Текст книги "Нормандия"

Автор книги: Роже Гренье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Роже Гренье
Нормандия

В сценариях Мадам Бовари… Не прерывайте меня, слово «сценарий» принадлежит самому Флоберу. Не надо думать, что оно вошло в язык со времен изобретения кино, оно зафиксировано уже в 1764 году. Итак, в сценариях Мадам Бовари, которые хранятся в Муниципальной библиотеке Руана под шифром G G 9, – их может прочитать всякий, кому придет охота, благодаря изданию Жана Поммье и Габриеля Лё-лё у Жозе Корти, а также сборнику клуба Благовоспитанного человека – аббата, пришедшего за своим зонтиком в гостиницу «Золотого льва», зовут Гренье. В романе он станет Бурнизьеном. Литературные персонажи по фамилии Гренье могли бы пасть и ниже: у того же Флобера, у Фолкнера. (Я уже не говорю о печальном горемыке, фигурирующем в одном из самых слабых романов Бальзака, о Шарле Гренье, по прозвищу «Цветущий Дрок», дезертировавшем из шестьдесят девятой полубригады и присоединившемся к банде, которая напала на Западный почтовый дилижанс, – его казнили в 1809 году.)

«Все персонажи этой книги – чистый вымысел, и Йонвиль-лʼАббе на самом деле не существует, как, впрочем, и Риёльипр.», – отвечает Флобер одному из читателей, который вмешивается не в свои дела. Нам, однако, известны главные действующие лица газетной хроники, ставшей для него исходной точкой: Дельфина Деламар и ее муж Эжен, чиновник санитарной службы, преждевременно почившие в Ри, одной из деревушек Приморской Сены.

Совершенно случайно, путешествуя по Нормандии, я оказался в Ри. Проезжая по той самой улице, дома которой ничуть не изменились со времен Флобера, даже не успев еще въехать в деревню, я уже заволновался. Было бы от чего, кажется, и в то же самое время я говорил себе, что не зря. Незадолго до этого я посетил Вифлеем и Гроб Господень и остался в совершенном равнодушии. Места рождения и смерти личности, избранной нашей цивилизацией в качестве бога, значили для меня гораздо меньше, чем обстановка, в которой старик Флобер развернул действие своего романа. Тем не менее Дельфина Деламар, урожденная Кутюрье, – не одно и тоже, что Эмма Бовари. Флоберу, видно, мало что было о ней известно, ровно столько, сколько газеты, да жители Руана могли сообщить в связи с ее самоубийством, если только допустить, что именно самоубийство имело место, а это не было подтверждено никаким официальным документом или материальным доказательством. Дабы создать образ своей героини, он использовал немало прототипов, начиная с того, что мог обнаружить в себе самом. Но не в этом дело. Без сомнения, в Ри витал легкий призрак той, что была немного похожа на Эмму. Такова подчас сила книжного слова. Да и сама Эмма Боьари не стала бы известной всем женщиной, если бы не читала так много. В сценариях, раз уж я заикнулся о них, она завещает, чтобы ее похоронили в бархате, а волосы распустили поверх савана. Об этом она вычитала в какой-то книге.

Не исключено, что и сегодня нелегко быть молодой женщиной в деревушке Ри.

Тереза Югон родилась и провела свою юность в Исси-ле-Мулино, неподалеку от приюта для престарелых, который некогда называли «Домашний уют». Мать ее умерла, когда ей было двенадцать лет. Отец, работавший на теплоцентрали, женился вторично. Девочка хлебнула одиночества: кроме как на мечту опереться было не на что. Ей бы хотелось стать музыкантшей, но это было утопией. Она никогда не занималась сольфеджио, ни разу не дотронулась до инструмента. На площади Корантен-Сельтон в Исси она вглядывалась в конец улицы, откуда начинался парк Выставок, а за ним – Париж. Если идти прямо, не сворачивая, то вы упирались в Версальские ворота, где брала начало длинная улица Вожирар, которая приводила вас в Латинский квартал – вотчину студентов, художников… Читала она много, все подряд: классиков, авторов, печатавшихся в Апострофе, а также Барбару Картланд и ее подражателей. Отец отнюдь не купался в золоте, – ему нужны были деньги для новой семьи. Он не позволил ей учиться достаточно долго. Она поступила в банк «Креди Агриколь», пройдя по конкурсу.

