Текст книги "Каннибал из 7-ой квартиры (СИ)"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– А если его накроют как извращенца и посадят? И нас вместе с ним? Как соучастников?

– Это серьезно... – задумалась девочка Валентина Ивановна, замечая, как простенькое евклидово пространство, в котором она жила, обращается в мудреное пространство Лобачевского. – Знаешь, давай, сегодня вечером, всех соберем на кухне и с помощью Ивана Ивановича постараемся найти ответы на заданные тобой вопросы...

– Слушай, Валя, ты же всю жизнь вагоновожатой была, а разговариваешь как ботан с профессорским званием. Почему?

– Ну, я же от Хиггса родилась, а человек он интеллигентный, видимо, унаследовала.

– Вот-вот. Значит, ты вся в него, и скоро тебе захочется есть людей.

– Ты бы поработал вагоновожатым сорок лет, так без всякого Хиггса стал бы потомственным людоедом. Кстати, тебе не кажется, что ты начинаешь по второму кругу вопросы свои со мной размышлять?

– Кажется. Но мне очень хочется, чтобы все хорошо кончилось. А то заберут в какой-нибудь научно-исследовательский институт, изучать инструментально будут, может даже вскрывать хирургически, а потом отдадут военным чтобы в военных целях использовали...

– Все хватит! – поднялась девочка Валентина с дивана, стараясь не показывать испуга, ее охватившего. – Будем считать, что ты своего добился, и потому мне срочно надо в туалет.

7.

Вечером все они собрались на кухне. Все пятеро – двое взрослых и трое малышей. Объявив себя председательствующей (ведь тридцать с лишним годков занималась профсоюзной работой в своем трамвайном депо), Валентина Ивановна сказала, что на повестке дня собрания стоит один вопрос, а именно, пойдут ли они в своего папу Ивана Ивановича Хигса или вырастут обычными людьми. Назначив ответчиком последнего, Валентина Ивановна уселась на свой табурет, одернула юбчонку и превратилась во внимание.

– Можно я сидя буду говорить? – спросил Хиггс у председательствующего.

– Конечно, – ответила та.

– Спасибо, – поблагодарил тот и тут же обратился к собранию:

– Вы знаете, – сказал он, устраиваясь на своем табурете, – родился я в обычной советской семье. Папа был инженером-конструктором на "Серпе и Молоте", мама работала в Научно-исследовательском институте здравоохранения. Могу вас клятвенно заверить, что дома они людей не ели и, тем более, не рожали. Я это точно знаю, потому что жили мы в однокомнатной квартире общей площадью двадцать один квадратный метр, а санузел был нераздельным...

– Может, они ночью ели? – спросил мальчик Виталий, въедливо глядя.

– Исключено, – мы бы с братом непременно этот факт отметили.

– У вас есть брат? – спросила Валентина Ивановна?

– Да, старший. Предваряя ваш вопрос, скажу, что у него никаких физиологических отклонений нет.

– Вы уверены? – спросила Серафима Аркадьевна.

– Совершенно. Мы близки с ним с детства.

– То есть он о вас все знает?

– Да. Мы даже с ним, выпивая на его сорокалетие, заключили соглашение, что я его съем, как только он состарится до неприемлемого качества жизни .

– А когда вы съели первого человека? Наверняка это сопровождалось нервным потрясением? – подал голос мальчик Виктор Степанович.

– Не то слово. Это был мой сосед по квартире милейший старичок Игнатий Спиридонович Каяков или Каюков, уже не помню. Он страдал буквально от всех болезней, исключая венерические, и каждый новый Божий день был для него хуже адского. Я хотел немедленно повеситься, повесится, после того как импульсивно сломал ему шею, но какая-то неведомая внутренняя сила остановила меня, отбросила в угол уже намыленную веревку, которую я решительно сжимал в руке. Другая сила, видимо, лишняя мозговая извилина, появившаяся по воле Проведения, сделала меня исключительно плотоядным, внушила нечеловеческий аппетит и решимость. Я стал его есть, этого Каякова или Каюкова, предварительно даже не помыв и не побрив, и это внушало мне отвращение к себе, но я не мог остановиться. Вы не поверите, когда я скажу, почему я не смог остановиться...

– Поверим, поверим, – сказал бывший аспирант Виталий, напоминавший теперь старшего Особой тройки.

