Текст книги "Перевоплощение и карма их значение для культуры современности (ЛП)"

Автор книги: Рудольф Штайнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Вторая лекция. Берлин, 30 января 1912 г

Те рассуждения, которыми мы занимались здесь в прошлый раз, могут в том виде, какой они имели тогда, быть для кого-то еще в чем-то непонятными, а может быть, и сомнительными. Но мы разберем сегодня подробнее те или иные моменты, так что эти вещи должны будут проясниться.

Что, собственно, мы увидели мысленно на последней встрече ветви? Это было для всей сущности человека чем-то похожим на то, что делает человек, когда находится, к примеру, в такой жизненной ситуации, что ему нужно вспомнить о прежних событиях и прежнем опыте. Воспоминание, память – это переживания человеческой души, которые поначалу известны обычному сознанию лишь как состояния той душевной жизни, что протекает между рождением и смертью, а точнее, как мы уже не раз говорили, в период, который начинается только в последние годы детства и заканчивается со смертью человека. Ибо известно, что в пределах обычного сознания мы можем вспоминать события лишь до определенного момента в нашем детстве, а то, что им предшествовало, узнаем лишь от родителей или старших родных и знакомых. Рассматривая охарактеризованный таким образом период человеческой жизни, мы можем говорить в отношении душевной жизни о воспоминании. Здесь невозможно, конечно, вдаваться в тонкости значений слов "воспоминание" или "память", но это для наших целей и не нужно. Мы должны только ясно представить себе, что к тому, что обозначается этими словами, относится именно вспоминание ранее пережитых нами событий и ранее приобретенного нами опыта. То, о чем мы говорили в прошлый раз, было в определенной степени чем-то подобным такому сосредоточенному вспоминанию. Однако это не есть просто нечто сходное с той памятью, которая имеет место в нашей обычной жизни, но некая высшая, расширенная память, которая выводит нас за пределы этого воплощения, сообщает уверенность в том, что до нынешней земной жизни мы прожили другие земные жизни. И, как мы уже упоминали в прошлый раз, этот высший процесс должен быть сходен с воспоминанием о чем-то пережитом в обычной жизни. Если мы представим себе человека, которому нужно нечто, чему он научился в прежние времена своей теперешней жизни и который настраивает свою душу на извлечение из ее глубин того, что он тогда учил, дабы рассмотреть это своим нынешним взглядом, – если мы живо представим себе этот процесс воспоминания, то увидим совершение действия, относящегося к нашей обычной памяти. То, о чем говорилось в прошлый раз, есть действие, отправление души. Но эти душевные отправления должны бы были вести к тому, чтобы внутри нас в отношении прежних земных жизней возникало нечто похожее на то, что возникает относительно этой земной жизни, когда мы чувствуем, как в памяти всплывает что-то уже пережитое нами. Поэтому нельзя рассматривать то, о чем мы говорили в прошлый раз, как исследование, вполне способное провести нас в прежние земные жизни, или же как нечто такое, что может сразу вызывать правильное представление о том, какими мы были в предыдущих жизнях. Это только вспомогательное средство, как и вспоминание есть вспомогательное средство для того, чтобы извлечь нечто канувшее в глубины душевной жизни. Теперь кратко подытожим, что мы выяснили от-носительно такого вспоминания о прежних земных жизнях. Лучше всего сделать это следующим образом.

В процессе самопознания мы видим в нашей жизни какие-то события, которые затронули нас, и мы понимаем причину этого. Если с нами случается какое-то неприятное происшествие и мы не совсем понимаем, как это могло случиться, но говорим себе: ты все-таки довольно легкомысленный человек, поэтому нечего удивляться, что с тобой так вышло, – тут, по крайней мере, есть намек на понимание того, что случилось. Но бывает множество других событий, входящих в нашу жизнь, относительно которых мы совершенно не можем представить себе, как они могут быть связаны с нашими душевными силами и способностями. О таких событиях мы в нашей повседневной жизни говорим как о случайностях. Мы говорим о случайностях, когда не понимаем, как удары судьбы и то, что их наносит, связано с нашим внутренним душевным настроем или чем-то еще. Мы обратили внимание также на такие душевные переживания, когда люди каким-то образом вырывают себя при помощи того, что называется нашим обычным "я", из некоего жизненного положения, в котором они оказались. Был приведен пример, когда родители или близкие определяют для человека его профессию и жизненное положение, а он чувствует, что всеми силами хочет избавиться от этого и стать кем-то другим. Обращая взгляд на это из более поздней жизни, мы говорим себе: мы были поставлены в такое жизненное положение, но вырвались из него силою нашего волевого импульса, силою симпатии и антипатии. То есть говорилось о том, что можно, так сказать, повернуть ситуацию, в которой мы оказались против своей воли.

