Текст книги "325 000 франков"

Автор книги: Роже Вайян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Форма состоит из двух частей: пуансона и матрицы.

Пуансон закрывает выход из цилиндра. Со стороны цилиндра поверхность пуансона ровная, но имеется отверстие для инжекторного канала; со стороны матрицы он сделан по форме отливаемого изделия, в центре его проходит инжекторный канал. Таким образом, пуансон является одновременно и частью формы и инжектором.

Брюхо раскрывается и закрывается при каждой операции.

Когда форма закрыта, обе ее части плотно прилегают друг к другу. Внутри них пустое пространство, имеющее точные контуры и объем отливаемого изделия: матрица.

Едва только форма захлопывается, поршень приходит в движение под давлением в несколько сот атмосфер. Он с силой выбрасывает жидкую пластмассу из цилиндра в матрицу через инжекторный канал, проходя через который она разбрызгивается.

Беспрерывное хождение поршня взад и вперед, длинный, заостренный конец цилиндра в полости брюха и выбрасывание расплавленной массы в матрицу вызывают бесконечные шутки среди рабочих фабрики.

Когда поршень отходит назад, конец его выступает под бункером как шея индюка, когда тот красуется перед индюшкой. Но гладкая и маслянистая металлическая поверхность поршня куда привлекательнее сморщенной шеи индюка.

В стенках формы находятся змеевики, по которым циркулирует ледяная вода для охлаждения затвердевающей массы, введенной в матрицу.

Как только масса охлаждена, брюхо раскрывается, матрица отходит от пуансона, рабочий вынимает отлитое изделие, лежащее в полости формы, как яйцо в гнезде, и брюхо снова закрывается.

Обе половинки формы сделаны из сверкающей хромированной стали. Их нужно часто протирать куском замши, иначе пластмасса, застывая, прилипнет к стенкам. Брюхо пресса так же хрупко и драгоценно, как мотор гоночного автомобиля.

Бюзар с радостным чувством любовался мощной машиной, вытянувшейся перед ним точно породистый зверь: она даст ему возможность купить себе свободу и любовь.

Только предохранительная решетка из восьмиугольных ячеек отделяла его от брюха, в котором его руки будут копаться в течение ста восьмидесяти семи дней. Форма раскроется, когда он поднимет решетку, и закроется лишь тогда, когда он ее опустит. Это предохраняет его в том случае, если по недосмотру он забудет вовремя убрать руку из матрицы в тот момент, когда должны соединиться обе половинки формы. Это брюхо может при случае превратиться в челюсть, способную раздробить самый крепкий кулак.

В прессе, доверенном Бюзару, отливалась карета эпохи Людовика XIV, украшенная по углам плюмажами. Эту игрушку можно купить в детской секции некоторых универсальных магазинов и в их многочисленных филиалах. Четверка лошадей и дышло изготавливались на других прессах, а все вместе собиралось этажом выше в цеху, где работали женщины. Форма была куплена по случаю в Америке. Там в нее вливали не красную, а черную пластмассу, и получалась не карета, а катафалк для погребения по первому классу, служащий рекламой одного бюро похоронных процессий.

В брюхе со змеевиками пластмасса должна затвердеть в течение тридцати секунд. На раскрывание и закрывание формы и нагнетание в нее расплавленной массы требуется десять секунд. Каждые сорок секунд пресс выпускает по карете.

Бюзар подсчитал, что за сто восемьдесят семь дней он отольет двести одну тысячу девятьсот шестьдесят карет-катафалков и столько же выпустит брессанец.

Бюзар был знаком с работой машины, так как не раз заменял прессовщиков. Агрегат почти полностью автоматизирован, и работа на нем чрезвычайно проста. Бюзар включил рубильник. Это движение делается раз и навсегда. Он поднял предохранительную решетку. Форма раскрылась. Бюзар засунул руку в брюхо машины и вынул карету, оставленную рабочим предыдущей смены.

