Текст книги "По следам динозавров"

Автор книги: Рой Эндрюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Нам было очень жаль покидать это место, проливавшее так много света на далекое прошлое, но возможные осложнения в дальнейшем продвижении экспедиции вынудили меня спешить вперед, в Ургу. Расставшись с Беркеем, Моррисом и Гренжером, я с остальными членами экспедиции направился в Туерин, лежавший на расстоянии 350 миль, где мы надеялись догнать свой верблюжий караван.

Задолго до прибытия в Туерин перед нами показались гребни гранитных масс, высотою до тысячи футов, возвышающиеся среди равнины наподобие величественной крепости. К полудню мы подъехали к подножью массива и увидели большой караван, остановившийся у дороги. То был наш собственный караван. Мерин, предводитель каравана, объяснил нам, что он прибыл сюда всего только за час перед нами. Встреча состоялась 28 апреля, как раз в тот день, который был назначен по моему маршруту пять недель тому назад.

Мерин – фигура в своем роде замечательная. Опытный руководитель караванов (он перед тем вел караваны двух других экспедиций в Монголии), он очень любит свое дело. Честный, сметливый и находчивый, он любит своих животных и аккуратен, как хронометр. Коллекции огромнейшей ценности он всегда ухитрялся доставлять из самого сердца Гоби без малейших повреждений, аккуратно к назначенному сроку. Прошлым летом он совершил положительно героический переход в 400 миль по выжженной зноем пустыне, прибыв к назначенному сроку с 16 измученными верблюдами из числа 70-ти, отправленных с места.

Оставив пока караван на месте, мы отправились к телеграфной станции, расположенной на расстоянии нескольких миль у подножья Туеринских скал. Трудно представить себе более дикую и суровую местность. Сама «гора», под влиянием выветривания, давно превратилась в хаотическую груду гранитных обломков. Тут мы решили разбить свой лагерь и вызвали сюда наш караван.

Мерин, руководитель каравана, на отдыхе.

Вскоре длинная вереница верблюдов показалась между скал. Миновав палатки, караван разбился в три шеренги, верблюды плавно опустились на колени, началась разгрузка.

До прибытия каравана мы вели спартанский образ жизни. Теперь мы окружили себя комфортом: в нашем распоряжении имелись теперь складные столы, кресла, койки и свежие продукты. В ожидании ужина, мы с женой отправились на вершину скалы, чтобы полюбоваться закатом солнца. Был теплый летний вечер. В воздухе царила мертвая тишина. Вдруг позади мы услышали глухой гул, шедший с севера. Гул все усиливался, а из-за скалы появилось желтое облачко. Воздух внезапно похолодел. Было ясно, что надвигалась буря. Мы поспешили скорее в лагерь. Едва мы успели обогнуть скалу, как увидели, что на наши палатки спустился воронкообразный столб пыли и песка. Воцарилась кромешная тьма, среди которой мы ничего не могли разобрать. Загремела металлическая посуда, захлопали полотнища палаток, и наши кровати, столы и кресла покатились вниз по склонам холма. Прислонясь к высокой скале, мы видели, как смерч, крутясь, скользнул на равнину и понесся вдаль. Смерч еще не перестал бушевать, как все бросились спасать и приводить в порядок имущество под жалобные причитания нашего повара Лиу: бедный Лиу думал только о своем зажаренном гусе; когда он увидел свою сковородку прижатой к стене и наполненной песком, это переполнило чашу его восточного долготерпения…

Было уже совершенно темно, когда лагерь был снова восстановлен. Температура спустилась на тридцать градусов, и с этим первым ветром снова вернулась зима. Она продолжалась до 22 июня.

Глава IV
В городе живого бога

Монастырь Туерин лежит к западу от груды гранитных скал, где мы разбили свой лагерь. Три храма, окруженные сотнями крохотных белых зданий, гнездятся в глубокой ложбине, защищенной с севера высокими холмами. В этих домиках, окрашенных в белый и красный цвет, живут тысячи лам, обрекших себя на жизнь в унылой пустыне.