Речь не о том, что при таком воспоминании о прошлом мы должны обращать внимание на все; нужно обращать внимание только на то, что действительно серьезно затронуло нас в жизни. Если, например, кто-то просто не чувствовал в себе призвания или не имел повода стать моряком, то, конечно, такой волевой импульс совершенно неважен для тех рассуждений, которыми мы занимались в прошлый раз. Речь только о тех случаях, когда мы действительно вызвали некий поворот своей судьбы, о таких жизненных положениях, когда мы словно изменили направление своей жизни. И не нужно понимать это так, что в результате этого вспоминания о пережитом, которое совершается по описанным принципам, должны наступить покаяние и возврат: то есть что мы, вспомнив в более поздний период жизни о таких вещах и осознав, что мы совершили такой поворот, должны покаяться, вернуться назад и поставить себя снова в то положение, в которое были поставлены тогда и в котором не пожелали остаться. Речь идет не о практических выводах, а о самом вспоминании таких поворотов в своей жизни. Дело в том, чтобы в отношении того, о чем мы говорим: это произошло с нами случайно – и: мы были поставлены в такое положение, но вырвались из него, – чтобы по отношению к этому вызвать следующее внутреннее переживание. Мы скажем себе: я представляю, что то, чего я тогда не хотел и из чего я тогда вырвался, было чем-то таким, во что я поставил себя сам при помощи сильнейшего волевого импульса. То есть то, что было человеку антипатично – а он потому и вырывался, что оно было антипатично, – нужно мысленно представить себе, говоря так: я попробую отдаться представлению, что всеми силами я желал этого, и представлю перед душой образ человека, желавшего этого всеми силами. О том же, что мы считали случайностями, попробуем сказать себе, что мы сами были причиной этого. Предположим, мы вспомнили, что в том или ином месте нам на плечо упал камень и причинил довольно сильную боль. Мы должны представить себе, что сами забрались на крышу, выломали из стены камень, так что он мог в следующую минуту упасть вниз, а потом быстро сбежали обратно, чтобы камень упал на нас. Тут неважно, что это странные представления, важно то, чего мы хотим этим добиться.

