Текст книги "Чудесный сказки о всем на свете (СИ)"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Поблагодарив мышей за информацию, черепаха направилась к нужной барже и, не таясь, забралась на борт по трапу. Не таясь, потому, что знала – матросы, которым долгое время приходится жить в тесных суденышках, очень добродушно относятся к ручным животным. И не ошиблась. Матросы, увидев ползущую на борт черепаху, удивились и тут же предложили Лере спальное место в одной из кают. Место Лере понравилось, так же, как и питание – матросы знали, что черепахи едят все, кроме конфет и пирожных.

Путешествие до Одессы прошло незаметно и с пользой. В свободное время матросы, жившие в кубрике Леры, рассказывали о дальних походах к дальним портам, островам и океанам. Лера внимательно слушала и запоминала то, что могло пригодиться.

– Еще пару недель путешествия, – как-то подумала она, усмехаясь, – и я смогу водить суда.

Может, Лера была и права – умное существо всему научится, была бы цель...

В Одессе она сошла на берег с матросом, который устроился идти электриком до очень далекой страны Чили. От этой далекой страны до черепашьего острова было рукой подать.

И опять черепаха все вечера проводила среди матросов, рассказывавших о своих походах и мореходном искусстве...

– Опять... – улыбнулась Полина. – Он ведь на английском языке разговаривали... Как черепаха их могла понимать?

– А она умная была, все на лету схватывала, тем более, что плыли они в Сантьяго несколько месяцев. И Лера выучила несколько сотен английских слов, выучила, чтобы не бездельничать.

– Ну и выдумщик ты, папа,– похвалила дочь отца, усиленно думавшего, как доставить Леру на Черепаший остров – на самолете, воздушном шаре или вплавь. Ему уже давно хотелось добраться до холодильника, в котором скучала бутылка прохладного пива. Предвкушение пива и похвала дочери оживили фантазию, и Папа продолжил:

– В Сантьяго, чилийской столице, Лера уползла от матроса, который стал ей почти родным. Но долг – есть долг, цель – есть цель, и черепаха Лера, пролив несколько горсточек слез, покинула товарища. Она уже знала, что делать. Найдя укромный безлюдный берег, она... она… она… начала строить плот.

– Замечательно! – улыбнулась Полина. – Черепаха строит плот.  Тюк-тюк топором и готово.

– Ну не строить... Ты ведь была на морском берегу…  Там столько всякого мусора со всего света, что найти что-нибудь похожее на черепаший плот – пара пустяков. И Лера нашла прекрасный пенопластовый черепаший плот, проделала в нем пять дырочек для надежного закрепления ног и хвоста, дождалась попутного ветра и поплыла. Ты вот скептически смотришь... – опередил Папа Полину, приготовившуюся высказать свое «фи!» по поводу целенаправленных путешествий на плотах. – Ты думаешь, плот в океане, что щепка: не знаешь, куда  поплывет? Нет, это не так. Наша Лера еще в родной пустыне вычитала, что точно от этого места близ Сантьяго до Черепашьего острова протягивается замечательное своей быстротой морское течение...

Но вернемся к нашей истории. Путешествие было хоть куда – в воде было полно арбузных корок, которыми черепаха Лера, став морячкой, полюбила завтракать. Иногда ей удавалось полакомиться и мальком, случайно заплывшим в ее опушенный в воду рот. Но в жизни хорошее редко продолжается долго,..

– Да… – вздохнула Полина, – Вкусные конфеты быстрее всего кончаются. А в парк придешь с вами – глазом не моргнешь, как надо уже уходить...

– Видишь ли, если хорошее продолжается долго, то перестает быть хорошим... Хорошее – это то, чего чуть-чуть или в меру. Так вот, началась буря, или, как говорят моряки – шторм. И через час или два, а, может быть, и сутки, черепаший плот перевернулся...

– Нет, папуль, не умеешь ты женщинам сказки рассказывать! – в сердцах покачала головой Полина. – Сказки у тебя какие-то мальчишеские, неделикатные...

– Какие есть... Ну, если не нравиться, давай, я тебе сериал бабушкин включу, а сам...

