Текст книги "Песнь призраков и руин"

Автор книги: Розанна Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

4. Карина

Тьма совершенно накрыла город к тому времени, когда Карина и Амината добрались до Ксар-Алахари и застали весь дворец в смятении.

Впрочем, смятение – вероятно, не точное слово. Даже в этом хаосе Ксар-Алахари сохранял свой образ величия, государственного порядка и строгой системы, суть которой, впрочем, всегда была Карине глубоко безразлична, принцесса и не старалась постичь ее.

Однако в воздухе витало ощутимое напряжение – будто тяжелая смесь лихорадочного волнения перед Солнцестоем и нарастающего беспокойства, какое охватывает хозяев перед приездом гостей. Следуя извилистыми дворцовыми коридорами, Карина всюду натыкалась на снующих слуг, кричащих, что вот, мол, в комнате такого-то посла недостает подушек, а лук на кухню все еще не поступил. Другие группы работников свирепо натирали затейливую плитку из зулляйджа[10]10
  Зулляйдж – традиционная форма марокканских терракотовых изразцов.


[Закрыть], окаймлявшую стены. Казалось, даже мощные черно-белые алебастровые арочные своды, увитые гирляндами цветущих олеандров, дрожат от предвкушения и нетерпения.

И посреди этих приготовлений Фарид все же нашел время и силы наброситься на принцессу с оглушительными упреками:

– Из всех дурацких, безмозглых, безответственных, безрассудных, дурацких…

– «Дурацких» уже было.

Карине никогда не доводилось видеть, чтобы лица приобретали столь густой пунцовый оттенок, и Фарид продемонстрировал ей такую метаморфозу. Впрочем, управляющий дворцовым хозяйством обладал такими острыми чертами, неуклюжими манерами и непропорционально длинными конечностями, что в его ярости было что-то комическое. Сверхаккуратно зачесанные назад черные волосы и продолговатость лица, столь часто принимавшего выражение напряженного беспокойства, старили этого человека двадцати семи лет на добрый десяток.

Фарид пробежал ладонями по лицу и повел Карину за собой по садовой дорожке между зеркальными бассейнами, усыпанными лепестками роз. Ему, очевидно, трудно было говорить – во всяком случае, он несколько раз горестно вздохнул, прежде чем выдавил из себя:

– Ох, спаси меня Великая Мать… Ведь на Речном рынке такая убийственная давка.

– Ты говоришь так, словно я могла знать, что будет давка. А я ведь не знала, уверяю тебя.

– Вас могли затоптать насмерть! Или зарезать! А что, если бы случился один из этих ваших приступов головной боли и вы лишились бы чувств прежде, чем на помощь пришел Дозор? – управляющий даже за грудь схватился. – Только представьте: народ узнал бы, что наследная принцесса Зирана погибла за считаные часы до Солнцестоя! От одной этой мысли у меня язва может открыться.

– Нет у тебя никакой язвы, Фарид.

– При таких делах скоро будет!

Управляющий продолжал бубнить что-то в том же духе, но Карина его больше не слушала – гораздо больше ее удручала сейчас новая царапина на уде Баба, оставленная тем мерзким грязнулей, что врезался в нее на улице. Спасибо хоть других, более серьезных повреждений инструмент не получил. Но, право слово, неизвестно, сколько еще трещин он сможет вынести. По сравнению со страхом лишиться последнего подарка, последней памяти о Баба, никакие угрозы Фарида не имели для девушки значения.

– …А уж ты, Амината, куда смотрела? Уж кому-кому, а тебе не следовало потакать такому безрассудству, – не унимался Фарид.

Служанка в ответ потупила глаза, а принцесса, наоборот, закатила их к небу. Еще пяти лет не прошло, как этот человек занял должность управляющего дворцовым хозяйством. Как-то уж слишком серьезно он воспринимает свои права и обязанности. Для Карины же он все равно останется тем тихим, незаметным юношей, что рос где-то рядом с ней и Ханане. Кроме того, сердце у него слишком мягкое, чтобы сколько-нибудь серьезно ее наказать. Они оба это понимают – и она, и сам Фарид.

Нет, это дело Пустельги.