По случаю Рождества руководство банка организовало небольшую поездку на одну из скромных спортивных баз в Савойе – по фантастической цене. Поощряемая коллегами Тереза поддалась искушению, и вот впервые в жизни она увидела Альпы. Впервые в жизни встала на лыжи. Но отнюдь не будучи спортсменкой, она по неопытности упала вперед и вывихнула себе левое плечо. Ничего страшного. Врач, вправив сустав, прописал ей серию сеансов лечебной гимнастики.

Так она познакомилась с Рене Байёлем. Это был высокий неразговорчивый и спокойный малый. Ему было около тридцати, и он работал в кабинете лечебной гимнастики и массажа, недалеко от Ванвских ворот. Толстыми пальцами он осторожно массировал травмированное плечо. Затем, также осторожно, встав за спиной больной, брал ее руку в свою и заставлял делать медленные вращательные движения, чтобы восстановить подвижность сустава. Временами Тереза слегка вскрикивала от боли. Рене Байёль извинялся:

– Простите, я поторопился.

Случалось, что она не могла сдержать слез от боли. Ругала себя за это – слишком уж была невеселой по натуре, вечно готовой расхныкаться. А от того, что она знала за собой эту склонность, становилась еще печальнее. Она чувствовала, что вот-вот разревется всерьез как раз тогда, когда ее тусклая жизнь начинала принимать более приятный оборот. Дело в том, что, как ей казалось, движения лечебной гимнастики были своего рода языком, а пальцы, руки заменяли слова. У этого детины они красноречивее слов выражали восхищение, нежность, может, любовь, и уж конечно желание.

Когда он приходил за ней в зал ожидания, где ей никак не удавалось сосредоточиться и почитать журналы, он даже не разжимал губ, чтобы поздороваться, а всего лишь робко кивал головой. Она вскакивала, словно от неожиданности. А затем послушно следовала за ним. Пока в углу кабинета она снимала жакет и блузку – не без гримасы боли, – он не смотрел на нее, перебирал бумаги, что-то записывал в блокнот. Затем, когда она подходила и вставала рядом с ним в бюстгальтере, он поднимал наконец глаза и говорил, как всегда:

– Посмотрим, как плечо.

И только тогда лишь, когда его сильная рука прикасалась к ней и начинала массировать мускулы, сухожилия, она наконец узнавала его.

В конце одного из таких, довольно болезненных, сеансов массажа, когда она правой рукой растирала больное место, он положил свою руку на ее и кончиками пальцев стал нежно ласкать плечо, шею. Пальцы опустились вдоль бретельки, обхватили грудь. Она не сопротивлялась, он же смущенно пробормотал, что ей не следовало думать, будто он всегда так ведет себя с клиентками. Он даже не смотрит на них. Они для него все равно, что детали машин, которые по долгу службы надо ремонтировать. Но она совсем другое дело, она ему нравится.

Молодые люди решили пожениться, тем более что Рене надумал открыть собственный кабинет. Нелегко было отделить у него любовь от планов более общего порядка. Вот уже некоторое время, как он наводил справки, искал, где можно было бы открыть этот кабинет так, чтобы не столкнуться с большой конкуренцией. Наконец он остановился на небольшом городке к северо-востоку от Руана, где-то между Нормандией и Пикардией. До тех пор там не работал еще ни один специалист по лечебной гимнастике, а вокруг было много деревень, откуда можно заполучить клиентуру.

– Да и Париж недалеко. Мы часто будем туда наезжать. Руан – в двух шагах. Город большой, с кинотеатрами. Я не против того, чтобы пожить в деревне. Это и здоровее. Ты не согласна со мной?

