355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Руслан Белов » Муха в розовом алмазе » Текст книги (страница 1)
Муха в розовом алмазе
  • Текст добавлен: 7 сентября 2016, 19:08

Текст книги "Муха в розовом алмазе"


Автор книги: Руслан Белов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Руслан Белов
Муха в розовом алмазе

Глава первая. Анастасия и Сом

1. Клетка в двадцать карат. – Вот со мной приключилась история... – Сом оставляет наследство. – Невольницы мне не хватало. – В пыли и паутине.

Розовый алмаз... Нежно-розовый... Кристалл кубический с характерной штриховкой... Вес... Так, размером он примерно сантиметр на сантиметр... Нет, больше... Удельный вес алмаза, кажется, около 3,5... Значит, весит этот кристаллик где-то четыре грамма или двадцать карат... Но эта муха... Крылышки, глаза фасеточные, ноги – почти все видно...

Нет, я сплю... Не может находиться обычная комнатная муха внутри кристалла, рожденного при огромных давлениях и температурах. Крупные алмазы образуются в трубках взрыва[1]1
  Трубка взрыва – трубообразный канал, выполненный рыхлым вулканогенным материалом и обломками стенок канала. Образуются в результате однократного прорыва глубинных газов.


[Закрыть]
 на огромной глубине... Или при столкновении небесных тел, в частном случае – больших метеоритов с Землей, короче, там, где мухе делать нечего.

А цвет? Розовых алмазов в природе не бывает, по крайней мере, я о них не читал и не слышал. Фотографии красноватых, правда, видел в буклете, но их окраска не была такой ровной и сочной. И кубический по форме, не октаэдр. И грани ровные, точно приполированы...

Нет, это не алмаз... Искусственное что-то. Не кажется он земным и естественным. Но стекло режет легко... Значит, твердость его выше пяти по минералогической шкале Мооса. Что бы еще поцарапать? Надо посмотреть внизу на серванте – может быть найдется что-нибудь подходящее в моей коллекции кристаллов? Кажется, там было что-то твердое.

Выпив стаканчик домашнего вина собственного изготовления, я спустился из мезонина в комнаты и к своей великой радости (не все дочь растащила по углам!) нашел на полочке плохонький, но корунд и плашку великолепного голубого топаза. Корунд – это полуторная окись алюминия, почти то же самое, что сапфир и рубин. Это их бедный родственник, не получавший в детстве диетического питания с добавлением благородных ионов либо титана, либо хрома[2]2
  Незначительные примеси титана придают корунду синий цвет, а хрома – розовато-красный.


[Закрыть]
. Но твердость по десятибалльной шкале Мооса у него такая же, как и у богачей, девятка. У топаза она равна восьми[3]3
  Шкала твердости Мооса относительна: алмаз тверже корунда в 5 раз, а корунд тверже топаза в 1,4 раза.


[Закрыть]
.

Мой розовый алмаз спокойно и без напряжения процарапал на их боках по глубокой черте.

"Значит – это все-таки алмаз... – подумал я, охваченный некоторым душевным расстройством. – И теперь ты не успокоишься, пока во всем этом до конца не разберешься..."

Мне было от чего расстраиваться. Во-первых, в обществе, в котором я имел честь существовать, розовый алмаз, да еще с включением в виде мухи, несомненно, стоил во много раз дороже моей жизни. Ну, конечно, не по моей оценке или оценке близких мне людей. Во-вторых, очень не хотелось опять закапывать грабли: в этом году я взялся, наконец, выращивать артишоки и они грозились получиться вполне удачными. Да и баклажаны-красавцы было жалко бросать – сожрут их слизни. А этот алмаз... Розовое, холодное пламя. Холодное, обжигающее, неземное. Как он завораживает своим волшебным блеском! Гипнотизирует, все внутри переворачивает. Он теперь прикует все мои мысли. Уже приковал. "Что, слабо разгадать мою тайну? – спрашивает он волшебными переливами света[4]4
  Изумительный блеск и красота алмазов объясняется их аномально высоким двупреломлением и дисперсией света. Двупреломление (двойное преломление) – раздвоение лучей света при прохождении через кристаллы на так называемые «обыкновенные» и «необыкновенные». Чем больше двупреломление, тем больше «необыкновенные» лучи отклоняются от первоначального направления. Дисперсия света (зд.) – разложение белого света на составляющие (красный, оранжевый, и так далее) Чем больше дисперсия, тем больше расходятся красные и фиолетовые лучи.