Карина мысленно благодарила Верховную Старшину Хамиду за то, что та сама отправилась сообщить правительнице о благополучном возвращении дочери. Старшина входила в то небольшое число Дозорных, кому полагалось регулярно находиться при особе султанши, но от этого принцесса, конечно, не чувствовала себя комфортнее в обществе грозной воительницы. Всю дорогу от Речного рынка она молча следовала за ними с Аминатой, и вот теперь, когда наконец удалилась, в воздухе сразу словно спало давление, Карина вздохнула свободнее.

Служанка, впрочем, почти сразу – получив на то разрешение – упорхнула готовиться к наблюдению за кометой, а Фарид снова разошелся.

– Это все из-за меня? Мне назло, да? – громко застенал он. – Вы как будто целью своей жизни поставили, чтобы в моей не случалось ни минуты покоя!

Как и всегда, когда управляющий принимался за нотации, мысли Карины унеслись далеко. Глядя по сторонам, она думала о том, что каждая султанша оставила свой след в их замке и истории. И однажды Каринины потомки так же будут смотреть на эти стены и оценивать уже ее, Каринин, вклад в них.

А вот Ханане – будь проклят пожар, оборвавший ее жизнь в самом ее цвету, – никогда ничего сюда не добавит. Знакомая тупая боль глухим ударом отозвалась в затылке, и Карина поморщилась.

– Вы слушаете меня или нет? – возопил Фарид.

Принцесса подавила желание потереть виски. Представителям Лунной Сигизии подобало всегда сохранять сдержанность и невозмутимость, но, когда дело касалось Карины, Фарида это часто нисколько не заботило.

– И не думаю, – ответила она.

Главной задачей управляющего дворцовым хозяйством был надзор за повседневным распорядком наследницы престола. За последние пять лет между ними установилась полная гармония: он добросовестно снабжал ее тщательно продуманными планами по части этого самого распорядка, она – на каждом шагу нарушала их. И суток не проходило, чтобы Фарид громогласно не заявлял, что опека над принцессой медленно, но верно сводит его в могилу.

Молодой человек вздохнул и заговорил уже мягче:

– Что с вами творится, Карина? В последние несколько недель вы ведете себя уж слишком опрометчиво, даже по вашим меркам. Пропускаете занятия…

– Скукота.

– …вас застают в обществе парней-конюхов…

– Найми других. Не таких симпатичных.

– …все это и в обычных условиях было бы скверно, но сейчас, когда на меня взвалена непомерная ноша дел по хозяйству перед Солнцестоем, я просто не в силах бегать за вами по полдня. – Фарид положил руку ей на плечо. – Вы ведь знаете: если вас что-то беспокоит, всегда можно поделиться со мной, верно?

Ну вот. Опять этот ненавистный Карине вкрадчивый тон. Да если б девушка даже и хотела, вряд ли она могла рассказать Фариду, что ее «беспокоит», поскольку сама не знала, что это и действительно ли оно ее «беспокоит». Дело тут явно не только в скором наступлении сезона ураганов, хотя его приближение ежегодно вселяло в душу принцессы стихийную тревогу. И не только в тоске и горечи, которые снедали ее всякий раз, когда девушка вспоминала, с каким энтузиазмом именно Баба и Ханане всегда ждали Солнцестоя – сильнее, чем кто-либо другой… И вот, больше они никогда не отметят этого праздника.

– А ты бы дал мне возможность поучаствовать хоть в каких-то из торжеств, – предложила Карина. – Вот бы и убил двух воробьев одним махом. Например, в вакаме! В ней я просто звезда.

Вакама принадлежала к числу весьма немногих спортивных игр, разрешенных Карине. Вскоре после пресловутого пожара Пустельга решила, что иметь дело с настоящим боевым оружием для дочери слишком опасно. Прежние принцессы, и Ханане в том числе, учились бою на мечах. Никого из них не помещали в «защитный кокон» так плотно и глухо, как Карину.

В голосе Фарида послышалась нотка сожаления, но он покачал головой:

– Вы сами знаете, это не в моей власти.

Конечно, принцесса высказала предложение в шутку, но все равно ее окатила волна разочарования. Она молча сложила руки на груди и уставилась куда-то в сторону.

– Ну, раз так, полагаю, тебе придется заложить в свой график побольше времени на слежку за мной.

