что сохранил комнату Вивьен в том самом виде, какой она была до ее смерти.

– Я захожу туда и сижу, иногда разговариваю с ней. Твоя комната напоминает мне об этом, потому что здесь тоже красиво и она оформлена примерно в том же стиле. Думаешь, я веду себя неправильно? Ну, скажем, слишком сентиментальничаю, потакаю своим желаниям?

– Да нет. Ведь тебе же так удобно?

– Не знаю. Я не знаю, комфортно ли мне. Но у меня есть такое ощущение, что, наверное, было бы ужасно избавиться от этого. То есть если бы я все там переставил, что-то выбросил и превратил бы в запасную комнату – скажем, в комнату для гостей… На случай приезда кого-нибудь из детей, например… Нет, я бы почувствовал себя обделенным. У меня ведь и так есть две гостевые комнаты. Нужно ли предлагать детям именно эту?..

– А они вообще к тебе приезжают?

– Нет, – ответил он. – Хотя приезжают иногда. Я имею в виду их довольно мимолетные визиты из-за границы. Причем они никогда не остаются погостить. Я чувствую, что должен как-то воспротивиться такому положению дел, но на самом деле ничего им не говорю. Видимо, они счастливы, и слава богу!

– Я никогда не хотела иметь детей. Говорят, человек испытывает сожаление, когда у него нет детей, но лично про себя я такого сказать не могу. Ну что, поедим что-нибудь?

Дафни приготовила пасту с черными оливками и салатом из авокадо и артишоков. На десерт их ждал крем-карамель. Она предложила Уинвуду шропширский сыр с характерной голубой плесенью. Сказала, что давно на него «подсела» и потому надеялась, что и ему этот сыр понравится. Майклу сыр пришелся по вкусу – особенно в качестве закуски к красному вину. В столовой были оранжевые стены и черная мебель. Он спрашивал себя, живет ли она сейчас одна или нет; возможно, у нее и есть кто-то, кого раньше принято было называть «второй половинкой».

Дафни сыграла кое-что из Моцарта. Когда-то раньше Уинвуд слышал это произведение, но с тех прошло уже много лет. Это была музыка, от которой на глаза наворачивались слезы. Хотя Майкл любил такую музыку, он все-таки был рад, что пьеса оказалась короткой. Он уехал после девяти, сказав, что сегодня ему нужно лечь пораньше.

– Знаешь, я иногда пишу стишки об автобусах, – сказал он. – Неважные, конечно. Вот, например: «От улиц родимых автобус мой самый любимый, сто восемьдесят девятый, бежит к Эбби-роуд, листвой объятой…» Ну там и еще есть, но я не хочу тебе досаждать.

Она рассмеялась, чмокнула его в щеку, а потом смотрела, как он направился к остановке и свернул за угол. Было двадцать минут десятого.

Когда Дафни положила тарелки и столовые приборы в посудомоечную машину, зазвонил телефон. Это был один из тех звонков, когда вы знаете, кто звонит. Дафни знала. Конечно, она могла бы и не знать, ведь ее телефон был без определителя, на котором высветился бы номер. Но сейчас она догадывалась безо всяких определителей и, сняв трубку, тут же произнесла:

– Привет, Алан.

Он не представился, да ему и не нужно было.

– Я звоню с переносного телефона, не с мобильника… Вряд ли можно было бы узнать, кто звонит.

– Ну, мне-то удалось.

– Ну да, хрипло сказал он. – Я вышел на балкон с пятнистой кошкой.

– Ты долго раздумывал, прежде чем набрать мой номер…

– Да. Я боялся. Нам нужно увидеться. Как можно скорее. Может, в пятницу?

– Конечно. Я тоже хочу тебя видеть. Во второй половине дня. В любой день. Предварительно позвони.

Спотти почуял запах дыма, когда они вместе со Стэнли повернули за угол. Он уселся на тротуар и заскулил. Пожар, видимо, начался в одном из домов на Фарм-Мид; со стороны дороги казалось, что дым струится откуда-то из задних окон. Женщина, лицо которой Стэнли было знакомо, выбежала из открытой парадной двери со сковородкой в руке. К тому времени он уже успел вызвать пожарную команду.

Привязав Спотти к одному из деревьев на тротуаре, Стэнли подошел к женщине и спросил, что случилось. Та положила дымящуюся сковородку на клумбу.

