Текст книги "Тринадцать шагов вниз"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 11

Сегодня – пятьдесят лет с того дня, как он впервые вошел в гостиную выпить с ней чаю. Полстолетия прошло. Гвендолин обвела эту дату красным фломастером на календаре, висевшем поверх календарей прошлых лет с изображениями котят и тропических цветов. Она хранила каждый календарь начиная с 1945 года. Те висели на кухонном крючке до тех пор, пока хватало места, а потом отправлялись в какой-нибудь свободный ящик. В любой. В книжный шкаф или шкаф со старой одеждой, под вещи или над вещами. Единственными календарями, чье местонахождение она знала точно, были календари с 1949 до 1953 года.

Календарь 1953 года она нашла и держала в гостиной по понятным причинам. В нем были отмечены все дни, по которым она пила чай со Стивеном Ривзом. Она случайно натолкнулась на календарь год назад, когда искала письмо из муниципального управления, в котором сообщалось, что пенсионеры должны платить двести фунтов за отопление. И там, рядом с письмом, лежал календарь. Один только вид его заставил трепетать ее сердце. Конечно, она не забыла ни одной минуты, проведенной со Стивеном, но фраза, написанная от руки: «Доктор Ривз приходил на чай», – каким-то образом подтверждала это, делала реальным. Впрочем, не могла же она это выдумать. В февральскую среду Гвендолин написала: «Жаль, что нет Берты или кого-то еще, кто принес бы нам чай».

Тихая, обособленная жизнь Гвендолин, настолько гладкая, насколько возможно, была практически лишена радостей. Об этом она время от времени размышляла, но главным потрясением был ее визит к Кристи. Это тоже произошло больше пятидесяти лет назад, ей тогда было около тридцати. Служанка, приносившая наверх горячую воду и, естественно, иногда выносившая ночные горшки, пробыла у них два года. Ей было семнадцать, звали ее Берта. Больше ничего Гвендолин о ней не помнила или даже не знала. Профессор не интересовался людьми, а миссис Чосер была слишком занята работой в святой католической церкви, чтобы заниматься проблемами прислуги, но Гвендолин заметила изменения в фигуре служанки. Она проводила с ней больше времени, чем другие обитатели дома.

– Ты становишься тучной, Берта, – сказала Гвендолин, употребив любимое слово Чосеров. Она была слишком невинной, чтобы понимать, что происходит на самом деле, и когда Берта во всем призналась, у нее случился шок. – Но… не может быть, Берта. Тебе только семнадцать, и ты не можешь… – Гвендолин не сумела заставить себя закончить предложение.

– Если на то пошло, мисс, я могла бы с одиннадцати лет, но этого не случилось, а теперь вот… Вы же не скажете об этом хозяйке или вашему отцу?

Гвендолин дала обещание с легкостью. Она скорее умерла бы, чем заговорила с профессором о таких вещах. Что же касается матери, то она не могла забыть, как однажды, стыдясь, прошептала, что какой-то пожилой мужчина показал ей свое хозяйство. Мать запретила ей произносить подобные слова и велела вымыть рот с мылом.

– Что ты будешь делать с ребенком?

– Ребенка не будет, мисс. У меня есть имя и адрес человека, который избавит меня от него.

Гвендолин жила среди людей, которые не произносили вслух подобного, и раскаивалась, что спросила у Берты, почему та поправляется. Ей не приходило в голову пожалеть эту юную девушку, которая работала на них по десять часов в день за мизерную плату и выполняла все их прихоти. Ей не приходило в голову поставить себя на место Берты и представить, каково будет матери-одиночке, или с ужасом смотреть, как растет живот, и понимать, что скоро обман выплывет наружу. Ей было против воли любопытно, но и страшно быть замешанной в такой истории.

– Значит, с тобой все будет в порядке, – весело произнесла она.

– Можно попросить вас кое о чем?

– Конечно, – улыбнулась Гвендолин.

– Когда я пойду туда, вы не могли бы сопровождать меня?