На следующий день по приезде в Туерин мы отправились в монастырь, где Шекельфорд рассчитывал произвести кинематографическую съемку. Едва автомобиль подъехал к краю ложбины, как сотни лам выбежали нам навстречу, окружив нас тесною толпою. Монголам нельзя отказать в гостеприимности, но они не могут похвастаться чистоплотностью. Они очень редко моются и при еде имеют привычку вытирать жирные пальцы об одежду, так что вся она обыкновенно бывает пропитана бараньим жиром.

Эта оговорка, вероятно, несколько разочарует тех, кто рисует себе Туеринский монастырь обителью, благоухающею миррою и ладаном. Однако, внутренность храма, его таинственный полумрак и мерцающие желтые огоньки светильников, его стены и алтарь, убранные разноцветными тканями, производит неизгладимое впечатление. Шекельфорд, с его подкупающей приветливостью и юмором, быстро завоевал симпатии лам, и его камера беспрепятственно путешествовала по всем заповедным уголкам монастыря.

Ламаизм, господствующая религия Монголии, занесена сюда из Тибета. Он в значительной мере способствовал современному вырождению монгольской расы. Старший сын в каждой семье обязан быть священником, а иногда и все мальчики посвящают себя этой профессии. Все времяпрепровождение лам сводится к пению непонятных им самим тибетских молитв, и все они, в сущности, представляют нравственно и умственно недоразвитых паразитов, живущих за счет суеверного и невежественного населения.

При всей своей нечистоплотности, ламы содержат свои храмы в большом порядке и чистоте. В глубине главного здания помещается статуя Будды над алтарем, перед которым теплятся неугасимые лампады. На полу, в центре храма, разостланы молитвенные коврики или циновки, а с потолков спускаются яркие цветные полосы шелковых тканей. Стены храма украшены живописью, изображающей различных богов и богинь, зачастую крайне похотливого вида. Главный жрец сидит на возвышении, вправо от алтаря; внизу у его ног размещаются на циновках остальные ламы. Однообразное пение гортанных голосов, прерываемое звуками цимбал и барабанною дробью, в этом полутемном помещении производит странное, тягостное впечатление.

Всячески оберегая свой религиозный культ от стороннего вмешательства, монголы, подобно китайцам, полагают, что могут одурачить своих богов. Один миссионер рассказывал мне, как однажды он застал компанию лам, предававшихся кутежу и произносивших самые непристойные слова. На его вопрос, как они решаются вести себя так перед священными изображениями, они ответили, что боги их не видят, так как глаза у них закрыты бумагой, понять же их пение они не могут, так как разговор ламы вели не на монгольском, а на тибетском языке. Предполагается, что лама должен навсегда отречься от мирской жизни. Но ламы нередко нарушают принципы буддизма. В Алтайских горах моим проводником был лама, который до посвящения был охотником. Тяжко заболев, он дал обет Будде в случае выздоровления стать священником. Верный своему обещанию, он обрил голову и, как настоящий лама, жил при храме, но не постоянно, а только несколько месяцев в году. Потом он возвращался к привычной вольной жизни в горах.

Однажды, во время нашей стоянки неподалеку от Урги, жена охотника принесла мне своего ребенка, страдавшего экземой. Странствующий лама не мог излечить его своими молитвами. Я применил окись цинка и серы, и через две недели экзема исчезла, а лама получил дань в виде овец и коз на сумму 50 долларов. На мой вопрос, что излечило ребенка, – молитвы ли ламы, или мои лекарства, женщина признала, что вылечила его моя мазь.

– За что же вы платите ламе?

– А как же иначе? – возразила женщина. – Если бы я этою не сделала, он навлек бы проклятие на наше семейство, – все наши овцы и козы погибли бы, а нас самих постигло бы великое несчастье.

В той же деревне другой монгол вывихнул себе плечо. Мне удалось вправить кость, а лама получил за это двух овец. И так продолжалось все лето: я лечил, а лама получал соответствующую мзду.