– А сам будешь рассказывать дальше!

Папа не возражал – с дочками спорить бесполезно. Горестно сморщив лицо, он вновь вообразил себя черепахой:

– «Все! Конец! – подумала донельзя изможденная Лера. – Допрыгалась!» Но тут же почувствовала спиной песок, вытащила ноги из углублений в пенопласте, перевернулась и, подхваченная штормовой волной, помчалась к берегу!

Как говориться, удача сопутствует храбрым – оклемавшись, Лера обнаружила себя на... Черепашьем острове. Погода к этому времени установилась великолепная, и морские черепахи одна за другой поползали из морских глубин, чтобы отложить яйца в горячий песок. Лера познакомилась с несколькими из них и рассказала, по какому делу прибыла на остров. Новые знакомые обрадовались, но потом погрустнели.

– За чайками ты не угонишься... – угрюмо сказала самая мудрая из них и, тяжело вздохнув, поползла копать ямку для яиц.

А Лера чуть не расплакалась. «Столько книг прочитала, сколько мыслей продумала, а не сообразила, что с летучими чайками мне, тихоходной, не справиться  – думала она, роняя горючие слезы в песок. – Дуреха, я дуреха».

– А я тоже об этом не подумала, – вздохнула Полина и пристально посмотрела на Папу: придумает он что-нибудь или не нет?

– Да редко так бывает, что с самого начала все идет, как по маслу, – улыбнулся Папа. – И потому всегда надо быть готовым к тому, что дела пойдут не так, как хотелось бы. И никогда не сдаваться. Выход можно найти всегда и чаще всего он там, где ты и не чаешь его встретить...

– И что же придумала Лера?

– Она взяла себя в руки, подкрепилась, чем бог послал, и принялась размышлять. И, в конце концов, подумав, что среди хорошего всегда есть плохое, а среди плохого – хорошее,  решила найти среди чаек хороших. А хорошее всегда хорошо видно, это плохое прячется и выдает себя за все, что угодно, только не за плохое.

И стала наша черепаха Лера присматриваться к чайкам. Жадных было видно сразу: они раскапывали яичные кладки одну за другой и быстро-быстро ели. Не доев одно яичко, они расклевывали следующее. Были и совсем противные чайки – наевшись, они продолжали раскапывать яйца, только затем, чтобы их уничтожить. Больше всего, конечно, было обычных чаек – поев немного, они улетали к скалам отдохнуть в их тени. Или резвились над голубым океаном.

Черепаха Лера поняла, что эти чайки – добрые чайки, потому что они едят, но не уничтожают. И решила познакомиться с ними поближе...

Папа замолчал и уставился в окно, но уже не в то, в которое была видна грядка редиски, а в то, в которое была видна калитка.

– Что-то мама наша опять задерживается... – наконец, сказал он печально.

– А ты рассказывай интереснее, и она быстрей приедет! – посоветовала Полина.

Папа отвернулся от окна и стал вспоминать, о чем была сказка.

– О черепахе Лерке ты рассказывал, – напомнила дочь, скользнув взглядом по окну с калиткой.

– А… Ну, слушай дальше. Добряк добряка видит издалека, и знакомство добрых чаек с Лерой состоялось быстро. Скоро Лера научилась понимать птичий язык в такой степени, что смогла объяснить им свои чаяния. Чайки зауважали ее за доброе сердце и выразили готовность помочь. Когда они обсуждали, как это сделать, одна из посторонних чаек, чистившая свои перья неподалеку, вмешалась в беседу и сказала странные и очень неглупые вещи.

– Если вам удастся сохранить все яйца, в чем я жестоко сомневаюсь, – сказала она едко, – то черепахи неминуемо погибнут. Все подводные пастбища острова могут прокормить не более двух сотен морских черепах. Если их станет хотя бы четыреста, они все съедят, начнут голодать или есть непривычную пищу. И, в конечном счете, вымрут...

Сказав, она окинула Леру презрительным взглядом и улетела к ближайшей кладке спасать несчастных черепах путем сокращения численности яиц.

