Текст книги "Притчи, приносящие здоровье и счастье"

Автор книги: Рушель Блаво

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Между тем многие селяне в глубине души все же считали, что маска скрывает не болезнь и не от болезни защищает. Что же тогда? А то, что маска эта прячет за собой лицо, которое само по себе и является тайной. Чего уж тут скрывать – судачили о мальчике в маске много; только вот проку от этого не было ровным счетом никакого. И кто знает, как оно дальше бы повернулось: так бы и шло все своим чередом или же тайна маски разрешилась бы сама собой когда-то, но только как-то раз случилось событие, подобных которому отродясь в наших краях не случалось. Мальчик в маске играл возле реки с другими детьми. И вдруг откуда-то с другой стороны реки к детям стал приближаться огромных размеров орел. Орел приближался стремительно, крылья его казались таким громадными, что вскоре уже складывалось впечатление, будто они собой закрыли если не все небо, то уже точно самую светлую его половину. Все дети растерялись, Орел же спустился вниз, когтями своими впился в мальчика в маске и вместе с ним взмыл к облакам – только его и видели. Некоторое время постояли мальчишки в недоуменье, а когда сообразили, что же все-таки произошло, то тут же что было сил ринулись к деревне, чтобы доложить родителям о случившемся. Горю родителей мальчика в маске, мальчика, унесенного орлом, не было предела. Рыдала мать, рыдал отец. И рыдая, стали они оба рассказывать о том, что мальчик этот совсем даже и не их сын. Оказывается, как-то глубокой ночью, когда жили они еще на прежнем месте, к нам в дом постучали. На пороге их бедного дома стоял сам Министр. И Министр держал за руку мальчика в маске. Велел Министр воспитывать мальчика этого, присматривать за ним, однако не потакать ни в чем и маску с него не снимать ни при каких условиях. «В ту же ночь Министр предписал нам покинуть нашу родину и направляться сюда» – так закончили свой рассказ наши новые соседи.

И все после рассказа этого глубоко задумались: что же делать теперь, когда вновь явится Министр и потребует вернуть мальчика в маске? Никто этого не знал и все горевали, предрекая что-то очень нехорошее как для унесенного орлом мальчика, так и для его приемных родителей. Министр, все об этом знали, шутить не любит. Однако долго пребывать нашим селянам наедине с горестными мыслями не довелось. Первым приближение орла к деревне увидели те дети, которые уже видели эту птицу возле реки. Дети стали кричать, испугавшись, что орел опять захочет кого-нибудь унести. Взрослые же стали хвататься за палки, за лопаты, за вилы – то есть брать в руки все то, что могло бы от орла защитить. Но когда орел приблизился, то все увидели, что когтями своими птица сжимает мальчика. Да, того самого мальчика, которого привел некогда Министр, мальчика в маске. С той лишь разницей, что теперь мальчик был без маски.

И мальчик улыбался, тем самым давая понять, что опасности никакой этот орел теперь уже не представляет. И чем ближе подлетал орел, держащий в когтях улыбающегося мальчика без маски, тем больше селяне наши узнавали этого мальчика. Да и не узнать, если уж честь по чести, было нельзя. Лицо было уж слишком знакомым, слишком известным и в нашей деревне, и в соседних деревнях, и в городах близлежащих и дальних. И было это, вне всякого сомнения, лицо самого Короля. Так вот где разгадка!

Орел между тем приземлился и отпустил мальчика из когтей. Мальчик ступил на твердую почву, улыбнулся такой широкой улыбкой, что очевидное сходство с Королем мог не увидеть только тот, кто никогда в жизни не видел нашего Короля, после этого погладил орла и знаком дал понять птице, что та может улетать. Когда орел стремительно взмыл вверх и исчез за облаками. Мальчик без маски в полной мере удовлетворил любопытство всех присутствующих – рассказал о том, что да, действительно, он сын Короля и будущий Король; что отец решил дать ему народное воспитание и тайно в маске отдал в семейство бедняков; что и мальчик, и его приемные родители свято соблюдали тайну, и что если бы не сегодняшний случай с орлом, то тайна бы еще долго тайной и оставалась. Когда же орел унес мальчика, ему достаточно было только снять маску, чтобы дать понять, кто он. Даже орел узнал сына Короля и с должным пиететом принес назад. Выслушав всю эту историю, селяне наши решили никому ничего не рассказывать, а сделать так, будто ничего и не было.