Гвендолин сочла это дерзостью. Ей внушили, что прислуга и прочие представители «низшего класса» должны относиться к ней с почтением. Но ее стыд и страх перед вещами, с которыми не приходилось сталкиваться, был вполне преодолим. Любопытство было внове для нее, но оно проникло в ее разум и не давало покоя. Появилась возможность узнать побольше об этой маленькой неизведанной стране. Вместо того чтобы резко поставить Берту на место, она кротко, но с колотящимся сердцем произнесла:

– Да, если хочешь.

Улица была обшарпанной. В конце ее возвышался старый дымоход литейной фабрики, неподалеку проходила линия надземки. Человек, к которому они пришли, жил в доме номер десять. Там воняло и было грязно. На кухне стояли два стола. Кристи было лет сорок-пятьдесят. Высокий, стройный мужчина с острым носом, толстыми очками. Приход Гвендолин, казалось, его встревожил. Позже она поняла почему. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал о визите Берты. Она отказалась присесть. Берта села на один из стульев, а Кристи на другой. Возможно, Гвендолин не понравилась ему или он привык иметь дело со своими клиентками тет-а-тет, но он сразу же сказал, что предпочел бы увидеться с Бертой наедине. Если Берта захочет, при встрече сможет присутствовать его жена. Гвендолин никогда не видела его жену и ничего о ней не слышала. Кристи сказал, что сейчас они просто назначат время для осмотра и «лечения», но мисс Чосер придется уйти. Все, что происходит между ним и пациентом, исключительно конфиденциально.

– Я недолго, мисс, – сказала Берта. – Подождите меня на улице, я приду через несколько минут.

Еще одна дерзость, но Гвендолин осталась ждать.

Прохожие глазели на ее аккуратно накрашенное лицо, накрученные локоны и длинное голубое платье, обтягивающее фигуру. Какой-то мужчина свистнул ей, и Гвендолин вспыхнула. Но тут вернулась Берта. Она отсутствовала по меньшей мере десять минут. Встреча была назначена на следующий выходной Берты, через неделю.

– Я никому не скажу, мисс, и вы не говорите.

Но Кристи напугал ее. Миссис Кристи не было, но он позволил себе лишнего. Попросил ее открыть рот, засунул туда зеркальце и велел поднять юбку до середины бедер.

– Придется вернуться сюда, мисс. Я не могу родить ребенка, пока не выйду замуж.

Гвендолин почувствовала, что просто обязана спросить об отце ребенка, кто он и где он, знает ли он о ребенке и есть ли шанс, что он женится на Берте. Но это было слишком противно. Дома, в тихой уютной обстановке, усевшись на диване, она дочитала Пруста до седьмой главы. У Пруста никто не рожал детей. Она снова вернулась в свой мир, в свой кокон.

Берта больше не ходила к Кристи. Она слишком испугалась. Когда Гвендолин прочитала в газетах об убийствах молодых женщин, приходивших к Кристи на аборт или для лечения простуды, был 1953 год, и Берта давно ушла. Она ушла еще до рождения ребенка, вышла за кого-то замуж, но был ли это отец ребенка, Гвендолин не знала. Все это было мерзко. Но она не забыла свой визит на Риллингтон-плейс. Ведь Берта могла стать одной из тех женщин, похороненных в саду или спрятанных в сарае.

Берта. Она не вспоминала о ней долгие годы. К Кристи они ходили за три или четыре года до его разоблачения и казни. Это не стоило того, чтобы тратить время и искать календарь за 1949 год, но на что еще ей тратить время? Читать, конечно же. Она давно закончила «Миддлмарч», перечитала «Французскую революцию» Карлайла и дочитала несколько работ Арнольда Беннетта, несмотря на то что считала их слишком легкими. Сегодня она возьмется за Томаса Манна. Она не читала его – ужасное упущение, – хотя где-то на полках хранилось полное собрание его сочинений.