Только что отлитая карета как бы разрезана пополам и распластана вдоль продольной оси, проходящей по середине крыши и через макушку кучера. Получаются вроде бы две кареты, которые отливаются одновременно и лежат рядом: правая сторона и левая. Так устроены все формы для полых изделий. Если бы на пуансоне был профиль одной левой половины, а в матрице – одной правой половины кареты или же наоборот, то изделие получалось бы сплошным. Вот почему каждая половинка игрушки штампуется как бы в своей собственной форме.

Итак, вынутая Бюзаром из пресса карета была почти плоской, почти квадратной, барельеф двух симметричных карет, наложенных одна на другую, у той, что сверху, колеса оказались задраны кверху, у той, что снизу, задраны кверху ноги кучера. Работницы сборочного цеха склеят обе половинки и превратят их в одну карету.

Бюзар опустил предохранительную решетку.

Брюхо захлопнулось. Поршень пришел в движение.

Бюзар, держа игрушку в руках, отсек кусачками в центре сдвоенных карет выступ, нечто вроде заусенца, называемого литником или еще "морковкой". Это остаток пуповины из пластической массы, которая во время охлаждения соединяет матрицу с цилиндром через инжекторный канал.

Упершись большими пальцами в середину игрушки и нажав ладонями на оба ее конца, Бюзар разломал по оси вынутое изделие, разъединив таким образом сдвоенные кареты.

Потом он бросил их в ящик, находившийся за его спиной. Этот ящик подсобный рабочий отвезет в сборочный цех.

На эти три движения: отсечь, разъединить и сбросить – уходит всего десять секунд. У Бюзара оставалось двадцать секунд до того, как загорится красный глазок, дающий знать, что процесс охлаждения уже закончен. В это время прессовщик отдыхает.

Вспыхнул красный глазок. Бюзар поднял предохранительную решетку. Форма раскрылась. Бюзар вынул сдвоенные кареты, опустил решетку, отсек "морковку", разъединил, сбросил в ящик готовое изделие и принялся ждать...

Он работал в самом новом цеху фабрики. Огромные окна выходили на клумбу с бегониями. Стены были облицованы разноцветными плитками из пластмассы: зелеными, белыми, голубыми и розовыми; они выглядели гораздо наряднее обычного кафеля. Это придумал Поль Морель, который сейчас налаживал торговлю такими плитками. В цех приводили клиентов, и они восторгались: "Какой красивый кафель...", а им отвечали: "Продукция "Пластоформы", на укладку этих плиток требуется в три раза меньше рабочей силы, чем на облицовку обычными плитками".

Прессы приводятся в движение электричеством и работают почти бесшумно. Штоки поршней, гладкие и лоснящиеся, как ляжки скакунов, двигались взад и вперед с величественным спокойствием. Медленный темп работы, вызванный паузой для охлаждения, придавал какую-то торжественность всем движениям рабочих. Не было слышно ни разговоров, ни смеха, ни песенок. С отсутствующим взглядом каждый рабочий о чем-то мечтал, думал или вычислял что-то про себя, продолжая вынимать, отсекать, разъединять, сбрасывать, каждые сорок, или каждые пятьдесят, или каждые тридцать секунд, в зависимости от отливаемого изделия.

Бюзар подсчитал. В его игрушке двадцать сантиметров длины. Если приставить одну к другой все двести одну тысячу девятьсот шестьдесят карет, которые пройдут через его руки, они займут около сорока километров. От фабрики до поселка Мореля всего полтора километра. Разделим сорок на полтора, получается больше двадцати шести. Предположим, что все эти колесницы расставлены в двадцать шесть рядов... образуется огромный алый ковер, который он уже начал ткать, чтобы по нему отправиться за Мари-Жанной.

В полдень пришел брессанец на свою первую смену. Бюзар задержался у пресса, показывая, что надо делать; он не чувствовал никакой усталости и был даже бодрее и веселее, чем утром.

– Понятно... понятно... – повторял брессанец.

Ему не терпелось поскорее встать к машине. Все оказалось таким простым.

Бюзар сказал о могущих возникнуть неполадках. Случается, что охлажденная масса прилипает к стенкам формы; тогда следует счистить ее особым инструментом и протереть форму. Иногда ломается и застревает в инжекторном канале "морковка", жидкая пластмасса не проходит, когда брюхо раскроется, матрица окажется пустой, кусок "морковки", забивший канал, выковыривают бронзовым прутиком.