И снова мальчик надел маску, и снова стал сыном своих родителей-бедняков. И все пошло по-прежнему. Почему же, спросите вы, теперь я рассказываю эту историю? А рассказываю потому, что с той поры минули годы. И теперь тот мальчик в маске и есть наш Король. Без маски уже, конечно. Но Король очень хороший и всеми любимый. А почему – как вы думаете?

Избушка в лесу

Мальчик Васятка был сирота. Родителей своих мальчик не помнил. Помнил старую бабушку, но и та год назад покинула этот мир, оставив Васятку совсем одного на всем белом свете. Вообще-то в деревне Васятке жилось хорошо – его не обижали, его жалели, добрые соседи помогали чем могли. Да и как было не помочь бедному, да еще такому сироте, который отличался от сверстников своих кротостью нрава и добротою душевной. Хоть и был Васятка пока что мал, а все же за работу любую брался с радостью, никому никогда не отказывал в помощи, если кто из соседей просил Васятку что-либо по хозяйству сделать.

Что и говорить, любили Васятку у нас на селе. И Васятка всех любил. Однако же больше всего на свете любил Васятка бродить по лесу в одиночестве. Вот ведь как оно бывает: и дома вроде бы хорошо, и соседи добрые и ласковые, а вот поди ж ты – тянет в лес и тянет. Что тут сделаешь? Васятка и не противился, а как возникало желание, так в лес уходил и пропадал там весь день от утра до вечера. Хорошо знал Васятка лес, все тропы заветные изведал-исходил, зверей лесных видел самый разных – и больших, и малых. Любил пение слушать птичье.

А больше всего любил, пусть это кому-то и покажется странным, смотреть на то, как возятся муравьи в муравейнике. Найдет Васятка в лесу муравейник, сядет подле него и часами смотрит на малышей-муравьишек. И все думает про то, как мир муравьев устроен хорошо и что вот неплохо бы было и миру людей так же быть устроенным. Но Васятка был мальчиком разумным и потому понимал, что сделать мир муравьев примером для мира людей пока что невозможно. А жаль… И вот однажды Васятка просидел у большого муравейника, почти что до самой темноты, а когда сообразил, что пора ему, мальчику Васятке, уже домой, то вдруг понял – тропку-то домой он забыл, потерял…

Что же делать? Если и найдет Васятка тропку, то только утром, а до утра еще целая ночь. Как провести ее в лесу? Горько сделалось Васятке, но унывать было не в его правилах. Решил мальчик, сколько сил хватит и пока свет позволит все-таки двигаться по лесу в ту сторону, где, как казалось Васятке, и был его дом. Так мальчик и сделал. Долго ли коротко ли шел, а случилось так, что вывела лесная тропинка его на поляну освещенную. Что освещало эту поляну, Васятка так и не понял, ведь луны в ту ночь на небе не было. Зато увидел Васятка посреди поляны избушку. Нет, не на курьих ножках – в такую бы Васятка и не поверил: ну разве может избушка удержаться на курьих ножках? – самую обычную избушку увидел Васятка, таких и в деревне много у них, да и Васяткина изба похожа на эту, хотя, пожалуй что, Васяткина поменьше будет.

Подошел мальчик к лесной избушке, а как только подошел, так тут же дверь распахнулась и на пороге появилась старушка. Васятка, как смышленый мальчик, сразу же рассмотрел, что старушка слепая. Увидев это, Васятка даже заволновался – чем он может помочь этой несчастной лесной жительнице? Старушка же, хоть и была слепая, а будто видела Васятку – тут же сказала ему:

– Ты, Васятка, проходи в мою избу лесную, ложись спать на кроватку в уголке. А утром как проснешься, так поможешь мне по хозяйству.