Между тем прошло уже вполне достаточно времени, чтобы Старшина Хамиду успела доложить Пустельге об их возвращении. С беспокойством поглядывая на дверь, Карина принялась выстукивать пальцами по бедру ритм песни, которую она разучивала в последние дни.

У большинства девочек на свете есть семьи. Есть родные – старшие сестры учат их уму-разуму, двоюродные – растут и взрослеют вместе с ними, дедушки и бабушки рассказывают им сказки и легенды.

А у Карины – только Пустельга, и они вообще не разговаривают. Когда матери надо что-то ей сообщить, она обычно передает это через Фарида или кого-то из слуг.

Но на сей раз правительница лично отдала Дозору приказ разыскать и привести дочь. И возможность встретиться с нею с глазу на глаз была сама по себе такой редкостью, что любопытство в Карининой душе перевешивало страх перед возможной материнской карой.

– Повторю со всей серьезностью: сегодня вы по-настоящему выбили меня из колеи, – гнул свое Фарид.

Принцесса фыркнула, рассеянно осматривая футляр с удом.

– Меня не было всего час. Когда только ты успел выбиться из своей колеи?

– Я за вас переживаю всегда, – спокойно заметил управляющий.

Странное ощущение, которому трудно подобрать название, вдруг подкатило к горлу девушки. Закашлявшись, она ответила:

– Я ценю твою заботу, но никто не просит тебя ее проявлять.

– Разве такие вещи делаются по «просьбе»? – снова вздохнул Фарид. – Знаете, вот и Ханане всегда так говорила…

– Даже не смей! – отрезала принцесса.

Теплое чувство в ней сразу же остыло. Может, Ханане и была лучшим другом для Фарида, но для нее – сестрой. Это поразительно: окружающие всегда используют ее имя только в качестве оружия против Карины.

Молодые люди некоторое время буравили друг друга взглядами. Общие воспоминания разверзли между ними пропасть, и ни один, ни другая не могли ее преодолеть. Фарида привезли в Ксар-Алахари после гибели его родителей, мвале и мвани[11]11
  Вымышленные титулы, возможно, связаны с эпитетом «вдохновенный», «лучезарный» на языке суахили.


[Закрыть] из старинного рода Сибари, за несколько лет до рождения Карины, и именно с Ханане у него успела возникнуть особая внутренняя связь. Одним из первых Карининых детских впечатлений было, как она на непослушных еще младенческих ножках ковыляет вслед за этой неразлучной парочкой и разражается рыданиями всякий раз, когда, позабыв о ней, они уходят далеко вперед.

Но десять лет, прошедшие с пожара, сильно изменили их с Фаридом обоих, и никаких следов веселого долговязого юнца, каким она знала его раньше, в нем не осталось.

Тишину прорезал скрип ссохшихся от старости деревянных досок, и в дверь просунулась головы Верховной Старшины Хамиду.

– Хаисса Сарахель готова принять ваше высочество.

Когда-то из всех мест на свете Карина больше всего любила личный сад Пустельги. Здесь проходили их первые игры с Ханане, здесь Баба обычно занимался музыкой, только здесь их небольшое семейство могло укрыться от вездесущего ока придворных.

Сад этот представлял собою скорее даже маленький лесок, густо засаженный плакучими ивами и множеством других влаголюбивых растений, которые никогда бы не выжили в таком засушливом климате без толковой заботы о них Пустельги. Теперь Карина забредала сюда нечасто; а постоянно посещали этот участок лишь сама правительница, пятеро доверенных слуг, ухаживавших за насаждениями, и члены Государственного Совета – в тех случаях, когда султанша проводила его заседания близ личных покоев, а не в Мраморном зале, как полагалось.

Когда Карина с Фаридом вошли, оказалось, что Пустельга как раз председательствует на одном из таких заседаний. Вельможи, сидя за длинным столом под кованым, увитым пахучими лилиями сводом павильона в форме пагоды, бурно дискутировали. Перед ними лежала карта Зирана.

– Праздничное шествие непременно должно пройти мимо университета. В противном случае семейство Шеллауи угрожает изъять все свои средства из проекта строительства нового бимаристана![12]12
  Бимаристан – больница в средневековом исламском мире.


[Закрыть] Если же его не возведут, у нас не будет хватать больничных коек, а нужда во врачебной помощи растет.