Лера приуныла. То, о чем говорила ехидная чайка, ей было известно из книг. Правда, в них говорилось то ли о лосях, то ли о кроликах.

Погрустив, она взяла себя в руки и попыталась что-нибудь придумать. У нее не получилось потому, что на скале было шумно – позавтракавшие чайки наперебой рассказывали друг другу о глупой сухопутной черепахе, которая приперлась на остров за тысячи километров от своего дома, приперлась, чтобы прочно сесть в лужу. И назвали Лерку Дурехой. Прозвище понравилось всем чайкам и скоро над всем островом раздавались многоголосые крики: Дуреха! Дуреха!  Дуреха!  Дуреха! Дуреха!

Лера не обижалась на легкомысленных чаек, тем более, в голове у нее появился кончик какой-то правильной мысли. Сначала эта мысль никак не хотела вытаскиваться, но Лера проявила умственную настойчивость и скоро поняла, что надо делать.

Решение было таким простым, что Лера выстрелила головой из панциря и принялась с удовольствием слушать чаек, которые по-прежнему сотрясали воздух радостными криками: Дуреха! Дуреха!  Дуреха! Дуреха! Дуреха! "Скоро вы запоете по-другому, – подумала Лера и поползла искать умных чаек.

Увидев блестящие от радости глаза сухопутной черепахи (у всех чаек хорошее зрение), подруги Леры поняли, что она что-то придумала, и немедленно слетелись к ней.

– Люди едят омлеты и яичницы, но куры у них не переводятся  – сообщила им Лера победно.

– Да? – удивились чайки, – А почему? У них, наверное, нет противных чаек

– Потому, что они не жадничают и не портят яиц понапрасну!

– Неужели? – удивились чайки. – Не может быть!

– И если вы хотите, чтобы у вас была еда и бедные морские черепахи не исчезли из природы, вы просто-напросто должны жадных чаек...

– Ощипать! – взмывая в воздух, вскричали Лерины подруги.

Жадных и противных чаек было много, но порядочных оказалось больше. И скоро все население острова знало: если откуда-то раздаются обиженные крики и в воздух взлетают пух и перья, то это значит, что еще одна противная чайка расплачивается своим белоснежным нарядом за жадность и хулиганство.

А Лера лежала у берега и наслаждалась величественным океанским видом. И иногда – доносившимися до нее криками отдыхавших на скале чаек: Лера Умнеха! Лера Умнеха! Лера Умнеха! Лера Умнеха! – кричали теперь они.

Отдохнув с месяц, черепаха Лера по прозвищу Умнеха начала потихоньку собираться домой. Потому что даже у черепах есть родина, по которой всегда тоскуешь.

И выросли пальмы, и открылся колодец...

К концу прогулки дочь потребовала сказку.

Отец думал недолго.

– Вот пустыня, огромная безжалостная пустыня, – очертил он на сухом песке широкий круг. – На одном ее краю жила в незапамятные времена одинокая девушка. Нет, у нее было много родственников, она любила папу с мамой, любила сестер и братьев, любила соседей и людей, но в сердце ее оставалось много еще места. И это пустое место сжимало сердечко девушки, просило заполнить его чем-то необыкновенным.

А на другом конце пустыни жил пригожий юноша...

– И он тоже был одинок... – вздохнула дочь.

– Да, он был непонятно одинок, хотя папа с мамой души в нем не чаяли, и у него было много верных друзей и товарищей.

И вот однажды, когда тоска их стала острой, как верблюжья колючка в самую жару, в пустыне поднялась страшная буря. Ветер порывами дул то в одну сторону, то в другую, он был пропитан чем-то необыкновенно важным, таким важным, что юноша с девушкой не стали прятаться в своих глинобитных хижинах. Они встали каждый у своего края пустыни и попытались понять ветер. И ветер проник к ним в сердца. Сначала в сердце девушки, потом, изменив направление, в сердце юноши. И каждый из них понял, что на другом краю пустыни находится то, что превращает неизбывную тоску в радость, долгую, как жизнь.

Когда ветер стих, юноша взял бурдюк с водой и пошел через пустыню.

И девушка взяла бурдюк с водой и пошла ему навстречу.