Бюзар показал брессанцу это приспособление, которое находится под бункером, показал, как при необходимости остановить машину. Для этого достаточно повернуть рубильник, и ток выключен. Но даже если забыть это сделать, ничего не произойдет, так как форма закрывается только при опущенной предохранительной решетке.

Решетка раздражала брессанца, за первые полчаса он несколько раз забывал ее поднять или опустить; тогда машина сразу останавливалась, и по наступившей внезапно тишине замечали, что она совсем не такая бесшумная, как казалось вначале.

Все время в ней что-то трется, перекатывается, скользит, шуршит словом, идет бурная жизнь, совсем как в животе, если к нему приложить ухо. Кому нужна эта предохранительная решетка, когда у рабочего целых десять секунд между тем, как раскроется и закроется форма, и он может трижды успеть вынуть из матрицы отлитое изделие!

Бюзар объяснил, что рабочий может заснуть с засунутой в форму рукой. До того как инспекция по безопасности труда обязала фабрикантов ставить предохранительные решетки, в Бионне была масса случаев, когда прессовщик оставался без руки. Только чудовищные лентяи способны заснуть на такой легкой работе, решил брессанец. Он уже начинал верить, что заключил выгодную сделку. Бюзара раздражала безумная самоуверенность брессанца, и он не стал ему рассказывать о непреодолимой сонливости, вызываемой бесконечным повторением одних и тех же движений, с которой тем более трудно бороться, что все эти движения не требуют ни усилий, ни внимания. Крестьянин сам убедится в этом на собственном опыте.

– Во всяком случае, так бывает, – ответил Бюзар, не вдаваясь в подробности.

Но он все же нашел нужным предупредить брессанца, что иногда машина начинает беситься. Для этого достаточно плохого контакта в одной из цепей, которые регулируют порядок операций. Поршень мечется, выплевывает расплавленную массу до того, как успела закрыться форма, и у рабочего обожжена рука. Или же брюхо, едва приоткрывшись, тут же захлопывается и расплющивает прессовщику кисть. Когда решетка поднята, все механизмы машины выключены; таким образом, в принципе она предохраняет от несчастных случаев. Вот почему решетка не автоматизирована, как все остальные механизмы пресса; решетка слушается только рабочего, и он благодаря ей подчиняет машину своей воле. Но бывает, что прерыватель тока, установленный на решетке, выбывает из строя; при поднятой решетке пресс продолжает работать, но об этом не стоит и говорить, настолько маловероятно, что это произойдет как раз в ту минуту, когда заснет рабочий или взбесится машина.

В течение каждой операции рабочий проделывает шесть движений: поднимает решетку, вынимает изделие, опускает решетку, отсекает "морковку", разъединяет сдвоенные части, сбрасывает их в ящик. Таким образом, поднимание и опускание решетки составляет треть работы прессовщика, треть затрачиваемой им энергии. Все это давно уже вычислено, и многие рабочие портят прерыватель тока, который приводится в действие решеткой; делается это очень просто: достаточно снять пару винтиков и соединить вместе оба конца провода. Мастер на это закрывает глаза, за исключением тех случаев, когда должен приехать инспектор по безопасности труда; при инспекторе рабочий поднимает и опускает решетку, но это чисто символический жест, так как прерыватель тока не работает. Инспектор ничего не замечает или делает вид, что не замечает. Если же произойдет несчастный случай, то при обследовании пресса мошенничество будет обнаружено и тем самым с хозяина снимается всякая ответственность.

Бюзар не стал раскрывать секрета прерывателя своему напарнику. Брессанец сам додумается, и чем позже, тем лучше, Даже после того, как на фабриках Бионны предохранительные решетки стали обязательными, каждый год бывает не меньше тридцати увечий: в большинстве случаев рабочие теряют пальцы, а то и всю руку.