Несмотря на то, что ламы обречены на безбрачие, многие берут себе временных или постоянных жен в тех случаях, когда они не живут в храмах. Настоящие дети природы, монголы скорее аморальны, чем развращены. Женщины стыдятся наготы, но не считают целомудрие особой добродетелью. Странствующие ламы или путешественники, останавливаясь в юрте, зачастую приглашают женщин и редко получают отказ. В результате – сильное распространение венерических болезней.

Вернувшись из монастыря, мы застали Мерина за оригинальной операцией. Он накладывал заплату на ногу одного из верблюдов. Три дюжих монгола связали и повалили на землю верблюда, просунув его заднюю ногу между двумя передними. У верблюда оказалась трещина на ступне, и Мерин буквально заштопал ее с помощью длинной кривой иглы и толстого куска кожи. Верблюд при этом жалобно стонал. Впрочем, как объяснили мне, животное при этом страдает не больше, чем лошадь во время ковки. При всем своем огромном росте, верблюд труслив и пуглив, как мышь; его стоны происходили только от страха.

2-го мая мы покинули Туерин, выехав на одном автомобиле в Ургу. Город Живого Будды во многих отношениях изменился со времени нашего последнего посещения в 1919 г. Тогда мы въезжали в него так же свободно, как в открытую степь. Теперь нас встретили бесконечные опросы, осмотры, обыски багажа и т. д. Тем не менее, город Урга не потерял своеобразной прелести.

На другой день по приезде я встретил монгольского министра Бадмаяпова. Ему и мистеру Ларсену мы всецело обязаны быстрым улаживанием всех необходимых формальностей и пропусков.

Пока тянулись наши дипломатические переговоры, у каждого из нас было достаточно дела. Шекельфорд был занят своими снимками, мадам Эндрьюс цветными фотографиями, а д-р Блэк антропологическими измерениями и наблюдениями в госпиталях. Мы часто бродили с нашими фотографическими камерами по узким улицам монгольского квартала, где перед крошечными лавочками туземцев постоянно толпились монголы в характерных костюмах различных племен: тибетские странники, манчжурские татары, погонщики верблюжьих караванов из Туркестана и ламы в их красных и желтых одеждах. Тут можно было наблюдать все типы головных уборов, начиная с остроконечных двухцветных желто-черных шляп и кончая шлемами, украшенными павлиньими перьями.

Однажды мы вместе с Бадмаяповым подъехали к одному из дворцов Живого Будды, расположенного у подножья горы Богдо-Ола. Я привез в качестве подарка ружье, так как хутухту, несмотря на свою старость, слепоту и слабость, очень любит оружие. В ожидании аудиенции его святейшества, мы провели целый час в маленьком помещении, прилегающем ко дворцу. Бесконечные толпы набожных паломников окружали дом; некоторые из них простирались ниц, собирая священную пыль со двора, огороженного решеткой. Несмотря на то, что Живой Будда был устранен от своей мирской власти в силу политических событий, он все же не утратил своего авторитета в глазах монгольского народа. Наконец к нам вышел лама высокого чина, любезно заявив, что его святейшество чувствует себя слишком слабым, чтобы принять меня, но очень ценит мой подарок; в свою очередь он дарит мне шелковый шарф, а также свою фотографию. Портрет, очевидно, был снят много лет тому назад.

9-го мая происходило ежегодное празднество Майдари. Нас оно очень интересовало, так как до сих пор не было заснято на киноленту. Майдари или приход Будды является одним из самых священных обрядов культа. Позолоченные изображения Будды находятся в одном из великолепных храмов в Урге. В день, когда празднуется его воплощение, изображение его помещается на огромном троне, утопающем в украшениях, и проносится по улицам города в качестве центральной фигуры в очень многолюдной процессии.

Празднество началось с раннего утра, так как Майдари должны были пройти длинный путь. Когда мы в десять часов утра пришли в главный сквер, процессия еще не появлялась, но воздух дрожал от звуков отдаленного барабанного боя и других инструментов; издали видна была движущаяся пестрая масса, а вскоре уже можно было различить группы людей и тонкие очертания громадных зонтиков, пестревших яркими пятнами на солнце.

