Текст книги "Мой друг Мефистофель и знакомая Медичи (СИ)"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Мой друг Мефистофель. Игла в яйце

   На день рождения Мефистофель принес мне подарок.

   Это было яйцо.

   Куриное на вид.

   Я взял, покрутил в руке – оно оказалось пустым – удивленно поднял глаза:

   – Выеденное?..

   В позапрошлую пятницу он приходил с бутылкой коньяка, и когда последняя наполовину опустела, я жаловался, что чувствую себя выеденным яйцом. И вот, оно материализовалось.

   – Выеденное? Да нет. В нем – игла, – подмигнул он лукаво, как никогда похожий на дьявола, похожий, невзирая на белый с иголочки костюм и невинно-розовую дикую гвоздичку в петлице.

   – Игла? – оторопел я. – Иными словами моя жизнь?..

   – Твоя жизнь? Нет, жизнь. Сломится игла – и одной душой станет в свете меньше.

   – Не хочешь конкретизировать, чьей?

   – Это незачем, – засмеялся, довольный собой.

   Он любил озадачивать. И на этот раз озадачил на все сто.

   Проснувшись в середине ночи, я вспомнил о подарке и, забыв о сне, занялся его изучением.

   Яйцо было слишком легким даже для выеденного, и потому казалось воображаемым. Я осторожно его потряс – внутри ничего не двинулось. Включил настольную лампу, посмотрел на просвет. И увидел иглу – она, таинственно-зловещая, располагалась под углом к продольной оси яйца.

   Я осмотрел места соприкосновения концов иглы со скорлупой и никаких следов отверстия, сквозь которое ее могли поместить в сказочную обитель, не обнаружил.

   Взял лупу – ничего особенного. Все белым-бело, как положено, и рельеф штатный.

   В исследовательском раже бросился к холодильнику, взял обычное яйцо, тридцать рублей десяток.

   Проделал в нем дырочки. Маникюрными ножничками.

   Выдул содержимое на блюдечко.

   Сунул в дырочку обычную швейную иглу.

   Пошел к лампе, посмотрел на просвет.

   И ничего мало-мальски похожего на первостепенной портняжный инструмент внутри экспериментального яйца не увидел.

   Заев опыт гоголь-моголем из его отходов, улегся в постель, задумался.

   Мефистофель был моим другом, не раз выручал из неприятных ситуаций, причем весьма изящно выручал. И хорошо знал. В том числе и то, что к сорока годам я не то чтобы утратил интерес к жизни, но успел ее прожить, получив все, за исключением довольства, и потеряв все, за исключением жизни.

   Биологической жизни. И вот, она конкретизировалась.

   В образе иглы.

   Конечно, всякий человек, получив такой подарок, как и я, поддался бы мнению, что она, это игла, символизирует хрупкость его жизни.

   Личной.

   Индивидуальной.

   Жизни подвластной случаю, автомобильной аварии, инфекции, гибельному унынию, наконец.

   Которая, прервавшись, окунет все в темноту. В том числе, и Вашу жизнь.

   Вашу жизнь... А может, он подарил мне именно ее? А что? С него станется. Ведь он – дьявол, и горазд на проделки, и премного горд, что Бог за эти самые штучки снисходительно называет его своей обезьяной?

   Подарил Вашу Жизнь?!

   Да, скорее всего, так. Проделки дьявола – это нечто. Он как-то рассказывал мне об одной, и я подумал, что она весьма напоминает комбинацию в шахматной партии, партии, разыгранной на доске площадью с континент.

   – Несмотря, на то, что я был в ударе, она закончилась вничью, – горделиво сказал Мефистофель, вкратце обрисовав ее суть и собственные «дьявольски великолепные» выверты.

   – Как я понимаю, ничья – это редкое для тебя достижение? – усмехнулся я кисло – было отчего.

   – Да. Ведь играю с Богом, – театрально развел он руки .

   – И каков общий счет партий?

   – Тысяча двести двадцать три с половиной – три с половиной в его пользу. Еще три тысячи две партии играются, а две тысячи восемьсот сорок одна отложена.

   Я представил, как они играют, двигая дредноутами и армиями, политиками и духовными лицами, Пугачевыми и Собчаками, играют, попадая в цейтнот, и в отчаянии или раже смахивая фигуры с доски.

   – Не напрягайся, – сказал Мефистофель, прочитав мои мысли. – С вами, людьми, надо играть. Играть, чтобы вы хотели жить, чтобы у вас были герои, цели и ценности.

   Вспомнив этот разговор, я многое понял (или придумал).