Когда Бюзар решил пойти работать к прессу, он дал себе клятву соблюдать правила безопасности. Он ни за что не притронется к прерывателю. Как и все, кто родился в Бионне, ему знаком был огромный соблазн, но он знал также и всю меру опасности и предпочитал проделывать каждый раз два лишних движения. Тем более что он в отличие от большинства своих товарищей не на всю жизнь прикован к прессу. Уже через полгода в своем снэк-баре на автостраде N_7 он будет обслуживать владельцев роскошных машин, в то время как Мари-Жанна, сидя за кассой-автоматом, будет подсчитывать выручку. Они накопят на "кадиллак" и станут в свою очередь посетителями снэк-баров...

– Ты что, сынок, решил рубить с плеча?

За спиной Бюзара неожиданно вырос Шатляр, секретарь профсоюза.

– Выйдем во двор, мне надо с тобой потолковать.

– Я работаю, – ответил Бюзар, не оборачиваясь.

– Видно, такой же анархист, как твой отец?

Шатляр – старый друг отца Бюзара. В 1936 году они вместе проводили предвыборную кампанию Народного фронта и в июне того же года принимали участие в кровопролитных сражениях против "Боевых крестов". В 1945 году Бюзар-старший, возмущенный тем, что рабочий класс не сумел воспользоваться Освобождением и взять власть в свои руки, отошел от всякой политической деятельности и даже вышел из профсоюза. Он, мол, работает дома, а потому сам себе хозяин. В душе он сожалел, не признаваясь в этом открыто, о тех временах, когда вместе с товарищами основал "Социальную Зарю", потребительский кооператив с бакалейно-фруктовой и скобяной лавкой и кафе-пивную, где собирались рабочие-активисты (правда, в 1914 году выяснилось, что управляющий кафе – полицейский Осведомитель). "Социальная Заря" выпускала тогда социалистический еженедельник, в котором сотрудничал Ленин, находившийся в эмиграции в Швейцарии. Старому активисту не по душе были современные формы политической борьбы. Но все же он был привязан к Шатляру, и они нередко спорили целыми вечерами, сидя в кафе "Социальная Заря", которое продолжало существовать. Они дружески переругивались, только и слышалось: "Что с тебя возьмешь, ты же коммунист!" – "Эх, ты, анархист!"

– Вы же видите, я работаю, – повторил Бюзар, по-прежнему не оборачиваясь.

– Ну, хорошо, хорошо. До вечера. Побеседуем с тобой при твоем отце, сказал Шатляр.

– Я сейчас вернусь. В случае чего позови меня... – предупредил Бюзар брессанца и вышел вслед за Шатляром.

– Значит, ты не только работаешь сверхурочно, но еще и получаешь за эти часы по обычной ставке, – сказал профделегат.

– Я отстаиваю свои интересы как могу, – возразил Бюзар.

В принципе профсоюз был против сверхурочной работы, но вынужден был закрывать на это глаза, так как большинству рабочих не хватало на жизнь того, что они зарабатывали за сорокачасовую неделю. Однако в вопросе о повышенной оплате сверхурочных часов профсоюз был непримирим, и в этом его поддерживали почти единодушно все рабочие. Оплата сверхурочных часов была в полтора раза выше обычной, если же сверхурочная работа велась в ночную смену, которая на фабрике "Пластоформа" оплачивалась по повышенному тарифу, то рабочий получал по триста шестьдесят франков в час. Но за исключением тех редких случаев, когда все предприятия Бионны одновременно выполняли крупные заказы и рабочих не хватало, "Пластоформа" не разрешала прессовщикам работать на прессе дополнительные часы, и, проведя целый день на фабрике, рабочие шли прирабатывать в мелкие мастерские. У Бюзара с брессанцем получалось восемь сверхурочных часов, но Бюзар и не собирался требовать за них повышенной оплаты. Поль Морель наверняка возмутился бы: "Ты что, сбрендил?" Ему сделали одолжение, разрешив работать добавочную смену, и уж за это одолжение лишнего платить не будут.

– Вдвоем вы выполняете работу трех прессовщиков, – сказал Шатляр, – и лишаете хлеба одного рабочего. Ты соображаешь?

Бюзар молчал. Он стоял перед старым профделегатом, сжав губы и не глядя на него.