Теперь перенесем себя в душу человека, образ которого мы сконструировали так, будто он хотел всего того, что с нами произошло "случайно", и желал всего, из чего мы вырывались. Но если проделать такое упражнение два, три, четыре раза, в душе ничего не произойдет; однако произойдет очень многое, если стараться найти как можно больше подобных событий своей жизни, а найдя их, делать это упражнение. Если повторять его снова и снова и представлять себе все по-настоящему живо, если имагинативно воображать себе того человека, который хотел всего того, чего мы не хотели, тогда можно узнать, что вызванный мысленно человеческий образ уже не отпускает нас, что он производит на нас такое странное впечатление, будто он действительно есть нечто связанное с нами. Когда умение проводить это самоиспытание будет отточено, мы вскоре станем находить сходство между таким настроем и таким пост-роенным образом, с одной стороны, и вызванным из памяти представлением, в котором чувствуется, что оно является как воспоминание-представление. Разница только в том, что при обычном процессе воспоминания, когда из души вызывается такое представление, мы имеем дело преимущественно с представлениями, а то, что оживает в душе, когда мы проделываем вышеописанные упражнения, есть нечто подобное чувству, нечто, скорее связанное с нашими душевными настроениями, нежели с нашими представлениями. Мы чувствуем себя в каком-то удивительном положении относительно нарисованной нами картины. Причем не столько сама картина, сколько ощущения, которые мы испытываем, производят впечатление, подобное воспоминаниям-представлениям. И если постоянно повторять и повторять это упражнение, то эмпирическим путем, словно по своей внутренней очевидности, обретается, скажем, знание того, что построенный образ становится чем-то определенным, как воспоминание-представление может становиться все яснее и яснее, в то время как раньше, при произвольном вспоминании, он еще еле показывался из глубин души и был темен. То есть важно не то, что человек себе представляет; важно, чтобы представляемое видоизменялось, становилось чем-то иным. Подобный процесс происходит, когда кто-то хочет припомнить чье-то имя, он думает, думает, потом нечто отзывается в его памяти, и он говорит: "Нус… баумер", но тут же чувствует, что это не то, а потом, по каким-то недоступным самому человеку причинам, возникает нужное имя, например "Нусдёрфер". И как здесь взаимосоздаются имена "Нусбаумер" и "Нусдёрфер", так же постепенно исправляется и образ; он изменяется, и при этом человек чувствует: ты снискал нечто такое, что живет в тебе, и по тому, как оно в тебе живет и как соотносится с остальной твоей душевной жизнью, оно ясно показывает тебе – в подобной форме такие вещи не могли быть в тебе в этом воплощении! И тогда приходит большая внутренняя ясность, что это нечто, живущее в нас, принадлежит прошлому. Нам нужно теперь только понять, что тут мы имеем дело с видом памяти, который может быть развит в человеческой душе. Этой памяти нужно дать другое имя, чтобы отличать ее от обыкновенной памяти. Обыкновенную память можно было бы назвать "воспоминанием-представлением", а ту, о которой идет речь сейчас, следовало бы назвать некоторым родом "воспоминания-чувства", "воспоминания-ощущения". Что это некоторым образом оправдано, покажут вам следующие соображения.

Подумайте: наши обыкновенные воспоминания, наша обыкновенная память в самом деле создают некие воспоминания-представления. Сообразите, как возникает в вашей памяти какое-нибудь особенно неприятное событие, совершенно сразившее вас лет двадцать тому назад. Возможно, это событие представляется вам образно и во всех подробностях, но той боли, которую испытали в то время, вы не чувствуете в своих воспоминаниях так, как чувствовали тогда. Эта боль в представлении, всплывшем в памяти, каким-то образом стерлась. Разумеется, тут могут быть разные степени, и может статься, что нечто поразило человека настолько, что он, вспоминая о пережитом, опять и опять испытывает новую, сильную боль. Но общее положение, высказанное сейчас, все же остается в силе, и мы можем заключить из этого, что наши воспоминания о нынешнем воплощении суть вспоминание представлений, в то время как пережитые чувства и даже волевые импульсы возникают в душе, не имея той же интенсивности; во всяком случае, они несравнимы с первоначальными. Вообразите только какой-либо характерный пример, и вы увидите, сколь велико различие между всплывающим в памяти представлением и тем, что в обычной жизни в нынешнем воплощении остается от испытанных чувств и волевых импульсов. Представьте себе, скажем, человека, пишущего мемуары. Возьмем Бисмарка, который дошел в своих мемуарах до того момента, когда он готовился к немецко-австрийской войне 1866 года, и представьте, что должно было происходить в душе Бисмарка в тот невероятно критический момент, когда он управлял событиями вопреки целому миру предрассудков и целому миру волевых импульсов. И вот вы уже не можете представить себе, как все это жило в душе Бисмарка, но видите, что все, что он тогда пережил непосредственно под впечатлением происходившего, погрузилось в глубины его души. Вы видите, насколько поблекли чувства и волевые импульсы, когда Бисмарк писал мемуары, по сравнению с тем временем, когда он вершил эти дела. Любому должно стать ясно, каково различие между аспектом представлений и тем, что принадлежит области чувств и волевых импульсов.

