Текст книги "Приключения Барона фон Мюнхгаузена"

Автор книги: Рудольф Распе

Соавторы: Готфрид Бюргер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Вы легко можете себе представить, сколь необычайно было мое удивление, когда, придя наконец окончательно в себя, я после длительного раздумья вернулся к тем мыслям, с которыми уснул три месяца тому назад, а также удивление и радость моих лондонских друзей, когда после их долгих и бесплодных поисков я внезапно предстал перед ними.

Ну, а теперь выпьем еще по рюмочке, а затем я расскажу вам еще парочку моих морских приключений.

Восьмое морское приключение

Вам, без сомнения, приходилось слышать о последнем путешествии на север капитана Фиппса – ныне лорда Малгрэйва. Я сопровождал капитана не как офицер, а только как друг. Ввиду того, что мы достигли довольно высокого градуса северной широты, я схватил свой телескоп, с которым уже познакомил вас при рассказе о моем путешествии на Гибралтар, и стал всматриваться в окружающие нас предметы. Ибо, говоря мимоходом, я всегда считаю полезным время от времени оглядеться, особенно в пути. Примерно в полумиле от нас плыла ледяная гора, значительно более высокая, чем наши мачты, и на ней я разглядел двух медведей, вцепившихся, как мне показалось, друг в друга в жаркой схватке. Я мгновенно вскинул на плечо ружье и направился к ледяной горе. Но когда я оказался на вершине, передо мной открылась невероятно трудная и опасная дорога. Мне ежеминутно приходилось перескакивать через страшные обрывы, а в других местах поверхность была скользкой, как зеркало, и я только и делал, что падал и поднимался. Но наконец я добрался до такого места, с которого мог попасть в медведей, и в то же время я разглядел, что они не дерутся друг с другом а лишь играют. Я уже мысленно прикидывал стоимость их шкур – каждый из медведей был величиной с хорошо откормленного быка, – но в самую минуту, когда я вскинул ружье, я поскользнулся, упал навзничь и так сильно ушибся, что на добрых полчаса потерял сознание. Вообразите, мое удивление, когда, придя в себя, я увидел, что одно из вышеупомянутых чудовищ успело перевернуть меня лицом вниз и при этом ухватилось за пояс моих новых кожаных штанов. Верхняя часть моего туловища находилась под его брюхом, а ноги торчали наружу. Бог знает, куда бы зверь уволок меня, но я вытащил перочинный нож, вот этот самый, который вы сейчас видите, ухватился за левую заднюю лапу медведя и отрезал от нее три пальца. Медведь сразу выпустил меня и дико завыл. Я поднял ружье, выстрелил в медведя, когда он пустился бежать, и он сразу рухнул. Выстрел мой, правда, погрузил в вечный сон одного из этих кровожадных зверей, но зато разбудил несколько тысяч других, которые спали на льду, образуя круг шириною в полмили. Они во всю прыть бросились ко мне. Нельзя было терять ни минуты. Я обречен был на погибель, если мгновенно чего-нибудь не придумаю. И я придумал. Примерно за половину того времени, которое требуется опытному охотнику, чтобы ободрать зайца, я стянул с медведя шкуру и завернулся в нее, просунув свою голову под медвежью. Едва я успел кончить, как меня окружило все стадо. Меня бросало то в жар, то в холод под моей шкурой. Но хитрость полностью удалась. Медведи один за другим подходили ко мне, обнюхивали меня и явно принимали за своего косолапого собрата. Мне и в самом деле не хватало только роста, чтобы полностью походить на них, а некоторые из них, помоложе, были немного выше меня. После того как все медведи обнюхивали меня и тело своего покойного товарища, они почувствовали ко мне, по всей видимости, симпатию. Кстати сказать, мне вполне удалось подражать всем их повадкам, только разве в отношении рычания, рева и драки они превосходили меня. Но, как ни походил я на медведя, я все же оставался человеком! Я принялся поэтому обдумывать, как наиболее выгодно для себя использовать добрые отношения, создавшиеся между мною и этими зверями.