...Они шли много-много дней. Когда вода у них кончилась, пустыне все еще не было конца. Они уже знали, что умрут от зноя и жажды, но продолжали идти. И вот, когда силы уже почти оставили их, они увидели друг друга. И поползли навстречу. И через вечность и много-много барханов пальцы их соприкоснулись, и глаза увидели глаза. Сердца их заполнила любовь, которая была во много крат шире самой широкой пустыни, и они поняли, что жили не зря, и шли не зря.

Так они и умерли – с любовью в сердцах. А на месте их смерти выросли две статные финиковые пальмы, и открылся глубокий колодец с прохладной и чистой  водой. И влюбленным той страны было не так уж трудно в поисках счастья пересекать пустыню из края в край.

– Плохая сказка... – едва удерживая слезы, проговорила девочка. – Сочиняй, давай, другой конец! Хороший.

– А по-моему, конец вовсе даже не плохой. Разве это плохо, если теперь любой человек может пересечь эту страшную пустыню без особых затруднений?

– Папочка, ну сочини другой конец! Ну что, тебе трудно? А то  я не буду ночью спать! И вы с мамой тоже.

– Ну ладно, слушай тогда:

– И вот, когда силы уже почти покинули их, они увидели друг друга. И поползли навстречу. И ровно через вечность руки их соприкоснулись, а глаза увидели глаза. Сердца их заполнило чувство, которое было во много крат шире самой широкой пустыни, и они поняли, что жили не зря, и шли не зря. Легко поднявшись, они взялись за руки, и пошли к горизонту. Они были полны сил, потому что, если любовь, живущая в сердце, шире любой широкой пустыни, то всякая пустыня становится бессильной.

– Молодец! – похвалила отца Полина. – А теперь хочу в эту сказку играть.

И скоро они раз за разом ползли по песку друг к другу. Когда их руки соприкасались, девочка шептала, закатив глаза: «Ах, наконец-то я нашла вас!»

Два брата (сказка о собаке)

К сожалению, у собак нет родственников. Родословная бывает, а родственников нет. Потому что как только собаки начинают ходить, они почти сразу становятся почти взрослыми, а потом и совсем самостоятельными. А став самостоятельными, они сразу забывают и мамочку, и братишек, и сестренок.

У людей, надо сказать, тоже так бывает и довольно часто. И даже хуже. Став взрослыми, некоторые дети перестают ходить к своим папам и мамам в гости, даже перестают им звонить. И тогда папа с мамой начинают стареть от тоски.

Но у собак папы с мамами не стареют от тоски потому, что они сами забывают о своих детях. Что ж, в мире животных принято забывать о родственниках, потому они и животные. Но случаются и странные истории потому, что если есть обычные истории, то есть и странные. А как же иначе?

Так вот, наша странная история случилась с самым обычным дворовым псом по имени Шарик, жившим под Москвой в поселке Болшево. Да, имя у нашего пса было самое обычное – хозяева дома, решив взять его сторожить двор вместо состарившегося Дика, не захотели напрягать свое воображение, чтобы подобрать ему звучное имя, например, Трезор. Тре-зор! Просто замечательное имя. Но Шарик на них не обиделся, хотя очень хотел, чтобы его звали Трезором, или хотя бы Рексом.

Вот такой был вдумчивый пес Шарик. А вдумчивые псы, как, впрочем, и вдумчивые люди, редко живут спокойно. И вечно что-нибудь придумывают. И Шарик придумал. Придумал после того, как в гости к хозяину приехал его брат. Когда тот вошел во двор, хозяин выскочил из дому и начал его радостно обнимать и целовать. Потом они до темна сидели за столом под цветущими яблонями и долго-долго рассказывали друг другу о том, как им весело жилось в детстве, как они хулиганили, защищали друг друга от обидчиков, ловили рыбу в пруду и в речке, дергали за косички соседских девочек и пекли картошку в костре И как картошка всегда сгорала, и потому, кушая ее, они всегда вымазывались, как негритята...

Сытый Шарик (хозяин в честь брата сделал шашлык) лежал у них в ногах и слушал, слушал, и совсем не собачьи думы рождались в его голове.