   Этот дар мне – яйцо с иглой – ход в игре Мефистофеля с Богом.

   Бог всегда играет белыми, и скорлупа, хрупкая, но спасительная оболочка – Его фигура. Да Его, ибо Бог хранит не силой, не твердостью, но спасительной идеей.

   Игла – жизнь, прочная на вид, но некстати ломающаяся и имеющая пронзительный конец – фигура Мефистофеля. Фигура дьявола, вложенная в охранительную фигуру Бога.

   Еще одна фигура – это я, потерявшийся в таком ясном и податливом мире..

   Четвертая фигура – вы, если игла конкретизирует вашу жизнь. И еще миллионы таких, как мы.

   Тут я закрыл глаза и  увидел лица ближних, умерших неожиданно, без всяких причин. Как будто кто-то взял и сломал их жизнь, сломал как иглу, ее овеществлявшую.

   Затем я увидел лица людей, живущих беззащитно, навсегда потерявших веру в будущее, во все. Как будто кто-то смял, злобно щерясь, скорлупу их жизни, смял и бросил вместе с содержимым – иглой – на оживленную мостовую под колеса ломовых телег.

   Затем я увидел вас.

   Рентгеновским зрением увидел, как вы пробуете на прочность мою иглу. Почувствовал, как приятно вашим пальцам чувствовать власть.

   Власть над моей иглой. Над моей жизнью.

   Импульсивно я обернул лицо к рабочему столу. На нем, под горящей настольной лампой лежало злополучное яйцо.

   Мне захотелось подойти, взять его, ощутить его хрупкость ладонью. Почувствовать превосходство.

   Я не сделал это. Я посмотрел вам в глаза.

   ...Во сне я увидел Мефистофеля, пришедшего на мой день рождения. Протягивая мне не яйцо, но полдюжины иголок, похожих на швейные, он говорил:

   – Каждый человек, решившийся на зло, жертвует своей скорлупой, скорлупой хранившей его душу. Иными словами, жертвует игравшей за него Божьей фигурой. И игла, его личная игла-жизнь, душа, став незащищенной, в конечном счете, попадает ко мне. И становится моей фигурой. Вот тебе их несколько, поиграй с нами...

   Я взял иглы, тронул острие одной. И тут же остро почувствовал, что она есть жизнь когда-то близкого человека, желавшего и желающего меня уничтожить, человека, благодаря ударам которого моя скорлупа, Божья скорлупа, треснула, и душа – ее содержимое – покинула ее, выпала иглой на мостовую.

   – Тут и моя? – спросил я.

   – Нет. Особенность этой партии в том, что в ней играют чужими иглами... У каждого игрока, а их миллиарды, во власти не своя, но чужая, чужие жизни, чужие души.

   – Тогда я – пас. Я не играю чужими душами.

   – Играешь. Еще как, – посмотрел он тягуче.

   Проснувшись утром, я увидел на рабочем столе не яйцо, но полдюжины иголок. Через два часа этот рассказ был написан. Понимаю, он кажется малопонятным, но ведь это был сон.

   Наш общий малопонятный вечный сон, в котором мы ломаем души ближних, а те ломают наши.

   В этом, наверное, и суть – наши души всегда кому-то принадлежат.

   Но не нам.

Мой друг Мефистофель и знакомая Медичи

Мефи пришел угрюмый.

– Ты что такой? – спросил я, предложив ему тапочки.

– Занимался непосредственными обязанностями. Устал… – безлично ответил он.

Мы сели в гостиной. Рюмка коньяка не исправила его настроения. Чтобы как-то отвлечь гостя от неприятных, видимо, мыслей, я завел разговор о будущем – Мефи был оптимистом, а оптимизм – это будущее.

– Мне кажется, что в будущем, лет через пятьсот, люди научатся понимать друг друга, и работы у тебя будет меньше. Ты так не считаешь?

– Люди?.. Понимать друг друга?! – мефистофельски усмехнулся он. – Фантастика!

– Да, научатся. Улучшится коммуникация между людьми, – вспомнил я Карла Ясперса. – Она станет практически абсолютной. И все разумные существа разместятся во Вселенной, как атомы размещены в прозрачном кристалле.

– В черном кристалле атомы тоже размещены упорядоченно. Хм… Когда ты сказал «разумные существа», я вспомнил «Матрицу». Разумные существа сидят в кадушках, опутанные трубками и проводами. И живут. И каждая жизнь – это дискета, вставленная  в мозг. А в ней любовь, погони, спортивные машины и коммуникаторы последней модели.