Мне пришлось слышать некогда от одного старого фельдшера, что ранение в позвоночник безусловно смертельно, и вот я решил произвести опыт. Взяв снова в руки свой нож, я воткнул его одному из самых крупных медведей в загривок, у самого плеча. Нужно признаться, что шаг бйл очень рискованный и мне было страшновато. Ведь совершенно ясно: если зверь останется в живых после удара, я буду разорван в клочья. Но мой опыт вполне удался. Медведь упал мертвым у моих ног, не издав ни звука. Тогда я решил тем же способом расправиться с остальными, что оказалось не так уж трудно. Хотя медведи цидели, как справа и слева падали их собратья, они все же не подозревали ничего дурного. Они не задумывались ни о причине, ни о последствиях такого падения, и это было счастьем для них, как и для меня. При виде всех этих лежащих вокруг меня мертвых тел, я сам себе показался Самсоном, сокрушившим тысячи врагов.

Не стану затягивать повествование, скажу только, что я вернулся на корабль и попросил послать со мною две трети экипажа: они должны были помочь мне содрать шкуры и перетащить на корабль окорока. Мы справились с этим делом в несколько часов и загрузили все трюмы корабля. Все, что осталось, мы побросали в воду, хотя я не сомневался, что при умелом засоле эти части были бы не менее вкусны, чем окорока.

Сразу же по возвращении я от имени капитана послал несколько окороков лордам Адмиралтейства, несколько других – лордам казначейства, несколько штук – лорду-мэру, лондонскому городскому совету и торговым компаниям, а остальные – самым близким моим друзьям. Со всех сторон на меня посыпались выражения благодарности, а Сити на мой подарок ответило по-особому: я получил приглашение ежегодно участвовать в традиционном обеде в день выборов лорд-мэра.

Медвежьи шкуры я отослал русской императрице – на шубы для ее величества и для всего двора. Императрица выразила свою признательность в собственноручном письме, доставленном мне чрезвычайным послом. В этом письме она предлагала мне разделить с ней ложе и корону. Принимая, однако, во внимание, что меня никогда не прельщало царское достоинство, я в самых изысканных выражениях отклонил милость ее величества АшЬаззайеиг'у, доставившему мне письмо императрицы, было приказано дождаться и лично вручить ее величеству ответ. Второе письмо, вскоре полученное мною, убедило меня в силе, овладевшей ею страсти, и в благородстве ее духа. Причина последней ее болезни, как она – нежная душа! – соблаговолила пояснить в беседе с князем Долгоруким, крылась исключительно в моей жестокости. Не пойму, что такое находят во мне дамы! Но императрица – не единственная представительница своего пола, которая предлагала мне свою руку с высоты престола.

Нашлись люди, распускавшие клеветнические слухи, будто капитан Фиппс во время нашего путешествия проник не так далеко, как мог бы это сделать. Но здесь я обязан вступиться за него. Наш корабль шел правильным курсом, пока я не перегрузил его таким неимоверным количеством медвежьих шкур и окороков, что было бы просто безумием пытаться плыть дальше. Ведь мы едва были в состоянии противостоять сколько-нибудь значительному ветру, не говоря уже о ледяных горах, плавающих в северных широтах.

Капитан впоследствии не раз выражал свое недовольство тем, что он не разделяет со мной славу этого дня, кото рый он напыщенно называет «днем медвежьих шкур». При этом он весьма завидует славе, которую доставила мне эта победа, и всеми силами пытается умалить ее. Мы не раз уже ссорились по этому поводу, да и теперь еще отношения у нас остаются несколько натянутыми. Между прочим, он утверждает, будто я не имею основания ставить себе эту историю в заслугу, что медведей я обманул, прикрывшись медвежьей шкурой. Он, по его словам, решился бы направиться к ним без маскировки, и они все равно приняли бы его за медведя.

Тут, правда, я коснулся столь щекотливого и острого пункта, что человек, умеющий ценить светскую любезность, не может спорить по такому поводу с кем бы то ни было, и уж во всяком случае не с высокородной особой.

Девятое морское приключение

В другой раз я выехал из Англии с капитаном Гамильтоном. Мы направлялись в Ост-Индию. Со мной была легавая собака, какую не купить даже на вес золота. Она никогда не вводила меня в заблуждение. Однажды, когда мы согласно самым точным наблюдениям находились еще по меньшей мере в трехстах милях от берега, мой пес вдруг сделал стойку. Чуть ли не целый час я с удивлением наблюдал за ним. Я сообщил об этом странном обстоятельстве капитану и всем офицерам на корабле, утверждая, что мы, безусловно, находимся недалеко от земли, так как собака чует дичь. Мои слова вызвали общий смех, который все же не заставил меня изменить доброе мнение о моей собаке.