Когда процессия приблизилась к нам, я тотчас же узнал фигуру премьера по одежде, затканной золотом, и драгоценной собольей шапке на голове. Рядом с ним шли четыре владетельных хана или короля Монголии; за ними следовал двойной ряд принцев, принцесс и других высокопоставленных лиц в роскошных синих одеждах с золотом и головных уборах с павлиньими перьями. Над троном Майдари несли шелковый зонтик радужных цветов; его окружала толпа лам высших рангов, сверкая золотом своих облачений. Около десяти тысяч лам сопровождало трон Май-дари. За ним следовала толпа из нескольких тысяч мужчин, женщин и детей. Процессия остановилась, достигнув открытой местности, над которой господствовал большой храм. Вокруг трона Майдари на почтительном расстоянии расположились ламы на своих молитвенных ковриках, а за ними в последовательном порядке владетельные ханы с премьером и другие высшие лица свиты.

Тут был подан чай и угощение. Тем временем лама, облаченный в красную одежду и помещавшийся в колеснице Майдари, усердно поколачивал по головам толпы длинной палкой, заканчивавшейся шарообразной подушкой. Каждый правоверный принимал такой удар, как выражение особого благоволения; нужно при этом заметить, что жрец исполнял свою обязанность с большим рвением. Тысячи народа спешили приблизиться к трону, и таким образом лама продолжал свою работу добрых полтора часа. Принцессы, участвовавшие в этом шествии, не пользовались, однако, привилегиями своих мужей в церемониале процессии. Тем не менее, каждая из них, сопровождаемая слугой, плавно выступала среди толпы, благосклонно отвечая на почтительные приветствия легким наклоном головы и слабым намеком на улыбку.

Через несколько дней мы наконец были приглашены в министерство иностранных дел, где должны были обсуждаться окончательные детали пропусков экспедиции. Премьер-министр и другие должностные лица заседали за большим столом. Мне был предложен договор, налагавший на экспедицию известные запрещения и обязательства. По внесении некоторых поправок, договор был наконец подписан. Затем премьер-министр попросил меня сделать все возможное, чтобы поймать для монгольского правительства экземпляр «Алегорхая-хорхая». Я сомневаюсь, чтобы кому-нибудь из моих читателей было известно это животное. Мне оно было знакомо потому, что я часто слышал о нем. Никто из присутствующих не видел этого животного, но, тем не менее, все твердо верили в его существование и даже описывали мне подробно его внешний вид: оно имеет форму колбасы, длиною около двух футов, лишено головы и ног и настолько ядовито, что одного прикосновения к нему достаточно, чтобы умереть. Животное это водится якобы в самых отдаленных частях пустыни Гоби. Премьер-министр заявил мне, что, хотя сам лично он его и не видел, но знал человека, видевшего его и рассказавшего его историю. Один из членов кабинета министров добавил тут же, что кузина его последней жены тоже видела это таинственное существо. Я, конечно, пообещал добыть Алегорхай-Хорхая, если только нам удастся напасть на его след. Таким образом, совещание закончилось самым дружеским образом: у нас был общий интерес – поимка Алегорхая-Хорхая. Отныне проезд по внутренней Монголии становился для нас совершенно свободным.

С чувством особого удовлетворения вернулся я к синим палаткам своего лагеря, стоявшего в местности Болкук Гол. Вскоре сюда же прискакал на своем белом верблюде Мерин с донесением, что караван находится на расстоянии полумили и что все верблюды в исправном состоянии. Вскоре показался ряд их силуэтов; на передовом верблюде развевался американский флаг. Вся экспедиция была в полном сборе. Мы отпраздновали этот день торжественным обедом и вполне довольные разошлись ко сну. Последняя преграда была пройдена. Впереди лежал путь в неведомую, таинственную страну.

Глава V
В стране лам

Вечером 19 мая мы покинули Болкук Гол. Поднимаясь к вершине низкой горной цепи, мы проехали скалистое ущелье и увидели перед собой сочные зеленые луга, где паслись стада антилоп. Сурки выскакивали из своих нор и быстро прятались снова; сверху они казались игрушечными зверьками, которых дергала за веревку чья-то невидимая рука. Два волка перебежали нам дорогу.