Календарь за 1949 год с фотографиями грибов – как забавно! – она нашла через час поисков, в комнате на верхнем этаже, рядом с квартирой Микса Селлини. Ночью, около часа, она проснулась от крика и глухого стука, которые вроде бы донеслись отсюда, но, скорей всего, она ошиблась. Это была одна из тех комнат, в которые профессор отказался проводить электричество. Тогда Гвендолин была еще ребенком, но хорошо помнила, как проводили электричество внизу, как мужчина поднимал пол и делал огромные дырки в стенах. Утро было светлым и жарким, свет проникал сквозь занавески, обветшавшие еще в тридцатые годы. Прошло несколько лет с тех пор, как она в последний раз заходила в эту комнату.

Книжный шкаф, где хранились старые книги, которые почти не читали: романы Сабины Барринг-Гоулд и Р. Д. Блэкмора среди множества викторианских журналов, «Полное собрание сочинений Сэмюэла Ричардсона» и «Происхождение видов» Дарвина. Томаса Манна не было. Возможно, вместо него она перечитает Дарвина. Гвендолин посмотрела в ящиках под полками. Тупые карандаши, старые счета, порванные сумки, которые собирались чинить, но так и не починили. Большой комод – последняя надежда. Сделав несколько шагов, она споткнулась, но успела схватиться за него. Одна из половиц явно выше остальных.

Наклонившись так низко, как только могла, она посмотрела на пол. Очки для чтения лежали в одном из карманов кардигана, а лупа – в другом. Казалось, доски не прибиты, но очки были слабоваты, чтобы разглядеть мелочи. Как странно. Может, вздулись от влаги? Такое бывало. Гвендолин тяжело опустилась на колени и потрогала доску. Вполне сухая. Странно. И эти дырочки в дереве тоже странные. Но, возможно, здесь всегда было так, просто она не замечала. Поднявшись на ноги, она стала изучать комод. Календарь нашелся во втором ящике, а заодно и письмо от риелтора, предлагавшего огромную сумму за ее дом. Письмо было датировано 1998 годом. Какого черта она положила это письмо сюда пять лет назад? Она не помнила, но тогда с половицей все было в порядке, это точно.

Гвендолин подошла с календарем к окну, чтобы рассмотреть свою надпись. Вот оно, 16 июня, четверг: «Провожала Б. в дом на Риллингтон-плейс». Она вспомнила, как писала это, но следующую запись не помнила: «Кажется, у меня грипп, но новый доктор сказал, что это всего лишь простуда». Сердце снова забилось, и она приложила руку к груди. Это был первый раз, когда она встретилась с ним. Она отправилась на Лэдброук-гроув, ждала в приемной доктора Смита, но дверь открыл улыбающийся Стивен Ривз.

Гвендолин выронила календарь. Она возвращалась в прошлое, в тот день, когда впервые вздохнула о нем, а он, стараясь остаться незамеченным, проводил ее взглядом из окна. Отто лежал на изгороди, по двору гуляли цесарки, вышел их хозяин в белом тюрбане, покормить кукурузой. Она увидела Стивена, его светлые смеющиеся глаза, темные волосы, услышала, как он говорит: «Сегодня мало народу. Чем могу быть полезен?»

Исчезновение Данилы прошло бы незамеченным в выходные, если бы Кайли Риверс не проснулась с простудой. Данила работала у Шошаны каждый день с восьми утра до четырех дня, а Кайли – по выходным и каждый вечер, с четырех до восьми. Кайли позвонила Даниле на мобильный телефон спросить, не заменит ли она ее на выходные, и, не дождавшись ответа, набрала номер мадам Шошаны.

– Она еще спит, – заявила Шошана. – Как и я. Просто выключила мобильник. Посмотри, который час.