После долгих споров за и против я в конце концов объявил капитану, что больше доверяю носу моего Трая, чем глазам всех моряков на борту, и смело заявил ему, что бьюсь об заклад на сто гиней (сумма, которую я ассигновал на это путешествие), что мы в ближайшие полчаса наткнемся на дичь.

Капитан – добрейший человек – снова расхохотался и попросил нашего корабельного врача, господина Крау– форда, пощупать мой пульс. Врач исполнил эту просьбу и объявил, что я совершенно здоров. Вслед за этим оба стали о чем-то шептаться, причем я разобрал большую часть их разговора.

– Он не совсем в своем уме, – говорил капитан. – Я не могу по чести принять такое пари.

– Я придерживаюсь совершенно противоположного мнения, – возразил врач. – Он вполне здоров. Просто он больше доверяет нюху своей собаки, чем здравому смыслу всех офицеров на борту. Он, разумеется, проиграет. Ну, и поделом ему!

– И все-таки, – стоял на своем капитан, – держать такое пари будет с моей стороны не вполне честно. Впрочем, тем похвальнее будет, если я потом верну ему деньги.

Пока шли все эти переговоры, Трай, не меняя позы, продолжал делать стойку и тем самым еще больше укрепил меня в моем мнении. Я вторично предложил пари, и на этот раз мое предложение было принято.

Цдва мы успели ударить по рукам, как несколько матросов, которые, сидя в шлюпке, привязанной к корме корабля, занимались рыбной ловлей, убили необыкновенно крупную акулу. Они тут же втащили ее на борт и принялись ее потрошить. И – подумайте только! – в ее желудке мы нашли не более и не менее как шесть пар серых куропаток.

Несчастные птицы так долго находились в заключении, что одна из самок уже сидела на пяти яйцах, из которых одно вскрылось как раз в ту самую минуту, когда акуле взрезали брюхо.

Птенцов мы вырастили вместе с котятами, появившимися на свет несколькими минутами раньше. Старая кошка так любила этих птенцов, словно это были ее четвероногие детеныши, и невероятно волновалась, если наседка улетела слишком далеко и долго не возвращалась. В числе куропаток были четыре самки, из которых постоянно то одна, то другая высиживала птенцов, так что в течение всего пути стол капитана в избытке был обеспечен свежей дичью. Бедняге Траю, в награду за сто гиней, выигранных мною, отдавали по моему приказу все косточки, а иногда ему доставалась и целая птица.

Десятое морское приключение (Второе путешествие на Луну)

Я когда-то уже рассказывал вам, господа, о небольшом путешествии на Луну, предпринятом мною с целью достать оттуда мой серебряный топорик. Мне пришлось вторично, и гораздо более приятным способом, попасть туда, и я пробыл там достаточно долго, чтобы познакомиться с рядом вещей, о которых расскажу вам настолько подробно, насколько позволит мне память.

Один мой дальний родственник вбил себе в голову, что где-то должны существовать люди такого роста, как жители королевства Бробдингнег, якобы открытого Гулливером. Мой родственник предпринял путешествие с целью разыскать это королевство и попросил меня сопутствовать ему. Я всегда считал эти рассказы просто выдумкой и так же мало верил в существование какого-то Бробдингнега, как и в существование Эльдорадо. Но родственник мой назначил меня своим наследником, а это обязывало меня к предупредительности. Мы благополучно добрались до Южного моря, не испытав и не увидев ничего достойного упоминания, если не считать летающих мужчин и женщин, танцевавших в воздухе менуэт или совершавших диковинные прыжки, и тому подобных пустяков.

На восемнадцатый день, когда мы миновали остров Отахеити, налетевший ураган поднял наш корабль по меньшей мере на тысячу миль над поверхностью воды и довольно долго продержал его на этой высоте. Наконец свежий ветер надул наши паруса, и мы с невероятной скоростью понеслись вперед. Шесть недель мы носились над облаками, когда вдруг увидели большой круглый и сверкающий остров. Мы вошли в удобную гавань, спустились на берег и увидели, что страна эта населена. Внизу под нами виднелась другая Земля с городами, деревьями, горами, реками, озерами и так далее. Это был, как мы предположили, мир, покинутый нами. На Луне – ибо сверкающий остров, к которому мы пристали, был Луной – мы увидели какие-то существа, летающие на трехглавых коршунах. Чтобы дать вам представление о величине этих птиц, достаточно будет сказать, что расстояние от кончика одного крыла до другого в шесть раз превышало длину самого длинного корабельного каната на нашем судне. Так же как мы в нашем мире ездим верхом на лошадях, жители Луны летают на таких птицах.