Тереза не смела возражать. Рене продолжал:

– Поедем на море. В Дьепп, Этрета.

Наконец он сказал, как называлось местечко, где он намеревался обосноваться:

– Ри.

– Какое странное название! – сказала Тереза. – А кроме названия, там есть еще что-нибудь примечательное?

– Ничего. Сама увидишь.

И пока они не приехали, она не поняла, что муж ее не предупредил. Туристские плакаты вдоль дороги извещали, что Ри – край Мадам Бовари. Она не удержалась от восклицания, спросила, почему он ничего ей не сказал.

– Не знаю, – ответил Рене.

– Но ведь ты читал «Мадам Бовари»? Все читали «Мадам Бовари».

– Да, это истории о женщине.

– Ты чуть было не сказал: история о бабенке.

– Начнем с того, что значит «край Мадам Бовари»?

– Это значит, что деревня, вероятно, послужила Флоберу моделью. А может, там проживала Мадам Бовари. Я не знаю. Надо спросить. Да, Эмма Бовари, вполне может быть, жила в Ри, как мы теперь. Я ведь тебя знаю. Ты уже все решил.

И действительно, Рене Байёль открыл в Ри кабинет. Тереза добилась того, что ее перевели в местное отделение «Креди Агриколь». Благодаря служебному положению молодой женщины они получили льготный кредит и смогли купить небольшой двухэтажный домик на краю деревни, неподалеку от реки, где дорога шла в гору.

Каждое утро, отправляясь в банк, она проходила мимо любопытного музея, в котором маленькие заводные игрушки иллюстрировали основные главы романа Флобера. Были там класс, куда поступил новичок Шарль Бовари, визит к папаше Руо, свадьба, бал, областная сельскохозяйственная выставка, злополучная операция искривленной ступни, фиакр, откуда высовывалась дамская ручка. Сцену адюльтера изображала куколка, сидевшая на краю огромной кровати с балдахином. Куколка поворачивалась, чтобы взглянуть на Леона, стоявшего в комнате. Во время этого движении платье и расстегнутый корсет открывались, обнажая розовые груди. Наконец была представлена сцена, когда в сопровождении юного Жюстена Эмма проникает в кладовую с ядами и проглатывает смертельную дозу белого порошка. Затем конец: закоченевшая Эмма, разметавшиеся на белизне подушек волосы. Шарль, плачущий у ее изголовья, аббат Бурнизьен (экс-Гренье) и Оме, рухнувшие на стулья. В последней картине маленькая Берта находит отца, Шарля Бовари, умершим на скамье в беседке. Трудно было бы изобразить все это с большей точностью. По мнению Терезы, однако, имелся один крупный недостаток. У заводных куколок, которые во всех этих сценах изображали Эмму, была кругленькая, пухленькая, пошленькая мордашка. Ни намека на томность, на страдания. Они напоминали ей школьную подружку, смешливую и полную оптимизма Симону Ледюро.

От сценки к сценке, пока куколки двигались, вальсировали на балу в замке, она обошла весь зал. Вышла она оттуда с мыслью о том, что в истории Мадам Бовари не было ничего интересного.

В первые месяцы Рене пришлось здорово потрудиться, чтобы привлечь клиентуру. Кроме этого, его ничто не интересовало. Впрочем, нет, ему бы хотелось ребенка, детей, двоих или троих, даже больше, на этом его амбиции исчерпывались. Кстати, пока ребенок не предвиделся, Тереза то сожалела об этом – в ее жизни появился бы новый интерес, то радовалась: без ребенка она была свободна. Свободна во имя чего? Все больше и больше она погружалась в неопределенные мечтания, в нечто отдаленное и туманное. Теперь она задумывалась об Эмме как о соотечественнице. Она чувствовала, что обречена жить и умереть в Ри. Вспоминала о том времени, когда в Исси-ле-Мулино она вглядывалась в конец длинной улицы Эрнеста Ренана, в ту сказочную точку, где начинался Париж. И более, чем об Эмме Бовари, она задумывалась о той самой Дельфине Деламар, которая томилась здесь, умирая от тоски, и отравилась в возрасте двадцати семи лет. Если вдруг у меня родится дочь, я назову ее Дельфиной, говорила она себе.