[Закрыть]
... И эта дурацкая муха внутри уставилась прямо в глаза... Точно, думает: «Теперь ты мой, весь мой – и кровь, и плоть, и поступки – все мое. Все сделаешь, что захочу». Вот блин, неужели у меня на лбу написано, что я дурак? И ничего не стоит толкнуть меня на глупости, то есть деяния несовместимые с моральным кодексом строителя развитого капитализма?

– Да, нет, ты не дурак, – вдруг ответила муха. Не словами ответила. Просто дала знать. Вставила в затуманенный алкоголем мозг. Вставила и, сделав небольшую паузу, продолжила:

– А чтобы ты делал глупости с умом, я скажу, что с тобой произошло. Ты просто-напросто начал раздваиваться! Ты вошел в мой алмаз и скоро разделишься надвое, как луч. Разделишься на двух Черновых. Один из них станет нормальным человеком, а второй ударится во все тяжкие, ох какие тяжкие...

– Чушь какая-то! Разделюсь на двух Черновых. Что я тебе, электромагнитная волна?

– А ты не знал? Все на свете имеет волновую природу. Это научный факт. Разница между всем сущим лишь в длине волны.

– Не знаю, раздвоила ты меня или не раздвоила, но с ума свела точно. Сам с собой разговариваю... И чего, собственно, тебе от меня надо? Чего ты вообще добиваешься?

– Скоро узнаешь, – сказала муха голосом, шедшим как бы из будущего, из будущего, в котором все уже исполнилось. – Сейчас я могу лишь сказать, что тебя ждут необыкновенные, опасные приключения, и что вернешься ты на круги своя совсем другим человеком... И не придавай значения моим словам о раздвоении. Это я для...

Я не дослушал. На душе стало противно, и рука нервным движением спрятала алмаз в коробочку. Не люблю самоуверенных насекомых. Ну, ее к черту. Надо же, довела до галлюцинаций. Хорошо еще, что тещи с Ленкой нет, а то бы давно уже в психбольнице перед внимательным врачом мялся.

С минуту рассеянно поизучав узоры на ковре, я поднял голову и оглянулся. Комната, привычная мебель, прикнопленные к стенам акварели дочери... Все выглядело как-то по-другому. Подержав в руках эту стекляшку, я ощутил себя частью странного мира. Мира, в котором есть розовый алмаз. Мира, в котором есть нечто необыкновенное. И не просто есть. Оно еще и активно. Оно хочет быть, хочет оставаться необыкновенным. Странное ощущение. "Вот чертовщина! – помотал я головой, желая вытрясти из нее чудь. – Выкину. Завтра же выкину эту чертову муху".

– Правильно! Выкинь на фиг! И не завтра, а сейчас же, – зашептал мне вкрадчивый внутренний голос. – Не оберешься с ним хлопот, точно. Выкинь и предложи жене съездить в ближайшую субботу с Ленкой в зоопарк. Старшенькую Полину еще можно захватить. Вера Юрьевна, вне всякого сомнения, наверняка захочет от нее отдохнуть.

Внутренний голос прорезается у меня довольно часто, но на этот раз он был как никогда самостийным. "Не иначе действительно раздваиваюсь..." – подумал я с ухмылкой. И решил не поддаваться дешевым провокациям, потому как знал наверняка – очутись я с этим алмазом перед толпой праведников и чистоплюев, то услышал бы рев: "Выкинь его (нам)!!!"