– Понимаете, когда я уже хотел бежать прочь, в мой мозг вкралось понимание, что я совершаю великий подвиг, учиняю прорыв в естествоиспытательской науке, который никто не в силах совершить, даже Высшая сила. Когда я доел его и, сморенный сытостью, свалился спать, мне приснилось красочное театрализованное таинство превращения отжившего в молодое, мертвого в живое. Именно превращение. Вы посмотрите, как несовершенно в нашем обществе происходит передача жизненного опыта от отживающего поколения к нарождающемуся. Будущие люди получают в наследство от поживших извращенное старостью представление о жизни, скисший жизненный опыт, то есть неверие в победу нравственности, уверенность в тщете свершений, личных побед, любви, наконец. А я непосредственно переношу лучшее в пожившем человеке, его не умеющую умирать надежду в него же, но свежего и жадного да жизни. Поверьте, когда у меня раздулся живот и разверзся пупок, а в отверстии появилась голова ребенка, а потом и сам он весь, я не ужаснулся, не испугался, я стал счастлив. Я знал, что это Игнатий Спиридонович переродился, можно сказать, реинкарнировал, чтобы начать новую жизнь, лучшую жизнь, которая будет несравнимо лучше и богаче прежней...

– Понятно, – зевнула девочка Валентина Ивановна. – А как все это на вашем здоровье отражается? Я после своего рождения ведра три струпьев набрала с вас и вокруг . Это, наверное, вредно для вас?

– Странный вопрос, не ожидал его от вас услышать. Вот вы, создавая что-то новое, великое, эпохальное, жалеть себя будете?

– Новое, великое, эпохальное, – скептически повторил мальчик Виктор Степанович. – Вот мне теперь не великого хочется, но мороженого побольше и ничего больше, кроме конфет. Стоило ли меня, кондового, без всякого сомнения, прирожденного мещанина, рожать и мучится? А кушать меня? Это же страшно подумать, сколько вам при этом пришлось испытать морально и физически! Испытать, чтобы мне мороженого цинично хотелось, а потом, когда пиписька окрепнет, ядреную девочку?

– Понимаешь, Витенька, многие подвиги бы не совершились, если бы герой доподлинно знал, ради кого он идет в бой, – неуверенно проговорил Иван Иванович.

– Да ну! – возмутился бывший аспирант Виталий. – Вспомните Геракла! Для кого он подвиги совершал? Для себя, конечно! А на заказчиков ему было плевать. А диссертации наши? Для кого они пишутся? Думаете, для народа и тяжелой промышленности? Чепуха! Они пишутся диссертантом для самого себя, для карьеры и для надувания щек и потому не имеют обычно никакой цены!

– Мы отвлеклись от темы нашего собрания! – постучала девочка Валентина Ивановна кружкой по газовой плите, рядом с которой сидела. – Напомню вам, что мы собрались здесь, чтобы выяснить, унаследовали мы от Ивана Ивановича его способности или нет.

– Думаю, нет, не унаследовали – убежденно сказал Хиггс. – Но, думаю, всем надо на всякий случай провериться, УЗИ сделать.

– А вы делали? – поинтересовалась Серафима Аркадьевна.

– Конечно. И оказалось, что у меня двойной желудок.

– Ну, какого размера желудки, мы хорошо знаем. Трудно поверить, чтобы в нем умещался ребенок трех лет.

– Наверное, растягивается, как матка. Да и дети растут очень быстро. После выхода из меня они за час увеличиваются в размерах раза в полтора. Кстати, ни у кого из вас не остались в памяти какие-нибудь предродовые воспоминания? Это нужно для науки, – обвел Хиггс своих новорожденных детей.

Дети молчали.

– Значит, не остались...

– Так что мы решим? – вернулась к председательству девочка Валентина Ивановна.

– Я думаю, всем детям надо сделать УЗИ у частного доктора. А потом, получив результаты, будем думать.

– А что думать? – сказал Хиггс. – Есть только то, что есть. И вот еще что я хочу вам сказать, дети мои, а также вам, уважаемая Серафима Аркадьевна. Я много думал над своим естеством, размышлял, так сказать, и пришел к выводу, что способность к омолаживанию людей известным вам способом есть у меня уникальная способность, то есть на всей Земле обладаю ею я один. Более того, дальнейшие размышления привели меня к мысли, что практически все люди обладают той или иной уникальной способностью, но большинство из них, подавляющее большинство, не могут ее обнаружить, не могут ее вскрыть, развить и использовать. К сожалению, уникальные способности описываются только в мифах...

– А как же Ванга? – перебил Ивана Ивановича ребенок Виктор Степанович.

– Думаю, она шарлатанка.

– А Вольф Мессинг? – не отставал Витюша?

– Изощренный фокусник.