Тот, кто немного знаком с антропософией, поймет и то, о чем говорилось уже неоднократно с других точек зрения, а именно что процесс представления, представление, имеющее характер памяти, является в нашей душевной жизни тем, что – будучи возбуждаемо извне, внешним миром, в котором мы живем в наших физических телах, – имеет в этом случае значение только для одного этого воплощения. Мы всегда приводили из антропософских принципов ту великую истину, что все представления, все понятия, которые мы усваиваем, воспринимая нечто своими чувствами, опасаясь чего-либо в жизни или надеясь на что-либо, – речь идет об относящемся к представлениям, а не к душевным импульсам – что все представления, которые мы получаем в жизни, исчезнут очень скоро после того, как мы пройдем сквозь врата смерти. Ибо представления относятся к тому, что минует в физической жизни, что сохраняется в наименьшей степени. Но всякий, кто вообще с какой-либо стороны пытался вникнуть в законы реинкарнации и кармы, легко поймет – я уже и здесь упоминал об этом, – что наши представления, поскольку мы усваиваем их в жизни, про-текающей в отношении к внешнему миру или к вещам физического плана, находят свое выражение в языке, и потому мы можем некоторым образом связывать речь с жизнью представлений. Всякий знает, что изучать язык приходится в каждой отдельной инкарнации. Ибо, хотя совершенно ясно, что множество современных гимназистов жили в одном из прежних своих воплощений в Древней Греции, изучать греческий язык никому не становится легче из-за того, что он может вспомнить, как говорил по-гречески в прежнем воплощении. Язык в полной мере является выражением жизни представлений, и судьба языка подобна судьбе жизни представлений; поэтому представления, живущие в нас и относящиеся к физическому миру, и даже те представления, которые мы должны получать о высших мирах, всегда определенным образом окрашены впечатлениями физического мира. Только если мы сможем проникнуть взором сквозь этот символ, мы увидим то, что могут сообщать представления о высших мирах. Но те непосредственные представления, которые мы можем приобрести здесь, в физическом мире, определенным образом связаны с жизнью между рождением и смертью. После смерти мы как раз не образуем представления так, как делаем это здесь; но там мы видим представления, там они являются нашими восприятиями, там они присутствуют так, как в физическом мире присутствуют краски или звуки. В то время как в физическом мире то, что человек воображает с помощью представлений, берется им только выраженным в физическом материале – чего легко можно не заметить, – в бестелесном состоянии представления предстают нам такими, каковы здесь краски или звуки. Человек не может, правда, видеть красного или синего, как он видит эти цвета здесь, своими физическими глазами, но то, чего он здесь не видит, о чем он здесь создает себе представления, там для него подобно красному, зеленому цвету или какому-либо звуку в этом мире. В то время как в физическом мире то, с чем мы знакомимся лишь в виде представлений – а лучше сказать, в виде понятий в смысле, вложенном в этот термин в "Философии свободы", – возможно увидеть лишь сквозь оболочку жизни представлений, для бестелесной души предстает так, как физический мир для обыкновенного сознания.

В физическом мире есть люди, которые полагают, что, кроме вещей, дающих чувственные впечатления, больше, собственно, ничего и не существует. А то, что можно уяснить себе лишь при помощи понятия, – к примеру то, как можно охватить все, что могут дать чувства, понятием "ягненок" или, скажем, понятием "волк", то есть то, что позволяет разобраться в материальном, – может даже отрицаться теми, кто не желает придавать значение ничему, кроме чувственных впечатлений. Мы можем сказать: человек в своих представлениях способен создать себе картину, образ всего, что он видит в ягненке, и так же может создать образ всего, что видит в волке. И вот обычное воззрение пытается внушить человеку, что нечто образуемое при этом в форме понятий нужно оценивать не выше "всего лишь понятия". Но если мы посадим волка в клетку и в течение продолжительного времени будем кормить его одними ягнятами – так что, если он раньше ел что-либо другое, оно как материя уже вне его, а он наполнен одною только ягнячьей материей, – то ведь никто не поверит, что волк благодаря этому стал ягненком. Очевидно, что понятие, разъясняющее чувственное впечатление, является реальностью. Нельзя отрицать: то, что образует понятие, умирает. Но то, что живет в волке или в ягненке, входит в его состав и не может быть увидено физическим оком, это становится зримым, начинает восприниматься в жизни между смертью и новым рождением.