Шошана прождала до восьми. По выходным зал открывался не раньше девяти. Но телефон Данилы глухо молчал. Утро еще раннее, но слишком поздно искать замену. Она платила девушкам на десять фунтов в неделю меньше, чем минимальная зарплата, но Кайли пусть не думает, что ей заплатят за то, что она притворяется больной. Что же касается Данилы… Шошана поняла, что придется все сделать самой, и неохотно вылезла из постели. Несмотря на то что она содержала модный тренажерный зал и салон красоты, где предлагались маникюр и педикюр, эпиляция, ароматерапия и солевые ванны, Шошана не следила за собой и не слишком часто мылась. Когда стареешь, можно мыться не чаще раза в неделю и иногда споласкивать руки, лицо и ноги.

Она крайне редко посещала салон. Ее интересовали только деньги, которые она с него получала. Упражнения и косметические процедуры утомляли ее, и, когда она сидела за стойкой, ее клонило в сон. У ее родителей была собственная парикмахерская, так что было вполне естественно продолжить дело, только на ее условиях и с ее идеями. Ей действительно хотелось быть гуру, создать собственный мистический культ, но пришлось пойти на компромисс с самой собой и стать предсказательницей.

Надев поверх несвежего нижнего белья красное бархатное платье и накинув на плечи вязаный платок, она посмотрелась в зеркало. Даже ее равнодушному взгляду было ясно, что волосы в ужасном состоянии – сухие и усыпанные перхотью. Она завязала волосы фиолетовым шарфом, сполоснула руки, плеснула водой на лицо и пошла вниз по ступенькам. Ее настроение, всегда мрачное, испортилось окончательно. Она ведь собиралась пойти на встречу гадателей по воде. Так и не дозвонившись Даниле, Шошана неохотно уселась за стойку. Первый прибывший клиент решил, что перед ним старуха, которую однажды видел в турецком районе и у которой купил на рынке ковер.

Это была худшая ночь в его жизни. Он плохо спал, просыпаясь каждый час и мучаясь от жажды. Самым страшным было открыть наконец глаза в девять утра и на мгновение забыть обо всем, что он натворил. Но память тут же вернулась, и он застонал.

Ему снилось, что какое-то чудище шло к нему по крышам, влезло по водосточным трубам в окно и пыталось войти внутрь. Сначала он думал, что это кот, но потом увидел человеческое лицо, уставившиеся на него глаза и огромную рану на лбу и громко закричал. А потом лежал, дрожа и размышляя о том, слышала ли старуха его крик.

Он встал и налил себе воды. Сделал глоток, но это не помогло. Голова раскалывалась, словно ее скребли наждаком, и боль то давила на глаза, то пульсировала за ухом или на шее. Он помнил, как читал в одном из интервью, что Нерисса не пьет алкоголь, а употребляет только минеральную воду и овощные соки. Он принял ванну, и ему немного полегчало, он не нашел в себе сил принять душ, когда вода льется на голову. Но он был слишком слаб и с трудом вылез из ванны, а когда стоял на коврике, обматываясь полотенцем, то чуть не упал.

Одевался он долго – каждое движение отзывалось резкой болью в голове. Хуже похмелья у него еще не было. Обычно он много не пил, но в трудные минуты сильно напивался. Люди, страдающие похмельем, советовали что-то съесть или выпить молока. При одной мысли о еде Микса вывернуло. Ему стало лучше, он выпрямился, выпил еще воды и сложил вещи Данилы вместе со своими окровавленными трусами в черный пакет – ненавистные колготки, черную кожаную мини-юбку, ботинки, розовый джемпер и кремовый жакет из искусственного меха. Дешевка, вынес вердикт Микс, привыкший к туалетам Колетт Гилберт-Бамберс и ее подруг. Ее мобильник лежал в розовой пластиковой сумочке, там же оказались кошелек с пятью фунтами – он положил его в карман, – магнитная карточка, пудра, красная помада, расческа и ключи от квартиры.