– А Кашпировский? – широко распахнула глаза Серафима Аркадьевна. – Я лично на его сеансе в обморок падала?!

– Жулик!

– А вы?..

– Я?.. Вот дела, я как-то совсем забыл о себе. Хотя, если подумать, я – вещь в себе, известная лишь восьми персонам... А сколько таких персон на свете может быть!

– А..

– Разреши мне все же завершить свое выступление, – указующим движением руки Хиггс усадил ребенка Виталия на место. – Так вот, как я говорил, достоверных свидетельств существования на Земле людей с уникальными способностями, кроме меня, как выяснилось, к сожалению нет. Но вот что я хочу вам сказать в заключение моей речи. Вы – мои дети или станете ими. И вполне возможно, вы унаследуете не мою уникальную способность, но станете уникальными людьми в какой-нибудь другой области. Давайте на этом закончим, что-то я утомился говорить...

8.

Следующим утром Серафима Аркадьевна, прибрав на кухне после всеобщего завтрака, пошла в свою комнату отдохнуть, то есть почитать сегодняшний листок численника. Остальные остались на кухне.

– Уникальным человеком быть плохо, – убежденно сказал бывший аспирант Виталий, явно зацикленный на словах Хиггса об уникальных способностях. – Вот узнают про вас, Иван Иванович, бандиты, украдут и будут эксплуатировать.

– Ага! – поддержал его ребенок Виктор Степанович. – Заставят для них мальчиков и девочек для педофилии разводить. Или паханов своих дряхлых омолаживать.

Хиггс почернел от накативших на него страхов. При наличном количестве бандитов в Москве перспектива оказаться в какой-нибудь подвальной тюрьме была для него велика. Может, прекратить это дело? Заняться коммерцией, маркетингом, фермерством, наконец? Нет, уникальное свойство – это уникальное свойство. Оно свыше дается, и отказываться от него грех.

– Ты так не расстраивайся... – погладила его руку девочка Валентина Ивановна, впервые в жизни перейдя на "ты". – Хочешь я в себе уникальную способность открою и буду все опасности наперед знать?

– А ты сможешь? – с сомнением посмотрел на нее Иван Иванович.

– Я прямо сейчас попробую, – сказала девочка и, сгорбившись на табуретке, плотно прикрыла лицо ручонками.

Все молчали, пока она так сидела.

– К нам идет участковый милиционер Митрофанов. У него кончились деньги, – сказала наконец Валентина. Через десять минут он позвонит в квартиру.

– Сколько ему нужно? – спросил Хиггс.

– Восемь тысяч пятьсот рублей на какой-то рояль. У него голова болит после вчерашнего дня рождения, а взять не у кого. И на Три Вокзала, чтобы поживиться на гастарбайтерах, нет мочи ехать.

– Понятно, ему нужен спирт "Рояль", – полез в карман Иван Иванович. Достав бумажник и отсчитав восемь тысяч пятьсот рублей, протянул ребенку Виктору Степановичу:

– Пойди, отдай Серафиме Аркадьевне. Пусть передаст эти деньги участковому Митрофанову. Если тот будет спрашивать про аспиранта, пусть скажет, что тот съехал, а комнату с согласия ее владельца оставил мне. Все понял, Витя?

– Да! – побежал к матери ребенок.

Интересно, никто не испытал и тени сомнения в том, что девочка Валентина Ивановна действительно просканировала пространство и время на предмет наличия в них явлений и телодвижений, опасных для обитателей квартиры ╧7. И, точно неводом, извлекла из физических действительностей то что непосредственно касалось их коммуны. И потому никто не удивился, когда в угаданное время в прихожей требовательно зазвонил входной замок.

Участковый милиционер Митрофанов действительно болел после вчерашнего дня рождения и потому был хмур. У него так болела голова, что он остался хмурым и после того, как Серафима Аркадьевна вручила ему девять тысяч рублей в качестве подарка на день рождения (пятьсот она добавила из своих похоронных, ведь восемь тысяч пятьсот рублей – это не солидно. Конечно же, милиционер жалостливо и очень выразительно посмотрел на женщину, в результате чего был препровожден на кухню, усажен за видавший виды стол и угощен ста граммами перцовки, оставшейся с Нового Года, кажется 1982-го. Здоровье упало на него как солнечный зайчик – он моментально пришел в себя, раскраснелся, стал шутить. Серафима Аркадьевна милицейского юмора не ценила и пресекла его второй стопкой перцовки, чему участковый Митрофанов вовсе не обиделся. Выпив, он отказался от закуски – сырников со сметаной – и, отдав под козырек, удалился по своим милицейским делам.