Выпив еще стаканчик домашнего, я подошел к зеркалу, посмотрел на себя и расстроился. Нечесаный, с утра не умывался, усы не подстрижены. И просто-ой![5]5
  Интересующимся моей персоной, расскажу о себе в данной сноске (думаю это достойное место, для человека, весьма тепло относящегося к строкам: «жил-был я, стоит ли об этом?»). Сведения обо мне, имеющиеся у моих друзей, знакомых и врагов, слишком противоречивы даже в пределах каждого из перечисленных классов и потому изложу лишь непреложные факты: рост – 177 см, вес – 85 кг, родился аккурат между Рыбой и Овном (с точностью до секунды); инертен как в покое, так и движении; четыре перелома, три наркоза, два привода и одна клиническая смерть; безудержный ценитель женщин; пять счастливых браков, мальчик от первого, девочки от предпоследнего и Ольги; кандидат геолого-минералогических наук, но до сих пор не понимаю (и никогда, наверное, не пойму), зачем нужен грамм-моль; авантюрист по натуре, мечтатель по призванию, люблю домашних пауков, Уоррена, Платонова, Камю, пельмени, поплакать в манишку, выпить с друзьями и вляпаться в историю с непредсказуемым концом.


[Закрыть]
 Совсем опустился на обывательских хлебах. Нет, надо кончать с Ольгой и в самом деле мотать на Ягноб. Туда где провел лучшие годы своей жизни.

...Кончать с Ольгой... Черт, уже месяц стараемся, точно по часам, раз в сутки... Не курю, почти не пью (если не считать последние из ряда вон выходящие двенадцать часов), не нервничаю, музыку прекрасную слушаем, а ничего не получается. Это всегда так. Стоит себе сказать: "Все, никаких детей, никакого больше потомства", так сразу и залет. В самое неудобное время. А тут стараемся, стараемся, а все без толку. Кстати, два дня пропустили из-за моей поездки в Старый Оскол... Теперь опять целый месяц придется по графику спать... И все из-за того, что решили мальчика завести... Чтобы не разводиться. Давно уже не любим друг друга... Не любим, как прежде. Но привыкли, да и семья – есть семья. Ленка любит нас обоих. И решили еще родить. Так многие делают. Рожают детей, чтобы забыть о себе.

...А Сом, всучивший мне этот алмаз, никогда не был женат. Ему и не нужно было. Он пил.

Сом... Сашка Никитин. Знаменитость нашего факультета. Никто не говорил "красив, как Кивелиди", "терпится, как Черный", пронырлив, как Таиров", трахается, как Цветочкина", но все говорили "пьет как Сом". Даже Баламут не мог с ним соревноваться – как не старался, почти всегда оставался на ногах.

А Сом всегда напивался вдрызг. Университет-то кончил, дополз до диплома, а с работой туго было. Гнали отовсюду. В 78-ом, в Душанбе, пришел ко мне зимой в камералку[6]6
  Камералка – помещение, в котором обрабатываются полевые материалы. Также подобного рода работы.


[Закрыть]
 на Красных Партизан:

– Слышь, Черный, возьми хоть техником-геологом на сто тридцать, нигде больше не берут. Сижу, понимаешь, на маминой шее... Полы из-за меня моет в двух местах.

Жалко стало – такой потерянный, такой одинокий, никому не нужный. А глаза какие... Печальные, безнадежно-пустые... Как у рыбы на берегу. Сом – он и есть Сом.

– Ладно, возьму... – решился я. – Только завтра с утра трезвый, слышишь, намертво трезвый приходи!

– Заметано, – обрадовался Сом и ушел, осторожненько притворив за собою дверь.

Утром он пришел. Я еще план опробования пятой штольни чертил. Конечно, пьяный. Ну, не пьяный, а под изрядным хмельком. И румяный от счастья, аж рот до ушей.

– Я же говорил, чтобы трезвым приходил!!! – разозлился я, чуть карандаш под ноги ему не бросил.

– Ну, дык похмелился чуток...

– Завтра придешь, – взял я себя в руки. – Трезвым в доску. А сейчас – свободен.

Трезвым он пришел на третий день. Я отвел его к Валентину Ефименко, главному геологу партии. Он, оглядев Сома, скептически скривился, но заявление (с ехидным "Тебе с ним работать") завизировал.