– Ну, нет. Никаких кадушек не  будет. Потому что не будет бренных тел. Будут души – сгустки памяти и знаний. По-крайней мере, так думали Федоров с Циолковским.

– Если бы ты писал эти дискеты, может, так и было бы. А будет все по-другому.

– Как по-другому?

– Так.

– Как так? – не отставал я, пытаясь его разговорить.

– Ну, слушай. Не  должен я этого рассказывать, запрещено должностной инструкции, но тебе расскажу. Расскажу, потому что ты оптимист и не поверишь. Так вот, через триста пятьдесят… триста пятьдесят семь лет один служитель одного из религиозных культов запрется в своей, скажем,  келье и станет думать, как спасти человечество, перестающее верить в Бога…

– Или, другими словами, станет размышлять, как спасти свои культ, положение и доходы?

– Да. Просидев в ней несколько дней, наш религиозный деятель поймет, что надо делать. «Если Бога, в которого верят, нет, значит, надо его выдумать», – придет он к выводу, банальному в беспомощном девятнадцатом веке, но в двадцать четвертом вполне осуществимому практически. Как ты понимаешь, такая мысль может придти в голову лишь человеку, глубоко неверующему. И, следовательно, в чем-то богу. И этот в чем-то бог немедленно начнет действовать. Понимая, что бесконечное могущество – это бесконечно организованная информация, он придумает Средство – я произношу это слово с большой буквы – ее сбора, организации и самоусовершенствования. Не стоит, наверное, говорить, что это Средство  в качестве командной программы использовало одну из Святых книг – разумеется, ту, которую наш служитель культа употреблял в своей религиозной деятельности.

– Сумасшедший… Представляю последствия.

– Такие все сумасшедшие. И Христос, и Магомет, и Наполеон. Нормальные люди катают шары, пьют пиво и говорят о тряпках и мобильной связи, в то время как безумные пытаются переустроить мир. Так вот, когда Средство, посредством проникновения в изнанку Большого Взрыва, достигнет практически бесконечного могущества и возможности обращения в прошлое, оно начнет действовать. Появятся Рай с Адом, Чистилище, штат ангелов-архангелов, пророков и прочь, прочь, прочь. Заметь, реально появятся, а не в верованиях. И люди убоятся Бога, поверят в него. Нет, не поверят, а до конца поймут, что он появился, потому что кроме Рая с Адом, штата ангелов-архангелов, пророков и прочь, прочь, прочь, реальностью станут чудеса.

– Хождение по водам, излечение ослабленных, неопалимая купина?

– В том числе, и это. И еще реальностью станет заслуженная кара. Злостных грешников станут поражать молнии, проказа, остеохондроз. Четырехсотлетняя война иудеев с арабами прекратится катастрофическим землетрясением. Диктаторы, едва появившись, будут поражаться небесным электричеством. Прелюбодеи, едва став ими, лишаться мужской силы. Убийцы, едва обагрив руки кровью, немедленно получат посмертное направление в заслуженную, – Мефи усмехнулся, – зону Ада.

– И начнется Золотой Век…

– Нет, не начнется. Мужчины, перестав прелюбодействовать, через несколько лет безгрешной супружеской жизни, утратят половое влечение к приевшимся женам. Ранний климакс, как мужской, так и женский, станет обычным делом. Перестав под угрозой неминуемого наказания скандалить, драться, соперничать с ближними, люди станут подобны овцам. Исчезнут наполеоны, бисмарки и личности, презирающие толпу. Прекратятся войны, исчезнут герои, борцы и чувство прекрасного, проявляющееся лишь в борьбе с уродством, как личным, так и ближних. Короче, цивилизации вступят на путь гибели. Когда этот путь будет практически пройден, Бог сделает ход, который, по моему мнению, надо было сделать еще в дебюте…

Лицо Мефи впервые за  вечер осветила улыбка удовлетворения. Достав из кармана пиджака крепкую сигару, он с удовольствием ее раскурил. Порадовавшись этому, – сигары мой друг курил, лишь находясь в добром настроении, – я задал ожидаемый им вопрос:

– И какой же ход он сделает?

– Он создаст меня. Создаст и попросит стать его соперником. Просьба эта, конечно, будет излишней, потому что, как ты понимаешь, я получусь таким, каким он задумает.

– Вредным?

– В переносном смысле. Например, в Страсбурге я нашел, то есть найду…

– Я понял, что все это будет, и потому употребляй времена, как тебе удобнее, – попросил я.