9.

После ухода милиционера Митрофанова Хиггс стал переселяться в комнату бывшего аспиранта мальчика Виталия, а тот – в комнату мальчика Виктора Степановича, с которым они сдружились. Помогала устраиваться Хиггсу девочка Валентина Ивановна, чрезвычайно довольная тем, что оказалась человеком с уникальными способностями. Они протестировали эти особенности и оказалось, что в границах Москвы с пригородами в ближайшее время им ничего не угрожает, кроме циклона с проливными дождями, который, скорее всего, пройдет ближней стороной, то есть по Новому Арбату. О том, что Ивану Ивановичу угрожают какие-то медицинские подробности, девочка умолчала, подумал, что они будут связаны с новорождением Серафимы Аркадьевны.

Когда Иван Иванович неуклюже застилал кровать (белье, правда, ветхое, принесла из своих запасов девочка Валентина Ивановна), пришла Серафима Аркадьевна с сыном. Устроившись на предложенном стуле с ним на коленях, она сказала, что ей восемьдесят лет, в последнее время здоровье стало совсем никуда – то давление, то сахар, то артрозы победным маршем по всему телу, то беспричинная слабость. А с мальчиком Витей хоть стой, хоть падай, тяжело с ним, такой шустрый, за ним глаз да глаз нужен...

– Я вас понял. Вы хотите скорее реинкарнировать в здоровую энергичную девочку.

– Да, хочу. Но кто тогда будет смотреть за детьми и готовить?

– Я буду! – подняла руку девочка Валя. Я умею готовить и стирать на машинке.

– Эх, девочка... – вздохнула сокрушенно Серафима Аркадьевна. – Одно дело готовить и стирать на машинке, а готовить и стирать на машинке каждый день – это совсем другое дело. И еще одно меня беспокоит. Мне почему-то кажется, что Иван Иванович на мне не остановится и скоро наша квартира станет похожей на детский сад. А детский сад, скажу я вам, это для общественности с ее правоохранительными органами и изощренными бандитами есть весьма заметная штука...

– Вы все правильно догадались насчет детского сада, – чуточку покраснел Иван Иванович. – Давеча я намеревался просить вас рекомендовать мне какую-нибудь квартиру в нашем подъезде. То есть, хотел спросить, не знаете ли вы, сдаются ли в нем приличные светлые комнаты с окнами на Арбат или даже целая квартира?

– Так мы действительно все влипнем, Иван Иванович, – сказал мальчик Виталий, появившись в дверях. – Может, вам тайм-аут взять? Пока мы подрастем?

– Виталий прав, – сказала девочка Валентина. – Вам нужно взять тайм аут. Вы можете питаться обычной пищей?

– Обычной пищей! – засмеялся несостоявшийся кандидат наук. – А что он потом из этой обычной пищи родит?

– Какашку! – залился смехом мальчик Виктор Степанович.

– Я могу питаться обычной пищей со всеми вытекающими обстоятельствами, – сказал Хиггс, осуждающе посмотрев на мальчика. – А вас, Серафима Аркадьевна, я постараюсь носить не девять дней, но одиннадцать. И после рождения вы быстро станете девушкой лет семнадцати. Как вам такая перспектива?

– Знаю я этих девушек! – сказал бывший аспирант Виталий. – У зеркала станет крутиться, на танцы бегать, а потом в подоле нам малютку принесет...

– Между прочим, я была первым ребенком в семье, сказала Серафима Аркадьевна, а через три года после моего рождения мама с папой стали каждый год выдавать по ребенку. И я всех воспитала хорошими детьми, а по танцулькам не бегала.

– Вот-вот, не бегала, а теперь побежишь! – ухмыльнулся ребенок Виталий.

– Я думаю, греха в танцах нет, я сам частенько бегал, – ностальгически улыбнулся Иван Иванович.

– Ну так что мы решили? – вопросительно посмотрела на него Серафима Аркадьевна.

– Мы решили делать из вас девушку. Так что давайте, готовьтесь. Помойтесь вечерком хорошенько, тотальную эпиляцию сделайте. И не забудьте сходить на вещевой рынок, купите там себе туфельки, платье и всякое такое. Размеры свои семнадцатилетние помните?

– Помню! – вспорхнула со стула Серафима Аркадьевна. Вы только за Витей последите, чтобы особо не хулиганил.

Все ушли. Иван Иванович улегся на кровать, заложив руки за голову. Он решил попытаться отдохнуть перед трудным делом, в исходе которого порядком сомневался. Нет, новорожденной Серафиме Аркадьевне ничего ровным счетом не угрожало, но что станет с ним, Иван Иванович не знал, а обращаться к оракулу девочки Валентины Ивановны ему из ложной гордости не хотелось.