Итак, если сказано, что представления связаны с физическим телом, то никто не должен выводить отсюда, что у человека в жизни между смертью и новым рождением отсутствуют представления, или лучше сказать, содержание представлений. Исчезает только то, что вырабатывает представления. Наша жизнь представлений, как мы знаем ее в физическом мире, имеет значение только для жизни в этом воплощении. И я уже упоминал, как в связи с сознанием, что жизнь представлений, имеющая значение для чувственного мира конкретной инкарнации, относится лишь к этой инкарнации, – упоминал о том, как Фридрих Хеббель записал в дневнике любопытный план драмы. У Хеббеля была идея, что перевоплотившийся Платон учится в гимназии и, понятно, производит на учителя самое плохое впечатление, получая худшие оценки именно из-за полного непонимания учения Платона! Это также указывает на то, что идейная система Платона, жившая в нем в виде мысли, не передается в той же самой форме в следующую инкарнацию.

Чтобы разумно осмыслить эти вещи, нужно рассмотреть душевную жизнь человека под определенным углом зрения. Нужно задать себе вопрос: какое содержание несем мы с собой в душевной жизни?

Первое – это наши представления. То, что эти представления, спаянные с чувствами, могут создавать волевые импульсы, не мешает нам говорить об особой жизни представлений в нашей душе. Ибо, если и есть люди, которые почти не в состоянии задержаться на, можно сказать, чистом, голом представлении, которые, если они что-то себе представляют, сразу воспламеняются сильной симпатией или антипатией, то есть немедленно переходят к другим душевным импульсам, это не мешает тому, что жизнь представлений может быть отделена от иных душевных содержаний.

Второе, что мы несем в нашей душевной жизни, – внутренние чувства, переживания. Они проявляются в нас достаточно многообразно. Во-первых, в душевной жизни есть общеизвестная антитеза, которую называют симпатией и антипатией, с какой мы подходим к вещам, а если выразиться яснее: любовью и ненавистью. Затем здесь имеются чувства, которые, можно сказать, вызывают известное возбуждение, а есть такие, которые вызывают напряжение и расслабление. Их нельзя смешивать с чувствами симпатии и антипатии. Ведь душевный импульс, который можно назвать напряжением, возбуждением и расслаблением, есть нечто отличное от того, что проявляется при чувствах симпатии и антипатии. Но пришлось бы много говорить, чтобы охарактеризовать различные типы душевных содержаний. К ним относятся также и те чувства, которые можно назвать чувством прекрасного и чувством безобразного, которые выступают в виде совершенно особых душевных содержаний, которые нельзя сравнивать или, во всяком случае, смешивать с чувствами простой симпатии или антипатии. Затем особым типом чувств можно было бы считать чувства добра и зла. Сегодня не время разбирать, по каким причинам наши внутренние переживания в связи с добрым или злым деянием являются чем-то совершенно иным, нежели чувство симпатии или антипатии по отношению к доброму или злому действию, и говорить о том, что мы любим доброе действие и ненавидим злое. Итак, чувства выступают в самом разнообразном виде и мы можем отличать их от представлений.

Третьим родом душевных переживаний являются волевые импульсы, жизнь воли. Этот род опять-таки нельзя смешивать с тем, что можно назвать чувствами, или переживаниями, поскольку они должны или могут оставаться заключенными внутри нашей душевной жизни по самому способу их переживания. Волевому импульсу присуще то, что выражается в душе так: ты должен это сделать, ты не должен этого делать. Ибо нужно научиться различать просто чувство, возникающее оттого, что нечто в себе самом или в других кажется человеку добрым или злым, и то, что проявляется в душе сверх этого чувства, когда что-то требует от нас делать добро или оставить зло. Суждение, оценка может остановиться на чувстве, но волевые импульсы – это нечто иное. И хотя между жизнью чувств и импульсами воли есть какие-то переходы, просто смешивать их нельзя хотя бы по обычному житейскому опыту. В человеческой жизни повсюду есть переходы. Есть люди, которые не в состоянии приходить ни к каким чистым представлениям, но тотчас выражают, что они любят и что ненавидят, которых все время кидает из стороны в сторону, так как они не могут отделить своих чувств от своих представлений. Есть также другие люди, которые, если что-то видят, то не могут удержаться от действия, соответствующего волевому импульсу даже совершенно неправомерного действия. Это тоже не ведет ни к чему хорошему, выражаясь затем в форме клептомании и т. д. Тут нет упорядоченных отношений между чувствами и волевыми импульсами. Но по-настоящему эти вещи нужно различать стро-жайшим образом. Итак, в нашей душевной жизни мы живем в элементе представлений, в элементе пережива-ний и элементе волевых импульсов. Мы много раз рассматривали этот вопрос – без понимания его нельзя обойтись, если есть желание охватить взором всего человека.