Она отправилась на кладбище, чтобы разыскать ее могилу, но не нашла. Однажды, когда из любопытства она дошла до самой церкви, желая поближе рассмотреть необычный и довольно-таки трухлявый портик резного дерева в стиле ренессанс, она обратила внимание на две могилы недалеко от цоколя – без сомнения, это было все, что оставалось от приходского кладбища. На одной лежала горизонтальная плита, на другой – вертикальная. Двое подростков, мальчик и девочка, сидели на горизонтальной плите. Курили сигареты. Девочка, пухленькая нормандка, бросила на землю пустую пачку «Мальборо». На вертикальном надгробии Тереза прочла:

«Здесь покоится Эжен Деламар, врач из Ри, почивший 7 декабря 1849 года в возрасте 37 лет».

В таком случае другое надгробие должно было принадлежать Дельфине. Видимо, их сохранили в память о романе, вдохновленном историей этих усохших. Теперь подростки занялись поцелуями и объятиями, ничто вокруг для них не существовало.

– Простите, пожалуйста, – сказала Тереза. – Не могли бы вы приподняться? Я бы хотела рассмотреть надпись.

Они встали и, ворча, отошли чуть в сторону:

– Сесть-то некуда!

Девица покачивала толстым задом, обтянутым джинсами.

Это была действительно могила Дельфины. А эти олухи даже не подозревали, что занимались любовью на останках Мадам Бовари! Что от нее осталось в этой влажной земле?

Тереза была так взволнована, что ей захотелось привести сюда своего мужа. Но тот категорически отказался:

– Терпеть не могу кладбища.

Надпись на плите начиналась так: «Вспомните…»

Тереза только и делала, что вспоминала. Время от времени приходила на могилу Дельфины. Благодаря чудодейственной силе книги деревня, где она погибла, приобрела колдовские чары, и именно это позволяло Терезе отчасти мириться с собственной тоской. Задолго до нее в этой же самой деревне одна женщина убедилась, что от будущего ждать нечего. Однажды Тереза склонилась над могильной плитой и прошептала:

– Знаешь, Дельфина, а мне ведь тоже двадцать семь лет!

Один запоздалый сюрреалист, местный скульптор, устроил выставку в культурном центре, разместившемся неподалеку, в замке Васкёй. У этого художника была какая-то болезнь позвоночника, случившаяся, вероятно, от того, что он пытался обуздать железный лом, служивший основным материалом для его скульптур, – ему требовалось придать надлежащую форму. Скульптор был клиентом массажиста и прислал ему пригласительный билет на вернисаж. Кстати, о выставке оповещали расклеенные повсюду в городе и даже в банке афишки. Осень стояла великолепная. Рене Байёль с женой прогуливались в парке среди статуй. У них уже появились знакомые, – клиенты кабинета и банка.

Во время посещения выставки они несколько раз столкнулись с двумя молодыми людьми. Один из них сказал своему спутнику, высокому брюнету с окладистой бородой:

– Видал девочку? У нее грудь в веснушках.

В самом деле, на Терезе было сильно декольтированное платье.

Слова товарища вызвали любопытство Кристиана Обургуэна. Не будь их, он не обратил бы на нее внимания. Иногда ведь довольно нескольких слов, чтобы поразить воображение и вызвать любовное чувство.

– А я ее знаю, – сказал он. – Она работает в «Креди Агриколь». Я не раз видел ее за окошечком. Пойдем посмотрим на нее поближе.

Тереза узнала Кристиана Обургуэна. Ей было известно, что он работал преподавателем в коллеже Гурнеан-Бре. Болтая, молодой человек обронил будто невзначай:

– Я пишу кандидатскую диссертацию по «Мадам Бовари». Поневоле, когда живешь в Ри…

– Вы, наверное, знаете, Дельфина Деламар, это ведь та самая?..