– Но тогда в Университетский квартал придется отряжать дополнительную охрану, и ее может не хватить для поддержания порядка на западе города. Тем более не забывайте, сколько воинов мы потеряли в сегодняшнем происшествии!

Карина и Фарид остановились у края пагоды. Члены Совета дружно отдали им честь положенным по протоколу образом – приложив три пальца правой руки сначала к губам, а затем к сердцу.

Мать удостоила дочь лишь мимолетным взглядом и знаком велела продолжать обсуждение.

– Мы не можем рисковать шествием из-за нелепых требований этих Шеллауи, – заявила великая визирша Дженеба аль-Бехри, решительно ткнув пальцем в карту.

Судя только по внешности, никто никогда не догадался бы, что эта миниатюрная женщина с сердцевидным личиком – второе по могуществу лицо в Зиране. Но стоило ей открыть рот – и властный командный голос расставлял все по своим местам, приводя в трепет даже опытных придворных.

– Но бимаристан необходимо…

– Довольно!

Окрик Пустельги поверг Совет в гробовое молчание.

С лицом совершенно бесстрастным она передвинула одну из фигур на карте.

– Перенесем на третий день празднеств действо с барабанами, чтобы осталось больше времени и шествие могло пройти мимо университета. Чтобы обеспечить это изменение в расписании, пошлем в этот район дополнительно сотню воинов из юго-восточного гарнизона. Взамен семейство Шеллауи должно удвоить вложения в бимаристан. Что у нас дальше на повестке дня?

Оставшуюся часть заседания Пустельга провела в той же манере – по каждому вопросу, поднимавшемуся в Совете, у нее находилось готовое решение. Несколько минут – и график праздничных мероприятий был скорректирован, спор между представителями двух племен из Восточных Болотистых Саванн по поводу участков, предназначенных для них на время Солнцестоя, улажен, дополнительные средства постоялым дворам, не справляющимся с наплывом приезжих, выделены, декларация о предоставлении иностранным официальным послам особых прав передвижения в зиранских владениях – подготовлена. Карина едва успевала ориентироваться в шквале бесконечных имен, названий, терминов и цифр.

За все это время мать больше ни разу не посмотрела на нее.

– …На этом, очевидно, все. – Только тут взгляд Пустельги наконец остановился на дочери, и Карина словно вся сжалась под его тяжестью. – Если ни у кого нет больше ничего срочного и неотложного, все свободны. Увидимся ближе к ночи.

Члены Совета покинули сад. Фарид развернулся, собираясь последовать за ними, но правительница остановила его:

– Погоди.

Управляющий замер. Пустельга неторопливо приблизилась к нему. Он был рослым мужчиной, но даже ему приходилось смотреть на монументальную султаншу снизу вверх.

– Ты совсем не спишь в последнее время. – Это прозвучало как утверждение, а не вопрос.

Собственно, о вечной борьбе Фарида с бессонницей во дворце знала каждая собака.

– Сплю, как кажется, не меньше чем обычно, ваше величество, – уклончиво ответил он.

– Вот именно. То есть мало и плохо. Постарайся выкроить сегодня немного времени для отдыха. Работа на износ и в переутомлении не нужна ни мне, ни тебе.

Фарид опустил глаза.

– Как угодно вашему величеству.

Пустельга положила руку ему на плечо. От простого этого жеста в душе у Карины заверещал противный ревнивый голосок: «Это я твой ребенок, а не он!» И девушке сразу стало стыдно. Ее папа и мама растили Фарида как родного после смерти его родителей: в роду Сибари не осталось никого, кто мог бы за это взяться. Если кто-то во дворце и заслуживал привязанности Карининой матери, так это он. И все же зависть до конца не утихла, даже когда, напоследок почтительно поклонившись Пустельге и стрельнув в Карину ободряющим взором, управляющий удалился.

Несколько минут прошло в молчании. Карина едва подавляла желание забарабанить пальцами по столу. Ей столько всего хотелось сказать, но… с султаншей не заговаривают, не будучи спрошенными. Сегодня Пустельга оделась просто – в черный кафтан, расшитый красным цветочным орнаментом. Из драгоценностей на ней было лишь серебряное кольцо с печатью – эмблемой родной для нее Земной Сигизии, которое мать никогда не снимала. Но даже в таком виде она излучала ту непобедимую царственность, которой сама Карина так часто старалась «овладеть», но у нее не получалось.

В тот миг, когда безмолвие стало уже совсем невыносимым, Пустельга наконец поднялась со своего кресла и прошла вперед мимо дочери.

– Пойдем.

Карина последовала за ней в глубь сада. Сопровождало их, не считая глухого гула праздничных гуляний по случаю кануна Солнцестоя, доносящегося со всех концов Зирана, лишь воркование птичек-козодоев под сводами большого навеса. Упорное молчание матери вселяло в сердце Карины бо́льшие страх и тревогу, чем любые упреки. Со словами она управляться умела хорошо, а вот такого зверя, как тишина, укрощать не научилась.

Вместе они остановились возле широкой чаши фонтана в форме солнечного луча. В его ласковых водах отражалось небо раннего вечера. Пустельга присела на край фонтана и знаком пригласила Карину сделать то же.

– Я слышала, сегодня ты была в «Танцующем Тюлене».

Принцесса застыла, прикидывая, не расставляют ли ей какую-нибудь хитроумную ловушку.

– Была.

К Карининому изумлению, мать в ответ слегка улыбнулась, отчего лицо ее сразу помолодело.

– Там все так же отвратительно, как в те годы, когда твой отец ходил туда наигрывать свои песни?

– Полный мрак и грязь. – Голос девушки выдал ее удивление.

Пожалуй, впервые за много лет мама заговорила с ней о Баба, и она растерялась, не зная, как оценивать это скрытое сообщение, и тем более не понимая, что могло заставлять ее родителей посещать беднейшую, захолустную часть Зирана. Мысленно Карина нарисовала перед собой образ Баба в семнадцать лет – как ей сейчас: темные волосы, янтарного цвета смеющиеся глаза, полные жизни… Потом попыталась представить себе Пустельгу в том же возрасте – и не сумела.

– Почему?

– Что «почему»?

– По-че-му? – В этих трех коротких слогах Карина явственно различила звон стали. – Мне докладывают, что ты тратишь уйму времени на эти… внеплановые, скажем так, занятия. Почему?

– Потому что…

Потому что в последнее время, лишь погружая сердце глубоко в музыку, принцесса чувствовала себя самой собою. Потому что Ксар-Алахари для нее – скорее склеп, чем родной дом, и нигде в этих стенах ей не скрыться от ран прошлого.

Всего этого Карина открыть не могла, поэтому ответила так:

– Мне хотелось проверить, способна ли я состязаться с настоящими музыкантами.

Мать, очевидно, осталась недовольна таким объяснением.

– А в погоне за подобными странными фантазиями тебе не приходило в голову, что лучше бы потратить это время на более полезные занятия? На учебу?

– Я…

– По истории и экономике твои оценки упали ниже среднего. С другими предметами дела обстоят не лучше. Ты полагаешь, «состязаться с настоящими музыкантами» важнее для тебя, чем постигать науку управления?

Карина промолчала. Пустельга протянула ладонь:

– Давай сюда.

– Что давать? – Голос Карины дрогнул, и она буквально возненавидела себя за это.

– Чехол с монетами.

Принцесса сунула матери кошелек, выигранный у артиста. Та, презрительно сощурившись, посмотрела на жалкую горстку дайров, которой Карина так гордилась всего несколько часов назад.

– Это я забираю.

– Ни за что! Почему?

Пустельга вскинула бровь, явно не желая напоминать, что и мать и дочь понимали без слов: как мать и как султанша она вольна была делать все, что ей заблагорассудится.

– Все «твое» принадлежит городу и народу, – провозгласила правительница, ссыпая деньги обратно в чехол. – И, между прочим, те монеты, что ты прячешь в спальне, – тоже. А вот книгу оставь себе. Тебе полезно читать побольше.

– Тебе известно о тех монетах?

– Мне известно обо всем в этом городе.

Это так в духе матери: забирать одно за другим, по крупицам – всё, что Карине дорого, до тех пор, пока ее жизнь не скукожится и не станет пустынной, как бесплодные пески. Пока был жив Баба, он уравновешивал отцовской добротой строгость и дисциплину, насаждаемую Пустельгой, а теперь, без него, остался невеликий выбор: либо выговоры, либо пытка молчанием. Чаще второе. Мечта Карины когда-нибудь накопить достаточную сумму, чтобы бежать из Зирана, и так имела самые призрачные очертания, теперь не останется и их.