– Твой отец упрям как осел, но, когда он работал на фабрике, он вел себя порядочно, – продолжал Шатляр.

– Сейчас нет безработицы, – возразил Бюзар. – Я ни у кого не отнимаю хлеб.

– В Бионне нет безработицы, но она существует в других городах, и существует солидарность рабочих.

– Я лично живу в Бионне, – сказал Бюзар. – Пока что... – добавил он.

– Ты свихнулся.

– Мне нужны триста двадцать пять тысяч франков.

– Мне тоже, представь себе. С того времени как я появился на свет.

– Я женюсь на Мари-Жанне.

– Удивляюсь, как это она разрешила тебе пойти на такую низость.

После того как отец Мари-Жанны погиб, придавленный прессом для целлулоидных изделий, Шатляр опекал девочку и ее мать. Он отвоевал для вдовы пенсию. Благодаря его заботе у Мари-Жанны на елку всегда был подарок. В дальнейшем по его настоянию девочка училась в профессиональном училище, где она получила профессию белошвейки. Иногда вечерком Шатляр заходил побеседовать с матерью Мари-Жанны. На чувствах старика к этой семье и хотел сыграть Бюзар, упомянув о Мари-Жанне как о своей невесте.

– Выкладывай, в чем дело, – сказал Шатляр.

Мари-Жанна непременно хочет уехать из Бионны, объяснил Бюзар. Она согласилась выйти за него замуж при условии, если он станет управляющим снэк-бара. И он вынужден был что-то придумать, чтобы раздобыть недостающие триста двадцать пять тысяч.

– Снэк-бар, что это за штуковина? – удивился Шатляр.

– Это ресторан, где можно поесть на скорую руку, рядом с заправочной колонкой... Теперь так делается. Автомобилисты не желают терять время на еду. Вначале Мари-Жанна будет заниматься готовкой, жарить бифштексы и варить "от-доги".

– Что это за "от-доги"?

– Сосиски.

– Почему ты разговариваешь не по-французски?

– А я буду обслуживать посетителей.

– Стать холуем – вот твой идеал.

– Потом у нас появится обслуживающий персонал. Мари-Жанна встанет к кассе. А я буду только распоряжаться.

– Понятно, хочешь эксплуатировать людей – вот к чему ты стремишься.

– Я политикой не занимаюсь, – ответил Бюзар.

– А я в твоем возрасте мечтал о революции, об освобождении всех трудящихся. Да и теперь не изменил своим убеждениям. Бороться за то, чтобы все имели право "на хлеб и на розы", тебя это не прельщает?

– С вашей стороны это очень благородно, – сказал Бюзар.

Он переминался с ноги на ногу и упорно смотрел старику в рот, чтобы не видно было, что он избегает его взгляда, но в то же время старался не встретиться с ним глазами.

– Но я лично хочу жить сегодня, – резко проговорил Бюзар.

– Дело твое, – сказал Шатляр. – Выколачивай деньги, чтобы купить себе право стать лакеем. Но делай это пристойно. Ни одного сверхурочного часа. Ничего, поработаешь год вместо шести месяцев, это пойдет тебе на пользу.

– На вашей стороне сила, и вы этим пользуетесь.

– Совершенно верно, мой мальчик.

– Но Мари-Жанна не может ждать так долго.

– Почему? Объясни.

– Нечего объяснять, все и так ясно.

Бюзар снова опустил голову.

– Ну-ка, посмотри на меня.

Бюзар поднял голову.

– Ты мне не нравишься, – сказал Шатляр.

Бюзар нахмурился.

– Чего вы ко мне придираетесь? Я поступаю по-честному, Когда я узнал, что у нас будет ребенок, я предложил Мари-Жанне жениться на ней.

– Не нравится мне, как ты разговариваешь.

– Ничего не поделаешь.

Старик скручивал сигарету, не спуская глаз с парня, тот стоял перед ним, скрестив руки на груди, с непроницаемым лицом.

– Так женитесь, незачем мудрить.

– Все равно нам нужны деньги на обзаведение.

Старик нагнулся, чтобы закурить от зажигалки, которую он прикрывал от ветра ладонью.