Кристиан Обургуэн улыбнулся, и эта улыбка показалась ей загадочной. Она почувствовала, что он рассматривает ее грудь. Вспомнила о веснушках. Иногда они казались ей забавными, иногда она стыдилась их, словно какого-то безобразия.

– Мы еще поговорим об этом, – сказал преподаватель с окладистой бородой.

Он удалился со своим товарищем вдоль берега канавки, окаймлявшей парк. Перешел через мостик и исчез.

Несколько недель спустя она стала его любовницей.

Любовь Эммы разыгрывалась в лесу, в замке Родольфа, в номере руанской гостиницы. Все это было недоступно служащей банка. Леса поредели, а то, что от них осталось, было вытоптано вдоль и поперек; у любовника не было замка, женщина же, занятая целый день на работе, не располагала досугом, чтобы захаживать в местные гостиницы после полудня. Однако преподавателю удалось стать другом дома. Свидания наедине, всегда слишком поспешные, в минуты, выкроенные тайком, происходили чаще всего у него, реже – у нее. По средам Рене вечером отсутствовал из-за тренировок по дзюдо.

Часто, примерно раз в неделю, Кристиана Обургуэна приглашали отобедать у Байёлей. Время от времени он тоже приглашал их в какой-нибудь руанский ресторан, и вечера заканчивались за боулингом.[1]1
  Боулинг – разновидность кеглей.


[Закрыть] Рене демонстрировал свою силу и ловкость и радовался этому как ребенок. Тереза то и дело допрашивала своего любовника насчет Мадам Бовари. Раз уж он писал диссертацию, так должен был знать все на свете.

– Хороша ли собой была Дельфина Деламар?

– Максим Дю Кан утверждает, что это была женщина невысокого роста, пожалуй, некрасивая, с тусклыми рыжеватыми волосами и веснушками.

– Правда? Ты говоришь это мне назло.

– Дю Кан, можно сказать, единственный свидетель.

– У меня тоже веснушки. Я всегда была уверена, что ты находишь их безобразными.

– Не я. Максим Дю Кан. Помнишь нашу первую встречу в парке Васкёй? Знаешь, что меня привлекло в тебе? Грудь в веснушках.

Отсутствовавший в этот момент Рене вошел с безмятежной улыбкой.

– О чем это вы разговаривали?

– Как всегда, о Мадам Бовари. Тереза ненасытна. Ну и повезло же тебе, что ты устроился в Ри!

– Знаешь, мне на Мадам Бовари…

– А уж мне, если бы не эта проклятая диссертация! Как говорил папаша Флобер: «Мне кажетсн, одиночество мое бесконечно, бежал бы куда глаза глядят. Но во мне сошлось все: и пустыня, и путник, и верблюд».

Почему эти чудовищные слова он принимал на свой счет? Глаза Терезы наполнились слезами. Она постаралась взять себя в руки. Мужчины, по ее мнению, пили слишком много пива, и она заметила:

– Отрастите себе живот!

– Как ты думаешь, Эмма употребляла подобные выражении? – возразил преподаватель.

Однажды они отправились посмотреть на выездку лошадей. В этом краю развитого животноводства, где их только не устраивали. Они стояли втроем у белого барьера ипподрома. Ветерок трепал волосы Терезы, и она поднимала голые руки, чтобы откинуть пряди назад. Она сознавала, что была очаровательна.

– Мне больше нравятся скачки с препятствиями. Когда преодолевают водные преграды, – говорила она.

– Ты вечно недовольна, – возражал тот или другой ее спутник.

Когда первая страсть утихла, она не могла не признаться себе, что ее любовник едва ли более супруга удовлетворял ее в интеллектуальном смысле. Кроме постели, ему ничего не требовалось. Говорить с ней о Мадам Бовари, советовать, что почитать, развивать ее интеллект – все это было для него тяжкой обязанностью, быстро надоедало. Или же он цитировал нечто вроде:

– Флобер писал Луизе Коле: «Не правда ли, одни лишь вид пары старых сапог содержит что-то глубоко печальное, вызывает горькую меланхолию?»