Васятка послушался хозяйку, прошел в избу и лег спать. Проснулся мальчик с первым лучами солнца, которые проникли в окошко лесной избы. Проснулся и сразу же вскочил, чтобы начать исполнять наказы слепой старушки – очень уж хотелось Васятке помочь той, что приютила его на ночь. Но как? Хозяйка же не замедлила явиться и объяснила Васятке, что тому сделать надлежит нынче же:

– Ты, Васятка, первым делом наноси воды. За избой колодец есть с холодной водой ключевой. А носить будешь в баню – котел там внутри, сам увидишь. Как полный котел наносишь, так принимайся дрова колоть. Сложены поленья возле самой бани, ты бери колун в сенях и наколи ровно столько, сколько нужно под котел сложить. Справишься, Васятка, как сам считаешь-то, а?

Васятка кивнул, а старушка продолжила:

– Ну а как дров ты наколешь да как сложишь полную печь под котлом дровами, так начинай баню топить. Умеешь ли баню топить, Васятка?

Васятка опять кивнул. И только тут мальчик сообразил, что ведь кивков его старушка-то не видит. Слепая ведь она. А старушка, словно прочитав мысли Васяткины, улыбнулась и сказала:

– Я, Васятка, хоть и слепая, а могу, знаешь ли, душой и сердцем понимать то, что ты хочешь сказать даже и без слов. Вот и сейчас поняла я кивки твои как знак согласия, так ведь?

Васятка опять хотел кивнуть да решил все-таки сказать словами в этот раз и ответил:

– Да.

– Тогда к делу! – скомандовала хозяйка своим добрым голосом.

И Васятка бросился прочь из избы, чтобы как можно скорее начать носить воду. И Васятка наносил воду – такой холодной воды никогда ему прежде носить не приходилось; казалось, действительно, внутри колодца бил ключ. А как наносил Васятка полный котел воды, то сразу же без передышки приступил к колке дров: брал чурки, ставил их на большой пень и со всей силы ударял по ним колуном. Колун оказался тяжелым, но тем и лучше, ведь только тяжелый колун способен сделать из чурбака поленья, которые только и влезут под котел и будут исправно гореть, нагревая воду.

Довольно быстро Васятка наполнил печку под котлом дровами. Теперь можно было начинать топить баньку. Баня топилась по-черному, и Васятке это очень нравилось – нравилось, как пахнет дым, летающий по всей бане и по всей округе. Вот уже дрова прогорели, Васятка знал, когда баню можно закрывать – когда остаются только угли. Так мальчик и сделал. Теперь бане надо дать выстояться, а потом можно и мыться идти. Все сделал Васятка и пошел звать старушку. Старушка улыбнулась, как только Васятка вошел – опять почувствовала сердцем, что мальчик рядом. Сказала же Васятке так:

– Я, Васятка, пойду мыться, париться буду веником березовым. Ты же пока что иди к лесу и найди там для меня корень папоротника. Выкопай его аккуратно и принеси сюда. А как принесешь, так положи на порог бани. Потом ступай в избу и жди там меня.

Слепая хозяйка пошла в баню, а Васятка направился к лесу – знал он, как выглядит папоротник, и потому сразу же почти нашел это чудесное растение, про которое чего только не рассказывают. Однако сейчас Васятка и не вспоминал про все эти истории. Важнее было аккуратно выкопать корень папоротника. Васятка так и сделал, благо заранее запасся лопаткой. Подхватил корень папоротника и понес к бане, где тем временем парилась старушка. Как и велено было, положил Васятка корень на порог бани, а сам пошел в избу – ждать, что же будет дальше. Долго ли коротко ли, а скоро услыхал Васятка шаги – знать, помылась хозяйка. Тут дверь распахнулась и в избу вошла красивая женщина. Впрочем, в ней без труда Васятка узнал старушку-хозяйку. Только теперь была она не старая и не слепая, а молодая и зрячая.

– Долго же ждала я тебя, Васятка, – проговорила женщина. – Только ты мог снять с меня злые чары, потому что ты, Васятка, мой сын.