– Я не понимаю Мари-Жанны, – сказал он.

– Ей не нравится жить в Бионне.

– Так мне и казалось, – медленно проговорил Шатляр. – Она ни за что не хотела идти на фабрику... Предпочитает в одиночестве сидеть у окна а целый день шить и шить... Вот и лезет в голову разное...

Он замолчал. Бюзар угадал мысли старика.

– Она не может забыть несчастного случая с отцом, – сказал он.

– Молчи. Ты-то не имеешь никакого права говорить об этом.

– Вечно эти громкие слова. Вы не на собрании, – возразил Бюзар.

Шатляр в упор посмотрел на него. Бюзар снова скрестил руки на груди, вызывающе глядя на старика.

– Ты мне не нравишься, – повторил Шатляр.

Он опять нагнулся и зажег потухшую сигарету.

– Может быть, я ничего не понимаю в современной молодежи... Хотя некоторые, мне кажется, сделаны из добротного материала.

Он снова поглядел на Бюзара.

– Договаривайся с остальными делегатами... Я не могу быть беспристрастным. Я слишком хорошо отношусь к Мари-Жанне, и мне не по душе, что она выходит за парня, который так некрасиво поступает... Объясняйся с ними сам... Вмешиваться не буду.

Он повернулся и ушел своей тяжелой и решительной походкой, по которой все в Бионне издали узнавали его.

"Я победил, я победил!" – в полном упоении твердил про себя Бюзар.

Остальные профделегаты "Пластоформы" были не так строги, как Шатляр, и Бюзар их не боялся; они даже найдут потешной затею обоих парней и только посмеются над Бюваром: "Эх ты, незадачливый гонщик, ты же не выдержишь до конца..."

Но возражать они не будут.

Бюзар заглянул в цех. Брессанец уже вошел в ритм работы: поднять решетку, отсечь "морковку", разъединить сдвоенные части, бросить их в ящик, ждать, когда загорится глазок; поднять, вынуть, опустить, отсечь, разъединить, сбросить, ждать; поднять, вынуть...

– Это полегче, чем пахать, – заметил брессанец. – Хорошо быть рабочим.

Он, как и Бюзар, ликовал. Он уже видел, как покупает коров и волов, какие закатывает кутежи перед уходом в армию.

Большие часы в глубине цеха, висевшие так, чтобы они были видны отовсюду, показывали три часа двенадцать минут тридцать секунд. На часах была секундная стрелка, потому что старые прессы не имели красного глазка, и рабочие, закрыв форму, отсчитывали секунды, чтобы знать, когда можно вынуть изделие.

Рабочие второй смены (с восьми до шестнадцати часов), не отходившие от машины с раннего утра, все чаще и чаще поглядывали на часы. К концу смены многие пробовали ускорить ход времени, прибегая к разным уловкам: можно, например, заставить себя смотреть только на секундную стрелку, а через некоторое время взглянуть уже на минутную и тем самым доставить себе приятный сюрприз: она продвинулась на целых четыре деления вместо трех вопреки тому, что вы себе внушили.

Пришел мастер снимать показания счетчиков: машины сами регистрируют количество произведенных операций, то есть отлитых изделий. Рабочий имеет право не додать 5% продукции по отношению к проектной мощности пресса. Из-за технических неполадок, если взять среднее за год, производительность машины снижалась примерно лишь на 2,3%. Таким образом, 5% отклонения допускалось с учетом несовершенства человеческой машины. Предполагается, что, если рабочий недовыполняет норму больше чем на 5%, он сознательно и часто опаздывает поднять решетку в тот момент, когда загорается глазок. В этих случаях рабочий платит штраф, размер которого определяется тем, сколько недостает изделий и как часто повторяются нарушения, По словам старика Мореля, такая система позволяет автоматически отсеять лодырей; с профсоюзом все равно бессмысленно договариваться об их увольнении, а когда рабочий обнаруживает, что сумма штрафа превышает его заработок, он сам уходит: в день получки – кукиш, и больше его не видно.

– Пойду-ка подкреплюсь, – сказал Бюзар.