Он не хотел думать о случившемся, но ничего не мог поделать. Ее кровь стекала с прекрасного портрета, ее глаза смотрели на него. Она сама напрашивалась, она получила по заслугам – не надо было оскорблять Нериссу, говорить гадости о ее коже. Зависть, конечно. И тем не менее надо было думать, прежде чем говорить при нем такое. Она должна была понять, что он опасен и может…

Его мысли прервал стук соседней двери. Он смял на груди потную рубашку. Это все, что он мог сделать, чтобы удержать вопль ужаса. Неужели кто-то вошел в комнату? Микс услышал шаги и задержал дыхание. Кто-то явно споткнулся. Выдвинул ящик, затем – второй. Наверное, стены здесь очень тонкие. Старая крыса, конечно же. Он узнал ее шаги, медленную и тяжелую походку старого человека. Но что она там делает? Раньше она не заходила туда. Наверное, что-то слышала ночью, крик девушки или стук падения статуэтки, или даже как он мыл и чистил комнату. Вдруг она захочет войти к нему и увидит кровь на стене?

Она ничего не заметит, сказал он себе, ничего, абсолютно ничего. Но он не мог оставить это дело просто так. Осторожно открыв дверь, Микс выглянул наружу. Дверь в спальню, в которой под полом лежало тело, была приоткрыта. Голова разламывалась от боли, что-то в ней сжималось и пульсировало. Но он вышел в одном пиджаке, прихватив сумку с ее вещами. Ключ от квартиры в одном кармане, от машины – в другом. Должно быть, он непроизвольно застонал или громко вздохнул, потому что мисс Чосер вдруг вышла из комнаты и наградила его очень недовольным взглядом.

– А, это вы, мистер Селлини.

А кто еще? Кристи? Он бы так и сказал, но боялся – и ее, и убийцу с Риллингтон-плейс. Призрака убийцы.

– У вас такой вид, будто вы испугались фантома.

– Кого?

– Призрака, мистер Селлини, привидения. Неупокоенный дух умершего.

Он не мог скрыть от нее дрожь, сотрясшую тело. И тем не менее разозлился. Да кто она такая, чтобы поучать его? Старуха весело рассмеялась, такого смеха у нее он еще не слышал.

– Только не говорите, что вы суеверны.

Он не собирался ей ничего говорить. Он хотел спросить, что она делала в той комнате, но не мог. Это ее дом, и комнаты принадлежат ей. Потом он заметил у нее в руках старый календарь и книгу. Вот зачем она приходила. Тяжесть упала с его плеч, поднимая новую волну головной боли.

Старуха сделала шаг назад и закрыла дверь.

– Кто-то должен сообщить об этом индусе властям.

– О каком индусе? – удивился Микс.

– О том, в тюрбане, со своими курицами, или как там эти птицы называются. – Она прошла мимо него к ступенькам и повернула голову: – Вы уходите? – Вопрос прозвучал так, будто он нарушал правила.

– После вас, – сказал он.

Микс положил сумку с вещами в багажник, подъехал к мусорным бакам, открыл один из них и выбросил туда юбку. Бак был почти полон, так что юбку пришлось запихивать внутрь. Для остальных вещей, видимо, придется искать другое место, подальше. Через несколько минут он уже ехал по Вестбурн-гроув и, не желая проезжать мимо Шошаны, повернул к Бэйсуотер-роуд. Мысли о тренажерном зале напомнили ему то, о чем он совершенно забыл: Нерисса не была членом клуба. Его визиты в клуб, подписание контракта, разговоры с Данилой – все это напрасно. Эта девушка еще несколько недель назад обязана была сказать, что Нерисса просто приходит сюда погадать. Когда женщина на что-то напрашивается, она это и получает.

Он проехал магазин Армии Спасения на Эджвер-роуд, но не собирался отдавать вещи туда. Лучше выбросить в несколько разных мусорных баков. Чуть позже подъехал к реке, удостоверился, что его никто не видит, и выбросил в воду мобильник и ключи Данилы. Возвращаясь тем же путем, он выехал на Кэмпден-Хилл и припарковался неподалеку от дома Нериссы.