Тамошний король как раз вел войну с Солнцем. Он предложил мне должность офицера. Но я отказался от чести, предложенной мне его величеством.

Все в этом лунном мире отличается необыкновенной величиной. Простая муха, например, немногим меньше нашей овцы. Излюбленное оружие, которым пользуются жители Луны на войне, – это редьки, заменяющие им копья. Раненный таким копьем, мгновенно умирает. Щитами им служат грибы, а когда кончается сезон редьки, вместо нее пользуются спаржей.

Пришлось мне увидеть здесь и уроженцев Собачьей звезды, которых бурная жажда деятельности склоняет к таким путешествиям. Лица у них напоминают бульдожьи морды. Глаза помещаются по бокам кончика или, вернее, нижней части их носа. У них отсутствуют веки, и, укладываясь спать, они прикрывают глаза языком. Обычный рост их двадцать футов. Что же касается жителей Луны, то все они не ниже тридцати шести футов. Название у жителей Луны очень странное: они зовутся не людьми, а «варящими существами», потому что они, как и мы, готовят себе пищу на огне. Еда, впрочем, отнимает у них очень мало времени: они просто раскрывают левый бок, и засовывают всю порцию разом в желудок. Затем они запирают бок, пока по прошествии месяца не наступает соответствующий день. Обедают они, таким образом, не более двенадцати раз в году. Такой обычай должен быть по душе любому (за исключением разве обжор или пьянчуг), и каждый, безусловно, предпочтет его тому порядку, который принят у нас.

Радости любви на Луне совершенно неведомы, ибо там как «варящие существа», так и все остальные животные одного пола. Все растет на деревьях, которые, однако, в зависимости от растущих на них плодов значительно отличаются друг от друга как величиной, так и формой своих листьев. Те, на которых растут «варящие существа», или люди, гораздо красивее других. У них большие, длинные прямые ветви и листья мясного цвета, а плоды их – это орехи с очень твердой скорлупой и длиной не менее шести футов. Когда эти орехи созревают, что сказывается в изменении их окраски, их очень тщательно собирают и хранят столько времени, сколько считают нужным. Когда хотят из этих орехов получить живые ядра, их бросают в большой котел, наполненный кипящей водой. Через несколько часов скорлупа лопается, и оттуда выскакивает живое существо.

Духовная сторона этих существ еще до их появления на свет от природы подготовлена для определенного назначения: из одной скорлупы вылупляется воин, из другой – философ, из третьей – богослов, из четвертой – юрист, из пятой – фермер, из шестой – крестьянин и так далее; и каждый из них немедленно приступает к усовершенствованию в том деле, с которым до сих пор был знаком лишь теоретически. Определить по внешнему виду скорлупы, что в ней кроется, очень трудно. Тем не менее как раз в бытность мою на Луне какой-то лунный богослов наделал много шуму, утверждая, что владеет этой тайной. Но на него не обратили особого внимания, и общее мнение сводилось к тому, что он больной.

Когда жители Луны стареют, то не умирают, а растворяются в воздухе и улетают, как дым.

В питье они не нуждаются, так как у них не происходит никакого выделения влаги, кроме как при выдыхании. У лунных жителей по одному пальцу на каждой руке; с его помощью они все делают так же хорошо, как мы, и даже лучше, хоть у нас, кроме большого пальца, еще и по четыре других в придачу.

Голову они носят под мышкой, а если отправляются в путешествие или на такую работу, которая требует большой подвижности, они обычно оставляют ее дома: посовещаться с ней они могут всегда, на каком бы расстоянии от нее ни находились. Знатные люди из числа лунных жителей, если им хочется узнать, что происходит среди простого народа, не имеют обыкновения сноситься с ним непосредственно. Они остаются дома, то есть тело остается дома, а вместо себя посылают свою голову, которая может везде присутствовать инкогнито, а затем, когда ее господин этого пожелает, – вернуться к нему и доложить

обо всем.

Виноградные косточки на Луне в точности похожи на наши градины, и я твердо убежден, что когда на Луне буря срывает виноград с лозы, косточки падают на Землю в виде града. Я думаю, что это явление давно уже известно многим виноторговцам; мне, во всяком случае, не раз доставляли вино, которое, по всей видимости было изготовлено из градин и вкусом совершенно походило на лунное вино.