– Не торопись. Я совсем не устал. Хочешь, возвращайся только к шести, предложил брессанец.

Бюзар направился к поселку в надежде увидеть свою невесту, но на авеню Жана Жореса встретил Поля Мореля. Тот выходил из бистро.

– Ну как, доволен? – спросил он Бюзара.

– Ясное дело, доволен! – воскликнул Бюзар.

Поль Морель принадлежит к классу хозяев, так как именно его семейство владеет машинами, что дает ему право управлять фабрикой (правда, под контролем отца), но он совсем недавно "вошел в этот класс"; еще в 1936 году его отец был простым каменщиком. Сам же Поль Морель окончил ту же начальную школу, что и большинство его рабочих. Когда какое-нибудь неожиданное обстоятельство вынуждает Поля Мореля задуматься, он приходит к выводу, что ему посчастливилось родиться сыном хозяина и не повезло, что отец у него такой скупердяй; но такова уж жизнь: есть у нее и хорошие, и дурные стороны. А уж дети Поля, если к тому времени еще сохранится существующий ныне строй, не будут удивляться разделению людей на два класса: на тех, кому принадлежат машины, и тех, кто приводит их в действие. Они даже будут считать, что рабочим повезло, раз Существуют хозяева, которые дают им возможность заработать на жизнь. Но Поль Морель еще не успел настолько отойти от народа и поэтому:

Во-первых, ему понятно, как должен быть доволен Бюзар, найдя способ заработать необходимые ему триста двадцать пять тысяч франков. Ведь для каждого рабочего добыть денег больше, чем требуется на хлеб насущный, целая проблема, и часто неразрешимая.

А во-вторых, его удивляет такая чрезмерная радость Бюзара. Ведь эти триста двадцать пять тысяч франков достанутся ему нелегко. В течение ста восьмидесяти семи дней он будет работать как автомат. Поль Морель достаточно нагляделся на прессы, чтобы иметь представление о том, насколько нудно на них работать, и он достаточно молод, чтобы эти сто восемьдесят семь дней монотонного труда показались ему кошмарной вечностью. Кроме того, у Бюзара пропадает спортивный сезон. Ко всему еще он потерял тридцать тысяч франков, от которых сам же молчаливо отказался ради права работать на прессе больше часов, чем это положено на фабрике.

Бюзар тоже сознает, что ему дорого обойдется эта попытка заработать триста двадцать пять тысяч. Но он хочет получить эти деньги. Он чувствует себя гонщиком, который делает рывок, чтобы завоевать победу на этапе, сейчас он стремится только к этому; он безрассудно тратит свои силы и в дальнейшем обязательно выдохнется, но в этот момент ему на все наплевать. Бюзара можно также сравнить со стариком, продающим свою пожизненную ренту, чтобы сделать подарок разорившей его девке и тем самым вымолить у нее еще одну улыбку, еще одну ласку, последнюю. Любая страсть, когда она достигает такого накала, что человек, обуреваемый ею, "горит", говоря языком игроков, толкает на безрассудные поступки, на исступленный бег по замкнутой беговой дорожке.

Поль Морель умирал от желания узнать тайну Бюзара. Ради чего идет он на такие жертвы, чтобы за шесть месяцев скопить триста двадцать пять тысяч? Он пригласил Бюзара в кафе.

– Рюмку коньяку, – заказал Поль Морель.

– Клубничный сироп с минеральной, – попросил Бюзар.

Но тут же передумал. К чему обрекать себя на воздержание, раз он больше не будет заниматься спортом?

– Мне тоже коньяку, – сказал он.

Только сейчас до сознания Бюзара дошла эта сторона задуманного им предприятия. Отныне он уже выбыл из когорты героев, которые добровольно отказываются от мелких удовольствий. И это больно кольнуло его сердце. Больше никогда, ничем ему не придется жертвовать ради того, чтобы быть "в форме". Он стал рядовым тружеником, уподобился старым рабочим, ничего не ожидавшим от будущего, которые после смены идут в кабак и напиваются, чтобы сладкая алкогольная дремота сменила унылую сонливость, порожденную механическим, монотонным трудом. Так беспробудно они спят всю жизнь, в то время как человек "в форме" находится в высшей стадии бодрствования. У Бюзара на глаза навернулись слезы.