В двадцати пяти милях от Болкук Гола светлый источник в глубине цветущей долины привлек наше внимание и соблазнил нас сделать привал. Мы раскинули палатки посреди огромного амфитеатра, защищенного от ветра круглыми зелеными холмами. Здесь мы провели два дня. Я с помощью Гренжера расставил силки, и нам удалось поймать интересные разновидности мелких млекопитающих, хомяков, полевых мышей, сусликов, еще не бывших в моей коллекции.

Колгет, Ларсен и Бадмаяпов убили пять антилоп; Шекельфорд предпочитал охоту на сурков и постоянно пополнял запасы набивальщиков чучел.

Сурки доставляли нам много развлечения. Их любопытство и панический страх перед собаками крайне забавны, и благодаря этому они легко становятся добычею охотников, которые умеют отлично использовать эти их слабости. Я знал старого монгола, который облекался в соболью шкуру и, в виде оборотня, с лаем, ползая на четвереньках, производил полное смятение в колонии сурков.

Будучи совершенно беззащитными, сурки подвергаются массовому истреблению. Их мех дорого ценится, но они считаются рассадниками легочной чумы. Миллионы шкурок ежегодно вывозятся отсюда через Китай и Россию и затем расходятся по всем частям света. Осенняя шкурка серовато-коричневая, отличается мягкостью и густотою. Когда сурки появляются весной на свет божий после долгих месяцев зимней спячки, они меняют старое одеяние на новый, ярко-желтый наряд, резко выступающий на зеленом фоне равнин.

Нашей следующей стоянкой был Чеченван, где нам пришлось ожидать нашего каравана, прежде чем двинуться к резиденции хана Сэн Ноин.

Окрестности нашего лагеря изобиловали обломками старины, крайне интересными в археологическом отношении. Преобладали памятники двух родов: большой круг из мелких камней со скалистым возвышением в центре или из четырехугольных, огражденный высокими гранитными столбами; по всей вероятности, это были площади для племенных собраний и могилы. Туземцы ничего не могли объяснить нам; они знали только одно: это очень древние памятники, их создали люди, жившие задолго до пришествия монголов.

Дуглас Кэррутерс в своей книге «Неведомая Монголия» описал развалины к северо-западу от Чеченвана; судя по фотографиям, эти памятники совершенно сходны с теми, которые были открыты нами. Он называет их «тумулами» (курганами) и высказывает предположение, что южная Сибирь и местность к западу от нашего лагеря являются колыбелью древнейших человеческих рас. Беркей и Моррис нашли между двумя озерами прекрасно сохранившуюся древнюю дамбу длиной в полмили при пятнадцати футах высоты.

Я надеюсь предпринять в будущем археологические раскопки этих могил. Их изучение, несомненно, прольет свет на историю заселения Центральной Азии в отдаленные от нас эпохи, предшествующие появлению здесь монголов.

Сильная гроза и ливень, сопровождаемый градом, отметили наш приезд в «столицу» хана Сэн Ноин. Мы расположились лагерем в небольшом ущелье, в расстоянии пяти миль от дворца хана. С высоты холма, покрытого густою растительностью, перед нами развернулись, сверкая золотом, шпицы и купола храмов, переливаясь всеми цветами радуги на зеленом фоне равнины. Немного дальше, быстрая речка пробила себе путь среди скал. Кругом прихотливыми, извилистыми волнами поднимались белоснежные вершины гор.

Храмы расположены в центре города; к ним примыкают крошечные деревянные домики лам, раскинувшиеся с обеих сторон. Свыше тысячи священников живут в этом очаровательном местечке. В городе всего десять храмов; большинство тибетской архитектуры, но встречаются и чисто китайские постройки, и комбинация обоих стилей. Вокруг алтарей развеваются крошечные флаги со священными изречениями, и около каждого храма стоит молитвенное колесо. На холме, против храмов, красуется самое огромное «обо», которое мне приходилось видеть. В центре кругообразной базы из гигантских камней высится коническая башня, разукрашенная молитвенными флажками, разноцветными тряпками и ветвями. Этот религиозный монумент очень распространен в Монголии; чуть ли не на каждом холме, в особенности на краю дорог, возвышается свой священный «обо», который постоянно растет, так как каждый путник, поднявшийся на вершину, считает своим долгом прибавить к нему камень.