– Я жарила картошку, – всхлипывала женщина. – Обожаю жареную картошку…

Это было видно по ее тучным формам, заметил про себя Стэнли.

– А что же ваша дымовая сигнализация? Не сработала?

– Я вытащила оттуда батарейки. От этого писка я всякий раз вскакивала как угорелая…

Что тут скажешь, подумал Стэнли. Оставалось лишь упрекнуть ее за подобную неосмотрительность, но он не успел произнести ни слова, а если бы и успел, то все слова утонули бы в реве сирен. Пожарные выскочили из машин и бросились по дорожке к дому, на ходу раскатывая шланги. Двое несли огнетушители. Любительница картошки хотела было последовать за ними, но ей не позволили и отослали обратно. К тому времени Стэнли отвязал собаку и, поскольку Спот наотрез отказался идти дальше, отправился домой.

Это был всего лишь второй пожар в его жизни. Во время войны, когда он был ребенком, Лоутон был удивительно тихим местом. Вот Ист-Энду тогда доставалось изрядно, этот район сильно пострадал от бомбежек. Стэнли видел фотографии и фильмы о блицкриге, хотя тогда домашнего телевидения еще не было. Вместе с братьями и сестрой он собирал куски искореженного металла – осколки зенитных снарядов, иногда слышались отдаленные разрывы бомб и канонада артиллерийских орудий. Местные жители в ужасе скрывались в бомбоубежищах, но никаких пожаров не было, немцы не сбрасывали сюда зажигательные бомбы. Но единственный пожар, который ему довелось наблюдать, был довольно крупным.

Случилось это в декабре, кажется, в 1944 году; Стэнли помнил, что это произошло на следующий день после его дня рождения. Они с Джорджем шли домой из школы на Родинг-роуд. Это была средняя школа, где Джордж учился уже год, а Стэнли только что поступил. Обычно они возвращались домой по Тайсхерст-хилл, но в тот раз пошли через Холм, потому что Джордж предложил посмотреть, что сталось с их водоводами. Это случилось после того, как мистер Уинвуд выгнал их всех оттуда. Правда, нельзя сказать, что прошло слишком много времени – наверное, несколько недель, может быть, месяц, не больше.

Они увидели, как позади дома под названием Эндерби, в котором жили Уинвуды, клубится черный дым. Дымилось что-то в саду за домом, и они остановились посмотреть.

Майкла там не было. Стэнли вспомнил, как об этом ему сказал Джордж. Мистер Уинвуд, оказывается, отослал его куда-то к тетке. На что тогда Стэнли заметил:

– Он всех прогоняет.

Они увидели рвущиеся к небу языки пламени. Поднялся ветер, и огонь с каким-то ревом рвался в зазор между Эндерби и забором, огораживающим участок Джоунсов. Мальчики забрались под навес, примыкавший к забору, и в этот момент подъехали пожарные машины. Их сирены тогда звучали даже громче и страшнее, чем теперь. Хотя и те времена были, наверное, пострашнее, чем сейчас, когда он стал свидетелем переполоха от подгоревшей сковородки. Когда выскочили пожарные со шлангами, вышел мистер Уинвуд и кратчайшим путем провел их к месту пожара. Но потом он вернулся и, заметив Стэнли и Джорджа, стал ругаться и размахивать руками.

– Эй, вы двое, убирайтесь домой. На что вы тут таращитесь, дьявол вас побери?!

В те времена взрослые детей так не ругали. Мальчики ушли. Им так и не удалось посмотреть, что случилось с их водоводами. Лишь много лет спустя Джордж приобрел этот участок земли в собственность. Стэнли так и не понял, почему возник пожар в Эндерби, и никогда не спрашивал брата об этом, хотя тот, возможно, и знал ответ.

Интересно, а где же были тогда все остальные? Например, Дафни, ее мать и брат? Возможно, Дафни до сих пор все помнит…

Стэнли извинился перед супругой за то, что поздно вернулся домой. Сказал, что во всем виноват Спотти, отказавшийся идти привычной дорогой из-за пожара.

– Знаешь, это ведь я вызвал пожарную команду.

– Ты у меня просто герой, – сказала Элен. – Сейчас это называется пожарной службой. Твой обед готов, дорогой.

Иногда он думал, что женился бы на ней, даже если бы она и не умела готовить, но этот фактор явно сыграл свою роль. Сегодня его ждали жареные кальмары, «петух в вине», а на десерт – «итонская мешанина»[13]13
  Десерт из клубники со взбитыми сливками.


