Текст книги "Кол Будды"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Почему это не обладал? – встала перед ним Валентина в позу обозленной супруги. – Обладал, да так, как тебе никогда не удавалось!

Воспаленные Бориса Петровича глаза забегали по супруге.

– Глаза не кошачьи, – отмечали они. – Ничего от удовлетворенной кошки. Платье не помято. Макияж не смазан.

Потом посмотрел на Смирнова. Он лежал в рубашке и брюках. Ширинка была застегнута.

– Да мы были близки, – оставаясь лежать, заложил Евгений Евгеньевич руки за голову. Улыбка удовлетворения блуждала по его лицу

– И он… он оплодотворил меня, вот! – чертовские искры заплясали в глазах Валентины.

Она была чудо как хороша.

– Будет двойня, Борис Петрович, я это чувствую, – сочувственно покивал Евгений Евгеньевич. – И вам придется ее воспитывать.

Борис Петрович сник, опустил руки. Он смотрел на жену с восторгом, с восторгом, испачканным низостью, смотрел, не узнавая ее. "И эта удивительная женщина моя?! Была моей?!

Валентина, потеряв весь свой апломб, искала что-то в глазах мужа. Тот, не выдержав взгляда, отвернулся. И увидел бутылку коньяка, стоявшую под кроватью.

– Иди к себе, – сказал он жене, хлебнув из нее. – А я попытаюсь отыграться.

***

– Мне кажется, вы зациклились, – проговорил Смирнов, когда они вернулись в гостиную. – Вы бегаете по кругу вместо того, чтобы остановиться и поискать выход. А это, надо сказать, трудное дело, ибо их тьма тьмущая. Можно застрелиться, можно убить кого-нибудь и сесть в тюрьму, сесть и избавиться от необходимости принимать решения. Можно убить кого-нибудь и не сесть в тюрьму, а всю жизнь мучиться и опускаться. А можно поступить совсем оригинально – плюнуть на карьеру, на власть, на славу, и просто торговать памперсами и жить с Валентиной. А если это не устраивает, можно подвалиться друганом к одному типу из администрации и уехать консулом на Таити. Кстати, о Таити. Тут у вас полно картин Гогена, с недавних пор я люблю их. Раньше в упор не переваривал, морщился душевно, переживал за великого мастера – мазня все, да и только. А недавно прозрел и полюбил. Оказывается, смотреть на них надо по-особенному, на задний план надо смотреть. И тогда они оживают, становятся объемными и истинно, необходимо существующими. Так, по-моему, надо и на жизнь смотреть. Не на то, что праздно мельтешит перед самыми глазами, а на то, что позади этого, на то, что по совести своей и происхождению не может, не хочет лезть в глаза.

– Сдавай, болтун, – помолчав, подвинул к нему карты Борис Петрович. – Будем играть на суицид, то есть на выстрел в собственное сердце. Если ты выиграешь, застрелюсь я, и наоборот.

Смирнов пожал плечами, взял карты, стал тасовать.

– Послушай, а почему ты не боишься, почему ты спокоен? – задрожал голос Бориса Петровича. – Лично я после всего случившегося оцениваю твои шансы выжить к завтрашнему, нет, уже сегодняшнему завтраку крайне невысоко.

– Почему не боюсь? Боюсь, ведь вы в аффекте, и себя не контролируете, – признался Смирнов. – Но боюсь не очень, потому что знаю, что завтрашнего, нет, сегодняшнего завтрака у меня не будет. Сегодня я обойдусь без него. А вот обед будет плотным, это точно. Обед или ужин, я еще этого не решил. И еще я напьюсь после всего этого. Так напьюсь, что не смогу поставить резинку и следующим утром останусь без привычной юшки.

Борис Петрович вынул из кармана халата пистолет, снял с предохранителя. Затем, взяв оружие обеими руками, прицелился в Смирнова. Тот чувствовал, как выжимается курок. И продолжал тасовать карты.

Курок сделал свое дело. Боек ударил в капсюль. Но выстрела не последовало.

– Черт, да что это такое?! Вторая осечка подряд! – взорвался Борис Петрович. И прокричал, обернувшись к двери:

– Витя, в чем дело?!

Виктор вошел. Увидев пистолет в руке хозяина, понял суть вопроса:

– А… Вы об этом… Патроны, наверное, слишком долго кипятил.