Зимний дворец хана и его личный храм находятся в самой северной части «города лам» и ограждены высоким забором. Когда хан живет в своей резиденции, он, по всей вероятности, занимает «юрту» вблизи дворца, так как монгол, даже самого высокого звания, чувствует себя уютно только в своем шалаше.

Юрта напоминает огромный улей. Ее можно соорудить в полчаса и так же быстро разобрать и взвалить на спину верблюда. Шкуры, которыми обтягиваются юрты, плохо проводят тепло, и потому зимой, когда в железной печке или открытом очаге горит огонь, в юрте бывает жарко, даже при морозе в сорок градусов. Летом боковые стенки раскрываются, и ветер свободно гуляет по юрте, так что здесь даже в самый жаркий день царит прохлада. Мне пришлось побывать в юрте одного монгольского принца. На почетном месте, в дальнем конце, против двери, находилась низкая скамья. Направо стоял резной деревянный шкаф, а налево алтарь с буддийской божницей, перед которой горели две свечи. Пол был покрыт овечьими и волчьими шкурами. Я спросил принца, почему шесты, образующие крышу, заострены, как копья.

– Не знаю, – ответил он, – мои предки всегда так делали.

– Может быть, заметил я, – ваши предки были великими воинами и всегда носили с собою копья и щиты. Ночью, в походе, они втыкали в землю рукоятку копья, покрывали острие щитом и набрасывали на него шкуру, чтоб устроить шалаш. Ваша юрта, вероятно, подражание этому древнему обычаю.

– Возможно, – равнодушно сказал принц.

Монгола не интересует причинная связь явлений; он привык поступать так, как поступали до него, не мудрствуя лукаво.

Во время нашего посещения, царствующему хану было всего десять лет; он жил далеко к востоку от города, и нам не удалось его повидать.

Мы познакомились с его дядей, ламой высокого сана, у горячего серного целебного источника, где мы остановились на пути в пустыню Гоби. Вода бьет здесь из скалы. Во многих местах скалы устроены пруды, где скопляется эта целительная влага. Около горячего источника бьет холодный ключ, и его струя отведена так искусно, что во всех прудах постоянно поддерживается приток как холодной, так и горячей воды. Все пруды защищены палатками, а над главным прудом, предоставленным принцу, сооружена юрта.

Над местом, где источник выбивается из скалы, воздвигнут «обо» и каменный алтарь с изображениями Будды. Алтарь задрапирован выцветшими шелковыми шарфами, в клочья изорванными ветром; посреди них видны и новые куски материи, голубого цвета. Все это – подношения пилигримов, которые толпами стекаются к целебному источнику. Главный лама сказал нам, что доступ к этому святилищу не может быть разрешен.

У подножья скалы лежали груды камней, сохранивших следы правильной постройки. В далеком прошлом здесь, вероятно, стоял храм; источник почитался еще до образования монгольского царства.

Главный лама, между прочим, показал нам темно-коричневую змею, свернувшуюся кольцом за камнем у алтаря. Змея считается ядовитой, и в другом месте ее непременно раздавили бы, но она нашла себе приют под защитой святыни, и теперь ее жизнь в полной безопасности.

Старший лама оказался очень приветливым, симпатичным человеком. На его лице, никогда не озарявшемся улыбкою, лежала печать какой-то тихой грусти. Его движения исполнены были достоинства. Сидя, он по привычке принимает обыкновенно позу Будды.

Берклей и Моррис испросили разрешение – зарисовать его характерную фигуру. Он охотно согласился и позировал им, создав обстановку из священных книг и предметов культа. Приняв свою характерную позу Будды, он сидел в полной неподвижности, лишь изредка ударяя в маленький барабан, приглашая своих товарищей полюбоваться наброском.

Время, проведенное нами у горячего источника, совпало с «кочевой неделей» монголов. Население окрестных деревень перебирается на склоны холмов и гор, на летние пастбища. С наступлением осени они возвращаются обратно в пустынные равнины, чтобы укрыться от снега. Зрелище получается очень интересное. Кажется, что вся Монголия находится в движении: массы овец, лошадей, верблюдов наводняют тогда окрестности, направляясь на север.