Поднявшись на Кумарх (разведочный участок в северных отрогах Гиссарского хребта, на котором я имел честь пахать старшим геологом), Сом начал акклиматизироваться, то есть пить. Когда водка, тройной одеколон, а также зубной эликсир кончились, и он мало-помалу превратился в человека, я отправил его в Шахмансай участковым геологом на пятую штольню. Геологом, конечно, он был не очень, но развертки штрека и рассечки мог нарисовать вполне грамотно. И, главное, не кокетничал, то есть сам отбирал бороздовые пробы. А этот гражданский подвиг был для меня немаловажным – почти все рабочие-пробоотборщики числились у начальника партии в мертвых душах и прежний участковый геолог, питавший барское отвращение к зубилу и восьмикилограммовой кувалде принципиально оставлял некоторые забои[7]7
  Забой – поверхность, ограничивающая горную выработку и перемещающаяся в результате горных работ. Также примыкающее к нему пространство, в котором производятся такие работы.


[Закрыть]
 не опробованными. За что втыкали, понятно, мне.

Сом проработал в моей партии полевой сезон и еще месяц. Как только началась городская камералка, он принялся пить каждый божий день. И, в конце концов, вылетел из партии – уволил его Ефименко по собственному желанию, уволил через неделю после того, как пьяный Сом на банкете по случаю годовщины пролетарской революции, по-видимому, не случайно, отправил ему локтем на колени только-только откупоренную бутылку "Столичной" и следом – полбанки шпрот в масле. Сначала выпивку, значит, а потом закуску... К неописуемой радости собравшихся. Что-что, а выразить свое отношение к мухоморам Сом всегда умел.

И вот, три дня назад на адрес мамы, но на мое имя пришло письмо из Старого Оскола. Знакомая Сома по имени Анастасия Синичкина писала в нем, что Александр Иванович Никитин скончался от остановки сердца и завещал мне ее (!) и свои горные ботинки. Представляете – ее и свои ботинки! Я глазам не поверил. И еще она писала, что перед смертью Сашка сказал, что дурак я буду, если все это не возьму.

Сом был горький и потомственный пьяница, это так, но если он говорил "дурак ты будешь, если не ..." то всегда оказывался прав. И я, прервав ответственный процесс зачатия ребенка, уехал в Старый Оскол. Как не уехать, когда тебе какая-то Анастасия Синичкина завещана? Да и письмо странным было... Я не имею в виду содержания. Едва взял его в руки, так сразу чужим себе стал, как будто прикупил меня кто-то.

* * *

Квартира Сома находилась в старом, но чистеньком кирпичном доме на втором этаже. Дверь открыла более чем симпатичная стройная девушка лет двадцати пяти – двадцати семи. Увидев ее, я застыл в изумлении – воображение рисовало мне подругу Сома в виде испитой женщины неопределенного возраста с синяками всех стадий развития, с убийственным перегаром в лицо и убогим по содержанию матом.

А тут такое нежное создание... Мягкие русые волосы до плеч, пронзительные темно-карие очи, чувственные нежные губки бантиком, голубая открытая кофточка, пупочек исключительной красоты, маленькая алая родинка над правой грудью... Глаза, правда, очень уж взрослыми порою казались. В детских домах такие делают.

– Меня зовут Анастасией, – представилась девушка. – Саша Никитин снимал у меня комнату...

Я смотрел на нее, зачарованный, смотрел и думал: "Нет, все-таки восточная кровь во мне чувствуется – красивые женщины утюгом обжигают... Гарем не гарем, а три-четыре, ну, две любимые женщины были бы мне в самый раз. Ольга и эта Синичкина. Ну, как без такой вот женщины в биографии можно считать жизнь удавшейся?"

Анастасия прочитала мои мысли. Прочитала и улыбнулась, как улыбаются истинные женщины понравившемуся мужчине. И ввела меня в чистенькую квартирку, показала ее, в том числе и спальню, в коей я почему-то начал сбивчиво рассказывать, чем мы с Ольгой, то есть с законной женой, в последнее время занимаемся.

Нет, далеко мне, конечно, до агента национальной безопасности, не говоря уж о Джеймсе Бонде. Они на моем месте затылок бы не чесали. Сгребли бы девушку в охапку и в кровать!

Закончили мы экскурсию на кухне у обеденного стола. На краешке его, на сложенной вчетверо газете "Комсомольская правда", стояли трикони[8]8
  Крепкие горные ботинки, к подошвам которых прикреплено винтами или скобами полтора десятка собственно триконей – железных накладок с шипами.


[Закрыть]
.

– Это вам, – улыбаясь, указала на них хозяйка.