[Закрыть] или фруктовый салат – на выбор. Он выбрал себе «итонскую мешанину», втягивая свой когда-то плоский живот.

– А как в наши дни называются пожарные машины, дорогая?

– Так и называются: пожарные машины, – ответила Элен.

Глава седьмая

А Дафни действительно помнила тот пожар в Эндерби. Сначала она почувствовала запах. Это был запах, знакомый теперь каждому человеку в мире, но не тогда. Кто тогда мог иметь автомобиль? Даже у ее отца, который был (с его же слов) «весьма зажиточным», собственный автомобиль появился лишь несколько лет спустя. Бензин раздобыть было трудно. Она впервые поняла, как пахнет бензин, когда ее дядя приехал как-то к ним на машине, вытащил металлическую канистру и стал наполнять бак. И вот девочка снова почувствовала этот специфический запах. Она открыла окно на кухне. На улице запах был еще сильнее.

На часах тогда было без двадцати пяти четыре. Она только что вернулась домой, быстрым шагом преодолев путь через холм от Лоутонской средней школы для девочек, которая располагалась в самом начале Олдертон-хилл. По дороге домой она поздоровалась с миссис Мосс, которая подрабатывала уборщицей у мистера Уинвуда. Все называли ее Кларой, но мать сказала Дафни, что девочке лучше обращаться к ней «миссис» и называть горничной. На кухне она обнаружила записку, в которой говорилось, что мать отправилась повидать бабушку на Бруклин-авеню и вернется не раньше четырех. В холодильнике лежали сандвичи с яйцом. Дафни знала, что во время войны мало кто имел в доме холодильник. Что касается сандвичей с яйцом, то, как бы тяжело ни приходилось в те годы, куры все-таки не перевелись и по-прежнему бегали везде, кудахтали и несли яйца. И хотя на яйца как на продовольственный продукт тоже вводились нормы, их все-таки было много. Она взяла бутерброд с собой на улицу. Выйдя на выложенную брусчаткой террасу, она смогла разглядеть через забор и кустарник, что весь сад Уинвудов охвачен огнем и языки пламени уже вплотную подбирались к сараю с противоположной стороны их забора, угрожая летнему домику Эндерби-хауса.

Дафни слегка растерялась. Она должна была позвонить – но кому, куда? Видимо, от нее требовались какие-то действия, но что именно сейчас предпринять, она не знала. Как только девочка подумала, что ей нужно все-таки попробовать, и повернулась, чтобы броситься в дом к телефону, послышался вой пожарных машин. Ворвавшись в гостиную и распахнув настежь окно, она увидела пожарные машины, а неподалеку от них Джорджа и Стэнли Бэчелоров. Потом из дома вышел мистер Уинвуд, энергично размахивая руками и что-то крича. Ее он не заметил. Дафни ушла в сад за домом. Она чувствовала тепло от разгорающегося пожара; это все равно что находиться рядом с сильным электронагревателем. На противоположном краю лужайки она нашла тачку, которую оставил садовник; забравшись на нее, девочка стала наблюдать. Пожарные уже направляли свои шланги на огонь, пытаясь не дать тому погубить летний домик; однако спасти сарай и старый ясень не удалось. Ветви дерева уже обуглились, а остатки сгоревшей осенней листвы ветер разносил по саду. Огонь охватил ствол, рассеивая искры и переплетаясь среди ветвей.

Дафни помнила, как тогда у нее вырвалось:

– О, бедное дерево…

В этот момент в дом вошла ее мать и, увидев дочь, подбежала к ней.

– Дорогая моя, что с тобой? Что здесь произошло?

– Не знаю.

Она не стала рассказывать матери про запах бензина. Это была лишь одна из многих вещей, о которых она ничего не сказала своим родителям. Она не хотела никому доставлять неприятности. Гораздо безопаснее было помалкивать.