Таким образом, мы попытались сказать нечто о том, что может убедить нас, что жизнь представлений есть нечто связанное с одной инкарнацией между жизнью и смертью. Мы ведь видим также, как мы вступаем в жизнь и усваиваем жизнь представлений. Так не происходит ни с чувственной, ни с волевой жизнью. О том, кто решился бы утверждать, что с ним дело обстоит так же, можно было бы подумать, что он никогда осмысленно не наблюдал развитие ребенка. Стоит только посмотреть на ребенка: какой он еще совсем глупый в смысле жизни представлений, как с помощью своих представлений он вообще не может установить связь с окружающим миром, но как при этом он, напротив, обладает выраженными сим-патиями и антипатиями и как у него проявляются волевые импульсы, возбуждающие или успокаивающие. Та определенность, с которой проявляются импульсы воли, заставила даже одного философа – Шопенгауэра – поверить, что характер человека вообще невозможно изменить в жизни. Это неверно, характер может быть изменен. Но когда мы вступаем в физическую жизнь, дело обстоит таким образом, что приходится сказать: с чувствами и волевыми импульсами все совсем не так, как с представлениями, но мы вступаем в инкарнацию с совершенно определенным характером наших чувственных переживаний и волевых импульсов. При правильном наблюдении мы могли бы уже догадаться, что у нас в наших чувствах и волевых импульсах заложено нечто, приносимое нами из прежних воплощений. Но возьмите это все в виде чувствующей памяти в противоположность памяти представлений в пределах одной жизни. На практике нельзя придавать значение только воспоминаниям-представлениям. Все, что мы развиваем в жизни представлений, не может привести нас к тому, что вызвало бы такое впечатление, которое сказало бы нам, если бы мы его правильно поняли, следующее: в тебе есть нечто, что вступило в эту инкарнацию с твоим рождением. Тогда мы должны выйти за пределы жизни представлений, и тут воспоминание становится чем-то иным. Примеры я уже приводил. Как мы вспоминаем? Мы вспоминаем не так, что просто представляем: это было в нашей жизни случайно, с тем мы столкнулись, мы были в такой-то жизненной ситуации, мы ее покинули и так далее. Мы не можем остановиться на представлениях, но должны оживить их, сделать подвижными, как если бы перед нами стоял образ некоей личности, которая хотела всего этого, которая хотела этого нашими желаниями, волевыми импульсами, внутренними переживаниями и так далее. Мы должны вжиться в это хотение. Таким образом, это совсем иное вживание, нежели вживание в жизнь представлений при воспоминании; это вживание в иные душевные силы, если можно употребить такое выражение.

Эта практика развивать некое душевное содержание, желая, хотя, вожделея, – а она была известна и применялась во всех оккультных школах, это была общая оккультная практика – хорошо объясняется и понимается при помощи того, что мы можем сказать на основе антропософского или иного познания о жизни представлений, чувств и воли. Итак, ясно скажем себе, что на основе определенных содержаний жизни чувств и жизни воли мы должны развить нечто такое, что в какой-то мере подобно представлениям-воспоминаниям, однако в то же время не останавливается на одних представлениях, но дает нам возможность развить другой род памяти, а именно такой, который постепенно выведет нас за пределы жизни, заключенной между рождением и смертью в одной инкарнации.