«А вот если бы у меня был брат, как славно бы мы проводили время... – думал Шарик, сомлевший от полноты желудка. – Я бы рассказывал ему о том, как непросто днем и ночью охранять двор и дом, особенно в лютые холода, а он лежал бы рядом и когтями вычесывал бы из меня линялую шерсть... И еще бы я рассказал ему, как по-разному пахнут сумки людей, идущих с рынка мимо нашего забора. И познакомил бы с прохожими женщинами, которые угощают меня конфетками и булочками. И, может быть, даже с той, которая угощает сосисками...»

Короче, на следующий день Шарик принялся искать своих родственников. Сначала он пошел к старому коту Мотьке.

...Мотька появился в доме лет за десять до Шарика и потому вел себя по отношению к нему весьма презрительно. И частенько наш огромный черный пес, встретив его где-нибудь на тропинке, неожиданно для себя начинал изображать маленького, слепого еще щенка: припадал к земле и, смешно попискивая, полз к Мотьке... А тот брезгливо обходил собачатину и шел по своим делам. Однако довольно часто Шарик забывал об уважении к старшим, и загонял Мотьку на самую высокую яблоню.

Увидев Шарика, кот понял, что тому нужно (животные хорошо читают мысли друг друга по глазам, и потому не говорят). И ленивой походкой направился к миске Шарика, которую хозяйка только что наполнила мясными обрезками. Шарик хотел напомнить наглецу, что личная миска – это святое, и всяким котам есть из нее строго-настрого запрещено. Но сдержался – сведения о своей родословной сейчас ему были дороже жилистых мясных обрезков со жгучими синими печатями. А Мотьке синие санитарные печати тоже были не к чему – он уже сходил в гости к соседке-вдовушке и вдоволь наелся лежалой сметаной и сырными обрезками. Он просто решил покуражиться над простодушным псом. И заодно проверить на крепость его намерения. Не обращая внимания на напрягшегося от негодования пса, Мотька брезгливо покопался в миске, выискивая в ней кусочки мяса, достойные благородного кота. Не найдя таковых, напоказ огорченно помотал головой и пошел к столу под яблонями полежать на садовой скамейке. Шарик уселся рядом и стал ждать. Мотька, помолчав приличия ради, сообщил неторопливо:

– Мама твоя живет через двор от нас... В доме с блестящей крышей... Она очень даже простая дворняжка. Ты лай ее хорошо знаешь... А папуля был настоящей ирландской овчаркой с правительственных дач... Отдыхал там летом, потом в Москву уехал. Родных братьев у тебя было пятеро... Мы тебя взяли, потому что ты был самый большой и черный. И довольно умный для собаки. А куда подевались остальные, я не знаю...

Поняв, что из Мотьки больше ничего не вытянешь, Шарик ушел в конуру. Его порывало бежать к маме, но хозяев в доме не было, и он решил подождать их возвращения. Ждать ему было нетрудно. Он знал, что вечером хозяева будут доедать наваристый борщ с замечательной сахарной косточкой, которую можно будет отнести маме в подарок.

Когда миска, принимая в себя кость, загремела, Шарик проснулся. Побегав по двору и полаяв на прохожих ради спокойствия хозяев, он схватил кость в зубы и пошел к маме в гости. На соседнем дворе, отделявшем дом Шарика от дома его матери, сторожевых собак, к счастью, не было. Вернее, время от времени собаки появлялись (запах их до сих пор чувствовался), но все они, пожив с месячишко, легкомысленно убегали на рынок, изобиловавший дармовой едой.

...Нельзя сказать, что мама Шарика обрадовалась визиту сына. Как мы уже говорили, у собак есть родословные, но нет родственников. Но сахарная кость выглядела такой аппетитной, на ней было так мною хрящиков и даже мяса, что мама Шарика великодушно разрешила ему побыть немного у себя во дворе.

Шарик смотрел, как самозабвенно мама грызет кость, и думал, что он, наверное, был плохим сыном: не давал маме спать, беспокоил ее возней с братьями, может, даже выпивал слишком много молока или делал ее соскам больно. И поэтому мама разлюбила его...