Чуть было не забыл упомянуть об одной интересной вещи. Живот полностью заменяет лунным жителям наши чемоданы: они суют туда все, что может им пригодиться, и так же, как и желудок, отпирают его и запирают, когда им вздумается. Дело в том, что кишками, печенью, сердцем и другими внутренностями, они не обременены, так же, как и платьем. У них, правда, нет и таких частей тела, которые стыдливость повелевала бы им прикрывать.

Глаза свои лунные жители могут по желанию вынимать и оставлять, и видят они ими одинаково хорошо, – все равно, торчат ли они у них в голове или они держат их в руке. В случае, если они потеряют или повредят глаз, то могут одолжить у кого-нибудь или купить себе другой и пользоваться им не хуже, чем собственным. На Луне поэтому всюду можно встретить лиц, торгующих глазами. И в этом единственном случае лунные жители проявляют свои склонности и вкусы: возникает мода то на зеленые глаза, то на желтые.

Признаюсь, все это звучит неправдоподобно. Но я предоставляю право каждому, питающему хоть какие-нибудь сомнения, самому отправиться на Луну и убедиться в том, что я придерживался истины строже любого другого путешественника.

Путешествия по свету и другие достопримечательные приключения.

Если верить выражению ваших глаз, то я, пожалуй, скорее устану рассказывать вам о всяких необыкновенных случаях из моей жизни, чем вы перестанете слушать меня. Ваше внимание настолько льстит мне, что я не решусь, как предполагал раньше, закончить свое повествование путешествием на Луну. Итак, если угодно, выслушайте еще один рассказ, столь же правдивый, как и предыдущий, но своей необычайностью, пожалуй, даже превосходящий его.

Описание путешествия Брайдона на Сицилию, которое я прочел с огромным интересом, внушило мне желание увидеть гору Этну. По пути туда мне не пришлось встретить что-нибудь достойное внимания. Я говорю «мне», потому что многие другие сочли бы кое-какие происшествия удивительными, и, чтобы покрыть путевые издержки, во всех подробностях расписали бы всякие случаи, представлявшиеся мне такими повседневными мелочами, что я не могу повествованием о них испытывать терпение порядочного человека.

Однажды утром, покинув расположенную у подножия горы хижину, я пустился в путь с непоколебимым решением рассмотреть и обследовать, хотя бы ценою собственной жизни, внутреннее устройство этой знаменитой жаровни. После утомительной трехчасовой дороги я оказался на вершине горы. Она как раз бушевала в то время, и это длилось вот уже три недели. Вид горы при таких обстоятельствах описывали уже столько раз, что изобразить ее, если это вообще можно изобразить словами, я, во всяком случае, опоздал; если же, как я мог на опыте убедиться, описать это словами нельзя, то лучше мне не терять даром времени на погоню за невозможным, а вам не рисковать своим хорошим настроением.

Я трижды прошелся по краю кратера – вообразите его себе в виде огромнейшей воронки, – но, убедившись, что это ничего или почти ничего не прибавляет к моим познаниям, я, не колеблясь, принял решение прыгнуть в кратер. Едва лишь я осуществил свое намерение, как очутился в дьявольски нагретой парилке, и несчастное мое тело было в разных местах – благородных и неблагородных – основательно помято и обожжено раскаленными докрасна углями, непрерывно вылетавшими из глубины горы.

Как ни велика, однако, была сила, с которой угли выбрасывались вверх, все же тяжесть моего падающего тела значительно превосходила ее, и я довольно быстро и благополучно достиг дна. Первое, что поразило меня здесь, были нестерпимый стук, шум, визг и проклятия, раздававшиеся, казалось, со всех сторон. Я открыл глаза – и, представьте себе, оказался в обществе Вулкана и его циклопов. Господа эти, которых я давно со своей житейской мудростью отнес в область выдумок, вот уже три недели как поссорились, не сойдясь во мнениях о порядке и субординации, и от этого произошел такой шум на поверхности земли. Мое появление немедленно восстановило мир и тишину. Вулкан сразу же заковылял к шкафу, достал какие-то пластыри и мази и собственными руками наложил их на мои раны. Все они мгновенно зажили. Кроме того, он предложил мне подкрепиться и постйвил передо мной бутылку нектара и другие драгоценны вина, которыми обычно наслаждаются одни лишь богк л богини. Как только я несколько пришел в себя, Вулкан представил меня своей супруге Венере, приказав ей окружить меня всеми удобствами, необходимыми при моем состоянии. Красота комнаты, в которую она ввела меня, сладострастная нега дивана, на который она меня усадила, божественное обаяние всего ее существа, нежность ее чувствительного сердца – всего этого не описать обыкновенными словами, и голова у меня начинает кружиться даже при одном воспоминании.