Дело в том, что это его успокаивало. Само сознание того, что она живет тут – с прислугой, несомненно, и близкими друзьями, которые у нее останавливаются, – дарило ощущение, что есть к чему стремиться и ради чего жить. Можно оставить воспоминания о Даниле в прошлом и двигаться дальше. Что может быть лучше, чем сидеть у ее дома и строить планы на будущую встречу? Домик был симпатичный – белый с голубой дверью, с красными цветами у входа. На пороге лежала газета и упаковка молока. В любую минуту служанка может открыть дверь и забрать это. А сама Нерисса еще в постели. Одна – он уверен в этом, судя по тому, что в газетах не упоминают о ее мужчинах, тем более о скандалах, не печатают постыдных вульгарных фото, где она с кем-то в пабе. Нерисса – целомудренна и холодна, она ждет своего единственного…

Дверь открылась. Это была не служанка, а Нерисса собственной персоной. Микс с трудом верил в свою удачу. Его восхищение слегка угасло бы, выйди она в шлепанцах и халате, но на ней был белый спортивный костюм и белые кроссовки. А что, если подойти к ней и попросить автограф? Но ему не нужен автограф, ему нужна она. Она забрала молоко и газету, вернулась в дом и закрыла дверь.

Удовлетворенный и успокоенный тем, что повидал ее, Микс поехал домой, поднялся по ступенькам и прибил доски в комнате, где спрятал тело Данилы. Отдохнув и поев, он принялся красить стену.

В понедельник утром Эд ждал его в главном офисе. Он был в бешенстве.

– В эти выходные два клиента просто достали меня звонками! И все из-за тебя! Одна сказала, что покупает новый тренажер, но не у нас, и обратится в другое место за обслуживанием.

– А что случилось-то, дружище?

– Я тебе не дружище. Ты не поехал к ним, да? Даже не позвонил и ничего не объяснил.

Теперь Микс вспомнил звонок Эда в пятницу ночью. Как раз после того, как он… Нет, не думать об этом.

– Я забыл.

– И это все, что ты можешь сказать? Забыл? Я же предупредил тебя. Что заболел. У меня температура зашкаливала за сорок, а горло болело просто кошмарно.

– Ты быстро пришел в себя, – сказал Микс, изнемогая от разговора. – По-моему, ты выглядишь вполне здоровым.

– Пошел ты, – отозвался Эд.

Ничего, все можно пережить. Вот бы только узнать, когда Нерисса собирается снова посетить мадам Шошану. Он был уверен, что если встретится с нею на лестнице, то сможет назначить свидание. Выехав по вызову к спортсменке-фанатичке с пятью тренажерами в личном зале, он принялся мечтать о встрече на лестнице. Он скажет Нериссе, что сразу узнал ее и теперь ему не надо ходить к мадам Шошане – его судьба больше не важна. Но он хочет сказать ей кое-что особенное, если она позволит пригласить себя в бар выпить стакан натурального сока. Женщинам нравится, когда им говорят что-то особенное, и, пусть она не интересуется пабами, выпить натуральный сок не откажется. Она будет в своем белом спортивном костюме, и, когда они войдут в бар, все взгляды обратятся на нее – и на него. Он даже выпьет морковный сок, чтобы понравиться ей. А когда они будут сидеть и беседовать, он поведает, что поклонялся ей все эти годы и что она самая красивая женщина на свете…

Микс обнаружил, что находится на Фласк-Уолк, а спортсменка-фанатичка ждет его у открытой двери. Она была не слишком привлекательна – жилистая, с большим носом, но кокетливая и гибкая. Микс подумал, что с ней вполне может что-то получиться. Она стояла и смотрела, как он поправляет ремень на беговой дорожке.

– Наверное, хорошо, когда у тебя золотые руки, – сказала она.

Он пробыл у нее гораздо дольше, чем рассчитывал, не позвонив, как обещал, женщине из Палмерс-Грин. Впрочем, она деликатный человек, не станет жаловаться.