– Сейчас я себе кажусь идиотом, вам, наверное, тоже? – пробормотал я, взяв в руки правый ботинок.

– Да как вам сказать... – протянула девушка. – Все зависит от дальнейших ваших поступков. Там пиво в холодильнике, будете?

И, поискав что-то в моих глазах, спросила, чуть ли не со слезой в голосе:

– А меня вы возьмете? Александр сказал, что вы не оставите меня одну одинешеньку. Говорил, что вы человек серьезный и что на вас можно положиться.

Я смутился, забегал глазами по комнате, увидел холодильник, полез в него, вынул пиво (Очаковское, классическое, с простецким мужиком на этикетке) и с двумя бутылками устроился за столом. Отодвинув к стене газету с отдыхающими на ней ботинками, Анастасия достала из шкафчика высокую пивную кружку, протерла чистым полотенчиком и поставила передо мной. Я наполнил ее, пригубил, отставил в сторону и спросил, прямо взглянув в глаза:

– А почему, собственно, он завещал вас мне? Что за шутки? Вы были его собственностью? Он выиграл вас в карты или купил у работорговцев?

– В общем, да... – глаза девушки потухли. – Год назад местный авторитет посватался ко мне, а когда я отказалась стать его женой, нанял подставных свидетелей, подделал документы и подвел под суд. Адвокат сказал, что я могу получить десять лет строгого режима и потому лучше не ерепениться, а идти на поклон. Ну, я и пошла, куда деваться? Не в петлю же лезть. В кураже катаясь, бандит сказал, что я принадлежу ему с потрохами. Что он может изнасиловать меня, отдать своим ребятам, убить или продать. "За сколько продать?" – спросила я. "Тысяч за пятьдесят", – ответил он, прищурясь. Принесешь завтра утром – отпущу". По дороге домой, я присела в прострации на скамейку. Долго сидела, пока не увидела перед собой мужчину лет сорока. Увидела, вскочила, хотела убежать, такой он пьяненький и замызганный был...

– А он говорит ласковым голосом: "Что тебе надобно, старче?" – усмехнулся я, воочию представив подвыпившего Сома.

– Да, примерно, – криво улыбнулась девушка. – Он сказал: "Я вижу, мадам, у вас денежное горе". Позвольте мне его купить. Почем у вас килограмм?". "Пятьдесят тысяч", – расплакалась я.

– И Сом заплатил!?

– Да. В этот же день. Вот расписка...

Анастасия вынула из кармана и протянула мне сложенный вдвое лист писчей бумаги.

"Сим удостоверяется, – писалось в ней, – что господин Тиховратов Алексей Васильевич получил от господина Никитина Александра Ивановича 50 000 (пятьдесят тысяч) долларов США в уплату за женщину Синичкину Анастасию Григорьевну".

– Эта бумажка, хоть она и с печатями, не имеет никакой юридической силы и ничего не доказывает, – сказал я, возвращая расписку. – И вообще, откуда у Сома такие деньги?

– Не знаю... – пожала плечами девушка. – С деньгами у него никогда проблем не было. Так вы возьмете меня с собой? Тиховратов, забирая баксы, сказал, что не будет меня трогать, пока я буду рабыней. И если мой владелец даст мне вольную или умрет, не передав по наследству, то он будет считать сделку расторгнутой... У него везде свои люди – в милиции, в ФСБ, он под землей найдет... Из-за всего этого мне и пришлось поселить этого пьяницу у себя.

– А где завещание Сома? – спросил я.

– Вот, – ответила девушка и полезла в карман халата.

В руках у меня оказалась второй сложенный вдвое лист белой писчей бумаги. Развернув его, я прочитал машинописный текст:

ЗАВЕЩАНИЕ

Я, Никитин Александр Иванович, паспорт VIII-СБ № 510620, выданный 27 июля 1987 г. Фрунзенским ОВД г. Душанбе, в случае моей смерти завещаю своему другу Чернову Евгению Евгеньевичу принадлежащие мне трикони (отриконенные ботинки) 43-го размера в хорошем состоянии, а также другую свою собственность – хорошую женщину Синичкину Анастасию Григорьевну.