Вулкан очень подробно описал мне Этну. Он рассказал, что гора эта не что иное, как нагромождение пепла, который выбрасывается из ее жерла, что ему часто приходится наказывать своих слуг и он в таких случаях в гневе швыряет в них раскаленными докрасна углями, которые они подчас с большой ловкостью перехватывают на лету и выкидывают в мир, чтобы угольки эти больше не попадались их повелителю под руку.

– Наши ссоры, – продолжал он, – длятся иной раз по нескольку месяцев, и те явления, которые это вызывает на свете, у вас, смертных, кажется, называются извержениями. Гора Везувий также принадлежит к числу моих мастерских. К ней ведет дорога, которая тянется под морским дном на протяжении по меньшей мере трехсот пятидесяти миль. Такие же недоразумения, как у нас, вызывают и там подобные извержения.

Если поучения бога Вулкана и приходились мне по душе, то еще приятнее было мне общество его супруги, и я, возможно, никогда не покинул бы этих подземных замков, если бы не кое-какие злорадные болтуны. Они насплетничали на меня Вулкану и разожгли в его добродушном сердце пламя ревности. Не выдав до этого ни единым звуком своего недовольства, он однажды утром, в тот момент, когда я собирался помочь богине при одевании, схватил меня, унес в незнакомую мне комнату и поднял над колодцем, который показался мне очень глубоким.

– Неблагодарный смертный! – произнес он. – Вернись в тот мир, откуда ты явился!

С этими словами, не дав мне ни минуты на оправдания, он швырнул меня в бездну. Я падал и падал со все возрастающей скоростью, пока страх окончательно не лишил меня сознания. Внезапно я очнулся от обморока, очутившись в водах огромного озера, ярко освещенного лучами солнца. Я с детства отлично плавал и умел проделывать в воде всякие фокусы. Поэтому я сразу почувствовал себя как дома, и по сравнению с той обстановкой, в которой я только что находился, мое теперешнее положение показалось мне раем. Я огляделся кругом, но – увы! – всюду виднелась лишь вода. Да и температура, господствовавшая здесь, весьма неприятно отличалась от горна мастера Вулкана. В конце концов я разглядел вдали нечто напоминавшее удивительно большую скалу. Вскоре выяснилось, что это плавучая ледяная гора, которая приближалась ко мне. После долгих поисков я нашел наконец место, на которое мне удалось взобраться, а оттуда вскарабкаться и на самую вершину горы. Однако, к великому моему огорчению, и отсюда нигде не видно было земли. В конце концов уже перед самым наступлением темноты я заметил судно, двигавшееся по направлению ко мне. Как только оно несколько приблизилось, я принялся кричать.

Мне ответили по-голландски. Бросившись в воду, я подплыл к кораблю, и меня подняли на борт. На мой вопрос, где мы находимся, мне ответили: «В Южном море». И только теперь мне все стало понятным. Совершенно ясно, что я с горы Этны прямым путем через центр земли провалился в Южное Море. Путь этот, во всяком случае, короче, чем путь вокруг земного шара. Никто еще, за исключением меня, не исследовал его, и если мне предстоит еще раз проделать такое путешествие, я постараюсь произвести более тщательные наблюдения.

Я попросил, чтобы мне дали поесть, а затем улегся спать. Грубый все-таки народ эти голландцы! Я рассказал о своих приключениях офицерам так откровенно и просто, как рассказал вам, господа, и кое-кто из этих господ, в частности сам капитан, своим видом дал мне понять, что сомневается в моей правдивости. Но, так как они дружески приняли меня к себе на корабль и существовал я благодаря Их милостям, пришлось волей-неволей проглотить обиду.

Я только осведомился о том, куда они направляются. Они сообщили мне, что отплыли с целью совершить новые открытия, и если мой рассказ правда, то цель их, во всяком случае, достигнута. Мы находились как раз на пути, по которому следовал капитан Кук, и на следующее утро прибыли в Ботани-Бей, куда английскому правительству уж никак не следовало бы ссылать всяких преступников, а отправлять в виде поощрения заслуженных людей, – так щедро на этом побережье рассыпала природа свои прекраснейшие дары.