Нужно особенно подчеркнуть, что путь, описанный здесь, является абсолютно надежным и благим, но он требует самоотверженности. Легче по каким-либо внешним причинам вообразить себе, что ты был в предыдущем воплощении Марией-Антуанеттой или Марией Магдалиной или кем-то еще. И труднее прийти описанным способом к картине того, чем ты был на самом деле, исходя при этом из присутствующего в душе, из действительно присутствующего. Это требует самоотверженности прежде всего потому, что обычно человек испытывает достаточно сильное разочарование. И если бы кто-то сказал, что все это может быть самообманом, то следовало бы ответить, что и в отношении своих воспоминаний можно измышлять нечто, не соответствующее истине. Все это несерьезные возражения. Ведь сама жизнь дает некий критерий для отличения воображения от фантазий.

В одном южнонемецком городе мне сказали однажды, что все, изложенное в моем "Очерке тайноведения" может основываться на простом внушении, подобно тому как существуют другие очень живые внушения, когда доходят даже до того, что человек не пьет лимонада, а только живо представляет себе лимонад и чувствует вкус лимонада во рту. Если возможно такое, то отчего бы не быть возможным – так подумал тот, кто задавал мне вопрос, – что и изложенное в "Очерке тайноведения" также основывается на внушении? Теоретически такое возражение можно принять. Но жизнь заставляет подумать вот о чем: если кто-то думает показать на примере с лимонадом, насколько сильно может действовать внушение, на это можно возразить, что он не продумал пример до конца; нужно попробовать не просто представить себе лимонад, а утолить воображаемым лимонадом жажду-он увидит, что это не получится. Важно всегда доходить до конца в осмыслении нашего опыта. Но это происходит не в теории, а познается лишь непосредственно в самой жизни. И с какой точностью мы знаем, что пережили нечто, что всплывает из представлений-воспоминаний о жизни, с такою же достоверностью выступает и то, что из глубин души всплывают те волевые импульсы, которые мы вызываем относительно случайного и нехотевшегося и которые всплывают в виде образа нашей прежней земной жизни с такой же необходимостью, что и представления-воспоминания. И тому, кто все-таки будет говорить, что это может быть игрою воображения, мы не можем ничего доказать, как нельзя привести никаких теоретических доказательств того, что многие люди, по их убеждению, испытали, а на самом деле определенно не испытывали, или того, что с ними в действительности было. Как нельзя теоретически доказать одно, так нельзя теоретически доказать и другое. Итак, положение тут точно такое же, как и в жизни в пределах одной инкарнации.

Мы показали, что прежняя жизнь посылает свет в нынешнюю земную жизнь, что мы на самом деле обладаем возможностью путем старательного развития души создать у самих себя убеждение – не только теоретическое убеждение в реальности перевоплощения, но и практическое убеждение в том, что в нас находится подверженная реинкарнации душевная сущность, о которой мы доподлинно знаем: она есть нечто, уже бывшее на земле прежде.

Но все же в нашу жизнь входят и переживания совсем иного рода, о которых мы не можем сказать, что они входят в нашу жизнь подобно воспоминаниям о прежней земной жизни. В самом деле, есть такие переживания, относительно которых нужно сказать: в том виде, в каком они выступают перед тобою, они не могут быть объяснены из твоей прежней жизни! Сегодня мы укажем лишь на один род таких переживаний. И начну я с типичного примера. То, что я привожу здесь в качестве примера, может происходить ста или тысячью разными способами, но то, что происходит, в любом случае сходно с тем, что я приведу в качестве типичного примера.

Возьмем человека, который идет где-нибудь в лесу, причем шагает задумавшись и потому забыл, что идет по лесной дороге, непосредственно прилегающей к глубокой пропасти – стоит сделать несколько шагов в сторону. Я хочу представить это именно таким образом; так это вполне могло происходить, и очень похожий случай мне известен – я уже приводил этот пример в другой лекции. И вот, человек чем-то очень увлечен и, углубившись в раздумья, подходит близко к пропасти, причем идет так быстро, что всего два-три шага, и он не сможет удержаться, свалится вниз – его жизни придет конец. Но в тот момент, когда он готов сделать эти роковые шаги, он слышит голос: "Остановись!" Голос производит на него такое впечатление, что он останавливается как вкопанный. Он думает, что здесь есть кто-то, кто его спас – ведь он уже понял, что его жизни настал бы конец, если бы его не остановили таким образом. Он осматривается по сторонам – и никого не видит.