Она спрашивала себя, не насмехается ли он над нею.

Тогда она возвращалась к своим прогулкам в сторону церкви и разговаривала с Дельфиной, лежавшей под могильным камнем. Теперь это была лучшая ее подруга.

– Неправда, что ты была некрасивая. Я тебя так хорошо понимаю. У тебя были высокие помыслы. Но что делать в Ри?

Эти беседы – если позволительно употребить такое слово, ибо ей казалось, что она доверительно беседует с молодой женщиной, жившей в прошлом веке, – немного скрашивали ее печаль. Не раз ей хотелось плакать, и она говорила себе, что, если бы она выплакалась, ей бы стало легче. Но она не смела из страха, что кто-то заметит. По правде говоря, с тех пор, как влюбленные избрали эту могилу как удобное место для поцелуев, она не встретила там никого.

– Когда Кристиан приходит ко мне, все чудесно, – рассказывала она Дельфине. – Но сразу же после этого он холоден и безразличен. Знавала ли ты мужчину, способного на нежность? Есть ли вообще такое на свете?

Со своей стороны, Кристиан Обургуэн стал находить, что Тереза безумно скучна. Теперь, когда он пресытился, веснушки потеряли для него всякую притягательность. Его одолевала лень при одной только мысли, что следовало соблюдать осторожность, придумывать новые и новые уловки. Осточертели ему и обеды за столом массажиста. Он стал бывать редко. Рене как-то сказал жене:

– Ты заметила, что Кристиан перестал у нас бывать? Интересно знать, не ты ли его выводишь из себя. Пристаешь к нему без конца со своей «Мадам Бовари». Надо не понимать, что бедный парень часами напролет корпит над диссертацией, – хочется же ему поговорить о чем-нибудь другом.

Тереза шепнула Дельфине:

– Я в отчаянии.

День был дождливый. В этих местах дождь вообще – дело привычное, это известно. С тайных свиданий Эмма возвращалась в промокшем платье, в грязных ботинках.

Сменялись времена года. Однажды осенью Тереза вспомнила, что вот уже три года, как она любит Кристиана, и этого вполне достаточно, чтобы любовь почти что умерла. За истекшие две недели ее любовник не подал признаков жизни. Однажды, когда у него не было занятий и он, должно быть, сидел дома, она не выдержала. Нашла предлог, чтобы отлучиться из банка. Примчалась, постучала к нему в дверь. Он действительно был дома.

– Прости меня, – сказала она. – Я отпросилась с работы. Ну вот… Я тебе не мешаю, по крайней мере?

– Я работал.

Он показал на стол, заваленный бумагами, досье, книгами. Тереза подошла к столу. Она не посмела прикоснуться к страницам диссертации, даже прочитать те, что лежали перед глазами.

– Бедная женщина, – сказала она.

Это робкое восклицание, видно, привело Кристиана в ярость. У Терезы слезы выступили на глазах.

– Я теперь и слова не могу сказать, чтобы не вызвать твое раздражение.

Кристиан посмотрел на нее так, словно оценивал ее. Наконец он разразился сентенцией, и с первых же слов Тереза почувствовала, что он обдумал их давно, что не раз сдерживал себя и уж коли начал, пойдет до конца, – так набрасываются на жертву.

– И когда ты наконец перестанешь блеять о своей Бовари, о ее мечтах, ее идеале, о том, что она обречена была жить в пошлой среде? Что такое для тебя Бовари? Возвышенное существо, женщина, несчастная участь которой служит тебе утешением в твоей собственной неудовлетворенности?

– Если это тебя раздражает, я больше не буду об этом говорить.

– Так вот я тебе скажу раз и навсегда. Моя диссертация…

Он произнес эти несколько слогов торжественно; мысль, что он наконец заговорит с ней о своей работе, чуть приободрила молодую женщину.

– Я пишу диссертацию о сценариях «Мадам Бовари». Так Флобер называл свои черновики, свои разработки.