Удивлению мальчика не было предела. Женщина же продолжала:

– Ты, Васятка, был еще очень маленьким, когда злой колдун унес меня в лес. Зачаровал меня колдун, заточил в камень. И частично чары оказались сняты тогда, когда не стало твоей бабушки. Силы колдуна утратились, и тогда я смогла, пусть и в облике слепой старушки, жить здесь, в лесной избе. Жила и смиренно ждала тебя. Потому что, Васятка, было предсказание – я вернусь к тебе, если ты принесешь мне корень папоротника. Так оно и случилось.

От радости Васятка не знал что и сказать. Восторг переполнял его. И тогда мальчик просто взял и обнял свою маму, а та обняла Васятку. Обняла и сказала:

– Теперь, сынок, можем идти домой, в деревню. Теперь уж точно будем жить счастливо!

И пошли мама и Васятка по лесной тропинке туда, где кончался лес и начиналась деревня. Только прежде чем выйти из леса, посидели некоторое время возле муравейника да подумали не сговариваясь о том, как хорошо мир муравьев устроен. А впрочем, и мир людей не так уж и плох.

Плетется старенький трамвай…

Вот уже сто лет, как в нашем городе ходят трамваи. Они красного цвета и у них почему-то очень грустные фары-глаза. Почему грустные? Может быть, потому что некоторые из горожан обижают трамваи? Я, признаться, не знаю. Но вместе с тем, предполагаю, отчего трамваи могли бы обидеться. Вот мальчик-озорник ножичком режет обшивку кресла; вот дяденька, рассердившись на что-то, со всей силы бьет ногой по дверям; вот какие-то девушки грызут семечки и очистки… правильно: бросают на пол трамвая… Целый день трамвай ездит по своему маршруту, и за день в нем, в трамвае, произойдет столько всего дурного, что фары-глаза к вечеру невольно делаются грустными. А потом остаются такими навсегда, ведь мы неисправимы – мы по-прежнему режем кресла, бьем ногами по дверям, бросаем мусор прямо на пол. А между тем каждый день приходим на остановку и возмущаемся, если трамвая долго нет, потом возмущаемся, если трамвай медленно едем; а кто-то возмутится, что в трамвае шумно, или пыльно, или холодно, или жарко, или окна настежь и может продуть… Приятно ли трамваю, везущему нас, слышать все это? Ответ очевиден. И потому каждый день, стоя на трамвайной остановке, я вижу появляющееся из-за поворота грустное лицо трамвая, заплаканные, даже когда нет дождя глаза-фары; и облик его навевает и на меня печаль. Однако все равно трамвай идет, идет, идет…

И лишь однажды в городе случилось действительно страшное событие: городское начальство почему-то решило ликвидировать трамваи с городских улиц. Почему? Сами власти говорили о том, что трамваи ездят очень шумно и очень изнашивает своим ходом близлежащие дома; народ же судачил о том, что городскому начальству за уничтожение трамваев заплатили владельцы маленьких желтых автобусов, в последние годы заполонивших наши улицы и желающих размножаться и впредь.

Возможно, что-то из этого и было правдой. Но от принятого властями города решения больше всего расстроились старики, ведь именно трамваи, а не маленькие желтые автобусы возили их, когда возникала необходимость им, старикам, куда-нибудь ехать. Однако не столько личные проблемы расстроили стариков, в большей степени расстроило их то, что трамваи могут обидеться. У трамвая ведь есть душа! Ну, поверьте, нельзя, никак нельзя их обижать. Нельзя наносить обиду тому, кто верой и правдой служил тебе все эти годы и вдруг по каким-то причинам теперь в его услугах не нуждаются.