Морель сразу догадался, чем они вызваны. Когда Бюзар внезапно передумал и заказал себе коньяк, мысли Мореля заработали в том же направлении. И сейчас он тоже чуть не прослезился. По существу, Поль не такой уж скверный человек. Порывшись в бумажнике, он обнаружил всего пять тысяч франков.

– Держи, – сказал он Бюзару, – за мной остается двадцать пять тысяч... Я буду отдавать тебе по пять тысяч в месяц... Честное слово... Хоть на несколько дней меньше проторчишь у машины.

– Спасибо, – холодно поблагодарил Бюзар.

– Ты мне объяснишь в конце концов, зачем тебе так нужны эти триста двадцать пять тысяч?

– Я хочу жить сегодня! – резко ответил Бюзар.

4

Бюзар сменил брессанца. Потом, отработав свои четыре часа, поужинал дома. Был четверг, и он, как обычно, в девять часов вечера отправился к Мари-Жанне. Все двери и окна в доме были закрыты. Он постучался. Нигде не заметно было света, никто не отвечал.

Полчаса Бюзар простоял возле барака у Сенклодской дороги, опершись на свой велосипед. Пришла от соседей мать Март Жанны. Нет, она не знает, где ее дочь. Она ее не видела с самого утра.

– Зайдите и подождите.

Но Бюзар предпочел побыть на свежем воздухе. Мать Мари-Жанны разглядывала его.

– Значит, вы пошли работать на пресс?

– Другого выхода не было...

Мать не спускала с него глаз. Он заметил, что у нее живой, умный взгляд. До сих пор он не обращал на нее никакого внимания: она была только матерью Мари-Жанны, женщиной, не имеющей определенных очертаний, некой абстракцией. Впервые ему пришло в голову, что Мари-Жанна, должно быть, поверяет ей свои тайны, советуется с нею, что в жизни женщины существуют не только любовные дела.

– А на проезжей дороге, на этом шоссе, вам кажется, вы будете счастливее?

– Здесь не жизнь. – И Бюзар показал на бараки, на строения бывшего кирпичного завода, на болото.

– Переменить место это еще полдела.

– Это желание Мари-Жанны.

– Она сама толком не знает, чего хочет.

Он даже и вообразить не в силах был, что можно так говорить о Мари-Жанне, и живо возразил.

– Если уж она что задумала...

– Мари-Жанна в основном научилась понимать, чего она не хочет, прервала его мать. На ее лице промелькнула насмешливая улыбка. – Так вы не зайдете?

– Нет, спасибо. Лучше я загляну позже.

Бюзар сел на велосипед и поехал домой. Мари-Жанна только что заходила к нему и оставила письмо.

"Дорогой мой Бернар, сейчас я разговаривала с Шатляром. Чего ты ему порассказал? Как это некрасиво с твоей стороны. Ты-то хотел, а я никогда не хотела, мог бы об этом вспомнить. Я знаю, что ты мне на это скажешь, потому что Шатляр мне все объяснил. Но все равно твое поведение непростительно. Когда врут в таких вещах, то врут во всем, и мне ты тоже будешь врать.

Я предпочитаю, чтоб ты больше не приходил ко мне. Я знаю, что тебе будет тяжело, но сейчас это пройдет менее болезненно, чем позже.

В снэк-бар поезжай с другой или вообще не берись за таков дело, и это избавит тебя от многих неприятностей.

Я все обдумала и поняла, что я тебя не люблю. Лучше сказать это совершенно откровенно. Я думала об этом еще до разговора с Шатляром и пришла к тому же выводу, но не решалась тебе признаться. Я хорошо к тебе отношусь, но я тебя не люблю. Это правда.

Кстати, я тебе никогда и не говорила, что люблю тебя. Хотя ты много раз просил меня об этом. А что касается нашей женитьбы, то ты так настаивал и столько всего сделал, что я в конце концов дала согласие. Но теперь все кончено. Так будет лучше для нас обоих.