Мы пробыли здесь всего три дня. На четвертые сутки налетел страшный шторм, который за несколько часов изорвал все паруса, расщепил бугшприт и повалил брам– стеньгу, которая рухнула на ящик, куда убирали компас, разбив вдребезги и ящик, и самый компас. Каждый, плававший по морям, знает, какие печальные последствия влечет за собой такая потеря. Мы совершенно сбились с курса. Но вот наконец буря улеглась, и подул ровный, крепкий ветерок. Мы плыли и плыли три месяца подряд и, должно быть, успели покрыть огромное расстояние, как вдруг заметили вокруг удивительную перемену. Нам стало как-то легко и весело, а ноздри наши защекотали самые упоительные запахи. Цвет моря также изменился: оно было уже не зеленым, а белым.

Вскоре после этой прекрасной перемены мы увидели землю и недалеко от нас – гавань. Мы направились к ней.

Она была глубокой и достаточно обширной. Вместо воды ее наполняло превосходное и очень вкусное молоко. Мы пристали к берегу. Как выяснилось, весь остров представлял собой большой сыр. Возможно, мы даже не заметили бы этого, если бы не одно обстоятельство, открывшее нам истину. Дело в том, что у нас на корабле находился матрос, отроду испытывавший отвращение к сыру. Не успел он ступить на берег, как упал в обморок. Придя в сознание, он стал умолять, чтобы у него из-под ног убрали сыр. Когда мы повнимательнее пригляделись, то обнаружили, что матрос совершенно прав: весь остров, как уже было сказано, представлял собой один огромный сыр. Местные жители питались главным образом этим сыром, и сколько бы они за день ни поели, за ночь опять прибавлялось столько же. Мы увидели множество виноградных лоз с прекрасным крупным виноградом. Стоило надавить виноградину – и из нее вытекало одно только молоко. Жители были стройные, красивые существа, большей частью ростом в девять футов. У них было по три ноги и по одной руке. У взрослых на лбу вырастал рог, которым они очень ловко пользовались. Они устраивали состязания в беге по поверхности молочного моря и разгуливали по ней, не погружаясь, так же свободно, как мы по лужайке.

На этом острове, или на этом сыре, росло много злаков, колосья которых походили на трюфели. В них помещались хлебы, вполне готовые и пригодные для еды. Разгуливая по сырному острову, мы обнаружили семь молочных рек и две винные.

После шестнадцатидневного пути мы добрались до берега, расположенного напротив того, к которому мы пристали. Здесь мы нашли целую полосу дозревшего синего сыра, который обычно так расхваливают настоящие любители. В нем не водится, однако, червей, а на его поверхности растут чудесные фруктовые деревья вроде персиковых или абрикосовых и всевозможные другие, неведомые нам. На этих необычайно высоких деревьях было множество птичьих гнезд. Среди ряда других нам бросилось в глаза гнездо зимородка, которое в окружности в пять раз превосходило купол собора святого Павла в Лондоне. Оно было искусно сплетено из огромных деревьев, и в нем лежало – подождите-ка, я хочу быть совершенно точным – по меньшей мере пятьсот яиц, и каждое было величиной с добрый оксгофт (около 250 литров). Мы могли не только разглядеть птенцов, но и услышать их свист. Нам с величайшим трудом удалось разбить одно из таких яиц, и тогда из него вылупился юный, еще голый птенчик, значительно превосходивший своими размерами двадцать взрослых коршунов. Едва мы успели выпустить птенчика на свободу как внезапно на нас налетел зимородок-отец. Он подцепил когтем нашего капитана, взвился г ними на милю в вышину и, избив крыльями, швырнул в море.

Все голландцы плавают как крысы. Капитан вскоре снова оказался с нами, и мы вернулись к себе на корабль. Мы возвращались, однако, не по прежней дороге и встретили поэтому еще много разных удивительных вещей. Между прочим, нам удалось подстрелить двух диких быков, у которых было только по одному рогу, и рог этот рос у них между глаз. Потом мы пожалели, что убили их. Как выяснилось, жители острова приручают этих быков и пользуются ими, как мы пользуемся лошадьми, – для езды верхом и в телеге. Мясо их, как нам говорили, очень вкусное, но народ, питающийся только сыром и молоком, совершенно в нем не нуждается.