– Все началось, как только я вернулась из школы. Я подумала, что нужно вызвать пожарных, но кто-то уже успел это сделать раньше меня…

Она не испугалась и не встревожилась, даже когда прибыли пожарные машины. Что делал мистер Уинвуд остальную часть дня, она не знала, да и не спрашивала. Ее родителям он не нравился, так зачем о нем было говорить? Она никогда не упоминала о соседе, памятуя об их неприязни. Что касается неудобных тем, то здесь лучше помалкивать. Перед тем как стемнело, она вновь забралась на тачку, чтобы еще раз посмотреть на соседский двор. Сарай полностью сгорел, летний домик частично обуглился – особенно со стороны сада. Огонь был полностью потушен, и кругом лежал только пепел. Она вспомнила, что некоторое время возле сарая лежала куча дров, из-под которой выглядывал край какого-то большого мешка. Разглядеть его содержимое было трудно, и она, собственно, даже не задумывалась над этим. Тем более что он был завален дровами, палками и разным хламом. Теперь все это сгорело. Утром мистер Уинвуд пришел туда с факелом и граблями. Из своего окна в спальне Дафни заметила, как он старательно разгребает пепел, наклоняется, что-то вытаскивает. Высокий забор и наступившие сумерки мешали ей толком все рассмотреть. К тому времени, когда Уинвуд закончил, пошел дождь, вскоре превратившийся в ливень.

Все это случилось так давно, размышляла она, пока ждала Алана, и, без сомнения, что-то она уже забыла. Возможно, она расскажет ему, что запомнила, а может быть, и нет. Возможно, когда придет время, она расскажет ему все. Дафни сказала, чтобы он приезжал днем, в любое время с двух до пяти. Это даст ему больше свободы действий. Она вспомнила один отрывок из Роберта Браунинга – по сути, единственный, за исключением общеизвестного «В Англии весной», который знают все:

 
Приду к ней в ночь спустя три дня,
Но кратки ночи, скор рассвет,
Лишь два часа – и ночи нет…
 

Что бы с нами ни случилось, думал Алан, направляясь по знакомой дороге к станции Лоутон, что бы ни случилось с Дафни и со мной, – пусть мы никогда не превратимся в пожилую пару, которая, взявшись за руки и сидя в инвалидных креслах, дружно смотрит телевизор. Все что угодно, только не это. Последнее, о чем напомнила ему Розмари, когда он выходил: надо уговорить Роберта Флинна, чтобы они с Изабель непременно приехали к ним на обед. Пусть сообщит, в какой день они смогут выбраться в гости. Алан, правда, мог и забыть об этом, что Розмари, впрочем, едва ли удивило бы. Она в последнее время часто слушала песни Тэмми Уайнетт[14]14
  Тэмми Уайнетт (1942–1998) – американская кантри-певица, исполнительница хита «Оставайся со своим мужчиной». «Он всего лишь мужчина» – цитата из этой песни.


[Закрыть], приговаривая при этом, что он всего лишь мужчина. Швейная машинка сегодня была накрыта чехлом: Розмари в ожидании дочери и внучки – Джудит и Фреи – обошлась без ее помощи. Она вручную наметывала край платья. Алан уже в третий или четвертый раз смотрел на карту Лондона, находя на ней Гамильтон-террас. Сейчас он уже точно знал, где находится эта улица, и мог бы запросто отыскать дом Дафни – даже в темноте при отключенных уличных фонарях.

Словно подросток, он не знал, что сказать, когда она откроет ему дверь. И все же раздумывал, что бы ей такое сказать. Теперь, когда Алан вышел из поезда и шел вдоль канала к мосту и на Майда-Вейл, он чувствовал, что у него попросту отнялся язык. Теперь, когда оставалось пройти всего несколько сотен шагов, он хотел, чтобы это расстояние оказалось длиннее. Чтобы потянуть время, он даже присел на скамейку и отдышался. Потом встал и перешел на противоположную сторону улицы – прямо к заветной двери.

– А где дедушка?

Розмари ответила, что тот отправился в город повидать старого приятеля, мистера Флинна.

– Ах, мама, – заметила Джудит. – Ты говоришь, как Джейн Остин.

– Что же в этом плохого?

– Ничего, ничего, бабушка, – сказала Фрея. – Говори, как тебе вздумается. Почему нет? Ведь уже поздно меняться. – Они пили чай и ели морковный пирог, который Розмари приготовила утром. – Обязательно расскажи дедушке новости. Мы нашли себе квартиру и взяли ипотеку. Надеемся, что переедем туда как раз перед свадьбой.

Розмари, которая уже поднесла на вилке кусок пирога ко рту, вдруг опустила его на тарелку. Она единственная, кто ел пирог с помощью вилки.

– А разве нельзя подождать с переездом и сделать это после свадьбы?