В день нашего отъезда нам удалось сделать интересный снимок сооружения юрты. Монгол с женой и старым ламой остановили своих верблюдов на склоне холма. Прежде всего поставили остов из брусьев, установили на надлежащие места всех домашних богов, а также корзину с младенцем. Затем воздвигли конусообразную крышу, втыкая шесты в остов, вставили дверь и крепко привязали кожаные стены веревками. Вся процедура заняла не более получаса.

Характерные черты быта монголов сближают их с другими первобытными народами. Гостеприимство считается священною обязанностью каждого монгола. Путник, попав в монгольскую деревню, будет ли то днем или ночью – безразлично, может быть вполне уверен, что он найдет в любой юрте кров и пищу. Гость всегда пользуется неизменным вниманием.

Со мной бывали случаи, когда монгол проезжал несколько миль с единственною целью – предупредить меня, что в местности, куда я направляюсь, нет воды, или чтобы привести моих лошадей, заблудившихся ночью. И эта любезность оказывалась совершенно бескорыстно, без всякого расчета на вознаграждение.

Самым страшным преступлением у монголов считается конокрадство; с вором в таких случаях расправляются на месте, и это вполне понятно: кочевая жизнь монгола возможна только при условии полной безопасности стад, составляющих все его богатство.

Нам нельзя было оставаться долго у «Горячего источника», и я стал торопить своих товарищей, чтобы они скорее заканчивали свои работы по картографии этого края. Дальнейший наш путь лежал на юго-запад, где нам обещали обильную жатву ископаемых.

Проехав миль 15–20 к западу, мы круто повернули на юг. Природа постепенно менялась на наших глазах. Обломки гранитных скал выступали, как призраки, в вечернем тумане. Растительность редела, появились группы колючих кустарников и высокая трава, острая, как проволока. По уверению Мерина, здесь были великолепные пастбища для верблюдов. Странное животное – этот верблюд. Своим внешним видом он напоминает допотопное животное и кажется пережитком доисторических времен. Не менее своеобразны и его вкусы: он хиреет и худеет среди густой, сочной травы, а в царстве терновника и колючих кустарников чувствует себя на верху блаженства.

Пустыня положительно кишела жизнью. В силки попадала такая масса новых млекопитающих, что трое наших препараторов были заняты по горло и работали, не покладая рук. На берегу озера водилось множество дичи, и ящерицы шныряли мимо нас на каждом шагу. Покинутые нами леса были по сравнению с этою пустынею царством молчания. В Азии не леса, а именно пустыни являются раем для коллекционера.

Дорога от Калгана до Улясутая находилась в ста ярдах от нашего лагеря.

Однажды, в прекрасный, тихий вечер, когда солнце склонялось к закату, мы услышали мелодичный звон колокольчиков, и на фоне золотистого заката отчетливо вырисовался силуэт огромного каравана. Мы все вышли к дороге, надеясь услышать новости о Китае. Двое путников остановились и разговорились с нами.

Это были магометанские купцы, доставлявшие в Улясутай чай и табак. Месяцев через пять они вернутся со шкурами и шерстью. Уже девяносто дней, как они покинули Калган в количестве 16 человек с 200 верблюдов. Все их состояние вложено в это рискованное предприятие. Но, верные старым традициям, они упрямо шли по следам своих предков, проложивших задолго до путешествий Марко Поло великий торговый путь через пустыню.

Вид каравана с его безмолвными рядами верблюдов производит особенное впечатление: чувствуешь особенно ярко, что Центральная Азия переживает до сих пор еще период средневековья; чувствуешь также, что эти дни уже сочтены, и что мы со своими моторами являемся пионерами, провозвестниками новой эры, что скоро этот край прорежут железные дороги. Но к этому горделивому сознанию примешивалась какая-то неловкость: мне казалось, что своим вторжением мы оскверняем неприкосновенность пустыни, срывая покров таинственности, которым до сих пор закрыта была Монголия.