Вновь почувствовав себя одиноким, он чуть не заплакал А мама, расправившись с мясом и хрящиками, подняла глаза на сына и поняла, почему он принес ей сахарную косточку.

«Понимаешь, – подумала она своему тридцать пятому сыну (она хорошо его помнила – он, большой, головастый в позапрошлом году родился первым), – понимаешь, сынок, человек нас придумал, вывел из волка для того, чтобы мы ему, и только ему служили, И любили только его. И он за тысячу тысяч лет изрядно преуспел в этом. И поэтому мы такие – как только становимся на ноги, забываем о своих родственниках и начинаем думать только о человеке, только о его пользе. И я такая, и все собаки такие, и, значит, и ты должен быть таким. А то хозяин выгонит тебя, и ты останешься наедине со злой улицей... А теперь иди, ты разве не чувствуешь, что твой хозяин вылил в твою миску скисшее молоко и удивляется, почему тебя нет?»

И, схватив кость, понесла ее закапывать под развесистым кустом черноплодной рябины. Но, пройдя несколько шагов, обернулась и сказала тридцать пятому своему сыну: «Твой брат живет на Береговой улице, в самом ее конце, над Клязьмой... Сходи к нему... Может быть, он такой же... такой же, как ты».

Береговая была далеко. Так далеко, что самовольно убежать туда Шарик не решился. Но иногда к Хозяину приходили гости, они ели шашлык, а потом шли на Клязьму купаться и брали с собой Шарика.

И Шарик стал ждать появления гостей. Они долго не появлялись, и Шарику пришлось придумывать много мыслей. Больше всего он думал о словах матери.

"Да, мы, собаки, призваны служить человеку, – размышлял он, лежа под верандой и рассматривая опадавший яблочный цвет. – Это наш долг и обязанность. Одни из нас охотятся с человеком, другие стерегут его добро, третьи дерутся для его удовольствия... Мы даже детей заводим не для себя, а для него. Но разве не может быть у собаки немного души? Разве не может ей нравится то, что не нужно человеку? Разве не может она быть чуточку свободной?

И вот однажды, когда Шарик уже решил, что он может быть чуточку душевно свободным, к хозяину пришли гости. После шашлыков они гурьбой пошли на Клязьму купаться. И взяли с собой Шарика.

Но лучше бы они этого не делали! Сделав крюк, Шарик прибежал к последнему дому на Береговой улице и сразу же почувствовал своего брата. Он сидел на короткой цепи за глухим высоким забором и злобно рычал на прохожих. Досталось и Шарику – не успел он сунуть морду под забор, чтобы поздороваться с братом, как тот вцепился зубами в его неосторожный нос.

Шарик не обиделся. «Если бы я сидел на такой цепи, – подумал он, – я бы и не так дрался...» И, вылизавшись, попытался завести беседу; у него получилось и скоро Шарик знал, что его брата зовут Лодырь.

Порадовавшись встрече с родной собакой, Лодырь сказал (по-своему, по-собачьи, конечно) что его хозяин очень несчастный человек, у него давно нет жены, детей, хорошей работы и поэтому он частенько бьет его, чем попало. Очень больно бьет, особенно если Лодырь не лает на прохожих или лает не очень злобно.

Услышав это, Шарик пригорюнился. Он не знал, как помочь несчастному брату.

– Ты не беспокойся за меня! – сказал Лодырь, почувствовав, что огорчил своим рассказом родную собаку. – Хозяин меня неплохо кормит – на неделю дает целую буханку хлеба. И мальчишка один меня иногда балует – то кашки манной в кармане принесет, то яичко, то бутерброд с маслом. Так что я неплохо живу. Вот только бы не лаять... Да и ребра он мне, кажется, вчера переломал, болят что-то...

В это время собаки услышали призывные крики Хозяина Шарика и его гостей.

– Иди, тебя ищут... – вздохнул Лодырь завистливо.

Шарик постоял еще несколько секунд, вздохнул тяжело и нехотя потрусил к Хозяину. Не успел он пробежать и двадцати метров, как сзади раздался глухой злобный лай Лодыря, зарабатывавшего свою буханку на семь дней.