Он схватил книгу, которая почти что сама раскрылась на страницах, размеченных карандашом, где отдельные фразы были подчеркнуты.

– Папаша Флобер нацарапал свою историю стилистически совершенно. Это не помешало ему предстать перед судом за оскорбление общественной морали. Вообрази, если бы императорский адвокат Пинар читал сценарии! В них жена Шарля Бовари не буржуазна, которую психическое возбуждение привело к адюльтеру, а просто-напросто нимфоманка. Насчет прогулки верхом, когда впервые «она теряет голову», как сказано в романе, в сценарии – черным по белому: «описать жест Родольфа, который гладит ее зад одной рукой и обнимает за талию – другой…» И еще: «Раздосадованный Родольф обзывает ее шлюхой, мучает ее до полусмерти, а ей только этого и надо». А по поводу свиданий в саду: «Ее глубоко непристойная манера предаваться любви». В Руане, с Леоном, после свидания в театре, резюме – красноречивее некуда: «Свидание, назначенное заранее, чтобы переспать».

Кристиан сыпал цитатами, которые звучали как пощечины.

– А ее возвращения! «Вечерние возвращения, отъезды из Руана, ноги дрожали от любви, слез и шампанского».

Тереза стояла посреди комнаты, опустив руки, словно оглушенный ударом боксер, который уже и не думает защищаться.

– Постой, ты не читала похлестче! Вот блестящее резюме ее отношений с Родольфом: «Родольф – Лес – Порнография – Чудовищная – Тошнотворная – Родольф уходит».

– Ты меня ненавидишь.

– Да нет.

Он подошел к ней и обнял. Попытался подтолкнуть к дивану, но она воспротивилась. Он гладил ее бедра, грудь, чтобы разжечь, по напрасно. Она ушла в слезах. На улице лило как из ведра, и у нее не хватило мужества пойти на кладбище. Она повторяла имя любовника: «О Кристиан, Кристиан…»

В тот же вечер муж сказал ей:

– Ты спала с Обургуэном.

Она опустила голову, тряхнула ею, разумеется, не и знак отрицания. Скорее она хотела сказать, что не понимала, почему все так получилось, почему столько горя обрушилось на нее.

– Ты воображала, что можно заниматься такими вещами и об этом никто не узнает!

Он добавил, что она может убираться. Он подаст на развод.

– Ты не хочешь простить меня? – спросила она.

– Нет. Ты принимала меня за дурака. Я был недостаточно хорош для тебя. Тебе понадобился учителишка!

Он постелил себе в комнате для гостей. На следующее утро супруги встретились, как обычно, на кухне. Тереза приготовила завтрак. Она убедилась, что Рене намерения не изменил.

– Сегодня я уеду, – сказала она. – Пока ты на работе.

– Пойдешь в банк?

– Банк… – промолвила она и сделала неопределенное движение.

Он подошел к окну.

– Дождь.

– Почему ты говоришь – дождь?

– Чтобы что-то сказать.

– Может, ты хочешь, чтобы я подождала с отъездом, пока дождь не кончится?

– В Нормандии пришлось бы долго ждать. Тебе-то ведь это не мешало шляться.

За утро Тереза собрала чемодан. Вышла она не через улицу, а через сад. Позади, как в романе, текла река. Вот так возвращалась Эмма Бовари в испачканной грязью юбке, шла по полям, срезая путь. Она оставила чемодан и какое-то время брела навстречу течению. Когда найдется более подходящее место, она погрузится в воду. Она так и не научилась плавать и была уверена, что не выплывет.

Вдруг она вспомнила, что речушка, протекавшая через Ри, называлась Кревон.

Мужество оставило ее. Плача, она добралась до деревни. Поднялась по главной улице до автобусной остановки на Руан. Ждала более часа. Когда исчезли из вида последние дома и автобус покатился посреди пастбищ, она поняла, что потеряла все, даже надежду на то, чтобы умереть, как Дельфина, как Эмма.

Roger Grenier «Normandie»

© Gallimard, 1988

© Г. Беляева (перевод), 1990