Но градоначальнику и его помощникам не было до этого никакого дела. Раз утром градоначальник издает приказ: трамваям оставаться в трамвайном парке, а рельсы по всем городу снять. Когда рельсы были уже сняты, то рабочие пришли в трамвайный парк: велено было рабочим пустить все трамваи, находящиеся в парке, пустить под пресс и отправить на переплавку, чтобы потом из полученного металла можно было наделать много маленьких желтых автобусов. Те рабочие, что были помоложе, просто отказались выполнять этот приказ и немедленно уволились; более же старшие боялись начальства – так уж были они воспитаны – и потому стали приводить приговор несчастным трамваям в исполнение; сами рабочие плакали при этом, но начальников ослушаться не могли, рассуждая так: молодым хорошо, они найдут себе без труда работу, а кто возьмет на работу нас, стариков? Нет, терять эту работу нам никак нельзя…

Так рассуждали старики. И хоть и были с начальственным указом не согласны, а дело свое делали. И к вечеру того же дня все трамваи из парка были отправлены под пресс и на переплавку. Все, да не все. Когда стали сверять по описи, то не досчитались одного трамвая. Согласно всем реестрам он был в трамвайном парке вместе со всеми другим трамваями, но под пресс его не посылали и в депо его тоже не обнаружили. Словно крылья у трамвая этого выросли и улетел он, чтобы избежать пресса и переплавки. Ведь вряд ли трамвайная душа сможет жить в маленьком желтом автобусе, который получится из переплавленного металла. Когда одного трамвая не досчитались, то не на шутку испугались старые рабочие, страх этот оказался даже сильнее страха перед начальством, воспитанного в рабочих десятилетиями. Побросали старые рабочие инструменты и убежали из трамвайного парка прочь, даже ничего не сказав своему начальнику.

Признаться, и сам начальник рабочих испугался по-настоящему. Но он дождался конца смены и только после этого пошел домой. В городе уже почти наступила ночь, на улицах горели редкие фонари, но даже в их тусклом свете было хорошо заметно отсутствие рельсов на асфальте. У начальника рабочих на душе от этого стало совсем скверно. Он всю жизнь от самого рождения живет в городе, он настолько привык к рельсам, что теперь стало ему казаться, будто вместе с рельсами лишился он чего-то родного, привычного, близкого. В таких печальных мыслях шел он по городу в сторону дома, как вдруг услыхал за спиной у себя приближающийся стук трамвайных колес. «Как хорошо, – подумал начальник рабочих, – час поздний, а трамвай еще ходит. Значит, не придется мне идти пешком до дома». И только тут до начальника рабочих дошло, что не может сегодня нигде в городе быть никакого стука трамвайных колес, потому что, во-первых, колесам не по чему стучать – рельсов-то нет; а во-вторых, и стучать, собственно, об эти рельсы тоже нечему – все колеса вместе с трамваями ушли нынче в переплавку. Все ли? И вот тут по спине начальника рабочих заспешила куда-то горстка мурашек, и холодок побежал по всему телу, и сердце забилось так громко, что, казалось, готово заглушить стук трамвайных колес. Между тем стук этот приближался и делался все отчетливей – ни с чем нельзя перепутать шаги трамвая, даже если очень захочется.

Однако не может же трамвай, пусть даже и выживший в катастрофе, избежавший пресса и плавильной печи, ехать без рельсов! В страхе и трепете стал медленно начальник рабочих поворачивать голову в ту сторону, откуда был слышен стук трамвайных колес; когда же, наконец, голову он повернул, то к ужасу своему, увидел самый настоящий красный трамвай с грустными глазами-фарами. Сомнений не могло оставаться – это был тот самый старенький трамвай, который куда-то исчез сегодня из парка. Только теперь ему были не нужны рельсы – трамвай летел по воздуху. Но при этом строго следовал маршруту. Не было в нем ни вагоновожатого, ни кондуктора, ни пассажиров, однако трамвай все равно шел в сторону конечной остановки, так называемого кольца. Открыв рот, так и стоял начальник рабочих, пока трамвай не спеша следовал мимо него к кольцу. И не один начальник рабочих в ту ночь видел этот трамвай – многие горожане, едва заслышав стук трамвайных колес, выходили на городские улицы и кто с восторгом, а кто со страхом смотрели на плывущий по воздуху старенький трамвай. Наутро же маленькие желтые автобусы по сущностной трусости своей испугались выходить на свои маршруты – они решили, что призрак трамвая (так окрестили маленькие желтые автобусы ночного гостя) захочет отомстить им. Когда же на остановках стали скапливаться горожане, желающие вовремя попасть на работу, заволновалось и городское начальство – ну как народ начнет возмущаться, что нынче нет транспорта? Пытались, используя весь свой начальственный авторитет, уговорить маленькие желтые автобусы выйти на маршруты, но те не поддавались ни обещанным наградам, ни довольно-таки жестким угрозам: не пойдем, и все тут.