10.

Съедение Серафимы Аркадьевны прошло обыденно. Привычно убравшись за собой, Иван Иванович понес оставшиеся кости к мусорному баку, прятавшемуся на задах дома. Там его ожидало пяток бесхозных собак, увидев его, завилявших хвостами. Поровну раздав им кости, чтобы не устраивали свары, он вернулся в квартиру и лег в кровать. Поворочавшись минут десять из-за внутренней тревоги, не покидавшей его ум, он заснул.

Девять суток беременности прошли как всегда нормально. Десятые сутки было тяжелы, но Хиггс держался, хотя живот его распирала быстро растущая человеческая плоть, жаждавшая немедленного освобождения. На одиннадцатые сутки стало совсем плохо, поднялись температура и давление, живот вздулся буграми коленок, пяток и головы плода, бугры эти появлялись и исчезали, менялись местами. Все жители квартиры, бледные, как полотно, закусившие губы, стояли у его кровати. Несколько раз они хотели вызвать врача, но Иван Иванович категорически не разрешил.

В начале двенадцатых суток Хиггс потерял сознание. Тут делать было уже нечего, позвонили в скорую помощь. Слава богу, она не торопилась, и Серафима Аркадьевна родилась среди своих. Подождав, пока она расправится, то есть примет размеры семнадцатилетней девушки, дети увели новорожденную в ванную, умыли-искупали, затем уложили в постель, обложили подушками. Было ясно, что все обошлось, и молоденькой Фимочке ничего не угрожает.

А Ивана Ивановича увезли в больницу, положили в реанимацию, и лечащий врач говорил мальчику Виталию и девочке Валентине, что состояние больного очень тяжелое, но стабильное. Своим же коллегам поведал, что новый пациент не жилец и долго не протянет. К счастью, в это время загорелась новенькая трехэтажная дача лечащего врача, и тот уехал срочно в свою тульскую вотчину, оставив вместо себя студента, лишь недавно ставшего ординатором. Тому не терпелось поковыряться в будущем трупе, и Хиггса повезли в операционную. Вскрыв его новоиспеченный хирург присвистнул:

– Второй желудок! Надо удалять!

И удалил вместе с пуповиной, по молодости не обратив внимания, что последней недавно пользовались.

Неопытность врача спасла Ивану Ивановичу жизнь. Обширный перитонит, почти его убивший, был остановлен и полностью пролечен.

Когда Иван Иванович пришел в себя после наркоза и узнал, что с ним сделали, слезы жалости к себе покатились по его щекам.

– Прощай, моя уникальная способность! – думал он, вспоминая свои роды один за другим. – Теперь я обычный человек с дипломом инженера-теплотехника с четырьмя тройками во вкладыше... Господи, до чего же тоскливо! Я теперь до самой смерти никого не съем и никого не рожу, не дам людям уникальные способности и оправданную рвением жизнь! Теперь до самой смерти я буду есть одни кефирчики, манные каши, куриный суп из ножек Буша и сырники со сметаной! Боже ты мой! До чего же тоскливо!

Он пролежал в своей скорби около суток, пролежал, выплакивая все копившиеся и копившиеся слезы, и наконец решил больше не жить, ведь обычная жизнь – это всего лишь трата драгоценного времени.

– Как там написано у Александра Грина в его "Блистающем мире"? – укреплял он мыслями принятое решение, – "Ты можешь заснуть, и сном твоим будет простая жизнь"... Да, я заснул и не хочу просыпаться, я хочу в никуда, хочу в смерть...

Фраза писателя Александра Грина всегда нравилась ему, и он, продолжая укрепляться в желании покончить жизнь самоубийством, принялся вспоминать простые жизни. Жизнь участкового Митрофанова, хорошего человека без всяких способностей, человека, никогда не желавшего стать птицей, чтобы пролететь над Антарктидой или хотя бы Эверестом. Он вспомнил жизнь своего папы, всесторонне талантливого человека все свое время прожившего под каблуком мамы, средней, как средняя школа Урюпинска...

Остальных, в сущности, не живших людей, он вспомнить не успел – в палату вошла красивая стройная девушка лет семнадцати в белом больничном одеянии, следом – трое детей, уместившиеся под одним халатом. – Это мои дети, и я должен был их вырастить, научить идти и показать дороги, – подумал Иван Иванович перед тем, как его принялись целовать со всех сторон