Гвендолин опустила письмо доктору Ривзу в почтовый ящик, и тут ей пришла в голову очень неприятная мысль. Возможно, он действительно любил ее, а потом услышал о ее визите на Риллингтон-плейс. Не в то время, разумеется, когда этот визит состоялся, поскольку тогда Кристи еще не подозревали. О нем не шла дурная слава, он не считался мерзавцем, как после раскрытия преступлений. Обычный незаметный человек, живущий на загаженной улице. Если бы Стивен Ривз в те дни узнал, что она там побывала, то не обратил бы на это внимания.

Но если он узнал позже… Если видел, как она ходила туда… Ведь она сопровождала Берту за день до того, как познакомилась с доктором Ривзом. Что, если он видел ее на Риллингтон-плейс? И когда начался суд над Кристи, он все вспомнил и, как вульгарно выражаются люди, сложил два и два. В январе он признался, что сходит по ней с ума, а когда начался суд над Кристи, как раз собирался сделать ей предложение. Он сказал Эйлин Саммерс, что больше не будет с ней встречаться. Его настоящей любовью была Гвендолин Чосер. Но когда доктор прочитал в газете, что Кристи заманивал женщин обещаниями подпольных абортов, он мог подумать, что Гвендолин делала аборт. Какой кошмар! Какой стыд! Конечно, ни один приличный мужчина не захочет жениться на женщине, сделавшей аборт. А врач тем более.

Гвендолин шла по Кембридж-гарденс, размышляя об этом и все более тревожась. Если бы только она не отправила письмо! Она напишет еще одно, это единственный выход, и не будет ждать ответа. Учитывая, что доктор о ней думает, он может и не ответить. Неудивительно, что он не явился на похороны ее матери и не пришел навестить ее. Неудивительно, что он женился на Эйлин Саммерс. Она снова и снова думала об этом, когда столкнулась лицом к лицу с Олив Фордайс, которая гуляла вместе с Куини Уинтроп. Куини везла сумку на колесиках, а Олив вела на поводке Кайли.

– Боже мой, Гвендолин, ты витаешь в облаках, – сказала Куини. – О ком ты думала? О поклоннике? – Она подмигнула Олив, а та подмигнула в ответ.

Это уж слишком.

– Не говори глупостей, – отрезала Гвендолин.

– Надеюсь, шутить не запрещается, – холодно произнесла Куини.

– Давайте не будем ссориться, – вмешалась Олив, – ведь мы одни друг у друга.

– Спасибо, Олив, я очень ценю это, – Куини выпрямилась в полный рост, – но у меня две дочери, если ты забыла, и пятеро внуков.

– Ну, не все же такие счастливчики, – миролюбиво заметила Олив. – Кстати, Гвен, хочу попросить тебя о большом одолжении. Насчет моей племянницы. Можно, мы зайдем к тебе на неделе? Она очень хочет посмотреть твой дом.

– Это ты так говоришь, – буркнула Гвендолин. – Но она не придет. Как всегда. Я накрою стол, а она опять не соизволит явиться.

– На этот раз придет. Обещаю. И не покупай пирожных, мы обе на диете.

– Правда? Ладно, пусть приходит. Ты же все равно будешь настаивать, пока я не соглашусь.

– Может, договоримся на четверг? Собачку я не приведу, обещаю. Ой, какое у тебя красивое кольцо.

– Я ношу его каждый день, – холодно сказала Гвендолин. – И никогда его не снимаю.

– Да, я заметила. Это рубин?

– Конечно.

Гвендолин пришла домой очень встревоженной. Черт с ними, с Олив и ее племянницей, это мелочи. Как назойливый комар. Даже то, что Олив раньше не замечала кольцо, не имело значения. Главное – Стивен Ривз. Сейчас почту заберут, и письмо отправится в Вудсток. Ей надо написать еще одно и все прояснить. Вдруг все эти годы он думал, что она – женщина легкого поведения. Он должен знать, как было на самом деле.