И вообще-то эти маленькие желтые автобусы можно было понять – будто и сейчас в воздухе звенел стук колес ночного призрака трамвая. И народ, хоть по натуре был мирный, начал роптать, обвиняя городские власти, что те уничтожили в городе трамваи. Здесь уже испугался сам градоначальник, а вслед за ним испугались и все его многочисленные заместители. И тут уже ничего не оставалось властям города, как срочно издать новый указ: сегодня же восстановить рельсы, а из металла, наплавленного вчера, наделать трамваев. Но кто будет этим заниматься, рабочие же уволились? Так взять их, упросить, уговорить, извиниться наконец. Власти наши умеют извиняться, если им чего-то нужно. А тут было нужно – избежать народного гнева.

Рабочие же – народ отходчивый. Уже к вечеру рельсы лежали на всех маршрутах, а парк был заполнен новенькими трамваями, ожидающими выхода в город. И их фары-глаза были сегодня не столь печальны, как обычно. Но самое любопытное, что когда трамваи посчитали, то их количество совпало с изначальным. Получается, что и трамвай-призрак, счастливым образом избежавший пресса и переплавки, тоже здесь? А может, и не было никакого призрака? Теперь уже никто не ответит на этот вопрос. Важно другое: трамваи вернулись в наш город. И кстати сказать, горожане теперь уже трамваи обижают ну гораздо реже.

Ганс и чудесное стеклышко

Много чему научился юноша Ганс, пока учился в школе: арифметике, географии, физике, химии, родному языку и истории мировой культуры. Как раз на уроке мировой культуры при изучении темы «Мифология» услышал как-то раз Ганс о том, что в далеком океане, где вода такая соленая, как будто ее специально посолили, есть остров – такой зеленый, что зеленее его просто в мире ничего ровным счетом и не найти: ни трава весной, ни листья на дереве возле пруда, ни сукно игрового стола не могут сравниться по насыщенности зеленого цвета с этим островом, что стоит посреди соленого океана.

На том зеленом острове есть сад. Сад этот столь чудесен, что даже легендарный Эдем не сравнится с ним. Говорят даже, что Эдем и исчез с лица земли, узнав о существовании сада еще более прекрасного, чем он. А прекрасным тем садом и был сад на зеленом острове в соленом океане. И чего только в этом саду не росло! И вот в этом саду есть одно дерево, у которого листья совсем круглые. Причем настолько круглые, что круглей ничего придумать даже и нельзя. Приходилось даже слышать такую историю, что когда один мудрый человек прибыл на этот зеленый остров и взглянул на это дерево, то, подивившись абсолютно правильной округлости листьев на нем, он почти тут же придумал колесо.

Колесо, правда, оказалось, пятым, но ведь колесом оно от этого быть не перестало. Но Ганса дерево это заинтересовало не круглыми листьями, послужившими прототипом колеса, а тем, что находится на самой макушке дерева. А на самой макушке этого зеленого дерева находится красный мешок. Этот мешок в своей красноте краснее заката, краснее огня и краснее Красного моря. Впрочем, не краснота мешка привлекла Ганса, привлекло Ганса содержимое этого красного мешка. В мешке же том красном, висящем на макушке дерева с идеально круглыми листьями, растущего на зеленом острове, стоящем посреди самого соленого в мире океана, находится шкатулка. Шкатулка эта сделана из чистого золота, украшают крышку ее изумруды, а внутри отделана шкатулка рубинами.