Вечером после Клязьмы Шарик, вспомнив рацион брата, отказался, было, от целой миски ячневой каши, наваренной с куриными костями и обрезками сала. Но потом подумал, что Лодырь вряд ли бы одобрил его неумный отказ от вкусной и питательной пищи, и скоро миска была вылизана до блеска.

...Целую неделю Шарик ходил хмурый и лаял только на пьяных прохожих. Он ходил и думал о судьбе, которая одних собак кормит с золотых блюд, а других морит голодом или буханкой на семь дней. Думал, думал и пришел к мысли, что изменить это нельзя, не в собачьей это власти, и все, что могут собаки – так это быть добрее друг к другу. И к людям, особенно несчастным.

...Однажды в пятницу Шарик почувствовал, что с его братом случилось нехорошее. Дождавшись, пока Хозяин придет с работы, он повилял перед ним хвостом и убежал на Береговую улицу.

В доме Лодыря было тихо, но Шарик унюхал, что брат там. С третьей или четвертой попытки он перелез через калитку. Через минуту он знал, что брат заперт в доме и ему очень плохо. Окна дома были закрыты крепкими железными решетками, и проникнуть в него собаке было никак невозможно. И Шарик побежал домой, к Хозяину – кроме него у Шарика больше никого не было.

Хозяин сразу же уразумел, что с его собакой происходит неладное. Он обхватил ладонями голову жалобно скулящего пса, всмотрелся в его глаза и понял, что Шарик просит помощи и просит не для себя. И хотя на столе стыл красивый борщ со сметаной и стояла бутылочка домашнего вина, Хозяин скинул домашние тапочки и, надев башмаки на босые ноги, поспешил за собакой.

Обследовав дверь. Хозяин определил, что она захлопнута изнутри. Шарик остался слушать жалобно скулящего Лодыря, а Хозяин пошел в соседний дом за топором. Когда дверь была взломана, люди увидели владельца дома, лежащего на полу без сознания. Рядом с ним скулил Лодырь с обрывком цепи на груди.

Пока люди вызывали скорую помощь, Лодырь рассказал Шарику, что позапрошлым вечером хозяин пришел домой очень несчастным и стал его колотить. Однако ему стало плохо от резкости движений, он упал, и Лодырь, разорвав цепь, рванулся хозяину на помощь, втащил в дом от дождя и тут же бросился к соседям на помощь. Но выскочить из дома не успел – подул ветер, и дверь захлопнулась. И тогда он стал звать на помощь Шарика... Ведь только родное сердце может услышать издалека и через толстые стены.

Когда скорая помощь уехала, Хозяин сказал Лодырю, что пару месяцев ему придется пожить вместе с ним и Шариком. Это были чудесные месяцы. Вечерами Хозяин отпускал собак погулять и люди, увидев их, идущих рядом, вспоминали ставшую всем известной историю с захлопнувшейся дверью и говорили друг другу: «Смотрите, братья идут...»

Через три месяца хозяин Лодыря вышел из больницы здоровым и счастливым – одна из ухаживавших за ним медсестер согласилась стать его женой. Лодырь вернулся домой. Но братья продолжали встречаться на Клязьме или друг у друга в гостях.

Сказка о золотой рыбке

Однажды добрый молодец Иван пикник с рыбалкой затеял на берегу зарубежного океана. И надо же, золотую рыбку поймал!

  Как взмолилась она голосом человечьим, попросила отпустить ее быстрей в глубину морскую. А за то обещала откуп – все на свете, только отпусти. Почесал затылок добрый молодец, задумался круто. Все на свете у него давно уже было. И дворец золотой, и олигархи разные в друганах, и денег уйма, и жена-красавица, и всякие мисс в разных частях света. Так вот, подумал, он подумал и приказал ту рыбку зажарить, потому что не ел никогда золотых да говорящих. И съел под белое вино, естественно, самое лучшее на свете.

Гвоздичка и Камень

Спросил цветок у камня, что лучше – быть или существовать, молчать или беседовать? Камень бы не ответил, да жалко ему стало дикой розовой гвоздички, жить которой оставалось до следующего ливня.