– Ты кипятил патроны?

– Да, а что?

– Дай мне другую обойму, – сказал, покачав головой удивленно и негодующе.

Виктор вынул из заднего кармана брюк обойму, положил на стол перед Борисом Петровичем.

Смирнов, бледный, покрывшийся испариной, участвовал в сцене безмолвно. Виктор, посмотрев на него с сочувствием, как на покойника посмотрев, вышел.

Борис Петрович сменил обойму, положил пистолет в карман. Долго смотрел на своего заложника. Так же, как смотрел Виктор.

Смирнов очувствовался, продолжил тасовать карты. Выронил часть на пол. Суетливо поднял.

Он потерял выдержку.

Борис Петрович протянул руку. Ладонь была розово-морщинистой.

– Дай мне. Ты уже банковал, мой черед.

Смирнов, ничего не видя, положил карты на стол. Борис Петрович взял их, стал тщательно тасовать. Закончив, подрезал "свою". И кинул карту сопернику. Поднимая ее, тот заметил, что Борис Петрович совершает с колодой те же самые операции, которые совершал он сам.

– Он мухлюет! – сверкнула мысль. – И, скорее всего, срисовал с меня. Черт! Человек, который так быстро схватывает, не может не выиграть!

Смирнов огорчился выводу, но унывал недолго – в голову пришла спасительная мысль. Обрадованный (на лице это не отразилось), он вскочил, подошел к бару, вынул из него первую попавшуюся бутылку вина (не повезло коллекционной испанской "Малаге"), потом фужер, и вернулся к столу. Следующую минуту он пил, в перерывах между глотками посматривая на свет сквозь искрящийся хрусталь.

– Так значит, у вас в банке фактически лежат наши жизни, моя и ваша? – спросил он, допив вино и взяв карту.

Карта была десятка.

– Да, – ответил Борис Петрович, не подумав. Поведение заложника его удивляло и нервировало. – В случае проигрыша вы отвечаете смертью.

– В таком случае, я иду на осьмушку вашей жизни. Давайте еще карту. Быстро!

Борис Петрович растерялся. На осьмушку? Смирнов получил девятку. Его несло.

– Еще, – сказал он.

Вышел валет. 10+9+2(!!). Очко.

– Итак, в банке моя жизнь и семь восьмых вашей. Играю на половину своей. Вскройте мне три карты.

Нехорошая улыбка играла его губами.

Борис Петрович выложил на стол валета, короля и семерку.

– Еще две.

Появились король и валет. Всего девятнадцать.

– Себе, – приказал Смирнов.

Борис Петрович вскрыл даму, еще одну, шестерку… и туза. 3+3+6+11. Двадцать три очка. Если бы он не растерялся и не выдал первой заначенную даму, у него было бы двадцать.

– В банке половина моей жизни и семь восьмых вашей, – продолжал давить Смирнов. – Играю на половину своей. Карту! Быстрей!

Борис Петрович сдал ему карту.

– Еще!

Борис Петрович дал.

– Еще!

Борис Петрович дал.

– Все, я выиграл, – бросил карты на стол Смирнов.

– Почему это?! У вас "пип" – влип!

– Вы не положили себе карту.

Борис Петрович растерялся вконец.

– Витя, иди сю…!!! – закричал он. "Сюда" у него выскочило наполовину – голос сорвался.

Виктор явился.

– Рассуди нас, Виктор Владимирович: я сдал ему две карты, а себе не положил. Значит ли это, что Евгений Евгеньевич выиграл этот кон?

Виктор подумал и сказал:

– Ну, если по аналогии с преферансом… Там, если ты, взяв прикуп, не снес карт и сделал ход, то летишь на гору без разговоров…

– Да никаких аналогий, – поморщился Смирнов. – Должна у банкира лежать своя карта. Хотя бы потому, что игрок в любой момент может потребовать ее показать. Итак, в банке семь восьмых вашей жизни… Я иду на все. Сдавайте и не забудьте оформить свою карту.

Борис Петрович был подавлен. Он проиграл карьеру, он проиграл жену, последний свой форпост, а вот теперь, находясь на коне, так глупо, так бездарно проигрывает остальное.

Смирнов получил две восьмерки. "Шиш".