Считается, что эта шкатулка – самая дорогостоящая из всех шкатулок, существующих в мире. Но цена шкатулки Ганса интересовала не так, как ее содержимое. Согласно услышанному на уроке, в той шкатулке из чистого золота, под крышкой с изумрудами и среди рубинов лежит бриллиантовое яйцо, величиной никак не меньше яйца гусиного. Внутри этого бриллиантового яйца легко умещалась платиновая коробочка. Внутри же платиновой коробочки лежит самое обыкновенное на первый взгляд прозрачное стеклышко. Но если взять это стеклышко и в полнолуние посмотреть правым глазом сквозь него на луну, то тогда можно будет увидеть живущего там человека.

И вот с той поры, как Ганс, будучи еще школьником, узнал, что на земле есть очень соленый океан, в котором есть очень зеленый остров, на коем среди множества растений есть дерево с очень круглыми листьями, на вершине этого дерева расположился очень красный мешок, внутри которого находится шкатулка из чистого золота, а в той шкатулке – бриллиантовое яйцо, в яйце же коробочка из платины, и в коробочке обычное стеклышко, сквозь которое можно увидеть лунного человечка.

Как узнал об этом Ганс, так появилась у него мечта – найти это стеклышко и посмотреть через него в полнолуние на луну правым глазом, чтобы увидеть человечка с луны.

До самого окончания школы Ганс мечтал, а когда школьные годы прошли и Ганс стал юношей, то почти сразу же и решил отправиться на встречу со своей мечтой, то есть на поиски этого чудесного стеклышка. Вышел из дома юноша Ганс ранним утром, а к обеду уже стоял на берегу океана. Достаточно было лизнуть океанскую волну, чтобы понять: это действительно самый соленый океан в мире. Весь остаток дня и всю ночь плыл Ганс по бурному соленому океану, плыл на лодке, которую одолжил у старого лодочника. Лодка оказалась крепкой, и ранним утром, когда солнце еще только начинало простирать к небу первые лучи свои, добрался Ганс до острова.

Не узнать остров было просто невозможно: ничего более зеленого не только Ганс, но и вообще никто никогда в жизни не видел. Ганс ступил на долгожданную землю своей мечты. Сколько же вокруг было всяких растений – и деревьев, и кустарника, и трав, и цветов! Ничего более прекрасного Ганс в своей жизни не видел. А вскоре увидел он и дерево. Ганс сразу понял, что это именно оно – ни у какого дерева во всем мире нет таких абсолютно круглых листьев. Дерево оказался весьма ветвистым и Гансу – юноше физически развитому – не составило труда в считаные минуты забраться на самую макушку этого дерева. Конечно, там поджидал Ганса тот самый мешок – ну очень красный. «Да, – подумал Ганс, – Марс и в августовскую полночь не столь красен, как этот мешок».

Когда же Ганс прямо на макушке дерева раскрыл мешок, то нашел внутри него, как и предполагал, шкатулку – ту самую, из чистого золота. С крышки смотрели на Ганса изумруды, а когда Ганс открыл крышку, то смотрели на юношу уже рубины. И те и другие понравились Гансу, но взял он то, ради чего пришел сюда – бриллиантовое яйцо. Яйцо очень просто открывалось, разделяясь на две половинки. И там, между этих половинок, на самом деле была платиновая коробочка – маленькая, но при этом тяжеленькая.

Ганс нашел крышку, надавил на нее, и коробочка открылась. Там лежало заветное стеклышко, о котором так мечтал Ганс все эти годы, то есть наполовину мечта его сбылась – стеклышко было у него в руках. Теперь предстояло только осуществить вторую половину мечты: дождаться полнолуния и посмотреть правым глазом через это стеклышко на луну.

Ганс положил платиновую коробочку в бриллиантовое яйцо, бриллиантовое яйцо в золотую шкатулку золотую шкатулку в красный мешок. Красный мешок повесил Ганс на его исконное место на макушке дерева с круглыми листьями. И только после этого стал юноша спускаться.