– Хорошо. В общем, в Страсбурге я нашел мужчину и женщину – несомненно, они были созданы друг для друга. Представь, она замужем за преуспевающим но престарелым кожевенником, и воспитывает слепо-глухонемую дочь. Он – суконщик, женат на бесплодной дочери суконщика. Их, конечно же, поженили родители. И вот, я свел их…

– Конечно же, в храме.

– А где же еще? Можно было столкнуть их на рынке, но они до того подходили друг другу, что я решил быть романтичным, и они столкнулись в дверях храма. Глаза их встретились, одинаковые фантазии пронзили их воображение. Она увидела себя Евой, единственной на свете женщиной, он – Адамом единственным на свете мужчиной. Они явственно увидели Бога, только что создавшего их друг для друга, услышали, как он, более чем удовлетворенно, потер руки:

– Хорошо!

Конечно же, они выразили свои чувства лишь порозовевшими щеками. И разошлись. Вечером, молясь, она чувствует, что согласна гореть в аду вечность, гореть за единственный день, за единственный час, проведенный в образе Евы в раю, в раю населенном одним им, единственным ее Адамом. И тут эффектно появляюсь я. В образе прекрасного суконщика. Она, естественно падает в обморок…

– Завидую тебе. Такие картинки – замечательное лекарство от скуки.

– Это правда. Деятельность моя бывает весьма занятной, ибо режиссеры всех времен и народов, не имели и тысячной  доли того, что всегда имеется в моем распоряжении. Но… – глаза его остановились, – если бы ты знал, чем мне пришлось заниматься перед визитом к тебе, ты бы…

Не договорив, он перевел взгляд в прихожую. Посмотрев в том же направлении, я увидел, что из замочной скважины в мою квартиру течет густая, малинового цвета, кровь.

– Образно, – похвалил я. – Так что там было дальше с нашей прекрасной супруги кожевника?

– Очнувшись, она увидела меня. Я сидел в кресле в любимой своей белой тройке и доброжелательно смотрел на женщину. Кстати, прекрасной ее, конечно, можно было назвать, но, положив руку на сердце,  это мог сделать лишь один человек во всем свете…

– Суконщик?

– Да.

– Ну и как ты обработал эту Еву?

– Просто. Во-первых, представившись, я объяснил, что болезненность адских мук значительно в миру преувеличена.

– То есть?

– Ну, вечно жариться на сковородке не так больно, как единую минуту – привыкаешь. Да и при наличии отсутствия смерти, как окончательной потери, боль от ожогов, в том числе, и четвертой степени, воспринимается не так драматически.

– Это в самом деле так?

– Да, конечно!

– Извини, я все время перебиваю тебя.

– Ничего страшного. После того, как я убедил Еву, что адские муки воспринимаются мучениками ничуть не острее земного  косоглазия, она стала смотреть на меня, как на мужчину, и в целях самообороны мне пришлось призвать тень Адама. Конечно же, щечки Евы сразу же запылали. Когда Адам, повздыхав, ушел, по всей видимости, к законной супруге, я предложил кожевнице подписать контракт, в котором ей предоставлялась возможность двенадцать дней провести с Адамом в трех-звездной хижине в Анталии. Взамен она наказывалась:

(а) тысячей лет Ада с возможной заменой срока высылкой в холодный космос после ста лет мучений;

(б) ранним климаксом;

(в) возвращением семидесятипятилетнему супругу полноценной  мужской потенции.

Когда женщина подписывала контракт, в комнату вошла слепо-глухонемая ее дочь, прозрачная девочка лет семи…

– Все, хватит, – выставил я ладонь.

– Почему же?

– Боюсь возненавидеть тебя...

– Ну и зря. Я ведь вылечил ее.

– И сделал помощницей?

– Слушай, давай действительно переменим тему. Хочешь расскажу тебе о Екатерине Медичи? Обхохочешься!

– Валяй, – стал я разливать коньяк, как всегда отменный.

–  Ну, слушай. Екатерина была бесплодной и долго лечилась у всевозможных магов и прочих шарлатанов. Она пила мочу мула, носила  навоз коровы и оленьи рога на лобке. Последний тип терапии бесплодия прописал ей  Нострадамус. И надо же, рога помогли, Екатерина Медичи забеременела и родила Франциска II.

– Это можно прочитать в каждой энциклопедии, – зевнул я.

– На самом же деле Нострадамус тут не причем.  Это я в залетные дни приносил ей в склянке сперму здоровенного зеленщика, сперму с требуемым резусом и группой...

– Представляю, как ты отсыпал ему луидоров, посмотрев пузырек на просвет и спрятав в карман! – захохотал я, и вечер пошел отменно.