   – Молчать лучше, – сказал камень, по макушку сидевший в прибрежном песке и гравии. – Вот я молчу, спрятался, ни на кого не обращаю внимания, и живу уже десять тысяч лет. А когда река вырывает меня из песка, и вниз несет, я только лучше, круглее становлюсь. И ближе к своей мечте.

   – Но ты ведь стучишь, когда летишь по каменистому дну?

   – Это не я стучу, это дно. Они с рекой заодно. Говорят много, ни дня, ни ночи покоя от них нет. Река эта вообще сумасшедшая! Днем говорит, ночью говорит. А сколько у нее друзей! Снег в горах, ледники в ущельях! А дождей сколько! Вот и нервная она от них – то из берегов от радости выскочит, то сохнет от тоски, что все они ее забыли.

   – А о чем ты мечтаешь? – спросила, подумав, розовая гвоздичка. – Ты говорил, что каждый паводок приближает тебя к исполнению твоей мечты.

   – Скоро, через тысячу лет, я окажусь на тихом морском дне... – вожделенно прошептал камень. – Одно одеяло за другим – тинные, песчаные, – покроют меня многометровым слоем... И никто никогда больше не услышит меня, и я никогда больше не услышу своего стука о жесткое речное дно...

   – По-моему, ты не прав. Вот посмотри на речку, она говорит, она выражается, и все видят – она живая, она что-то хочет изменить в мире. Так сильно хочет, что иногда со своей охоты такое натворит, что мало никому не кажется.

   – Да уж, – вспомнил камень последний паводок, смывший не одну прибрежную лужайку. А как его несло! Он чуть не треснул от злости!

   – И еще посмотри на меня, – продолжала розовая гвоздичка.– Я такая простенькая, но все мое существо говорит лишь о том, что я мечтаю, чтобы меня заметили. И эта мечта делает меня красивой. Ты не знаешь, какое счастье, когда ты не одна, когда тебя видят и разговаривают с тобой глазами и прикосновениями. И даже словами. Вот вчера моя сестра унеслась на небо, в гвоздичный рай...

   – Как это унеслась?

   – Да просто. К нам подошел Юноша-принц, мы издали еще услышали, что он сам с собой разговаривает. Когда он приблизился, мы поняли, что юноша – поэт, и вслух читает свои прекрасные стихи говорливой реке, красноречивому небу и задумавшимся облакам. Мы заслушались, а он заметил нас, присел на колени, обхватил ладонями и стал с нами разговаривать! Господи, как он говорил! Мы с сестрой вмиг растаяли, поняв, что дождались того, о чем столько мечтали. У нее – она всегда была впечатлительной – подкосились ноги, она упала без чувств. А поэт был самым настоящим поэтом – он сочинял обо всем, пытаясь всё вокруг сделать хоть на черточку лучше, сделать мир чуточку добрее, чуточку привлекательнее.

   – О, милая дева! – вскричал он восторженно. – Вы так прекрасны, так милы, так искренни! Я мечтал о вас целую вечность! И вот, я на коленях перед вами, и на коленях прошу вас стать моей!

   – Но я гвоздика, полевая гвоздика, – прошептала сестра, очувствовавшись. – И скоро, очень скоро покину вас...

   – Да, вы покинете меня, я знаю, но останется ваше имя, останется ваш образ, я воспою их, и они останутся в вечности такими же чистыми и нежными, как вы сейчас.

   – Я – ваша... – прошептала сестра, и они ушли...

   – Все это хорошо, – прокряхтел камень, – но на твою долю принца не достанется – это уж точно.

   – Пусть. Мне достаточно, что принцы есть на свете. Мне достаточно, что счастье есть, и они – принцы и счастье – кому-то достаются, и мир от этого теплеет. И еще – ты забыл, что поэта и его любовь видели мои семечки, и эта любовь прорастет в их душах, потом прорастет в душах их детей, и, когда кто-то встретит все-таки принца, мы все на гвоздичных своих небесах, радостно захлопаем в ладоши.