С благодарностью покинул он прекрасный зеленый остров, на той же лодке переправился через очень соленый океан и через день был у себя дома. А еще через день наступило самое настоящее полнолуние. Ганс очень волновался, ведь его самой давней и заветной мечте нынче предстояло перестать быть мечтой. И вот Ганс видит полную луну. Сколько раз видел он уже полнолуние за свою жизнь! Но это было самым долгожданным. Ганс аккуратно берет стеклышко, прикладывает к правому глазу и смотрит на луну только через это стеклышко. Да, на луне действительно есть человечек. Что же он делает? Чем сейчас этот лунный человечек занят? Ганс всматривается и пытается понять. А когда понимает, то удивлению Ганса нет предела – лунный человечек сквозь свое стеклышко смотрит сюда, на Землю.

И видит Ганса, смотрящего с Земли на него. И тогда Ганс помахал лунному человечку рукой. А лунный человечек помахал своей рукой в ответ Гансу. И оба они улыбнулись, озарив своими улыбками и всю Землю, и всю Луну. И пусть пока только на миг, но вся Вселенная сделалась от этих улыбок краше.

Притчи для долголетия

Алая роза

Давным-давно жил в городе Риге на еврейском подворье ребе Исаак, и была у него дочка Рахиль. Жили они вдвоем, потому что мать Рахили умерла, когда девочке не было и года, а ребе снова так и не женился. Исаак пуще глаза берег любимую дочку, пылинки с нее сдувал и дрожал над ней, как будто бы была она хрустальной. Да и было чего бояться ребе Исааку: жизнь еврейского подворья в Риге в те времена была непростой и не всегда безопасной, чем, впрочем, Рига не отличалась от большинства городов старой Европы.

Бюргеры Риги охотно торговали с еврейскими купцами, но неохотно позволяли жить евреям в городе, и если изгоняли евреев из Риги относительно редко, то громили еврейское подворье по несколько раз в год, а оскорбить еврейскую девушку не считалось зазорным. Так что ребе Исаак старался не отпускать Рахиль из дома. Рахиль же томилась за высокими стенами – больше всего любила она сидеть на берегу Даугавы, вдыхать свежий запах речной воды и любоваться отражением стройных башен и красных черепичных крыш красавицы Риги в серебристых водах реки.

Рахиль была красива станом и лицом, и многие юноши мечтали сделать ее своей женой, а один ливонский юноша, Якобс, увидел как-то Рахиль на берегу Даугавы и полюбил ее всем сердцем. Тогда Якобс проследил за девушкой и с тех пор часто наблюдал за тем, как она любовно поливает алые розы по утрам в своем садике, как срезает одну, чтобы украсить густую черную косу, а когда девушка выходила из дома, то Якобс шел за ней тайком, оберегая ее. Ах, если бы ребе Исаак знал, что кто-то оберегает его возлюбленную дочь и готов защитить ее, не так бы болело его сердце!

Рахиль была не только красивой, она была еще и очень гордой девушкой. Она глубоко презирала горожан, из-за которых вынуждена была тайком выбираться из дома и пробираться по улицам Риги, чтобы оказаться на берегу Даугавы и вдохнуть свежий запах речной воды, увидеть отражение стройных башен и красных черепичных крыш красавицы Риги в серебристых водах реки. Почему она должна бояться рижских бюргеров, ведь она не сделала им ничего плохого! А ее отец! Как может он терпеть бесконечные оскорбления!

Рахиль любила своего отца и почитала его как благородного человека. Девушка уважала и других жителей еврейского подворья – никто из них никогда не позволял себе напиться до свинского состояния, как частенько это случалось со славными бюргерами Риги, оскорбить женщину, ударить ребенка, разгромить дом… Рахиль нисколько не сомневалась в том, что ее народ избран Господом – весь ее опыт говорил об этом, и только одного не понимала Рихиль: почему никто на еврейском подворье никогда не оказывал отпора тем, кто нападал на них. «Ты же сам учил меня мудрости праведного Баала Шем Това, – говорила с укором девушка отцу своему, – что не надо никого бояться, потому что с нами Бог», – но ребе Исаак все равно боялся, он смертельно боялся за дочь.