Снизу, под паспортными данными Синичкиной, записанными от руки шариковой ручкой, стояли дата, жирная синяя печать и подписи Сома, Тиховратова и Костоварова В.Г., архивариуса.

* * *

Я выпил кружку залпом и задумался: «Точно, за нос водит с этими идиотскими справками... Какую-то игру затеяла. Хотя, время сейчас такое, и любой самодур с толстой мошной и личной службой безопасности запросто может делать с простыми людьми все, что ему заблагорассудится... И с этой Синичкиной, и со мной». И, вспыхнув (я – Рыба и ненавижу, когда меня в руки берут), вскричал:

– Вы понимаете, о чем говорите? Я не психиатр, не рабовладелец, я глава, ну, не глава, это я хватил, а член своего семейства, у меня трое детей от разных женщин и донельзя расстроенные финансы. Да и как жена посмотрит, вы представляете? Вообразите, я под вечер заявляюсь к ней с вами, вот в этой откровенной кофточке, и говорю: "Кисонька, эта девушка будет жить с нами. Она моя наложница".

Девушка впилась в меня темными глазами. "Колдунья, точно", – подумал я. А она, выдержав паузу, очень мило сказала:

– Так вам не обязательно брать меня в качестве жены или наложницы. Просто возьмите. А потом все образуется. В жизни все всегда образуется.

Мне вспомнилось, как начался мой роман с Ольгой. С того, что напросилась мне в приемные дочки. Папаша, мол, негодяй. Одногодки на карьерах свихнулись. Кругом сволочи, все норовят под юбку залезть. Но ведь со страху напрашивалась. В тайге, набитой психами, разбежавшимися из сумасшедшего дома. "Нет, не возьму", – решил я. И, уже хмельной, пропел, с прищуром рассматривая симпатичное личико девушки:

– Там, в краю, краю далеком, рабыня мне не нужна.

Синичкина скуксилась.

"Фиг ты меня захомутаешь. Ишь ты, в Москву захотела", – подумал я и, сам не желая, выдал то, что сидело у меня в подсознании:

– Знаете, что... Давайте заморозим наши с вами отношения на несколько месяцев. Может так получиться, что через полгода я приползу к вашим ногам и буду умолять вас быть моей госпожой...

– Ну конечно! – обрадовалась девушка. – Давайте заморозим хоть на год. Я скажу Тиховратову, что вы приезжали на меня посмотреть и уехали назад, чтобы подготовить жену и жилплощадь. Так что поезжайте к себе в Москву, а как время придет, дадите мне знать телеграммкой. А сейчас, простите бога ради, мне надо выйти за хлебом и еще кое за чем. Я быстренько.

И убежала, оставив меня донельзя обескураженным.

Допив пиво, я взялся изучать ботинки. Они были славно поношенными, трикони на них менялись неоднократно.

"Сом ведь был участковым геологом... – подумал я, рассматривая наполовину стершиеся железки. – Откуда у него эти полевые говнодавы? Фраерил, наверное...

И я вспомнил, как, будучи студентом, спускался в отгулы с производственной практики в триконях – любил пройтись в них по городу. Цок-цок-цок – смотрите, смотрите – горный барс идет, только-только с заснеженных четырех тысяч спустился! И еще вспомнил, как, став видавшим виды геологом, смеялся в усы над такими же студентами-форсунами.

В холодильнике нашлась еще одна бутылочка пива. Посидел с ней, глядя в календарь, прикнопленный на стене напротив (голубое небо, заснеженные горы, прилизанная швейцарская деревенька на окраине елового леса), затем пошел к окну – из него раздавались голоса женщин, развешивавших во дворе белье. Понаблюдав за ними с минуту (одна, белокурая, была совсем ничего), вернулся к столу, взял в руки один ботинок и... удивился.

Не знаю, что меня зацепило, но что-то было не то в этом видавшем виды ботинке. Не то. Опытный картежник, взяв в руки колоду, сразу чувствует, что в ней не хватает трефовой семерки. И я почувствовал – легковат ботинок, ой, легковат. Застучал ногтем по каблуку – полый, точно! И полез внутрь, оторвал толстую кожаную стельку, вынул и замер – в каблуке, в небольшом, аккуратно проделанном отверстии сверкал розовый алмаз!