– Но мы ведь и так прожили вместе несколько лет, бабушка. Какая теперь разница?

– Очень жаль, что ты не понимаешь таких вещей. Это называется жить во грехе. И насколько я понимаю, вы до сих пор этим занимаетесь.

Это несколько испортило общее настроение. Через несколько секунд тишины Розмари попыталась разрядить обстановку, но формулировка ее фразы оказалась снова неудачной:

– Ну и где эта ваша квартира?

– Интересно, – заметила Джудит, – почему слово «ваша» придает вопросу такой уничижительный смысл?

– Ну ладно, мама. Оставь. Она в Сент-Джонс-Вуде, бабушка. Примерно напротив площадки «Лорде».

– О да, поле для крикета, – проговорила Розмари. – Ну что ж, замечательно.

Алан едва обратил внимание на то, как выглядит ее дом. Он прошел через застекленную галерею и нажал на кнопку звонка. Раздался именно звонок, а не гудки или музыка. Когда дверь открылась, он шагнул внутрь и без лишних и скорее всего ненужных слов заключил Дафни в свои объятия, поцеловал в губы и прижался к ней всем телом.

– У нас впереди длинный разговор, – сказал он, отпустив ее. – Нам есть что вспомнить и о чем напомнить друг другу.

– Чтобы мы знали все о жизни друг друга и ничего не упустили.

– Мне нужно снова к тебе привыкнуть, хочется узнать все подробности…

– Но я и так люблю тебя, – ответила женщина, и его сердце подпрыгнуло. – Думаю, я полюбила тебя с тех самых пор, когда мы целовались на стоянке, – на Болдуин-хилл, там, у леса. Помнишь?

– Да, конечно, – сказал Алан.

– Давай присядем. Заходи. Видишь – вот большой диван, мы сядем на него и выпьем вина. Красного. У меня есть бутылка замечательного бургундского. Попробуешь?

Алан молча кивнул.

Взяв по бокалу вина, он сидели, смотрели друг на друга и беседовали. О том, как протекала их жизнь, о том, чем они занимались, где побывали. Не сдержавшись, Алан посетовал, что жизнь его течет довольно уныло, что он прожил ее, почти никуда не выезжая, и даже не менял места работы. Он ни разу не назвал имя Розмари, даже не упомянул про жену; она же лишь пару раз вспомнила о первом муже, потом – о втором. Алан всегда думал о времени как о чем-то постоянном, текущем размеренно с одной и той же скоростью. Он бы не поверил, что оно может пролететь так быстро…

– О, Алан, – вдруг вырвалось у нее, когда он рассказывал что-то о своей жизни, – прошу тебя, никогда не называй меня любимой или дорогой, хорошо? Называй меня по имени.

– Дафни.

– Да, всегда только Дафни.

Затем он снова поцеловал ее, и оба, заключив друг друга в объятия, легли на мягкий диван. Он снова почувствовал себя молодым. Для этого даже не нужно было закрывать глаза. Он положил руку на ее левую грудь, но Дафни мягко отстранила ее.

– Не сейчас, Алан. В другой раз. Скоро.

Он мог уехать домой самое позднее в девять тридцать.

– За углом есть персидский ресторан, – сказала Дафни. – Мы можем сходить туда.

– Почему персидский? Почему не иранский?

– Не знаю. Но когда речь идет о ресторане, то он всегда персидский. Его недавно открыли. У нас есть еще корейский – то есть, по-видимому, южнокорейский. Когда ты будешь сюда приезжать, мы обойдем здесь все злачные заведения.

Возможно ли это? На станции Уорик-авеню, незадолго до прихода поезда, они снова поцеловались, и Алан, глянув через ее плечо, понял, что на них никто не смотрит. Пожилые люди не привлекают такого внимания, как молодежь.

В отличие от братьев Бэчелор, старый мистер Ньюмен с юности был строителем. Время от времени Джордж и Стэнли занимались то кирпичной кладкой, то окраской помещений и наслаждались своей ролью прорабов, а Гарри Ньюмен был настоящим строителем. Своему внуку Льюису он сказал, что ему всегда хотелось построить собственный дом – дом для себя, но на это никогда не было времени, он был слишком занят: нужно было зарабатывать на жизнь, обеспечивать жену, ставить на ноги детей. Уйдя на пенсию, он стал сетовать на то, что ему нечем заняться. Это типичная жалоба мужчин его возраста.