Борис Петрович выдал себе семерку, валета и туза. Подумав, присовокупил к ним короля. 7+2+11+4(!!!) = 24

– Ну-ну, – скривился на это Смирнов. – Королевский уход из жизни. Эффектный жест, ничего не скажешь.

И, посмотрев, презрительно щуря глаза, добавил:

– Вас бы на неделю в мой поисковый отряд – вернулись бы в Москву с чистой совестью.

– И стал бы старшим научным сотрудником?

– Ну, зачем так пессимистично… Если тебя научают с похмелья забираться на скалу с отметкой четыре тысячи одиннадцать и с удовольствием есть рагу из альпийских галок, то все житейские неприятности выглядят по-другому, как-то по-мазохистски приятно выглядят. Знаете, что человек понимает, взобравшись на заоблачную горную вершину? Он понимает, что на ней нельзя стоять вечно. Он понимает, что, поднявшись, надо спускаться, спускаться к обычной жизни, спускаться к подножью следующей вершины.

Борис Петрович не слушал. Он держал пистолет на коленях и смотрел на часы. Старинные бронзовые часы, стоявшие на секретере, инкрустированном родонитом.

Они показывали девять двадцать.

Он знал, что в девять тридцать позвонит Павел Степанович, позвонит, и будет пространно говорить, с такой сволочной шакальей ноткой в голосе говорить, что вот такие вот дела, что команда меняется в соответствии с задачами, поставленными Президентом, и надо понимать текущий момент стоически и с юмором. Понимать и ехать через недельку в Москву сдавать дела. А можно и не ехать, можно загорать дальше – ведь дел-то никаких и не было. И еще он попросит не волноваться – приткнем куда-нибудь, свои ведь люди…

– Знаете, что, Борис Петрович, – прервал его самоедство Смирнов, неприязненно поглядывая на пистолет. – Знаете, что…

– Что?

– Скажу честно, мне не хочется, чтобы вы застрелились… Мне это будет неприятно.

– Вам это будет неприятно?!

– Да. Я уверен, что каждый человек, в конечном счете, получает по заслугам. Он получает все, что заслужил – и хорошее, и плохое. И потому он доложен отыграть все таймы в игре с жизнью, отыграть на возможно высоком уровне, с перерывами, конечно. И, если он это сделает, то Всевышний непременно добавит несколько бесконечных минут, добавит и поможет отыграться. И, может быть, даже выйти вперед. Понимаете, это мое кредо. А если вы застрелитесь, получится, что вы ничего не заслужили, кроме пули в башке, получиться, что вы сами себя удалили с поля, сами себе показали красную карточку. И представьте этих людей в кабинетах Белого дома… Представьте, какое презрение оживит их лица, когда им доложат о вашей смерти. Мне больно видеть эти лица. И еще одно. Я боюсь, что перед тем, как вы застрелитесь, вы пальнете в меня. Вы пальнете в меня, и я не получу по заслугам, не смогу доиграть до благословения Божьего… Это вообще ни в какие ворота не лезет, и я от этого нервничаю.

– Вы еще ожидаете что-то получить от жизни?!

– Конечно! Я все время что-то получаю. Вот, на днях в одной щели мылся в черной баньке. Вы не представляете, как это было здорово, как запомнилось! А встреча с вами, с вашими женщинами? Это же на всю жизнь впечатление! А сколько еще всего будет, если, конечно, вы не наделаете во мне дырок? Я непременно встречу свою женщину, с которой проживу да конца своих дней, я еще постараюсь наделать от нее детей. А сколько еще всякого случится с вами? Если вы решитесь остаться на зеленом поле?

Борис Петрович смотрел на него долго. Смирнов сидел как на иголках. Лишь только пистолет указал ему на дверь, он подчинился, не веря своему счастью, суетливо и не думая о достоинстве.

***

Смирнов вышел из гостиной, осторожно притворил дверь, направился к выходу. Когда поднял ногу, чтобы опустить ее на ступеньку, хлопнул выстрел.

Он бросился назад.

Борис Петрович лежал на полу ничком.

Ковер у левого его бока становился бурым.

Выругавшись, Смирнов опустился на диван. Его охватила нервная дрожь.

Все, конец! Восемь лет. Ну, три, за попытку. Или год в следственном изоляторе. И еще пришьют за доведение. Валентина ничем не поможет.

Вспомнив Валентину, ее глаза, он вышел из себя, вскочил, стал остервенело пинать труп ногой:

– Сволочь, кретин, идиот, собака! Такая баба у него, денег туча, а он стреляться! Сволочь, сволочь!

Нога попала во что-то твердое. Всмотревшись, Смирнов увидел горлышко бутылки. Бутылки, на которой лежал труп. Из нее текло вино.

Испанская "Малага".

Через минуту он ее пил. Напротив сидел счастливо напряженный Борис Петрович. В его глазах светились надежда (Павел Степанович не позвонил) и признательность случайному гостю.

– Если бы ты сказал что-нибудь другое, ну, когда меня бил, тебя бы уже везли в тюрьму, – сказал он, женственно склонив голову набок.

– Сволочь ты, – незлобиво ответил Смирнов.

Он был доволен. Он был уже на берегу.

– И я бы убил тебя, точно убил, если бы ты возник, увидев, что я мухлюю.

12.

Олег стоял на балконе спальни, облокотившись о перила, и с высоты пятого этажа смотрел во двор дома, стоявшего неподалеку от здания отеля.

Дом был ветхим, с облупившимися голубыми наличниками и позеленевшей шиферной крышей. В нем жили маленькая прямая старушка и ее сын, пятидесятилетний, улыбчивый горбун. Они всегда покидали дом вместе и вместе в него возвращались. Когда уходили со двора, в правой руке старушки была кирзовая базарная сумка, горбун нес такую же. При возвращении обе сумки тащил он. Старушка при этом гордо шла сзади, и сын пропускал ее в калитку первой. Сейчас они стояли во дворе и говорили с молодой тучной женщиной, удерживавшей за руку худенькую, подвижную девочку лет семи-восьми. У ног ее стоял чемодан на колесиках, за спиной дочери висел туго набитый рюкзачок. Когда женщина закивала, старушка погладила девочку по головке, и они пошли в дом. Горбун вошел последним. Перед тем, как закрыть за собой дверь, он посмотрел на Олега. Лицо его было ясным и детски улыбалось.

– Нет, он ее не трахнет, – усмехнулся Олег, доставая сигарету. – Он будет покупать девочке мороженое.

– Милый, Карен пришел, – раздался из спальни сонный голос Зиночки. – Он ждет тебя в кабинете.

Зиночка по рекомендации Коко Шанель спала по пятнадцать часов в сутки. "Ничего не сохраняет так красоту, как долгий сон и уединение", – цитировала она упрекавшим ее "мужьям".

Олег прошел в кабинет. Хозяин "Веги-плюс" напряженно сидел в кресле. На коленях его лежало ружье в брезентовом чехле.

– Что, на охоту собрался? – спросил Олег, усевшись напротив.

– Да нет, это я тебе принес… – попытался улыбнуться хозяин отеля.

– Интересно…

– Послезавтра у меня день рождения, ты знаешь… – Карэн неприязненно двинул ружье обеими руками.

– Ну и что?

– У меня на даче соберутся Капанадзе, Гога и Дементьев. Я посажу их рядом. Если ты уберешь всех троих, – стрелять, насколько я знаю, ты умеешь, – то все твои проблемы будут решены. Напалков вякать не будет.

– Вряд ли я соглашусь, дорогой, – сказал Олег, подумав с минуту. – Меня прикончат на следующий же день. Или закроют лет на пятнадцать.

– Не убьют и не закроют. Есть такая штука, алиби называется.

– Эта штука для следователей. Серьезные люди такого слова не знают.

– Мне надо, чтобы ты это сделал…

Олег с минуту смотрел в смятенные глаза Карена. Тот их не отвел.

Олег закурил. Если дело выгорит – он свободен. Если нет – то проживет столько же, правда, качество жизни будет много хуже.

Можно рискнуть.

– А что ты на них озлился? – улыбнулся он примирительно.

– Гога с Дементьевым хотят купить землю вокруг Веги-плюс. Капанадзе обещал им помочь.

– Боишься конкурентов?

– Представь напротив своего балкона балкон дешевого борделя. Пусть дешевой гостиницы с голодранцами. Или ночной клуб с пьяными криками и блевотиной по углам. Сирены, мигалки, мат-перемат, бляди с подбитыми глазами. Тебе это нравиться?

Олег вспомнил горбуна с мамочкой, голубые, облупившиеся наличники, позеленевшую шиферную крышу. Усмехнулся. Действительно, это лучше блевотины.

– Ну ладно, говори, что задумал.

– Они будут сидеть в Хмелевой беседке, спиной к горам. В скалах, в пятистах метрах от дачи, есть укромное место. Отличная огневая позиция. Я из-за нее еще не хотел брать участок. Справа налево от тебя в начале торжества, по крайней мере, в начале, будут сидеть Капанадзе, Гога и Дементьев. Я буду сидеть напротив них. Ты поочередно убьешь их, потом выстрелишь в меня… В плечо…

Олег искренне удивился.

– Ты так не любишь ночных клубов с пьяными криками и блевотину, что готов рисковать жизнью!? Ты, что, не понимаешь, что с пятисот метров попасть точно в плечо, не разбив вдребезги ключицы, проблематично? Тем более, ты должен будешь вскочить и броситься в бегство?

– А что делать? – завизжал Карен. – Если меня не ранишь ты, то их люди меня уничтожат.

Олег подумал и сказал, посмотрев вальяжно:

– Есть идея. Нужен еще один человек. Он будет недалеко от дачи и после первого моего выстрела выстрелит в тебя, а потом начнет палить по гостям. Четвертым выстрелом я его уберу. Сможешь найти такого человека?

Владелец "Веги-плюс" не знал, что ответить. Человек-то был. Но третий в деле – это большой риск, сравнимый с риском быть убитым. Тем более, этого человека должен задействовать он, Карэн.

– Нет, не надо другого стрелка, – наконец, выдавил он. После первого выстрела я поднимусь на ноги и застыну, как вкопанный. Ты сможешь выстрелить, хорошо прицелившись…

– Желание заказчика – закон для киллера, – улыбнулся Олег. – Теперь давай поговорим об алиби.

– Алиби будет в скорости. От того места спускаться к проселочной дороге на другой стороне водораздела минут сорок – там непроходимые скалы. Но ты спустишься за минуту…

Карэн положил винтовку на журнальный столик, поднял пакет, лежавший под креслом, протянул Олегу.

В пакете находился небольшой арбалет и моток капронового фала защитного цвета. И еще что-то на дне.

– Ты хочешь, чтобы я соскользнул вниз по этому фалу?

– Да, ты закрепишь его на скале. Другой конец натянешь машиной. Для этого, естественно, придется походить вверх-вниз.

– Но ведь фал останется? И никакого алиби не будет?

Карэн покачал головой.

– Вся хитрость в той штуке на конце фала.

Олег вынул штырь длинной сантиметров в двадцать и толщиной в три.

– Наверху ты закрепишь эту штуку в яме, засыплешь ее, хорошо замаскируешь, опрыскаешь все вокруг от собак. И перед тем, как спуститься дернешь вот эту нитку.

– И что?

– Через полторы минуты фал освободиться – там, внутри, кислота в ампуле. Тебе останется только смотать его, спрятать в багажник и уехать. И все будет тип-топ, если конечно, сделаешь так, что следов от фала не останется.

Олег с уважением погладил штырь ладонью.

– Хитрая штука. Сам придумал?

– Нет, в Интернете откопал. Там много чего есть.

– Ты, что, на компьютере можешь работать?

– Конечно. Сейчас без него никак нельзя. Вот эта вот винтовка, кстати, тоже из него появилась.

Олег закурил, задумался. Затушив сигарету, впился в Карэна немигающим взглядом и спросил, отчетливо выговаривая слова:

– Слушай, а если фал освободиться, когда я буду в пути?

– Чтобы этого не произошло, ты напишешь письмо сыну Капанадзе, в нем подробно опишешь наш разговор. И передашь его одному из своих доверенных лиц в запечатанном, конечно, виде с просьбой предать адресату в случае твоей гибели.

– Не буду я ничего писать…

– Я знал, что ты так скажешь.

За все время разговора Карэн ни разу не улыбнулся. Не получилось и на это раз.

– Теперь оружие, – продолжил он, положив на колени винтовку. – Это СВД, не самый лучший вариант, но сойдет. Оружие чистое, оставишь его на месте. Машина, коричневая "четверка", – там, в пакете, ключи на дне, – будет стоять в Сукко у сберегательного банка, ты его знаешь. И еще…

– Что еще?

Карэн впервые улыбнулся. Улыбкой номер три. Сально-плотоядной.

– Тебе придется переодеться и загримироваться. Я с удовольствием помогу.

Олег скривился. Он знал, что Карен у себя в гнездышке переодевается во все женское – такой у него пунктик в биографии. И потому прекрасно разбирается в искусстве макияжа и прочих женских штучках.

– Ты не бойся, красавицу я из тебя делать не буду, хотя руки чешутся. Я из тебя сделаю абсолютно незаметную старую деву. Ты будешь в советском обвислом трикотаже и на низких противотанковых каблуках.

– Не пойдет абсолютно незаметная старая дева.

– А кто пойдет?

– Надо, чтобы меня замечали. Сделай из меня красавицу средней паршивости. Из тех, которые, приехав на море, тут же берут на прокат машину и ни с кем не разговаривают, потому что всегда разговаривают по мобильнику…

– Тогда, может быть, не надо ставить машину в Сукко? Возьмешь ее напрокат сама? Здесь, в Анапе?

Олег на обращение в женском роде не обиделся – он был стопроцентный мужчина, и это было видно каждому.

– Возьму. На каблуках-то научишь ходить?

– У тебя сразу получится, не беспокойся.

Карэн подумал и добавил:

– Возьми с собой что-нибудь из женского обихода. Оставишь для отвода глаз.

– Прокладку? Или сигареты "Вог"?

Не изменившись в лице, Карен вынул из кармана упомянутые сигареты и закурил.

– Нет, это вульгарно… Прокладка, бычок в помаде… фи. Я тебе дам накладные ресницы.

Сделав несколько торопливых затяжек, он затушил сигарету и поднялся с кресла.

– Ну, я думаю, на первый раз разговоров хватит.

– Да. Все пока ясно. Я прямо сейчас поеду в горы, посмотрю что, как, постреляю, а то ведь давно не брал картишек в руки. Говоришь – раз, два, три, четыре?

Олег чувствовал себя приподнято. Впереди что-то забрезжило. Смерть, стоявшая за спиной, отступила. На шаг, но отступила.

– Да, четыре. Но раз, два, три – в голову, а четыре – в правое плечо, понял? Если все выгорит, до самой импотенции будешь почетным клиентом любого номера "Веги".

Мягко пожав постояльцу руку, Карен вышел. И тут же вернулся, смущенный.

– Слушай, Олег… – посмотрел снизу вверх. – Я тут подумал…

– Что еще?

– Успокой меня, ублажи…

– Это не по моей части, дорогой. Я только баб трахаю.

– Да я не об этом, – махнул рукой. – Пошли в подвал, там пострелять можно?..

– В подвале из снайперской винтовки?! Ты понимаешь, что говоришь?

– Там коридор вместе с подземным ходом к морю метров пятьдесят длиной будет. Да и я кое-что в стрельбе понимаю. Посмотрю, как стреляешь – спокойнее будет.

***

У торцевой двери подвального коридора Карэн положил на картонные коробки четыре пустых бутылки из-под пива. Положил горлышками к стрелку, стоявшему в сорока пяти метрах в другом конце подземелья. За четыре секунды Олег выбил им донышки.

***

Оставшиеся полдня он, одетый туристом, лазал по горам, подступавшим к даче Карэна. К шести часам знал там каждую тропку, каждую скалу и каждое дерево. Потом нашел подальше от дорог и людных троп место, почти такое же, как будущая позиция, внизу на скале нарисовал мелом три круга размером с человеческую голову и расстрелял по сценарию «Раз, два, три, четыре» десять магазинов. Четвертая мишень каждый раз воображалась им движущейся.

В утро дня рождения хозяина "Веги" Олег явился к нему с букетом роз и модными французскими духами. Карэн растрогался чуть ли не до слез, и не сразу смог взять себя в руки. Суетясь, он поместил цветы в хрустальную вазу, понюхал духи, помазал ими за ухом, и только после этого вспомнив о главном деле дня, увел товарища в будуар.

…Через четверть часа узнать Олега было невозможно, хотя он и оставался в своих джинсах и кроссовках. Острые поролоновые грудки, алые ухоженные ногти, открытая кофточка салатного цвета в горошек, перламутровые клипсы, накрашенные с блеском губы, накладные ресницы и парик цвета меди сделали его весьма похожим на уверенную в себе и в чем-то привлекательную женщину.

Карэн вожделенно смотрел на свою Галатею. Посеменив вокруг, предложил поменять кроссовки на белые босоножки, а мужские джинсы на женские, с новомодными блестящими аппликациями. От босоножек Олег отказался – сказал, что в горах ходить в них будет неудобно, но джинсы сменил.

Когда с переодеванием и макияжем было покончено, Карен сфотографировал объект своего творчества цифровым аппаратом и через полчаса принес права и справку, в которой заявлялось, что паспорт Голубкиной Аделии Александровны сдан на обмен в Щелковский ОВД Московской области. Поморщившись новому имени, Олег ушел, представляя себя идущим в босоножках.

***

Сели гости не так, как хотел Карэн. Справа налево от стрелка сели Гога Красный, Дементьев и Капанадзе. Когда Олег поймал в прицел лицо сообщника, тот, видимо, почувствовав, что на него смотрят сквозь прицел винтовки, растерянно улыбнулся, и чуть было не развел руки.

А в остальном все было штатно.

Жесткая шевелюра Гоги выглядела недружелюбно. Казалось, что пуля в ней застрянет.

Лысый затылок Дементьева глупо сиял, поворачиваясь то так, то эдак.

Капанадзе сидел, непринужденно откинувшись на спинку стула. Голова его держалась гордо.

Олег решил стрелять справа налево, как тренировался.

Как только Карэн сел – это было сигналом, – Гогина голова, приняв пулю, упала в пекинский салат.

Тут же череп его соседа треснул, обнажив мозг. Дементьев, мгновенно потеряв интерес к жизни, повалился на Гогу.

Прицелившись в затылок Капанадзе, Олег помедлил, и тот обернулся, впился глазами, в которых что-то такое было.

Это что-то остановило время.

Олег, целясь в переносицу врага, давил и давил на курок, но мертвое железо не поддавалось ни на йоту. Отчаявшись сладить с ним, он обезумел, вскочил, отбросил винтовку и, дернув за ниточку, бросился в спасительный обрыв и через минуту был в машине.

Пришел в себя только в Сукко. Остановившись у рынка, подкрасил смазавшиеся губы, обновил глаза, как учил Карэн, и помчался в Анапу.

По дороге видел запечатлевшиеся в сознании глаза Капанадзе. И понял, что этими глазами смотрел на него не какой-то гангстер, пусть могущественный, а сама Судьба, не Рок, но Судьба. Уже в Анапе, подъезжая к пункту проката, решил, что находится во власти Судьбы и потому должно случится то, что случится.

– Да, ты во власти Судьбы, – согласилось с ним подсознание. – А это приятно.

Приятно чувствовать опеку высшего божества.

Чувствовать его внимание.

Занимать его время.

Знать, что избран.

***

Когда, сдав машину, он спешил к «Мерседесу», чтобы быстрее переодеться и для алиби поездить по городу в своем обличье, к нему пристали трое подвыпивших курортников. Он хотел их избить (для снятия стресса), но одумался – побоище могло затянуться и привлечь внимание милиции. Однако разрядиться все же удалось – помогла Аделия Александровна. Наскоро нацарапав на бумажке вымышленный номер телефона, она пообещала масляно смотрящим кавалерам явиться вечером с двумя отпадными подружками в центральный парк города. Голос Аделия Александровна смогла сделать жеманным и тонким, и они поверили. К «Мерседесу» Олег пришел с букетом алых роз в цветной целлофановой упаковке с кокетливыми ленточками. И с мнением, что женщиной быть не так уж плохо.

Поздно вечером в номер пришел Карэн с бутылкой дорогого ликера для себя и французским коньяком для Олега. Хозяином "Веги" владела эйфория – ведь все получилось много лучше, чем он ожидал. Капанадзе остался жив, с Дементьевым и Гогой дел у него никогда не было, значит, не могло быть и мотивов. И никто не подозревал Олега.

Поставив бутылки на стол, он сел и нежно, с вопросом, посмотрел на постояльца.

– Интересуешься, почему я не убил Капанадзе? – спросил тот спокойно.

– В общем-то, да. Не знаю, что и подумать…

– Скажу тебе правду. Когда я жал курок, Бог мне шепнул, что Капанадзе должен жить, что так будет лучше.

– Бог – не фраер, он все знает, – от души рассмеялся Карен. – Давай выпьем за него и за Георгия – его анапского наместника.