...Да, с самого первого взгляда я не сомневался, что в каблуке отриконенного ботинка Сома лежит алмаз. Опытные геологи-поисковики говорят, что если ты сомневаешься, что это золото, то это не золото. Так и с алмазом – его с простой стекляшкой или любым прозрачным минералом никак не спутаешь. Никак. Исключено.

Алмаз был ошеломляюще великолепным. Перед ним любой другой выглядел бы невзрачным проходимцем. И в нем сидела муха.

В секунду завороженный, я вытряхнул камень на ладонь и впился в него глазами. И влился в него и расщепился на тысячу лучиков.

Я недолго наслаждался розовым наваждением – оно рассеялось, как только в замочной скважине входной двери закрутился ключ. Пока вернувшаяся хозяйка возилась в прихожей, я успел вернуть алмаз в тайник. И слегка стереть с лица вызванные им чувства. Слегка. А она вошла и посмотрела. На меня, на ботинок. "Нашел алмаз, не нашел?" А может, мне и показалось... Хотя, кто так просто оставляет на кухонном столе отриконенные ботинки? Да еще в Старом Осколе? Да еще с алмазом?

Конечно, на моем бесхитростном лице угадывался ответ, и девушка удовлетворилась. Порезала хлеба булку, ветчины, колбаски, развинтила бутылку "Столичной", разлила по рюмкам, а я подумал, что лучше бы мне Сом оставил бабу, что пельмени любит лепить и пирожки с капустой жарить, тогда бы я быстро с ней общий язык нашел. Колбасу же порезать и бутылку раскрутить это и я умею. Мастер спорта, можно сказать, международного класса. А она посмотрела внимательно и говорит домашним таким голосом:

– Оставайся, вечером пельмешков налеплю? У меня очень даже неплохо получается?

"Вот баба – мысли, что ли, читает?" – подумал я и ответил:

– Да нет, домой мне надо к утру поспеть, хоть убей надо.

Сидели мы около часа. По мере того, как бутылка пустела, мои глаза все чаще задерживались на груди Анастасии. Когда отводить их стало трудновато, я засобирался – очень уж не хотелось изменять Ольге. В принципе я мог бы найти себе оправдания. Достаточно было вспомнить ее прошлогоднего шведского дипломата.

Но я не стал ничего вспоминать и придумывать. Не по мне это – вчера ребенка с супругой делать, а сегодня – с первой встречной в постель.

И, допив последнюю рюмку, я сунул трикони в сумку и направился в прихожую. "Ребеночка сделаем, на пятом, на шестом месяце Оленька перестанет до себя допускать, вот тогда, может быть, и прискачу сюда на месячишко. Точно прискачу", – решил я, рассматривая свое бесхитростное лицо в овальное зеркало.

Уйти без приключений мне не удалось. Выйдя из туалета, я увидел, что Анастасия стоит в дверях гостиной бледная.

– Что такое? – спросил я, удивившись.

– Там, во дворе мой... мой...

– Поклонник что ли? – догадался я.

– Да! Он здоровый, два метра на два. И в милиции работает.... Ты к окну подходил?

– Да...

– О-ой... Что будет! Прибьет он тебя...

"Вот почему в рабыни напрашивалась! От хахаля навязчивого хочет смыться!" – понял я и простодушно поинтересовался:

– Точно прибьет?

– Точно. Он одного моего коллегу по работе до полусмерти запинал.

– Все равно пойду... – начал я хорохориться. – Я тоже пинаться умею.

– Еще хуже будет! – заканючила Анастасия. – Он синеглазку вызовет... Знаешь, рядом с моей дверью лестница на чердак, ты видел. Дойдешь до дальнего конца, вылезешь на крышу, спрыгнешь тут же на смежную, а с нее – на соседний двор.

– Не солидно...

– Зато без травм обойдется...

Ну, я и согласился. И через десять минут приземлился в соседнем дворе весь в пыли и паутине. Зато без синяков и с триконями.

Алмаз я не вынимал до самого дома. Оттягивал удовольствие. Или свой плен. Приехал рано утром – и сразу к Оленьке в постель. Потом проводил ее на работу и сразу пошел наверх, в мезонин, алмаз изучать. Как я это делал, вы уже знаете...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю