Текст книги "Карусель"

Автор книги: Розамунда Пилчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Я тоже читала «Исчезающий Корнуолл», – улыбнулась я.

– Волшебная книга.

Он открыл ее, и она раскрылась на много раз читанной странице. Он прочел вслух:

«Буйное воображение сегодняшнего наблюдателя, бредущего мимо песчаных дюн и островков травы и глядящего в ту сторону, где отмели спускаются к морю, может штрих за штрихом нарисовать картину того, как ярко расписанные корабли с высокими носами, плоскими днищами и парусами на траверзе входят в реку вместе с водами прилива».

Он закрыл книгу.

– Мне хотелось бы уметь так ощущать, но я не умею. Я способен видеть лишь то, что есть здесь и сейчас, и запечатлевать то, как я это вижу.

– Вы всюду возите с собой эту книгу?

– Нет. Я наткнулся на нее в магазине в Нью-Йорке, и, когда прочел ее в первый раз, понял, что однажды, когда-нибудь обязательно вернусь в Корнуолл. Он никогда не покидает тебя. Он словно магнит. И ты должен вернуться.

– Но почему из всех возможных мест вы выбрали отель «Касл»?

Дэниел поглядел на меня с веселым удивлением.

– Почему? Вы считаете, я туда не вписываюсь?

Я представила себе богатых американцев, игроков в гольф, дам, играющих в бридж, аристократический оркестр во время вечернего чая.

– Не вполне.

Он рассмеялся.

– Понимаю. Явно нелепый выбор, но это был единственный отель, который я смог вспомнить, да к тому же я устал. Устал от смены часовых поясов, от Лондона, от всего. Мне хотелось улечься в огромную кровать и проспать неделю. Но, проснувшись сегодня утром, я ощутил, что усталости больше нет. Я подумал о Чипсе и понял, что все, чего мне хочется, – поехать и вновь увидеть Фебу. Поэтому я отправился на станцию и сел в поезд. А потом сошел с него и встретил вас.

– А теперь, – ответила я, – мы с вами вместе пойдем в дом и вы останетесь на обед. В холодильнике есть бутылка вина, и Лили Тонкинс запекла в духовке кусок ягненка.

– Лили Тонкинс? Она до сих пор тут помогает?

– Она убирает дом, а сейчас взяла на себя и приготовление еды.

– Я забыл о ней.

Он снова взял в руки мой блокнот, и на сей раз я не возражала.

– Знаете, вы не только очень симпатичная, но и талантливая, – заявил он.

Я решила не обращать внимания на ту часть фразы, которая касалась симпатичности.

– Нет, я не талантлива. Потому я и работаю у Марка Бернштейна. Мне непросто далось понимание того, что у меня нет надежды заработать себе на жизнь живописью.

– Осознав это, вы поступили очень мудро, – сказал Дэниел Кассенс. – На это способны немногие.

Мы вместе взобрались по склону холма, и солнце светило нам в спину. Я отворила деревянные ворота в ограде из эскаллоний, и он прошел вперед, осторожно, словно собака, обнюхивающая свой путь на территории, которая когда-то была ей знакома. Я закрыла ворота. Он стоял, глядя на фасад дома, и я тоже посмотрела туда, пытаясь увидеть дом его глазами, после одиннадцатилетнего отсутствия. Для меня он выглядел так, словно я знала его всегда. Я видела заостренные готические окна, садовую дверь, выходившую на кирпичную террасу, утреннее тепло. Герани еще цвели в своих керамических горшках, и ветхие садовые стулья Фебы еще не были убраны на зиму. Мы прошли вверх по пологому склону лужайки, и я вошла в дом.

– Феба? – Я открыла дверь в кухню, откуда доносился аппетитный запах готовящейся баранины. У стола стояла Лили Тонкинс и резала мяту. Когда я появилась, она прервала работу.

– Она вернулась домой минут пять назад и пошла наверх, чтобы переобуться.

– Я привела к нам на обед гостя. Это ничего?

– Тут всегда полно еды. А кто он, ваш друг?

Дэниел, стоявший позади меня, шагнул вперед.

– Лили, это я, Дэниел Кассенс.

Лили раскрыла рот от удивления.

– Боже мой! – Она отложила нож и прижала руку к груди, словно у нее перехватило дыхание. – Вы! Вот это да, прямо человек из прошлой жизни. Дэниел Кассенс. Да ведь почти двенадцать лет прошло. Что же вы тут делаете?

– Приехал взглянуть на вас, – отвечал он.

Он обошел вокруг стола и поцеловал ее в щеку. Лили хохотнула и зарделась.

– Вы негодяй. Являетесь нежданно-негаданно. Пусть мисс Шелктон глянет на вас, подождите-ка. Нас думали, что вы позабыли про мы!

Корнуэльцы часто путают местоимения, но с Лили это случалось только в моменты сильного волнения. Ее голос дрожал от возбуждения.

– Вы знали, что она сломала руку, бедняжка? Она все утро была в госпитале, но доктор сказал, что с ней все в порядке. Погодите-ка, я ей крикну.

Она исчезла в холле, и мы услышали, как она кричит наверх, чтобы мисс Шеклтон поскорее спускалась, так как внизу ее ждет замечательный сюрприз.

Дэниел пошел вслед за ней, а я осталась в кухне, поскольку боялась, что зрелище их встречи заставит меня расплакаться. На самом деле расплакалась Феба. Мне еще никогда не доводилось видеть ее плачущей, но то были слезы радости, и они сразу высохли. И все же она плакала. А затем мы все оказались на кухне, я вытащила из холодильника вино, а Лили забыла про свою мяту и отправилась искать бокалы. Так эта встреча вдруг переросла в настоящий праздник.

Он остался до конца дня. Небо, которое с утра было таким ясным, постепенно затянуло облаками, которые нагнал с моря поднимающийся ветер. Время от времени начинал лить дождь и стало прохладно, но все это не имело значения, поскольку мы сидели в доме у огня и часы пролетали в разговорах и воспоминаниях о том, что произошло с ними обоими за эти годы.

Я мало что могла прибавить к их беседе, но это не имело значения. Слушать их было удовольствием не только потому, что я чувствовала, что оба они мне по-человечески интересны, но и потому, что мои личные интересы и моя работа были связаны со всем тем, что они обсуждали. Я знала об этом художнике, слышала о той выставке, видела тот самый портрет. Феба упомянула некоего Льюиса Фэлкона, который ныне жил в собственном доме в Лэнионе, и я вспомнила о нем – выставка его работ проходила в галерее Бернштейна меньше двух лет назад.

Мы говорили и о Чипсе, и это не было похоже на разговор о человеке, который умер шесть лет назад, это было так, словно он в любой момент мог зайти в эту освещенную огнем комнату и присоединиться к нам и к нашей беседе, погрузившись в свое старое продавленное кресло.

В конце концов они заговорили о работе Фебы. Чем она сейчас занята? Дэниелу было интересно, а Феба посмеивалась в своей обычной самоироничной манере и уверяла, что ей нечего ему показать. Однако под нажимом она призналась, что все-таки есть несколько холстов, которые она завершила в прошлом году на отдыхе в Дордони, но у нее не доходили руки, чтобы ими заняться, и они до сих пор свалены как попало под пыльными простынями внизу, в мастерской Чипса. Дэниел немедленно вскочил и потребовал, чтобы она их показала, так что Феба нашла ключ от мастерской, накинула плащ и они вместе отправились их разыскивать вниз, по кирпичной дорожке.

Я не пошла с ними. Было уже половина пятого и Лили Тонкинс отправилась домой, так что я собрала наши кофейные кружки и вымыла их. Собрала чайный поднос, нашла фруктовый пирог в жестянке, сняла с плиты пустой чайник и наполнила его под краном в раковине.

Раковина в кухне Фебы располагалась под окном, и в этом была своя прелесть: моя посуду, можно было наслаждаться видом. Но сейчас за окном стояла серая пелена дождя. Небо было затянуто низкими облаками, и в пустых песках залива отражалась их свинцовая тьма. Приливы и отливы творили ритм времени так же, как минутные стрелки часов, отсчитывая срок жизни.

Я погрузилась в спокойную задумчивость. И неожиданно почувствовала себя очень счастливой. Это счастье было для меня таким же неосознанным, как случайные радости детства. Я оглянулась вокруг, словно источник этой беспричинной эйфории можно было увидеть, зафиксировать и запомнить. Все предметы в хорошо знакомой кухне показались мне более ясными и четкими, любая обыденная вещь выглядела приятной и красивой. Зернистая поверхность затертого стола, яркие цвета посуды в буфете, корзина с овощами, симметрия чашек и кастрюль.

Я подумала о Дэниеле и Фебе, копающихся в старой пыльной мастерской. Я была рада, что не пошла с ними. Он мне нравился. Мне нравились его красивые руки, его легкая и быстрая речь, его темные глаза. Но было в нем что-то тревожащее. А я не была уверена в том, что хочу тревожиться.

«Вы не только очень симпатичная, но и талантливая», – сказал он.

Мне не часто приходилось слышать, что я симпатичная. У меня длинные прямые и почти бесцветные волосы, слишком большой рот и курносый нос. Даже Найджел Гордон, который – по мнению моей матушки – был в меня влюблен, никогда не говорил, что я симпатичная. Может быть, броская или чувственная, но не симпатичная. Интересно, подумала я, женат ли Дэниел, и тут же посмеялась над собой – столь примитивен был ход моих мыслей, да к тому же именно этот вопрос задала бы моя мать. Но стоило мне над собой посмеяться, как чары рассеялись и кухня Фебы растворилась в повседневности, такая аккуратно прибранная, какой ее оставила Лили Тонкинс, повязавшая на голову шарф и отправившаяся на велосипеде домой поить мужа чаем.

Когда с чаем было покончено, Дэниел посмотрел на часы и сказал, что ему пора.

– Может быть, останешься? – предложила Феба. – Почему бы тебе не перебраться сюда? Съезди за своими вещами и возвращайся к нам.

Но он отказался.

– Лили Тонкинс хватает забот и с вами двумя.

– Но мы еще увидимся? Или ты приехал ненадолго?

Он задержался.

– Побуду денек-другой, – это прозвучало неопределенно. – Я еще заеду к вам.

– Как ты собираешься возвращаться в Порткеррис?

– Наверное, тут где-нибудь есть автобус…

– Я отвезу вас на машине Фебы, – сказала я. – Отсюда целая миля пешком до автобусной остановки, а на улице до сих пор идет дождь и вы промокнете.

– Вам несложно?

– Конечно, несложно.

Он попрощался с Фебой, мы вышли на улицу и сели в ее старую потрепанную машину. Я осторожно вывела ее из гаража и мы поехали, оставив за спиной Фебу, которая в освещенном дверном проеме Холли-коттеджа махала нам своей невредимой рукой и желала счастливого пути так, словно мы отправлялись в долгое путешествие.

Мы обогнули под дождем холм, миновали гольф-клуб и выехали на главную дорогу.

– Вы замечательно водите, – произнес он восхищенно.

– Но вы, конечно, тоже можете водить машину. Все могут водить.

– Да, могу, но я это просто ненавижу. Я полнейший профан во всем, что касается техники.

– Неужели у вас никогда не было машины?

– Мне пришлось обзавестись ею в Америке. Там у каждого машина. Но я никогда не чувствовал себя в ней легко. Я купил подержанную, она была здоровая, длинная как автобус, с хромированной решеткой радиатора и огромными фаллическими фарами и выхлопными трубами. Еще у нее были автоматическая коробка передач, электрические стеклоподъемники и какой-то карбюратор с компрессором. Она приводила меня в ужас. Я владел ею три года и в конце концов продал, но за все это время освоил в ней только функции обогревателя.

Я рассмеялась и внезапно вспомнила слова Фебы о том, что когда ты решаешься связать свою жизнь с каким-то человеком, самое главное, чтобы он заставлял тебя смеяться. По правде говоря, Найджел никогда меня особенно не смешил. С другой стороны, в машинах он разбирался фантастически и значительную часть свободного времени проводил либо под крышей своего MG, либо у него под капотом. В таких случаях из-под автомобиля торчали только ноги, а разговоры сводились к просьбам подать разводной гаечный ключ размером побольше.

– Нельзя же уметь все, – сказала я. – Если, будучи известным художником, вы хотите быть еще и механиком, это уж чересчур.

– Между прочим, эта удивительная способность есть у Фебы. Она потрясающая художница. Она могла бы сделать себе громкое имя, если бы не пожертвовала талантом ради создания дома для Чипса… и для всех бесприютных учеников вроде меня, которые жили с ними, с ними работали и столь многому у них научились. Холли-коттедж был своего рода прибежищем для многих молодых талантов, едва сводивших концы с концами. Там всегда щедро и вкусно кормили, там были порядок, чистота и тепло. Тамошнее ощущение безопасности и уюта нельзя забыть. Этот дом прививал представление о том, какова должна быть хорошая жизнь, «хорошая» в истинном смысле слова, – и это представление оставалось с тобой до конца твоих дней.

Было необыкновенно приятно слышать, как другой человек высказывает вслух то, что я всегда чувствовала по отношению к Фебе, но не могла выразить.

– Мы с вами одинаковы, – ответила я. – Когда я была маленькой, единственное, что заставляло меня плакать, это необходимость попрощаться с Фебой, сесть в поезд и вернуться в Лондон. Но когда я вновь оказывалась дома, вместе с мамой, в своей комнате, со всеми моими вещами, все опять было в порядке. На следующий день я уже была вполне счастлива, втягивалась в привычную жизнь, прилипала к телефону и обзванивала всех друзей.

– Слезы могли наворачиваться из-за тревожного соприкосновения двух разных миров. Ничто не порождает у человека более острого ощущения неустроенности.

Я задумалась над этими словами. В них был смысл.

– Может быть, и так, – ответила я.

– На самом деле я не могу представить вас иначе как счастливой маленькой девочкой.

– Да, я была счастливой. Мои родители развелись, но они были умными и здравомыслящими людьми. Это случилось, когда я была совсем маленькой, и потому не оставило во мне неизгладимого следа.

– Вам повезло.

– Да, пожалуй. Я всегда была любимым и желанным ребенком. Большего от детства и требовать нельзя.

Дорога пошла под уклон и начала изгибаться в сторону Порткерриса. Сквозь мрак далеко под нами светились огни гавани. Мы подъехали к воротам отеля «Касл», повернули и двинулись дальше по изогнутой дубовой аллее мимо свободного пространства с теннисными кортами и ровными лужайками к широкой, покрытой гравием подъездной площадке перед отелем. Из окон и вращающихся стеклянных дверей отеля лился свет. Я припарковалась между «порше» и «ягуаром», поставила машину на тормоз и заглушила двигатель.

– Не могу избавиться от ощущения, что я не вполне в своей тарелке. Знаете, я никогда раньше тут не была. Не было никого столь богатого, чтобы меня сюда привезти.

– Заходите, выпьем что-нибудь.

– Я не одета для такого случая.

– Я тоже. – Он открыл дверь. – Пойдемте.

Мы вышли из машины, которая выглядела бесцветной и жалкой на фоне своих аристократических соседей, и Дэниел направился к вращающимся дверям. В холле было необычайно тепло, пол покрывали толстые ковры, а в воздухе стоял запах дорогих духов. Был как раз тихий промежуток между вечерним чаем и коктейлем, и потому вокруг почти не было людей: лишь человек в костюме для гольфа, читавший «Файнэншл таймс», да пожилая чета, смотревшая телевизор.

Портье бросил на нас холодный взгляд, но тут же узнал Дэниела и немедленно преобразился.

– Добрый вечер, сэр.

– Добрый вечер, – ответил Дэниел и направился прямиком в бар. Но я была в этом отеле впервые, мне хотелось задержаться и все как следует рассмотреть. Рядом находилась комната для писем, а чуть дальше, сквозь распахнутые двойные двери виднелась сильно натопленная и излишне задрапированная тканью комната для игры в карты. Там у яркого огня за столом для бриджа сидели четыре дамы. Я на мгновение задержалась, привлеченная этим зрелищем: сцена очень напоминала какую-то пьесу тридцатых годов. Мне показалось, что я где-то все это уже видела: длинные парчовые шторы, стулья, обитые ситцем, искусную цветочную композицию.

Даже на дамах были соответствующие туалеты: кашемировые кофты, нити хорошего жемчуга. Одна из них курила сигарету в длинном мундштуке из слоновой кости.

– Два без козырей.

– Пруденс, – Дэниел нетерпеливо направился ко мне, желая поторопить. – Пойдем.

Я была уже готова последовать за ним, но тут дама, сидевшая по ту сторону стола напротив меня, подняла голову. Наши взгляды встретились. Я не сразу узнала ее, но передо мной была не кто иная, как миссис Толливер.

– Пруденс, – на ее лице при виде меня появилось выражение вежливой радости, хотя мне было трудно поверить в то, что она действительно рада моему появлению. – Какой сюрприз!

– Добрый вечер, миссис Толливер.

– Что ты здесь делаешь?

Мне не хотелось подходить и вступать с ними в разговор, но ситуация вынуждала и мне ничего другого не оставалось.

– Я… я просто тут осматривалась. Никогда здесь раньше не была.

Я вошла в комнату, и остальные дамы подняли на меня глаза от карт, которые они держали в руках. Их улыбки и взгляды не оставляли сомнений в том, что они не упустили в моем облике ни одной детали: ни растрепанных ветром волос, ни старого пуловера, ни мятых джинсов.

Миссис Толливер положила свои карты и представила меня своим подругам.

– Пруденс Шеклтон. Вы, наверное, знаете Фебу Шеклтон, которая живет в Пенмарроне. Так вот, Пруденс – ее племянница…

– О, как замечательно, – сказали дамы на разные голоса, явно стремясь поскорее вернуться к игре.

– Пруденс вчера очень помогла Шарлотте. Они ехали вместе на поезде от самого Лондона.

Дамы вновь одобрительно улыбнулись, а я с некоторым смущением осознала, что за весь день ни разу не вспомнила о Шарлотте. Я почувствовала себя виноватой, и ощущение вины отнюдь не смягчалось при виде миссис Толливер, сидевшей тут в своей обычной компании и игравшей в бридж.

– А где Шарлотта? – поинтересовалась я.

– Дома, с миссис Карноу.

– С ней все в порядке?

Миссис Толливер бросила на меня холодный взгляд:

– Почему с ней должно быть что-то не в порядке?

Я была застигнута врасплох.

– Нет… конечно, не должно быть, – я посмотрела ей в глаза. – Просто в поезде она казалась очень тихой.

– Она всегда такая. Она вообще мало что может сказать. А как поживает Феба? Сломанная рука не слишком ее донимает? Ну и хорошо. Вы здесь вместе с ней?

– Нет, я просто привезла сюда одного человека… Он тут остановился…

Я вспомнила о том, что Дэниел стоит у меня за спиной, и, немного смутившись, обернулась, чтобы пригласить его к участию в разговоре и представить миссис Толливер.

– Дэниел, это миссис…

Но за моей спиной никого не было. Я увидела только открытые двери и пустое фойе за ними.

– Ваш друг глянул на нас и исчез, – заметила одна из дам. Я повернулась и увидела, что они смеются, словно то была шутка. Я тоже улыбнулась.

– Да-а. Я думала, он тут.

Миссис Толливер снова подняла свои карты и разложила их аккуратным веером.

– Очень рада вас видеть, – сказала она.

Я ощутила, что беспричинно покраснела. Мне ничего не оставалось, как извиниться, распрощаться и уйти.

Выйдя в фойе, я стала искать Дэниела. Его не было, но я увидела светящуюся вывеску бара, направилась к ней и нашла его там одиноко сидевшим у стойки спиной ко мне.

Я была возмущена:

– Почему вы так оттуда сбежали?

– Дамы, играющие в бридж, – не моя компания.

– И не моя тоже, но иногда с людьми нужно перекинуться словом. Я чувствовала себя такой дурой. Хотела представить вас, а вы растворились в воздухе. Там была миссис Толливер из Пенмаррона.

– Я знаю. Выпейте.

– Ну, если вы знали, что там была миссис Толливер, тогда ваш поступок еще большая грубость.

– Вы говорите как автор пособий по этикету. Какое мне дело до миссис Толливер? Только не надо мне говорить, я знать этого не хочу. Я тут пью виски, а что вам заказать?

– Не уверена, что вообще хочу пить, – я по-прежнему была расстроена.

– Но мы ведь именно за этим сюда пришли.

– Хорошо, – я уселась на стул рядом с ним. – Я выпью светлого пива.

Он заказал мне пива, и мы продолжали сидеть молча. Стена бара за полками с выпивкой была зеркальной, и наши отражения смотрели оттуда на нас. Дэниел вытащил сигару и прикурил ее, а бармен принес мне мое пиво и сделал пару замечаний о погоде. Он поставил перед нами тарелочку с арахисом. Когда он ушел в другой конец длинной барной стойки, Дэниел произнес:

– Ладно, я приношу извинения.

– За что?

– За оскорбление миссис Толливер и за то, что грубо поступил с вами. На самом деле я часто веду себя грубо. Об этом полезно знать, прежде чем между нами завяжется бессмертная дружба, – он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Вы не оскорбили ее, – сказала я уныло. – По правде говоря, я ее тоже не очень люблю.

– А как у вас с ней завязались столь близкие отношения?

– Разговор у карточного стола еще не означает близких отношений.

– Но вы ведь очень хорошо ее знаете?

– Да нет. Но с ней обычно играет в бридж моя мать, когда приезжает погостить у Фебы. А вчера я ехала в поезде вместе с ее маленькой внучкой, Шарлоттой Коллиз. Ее мать – Аннабель Толливер. Она сидела рядом со мной и выглядела довольно жалобно, так что мы вместе пошли обедать. Возникла проблема… – я решила не вдаваться в детали постигших Шарлотту неприятностей, – и она не могла оставаться в своей школе-интернате, поэтому ей надо было провести неделю с миссис Толливер. Феба говорит, что она одинокий ребенок. Она все время проводит в Холли-коттедже, потому что ей не с кем поговорить.

Дэниел спокойно курил свою сигару и молчал. Я заподозрила, что нагоняю на него смертную скуку, и решила взглянуть, не пытается ли он вежливо сдерживать зевоту. Ничего подобного. Он просто сидел, оперевшись локтем на стойку бара, и смотрел в пол без всякого выражения. От его сигары поднимались ароматные кольца дыма.

Я сделала глоток вкуснейшего ледяного пива.

– На самом деле, если верить словам Фебы, миссис Толливер не хотела, чтобы Шарлотта у нее гостила. Она даже не приехала на станцию, чтобы ее встретить, и мы с Шарлоттой добирались вместе на такси мистера Томаса. И теперь миссис Толливер играет в бридж, оставив девочку со своей экономкой. Вряд ли Шарлотта получает от всего этого большое удовольствие. Ей ведь всего десять. Ей надо общаться с другими детьми.

Немного помолчав, Дэниел сказал:

– Да. – Он вытащил изо рта не докуренную сигару и раздавил ее в пепельнице с такой силой, словно она была его злейшим врагом. Он допил свое виски, поставил пустой стакан, с улыбкой повернулся ко мне и неожиданно спросил:

– Завтра. Не приедете ли вы пообедать со мной?

Застигнутая врасплох, я не сразу нашлась, что ответить. Он мягко добавил:

– Если, конечно, Феба вас отпустит. И снова одолжит свою машину.

– Я думаю, она не будет против.

– Тогда спросите ее, когда вернетесь.

– Хорошо. А куда мне приехать? Сюда, в отель?

– Нет, я встречу вас в закусочной в гавани Порткерриса. Возьмем деревенский обед, стаканчик пива и, если погода позволит, отправимся на стену гавани и будем ощущать себя туристами.

Я улыбнулась:

– В котором часу?

Он пожал плечами:

– Скажем, около половины первого.

– Договорились, – мне было очень приятно, что он меня пригласил, – в половине первого.

– Хорошо, – сказал он, – а теперь допивайте свое пиво и я провожу вас до машины.

Мы вышли из вращающихся дверей отеля и оказались во власти влажной темноты. Когда мы подошли к машине, Дэниел открыл передо мной дверь, но прежде чем я успела туда нырнуть, он обнял меня за шею, притянул к себе мое лицо и поцеловал в губы. Его лицо было мокрым от дождя, и в то мгновение, когда мы стояли там, я чувствовала холод его щеки рядом с моей.

Мы попрощались, и я пустилась в обратный путь в Пенмаррон. Голова у меня кружилась, и я чувствовала себя такой пьяной, словно выпила значительно больше, чем полпинты светлого пива.

Мне не терпелось рассказать обо всем Фебе и завести долгий и подробный разговор о Дэниеле, миссис Толливер и Шарлотте, но, вернувшись в Холли-коттедж, я застала ее дремлющей у огня. Проснувшись при моем появлении, она обнаружила, что очень устала. Рука у нее ныла, гипс был тяжелым, а прошедший день – долгим и полным волнений. Она действительно выглядела усталой, ее лицо, едва видное под полями шляпы, вытянулось и потемнело. Поэтому я рассказала ей только о том, что Дэниел пригласил меня пообедать с ним завтра, и спросила, как она на это смотрит и могу ли я вновь воспользоваться ее машиной. Как я и думала, она не имела ничего против, так что я отправилась на кухню и налила ей бокал оставшегося вина, а затем пожарила яичницу и мы съели ее, сидя у огня.

После этого она решила лечь в постель, хотя была еще только половина девятого. Я помогла ей подняться по лестнице, включила одеяло с подогревом и задернула занавески, спасавшие от прохладной темноты. Когда я уходила, оставляя ее уютно устроившейся в огромной кровати, она читала книгу при свете прикроватной лампы. Закрывая дверь и спускаясь по лестнице, я знала, что она скоро заснет.