Снова подняв глаза, Карина увидела, что мать рассматривает свою серебряную печатку. Выбитый на ней грифон, казалось, взирал на принцессу с укоризной.

– Карина, не стану отрицать, последние несколько лет были… трудными для нас обеих.

Находись перед девушкой сейчас кто угодно, она бы расхохоталась. Первые годы после пожара стояли перед ее внутренним взором одним размытым пятном, и единственное, что отчетливо сохранилось в ее памяти с тех пор, – это мучительное желание, чтобы ее пожалели. Но никто не жалел. И тогда Каринина боль отлилась в сталь меча, готового обрушиться на любого, кто захочет подобраться к девушке слишком близко. Ну а из боли матери выросла стена, которую ни один, даже самый острый и тяжелый меч не в состоянии обрушить.

Карина, во всяком случае, оставила всякие попытки одолеть ее уже давным-давно.

Пустельга между тем продолжала:

– Я замечала, что невинные увлечения несколько утешают тебя, поэтому позволяла им до известной степени отвлекать тебя от основных обязанностей. Пришло время положить этому конец. Тебе уже семнадцать. Больше я не потерплю от будущей султанши Зирана такого легкомысленного, бездарного поведения.

У Карины перехватило дыхание, ком подступил к горлу. Бездарного. Мать считает ее бездарной.

– Наш народ заслуживает лучшей доли, чем та, на какую он может рассчитывать, судя по твоим поступкам. Ты не проявляешь должного внимания даже к Солнцестою – нашей главной, основополагающей традиции.

– Какая разница, интересен мне Солнцестой или нет? – выпалила Карина. – Просто очередное торжество в длинной череде…

– …Очередное торжество?

Лицо Пустельги заволокла тень чувства, которому принцесса не смогла бы подобрать название, и ей показалось, что даже растения вокруг в немом трепете протянули свои стебли и листья к выросшей фигуре ее матери. Встав, правительница провела рукой по борту фонтана и, добравшись до небольшого углубления на нем с изображением алахарийского грифона, вжала в него кольцо.

– Вопреки всему стоим и не гнемся!

Каменные плиты из-под ног Карины вдруг скользнули в глубь фонтана, открыв каменную лестницу, ведущую под землю.

– Что это за…

Но мать уже устремилась по ступеням вниз, и Карина последовала за ней в темноту. Проход оказался сложен из блоков песчаника, как и сам замок Ксар-Алахари, только грубее отшлифованных. От сильной влажности завитки Карининых серебристых волос как будто свились туже. Уши наполнились отдаленным ревом бурно текущей воды.

– Для чего Бабушка Баия основала Зиран? – вопросила Пустельга, снимая со стены факел, чтобы освещать дальнейший путь.

Для всего остального мира Баия Алахари была лишь персонажем древних легенд, а для них, прямых ее потомков, – непосредственным и близким членом семьи, поэтому они всегда называли ее вот так, по-родственному.

– Она желала свергнуть иго Кеннуанской империи и создать надежное убежище.

– Каким образом Бабушка Баия основала Зиран?

– Победила на поле брани фараона и Царя Без Лица… Ведь так?

Добравшись до подножия лестницы, Пустельга обернулась к Карине. Отблески факела, плясавшие на материнском лице, делали его каким-то чужим и неузнаваемым.

– Вот каким образом Бабушка Баия основала Зиран!

Правительница подняла факел. Перед ними засверкали тысячи частичек керамической плитки – стены были облицованы ими почти на два этажа в высоту. Рубиновой окраски птицы с раскрытыми в крике клювами и извивающиеся изумрудные змеи смешивались здесь с ломаными зубчатыми узорами и еще какими-то мудреными символами – подобных мотивов росписи Карина раньше никогда и нигде не встречала. Где-то на самом краю освещенного пятна от факела бурлил темный как смоль водный поток, исчезавший в еще более густом мраке.

– Где мы? – едва слышно выдохнула принцесса.

– В тайном Святилище Цариц.

Пустельга остановилась перед изображением мужчины в изысканном золотом головном уборе. На вытянутых руках мужчины покоились Солнце и Луна, а вокруг него располагались тринадцать коленопреклоненных фигур в масках и черных плащах.

– На протяжении тысячелетий фараоны Кеннуа правили Оджубаем и всеми, кто населял его. – Правительница говорила приглушенно, и все же голос ее разносился по Святилищу Цариц громко и властно, словно дрожь самой земли. – Они отвергли дары и благодать Великой Матери, возгордившись, яко боги среди смертных. И был любой царь пред фараоном, словно лужа перед океаном.

Карина придвинулась поближе к матери и жестом указала на фигуры в масках:

– А… эти – кто?

– Улраджи Тель-Ра – чародеи и колдуны. Они клялись в верности фараону как единственному своему богу.

– Настоящие колдуны? – переспросила принцесса, ожидая пояснений матери, что речь, мол, идет о некоей легенде, но та просто кивнула.

Всякий раз, заводя речь о Фараоновой войне, зиранцы сводили все к победе и триумфу Баии. Однако эти мозаики представляли всю страшную историю той эпохи, и каждый образ здесь, так или иначе, повествовал о насилиях, ужасах и резне. Слева от Карины открывалось поле, где под палящим солнцем трудились рабы. Справа – другое поле, залитое кровью после битвы, посреди которого стенала в слезах Баия. Лицо Короля Без Лица было повсюду специально выщерблено и стерто – навеки, перед взором вечности.

– Зачем мы… все это делали? – прошептала Карина.

Она приложила руку к россыпи кроваво-красных элементов мозаики там, где изображалась рана на шее раба, а затем, отпрянув, тронула себя за шею в том же месте. Зиран – самая молодая из великих держав континента Сонанде, ее народ возник на руинах ужасного кеннуанского деспотизма из осколков народов со всех концов пустыни. Возник, чтобы построить нечто общее, но в то же время совершенно новое, невиданное, уникальное. И вот перед принцессой выросла эта огромная фреска – молчаливое напоминание о том, сколь многое забыто зиранцами из их собственной истории. Такого не сотрешь и тысячелетиями прогресса.

– Прошлое пожирает простые души, неосторожно забывающие о нем. – Пустельга опустила факел и посмотрела на Карину. – Но это еще не всё из того, что я хочу показать тебе. Для тебя настало время узнать, почему поддержание и соблюдение обрядов Солнцестоя – главная задача нашего рода на этом свете.

Правительница прижала кольцо к очередному углублению, и фрагмент мозаики сместился в сторону. Порыв ветра с легким ароматом сырой земли коснулся Карининого лица, и перед ней вдруг открылся простор – мириады звезд сверху, а снизу – бескрайние пески. Никаких признаков Внешней стены.

– Иди! – Пустельга указала рукой вперед.

Карина сразу ощутила инстинктивное желание остановиться, обернуться, остаться – подобное чувство часто охватывало ее у Внешней стены. Однако удержаться от искушения и устремиться навстречу свободе, сотням километров свободы, простиравшимся перед ней, было непреодолимо.

Шаг, еще шаг.

Можно направиться куда угодно. В Осодэ, в Кисси-Моку, в Талафри. Все эти города вдруг оказались для нее открыты.

Можно наконец узнать, проверить, так ли синь океан, как рассказывал Баба.

Еще один шаг.

Вдруг возникло странное ощущение – вроде как все тело окатило ледяной водой, и Карина остановилось. Каждый дюйм кожи покрылся мурашками, накатил резкий приступ тошноты. Как ни старалась она, как ни силилась, неведомая сила не давала ей переступить границу между темной каменной кладкой и бледным морем песка. Принцесса попробовала вытянуть руку – вот оно, перед самым носом, близко-близко, всё, о чем она всю жизнь мечтала, – но рука, не разогнувшись, застыла в воздухе, словно уперлась в невидимую твердь. Широко распахнув глаза от ужаса, девушка повернулась к матери.

– Ты ведь никогда не покидала Зиран… – выдохнула она.

Правительница смотрела в сторону.

– Я много лет как с этим смирилась.

В голове Карины разом закружились все предания и истории, сложенные когда-либо об их семье, и в мозгу зажглось красной нитью: во всех них, кроме тех, что касаются Баии Алахари, действие всегда происходит только в пределах города. Раньше Карина как-то всегда считала это свободным выбором своих предков – не покидать Зиран.

Но нет. Выбора не существовало.

Город был западней.