Текст книги "Турбо Райдер (СИ)"
Автор книги: Ростислав Гельвич
Жанр:
Повесть
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Гельвич Ростислав Реональдович
Турбо Райдер: общий файл
ТУРБО РАЙДЕР
Где-то далеко, а может быть и близко, есть мир, над которым взошла фиолетовая луна, или, вернее, Фиолетовая Луна. А дальше произошло очень многое, ведь Фиолетовая Луна всегда меняет всё вокруг до неузнаваемости. По крайней мере до тех пор, пока не перестанет светить.
Нулевая глава
Люди просыпались, вставали с кроватей, чистили зубы, или не чистили их, потому что некоторые с кроватей не вставали, а оставались лежать, ведь им не нужно было никуда идти. Солнце взошло и день начался.
С утра неизвестный рабочий прошёл за свой станок, закрепил заготовку на противоположных друг другу штырьках, приготовил резец, запустил огромную машину и сразу же перестал быть неизвестным рабочим. Точнее, он перестал им быть сразу же, как пришёл на завод – работа должна раскрывать человека, и его она именно раскрывала. Громкий звук работающего механизма, вой, казался ему пением сирены, прекрасным в своей трубности. Можно ли было известного рабочего назвать одним из тех, кто поддался этому пению и шёл на него всю свою жизнь, зачарованный? Рабочий об этом не думал, но знал это внутренней сутью души своей, как знали и все его друзья, работавшие с ним в этом цехе и в других тоже.
Рабочий сосредоточенно обрабатывал заготовку... как же он изменился! Он шёл на заботу пожилым человеком, но кем же он был сейчас – разве не богом? Богом Машины: огромной, грозной, воющей и вопящей, кричащей на понятном одному ему лишь языке, её единовластным повелителем... Между машиной и человеком образовалась связь, и не было в мире ничего, что было бы подобно этой связи.
Начав с утра, рабочий остановился лишь когда услышал гудок к обеду. Две трети нормы успел сделать. Обычная для него данность, ничем не выдающаяся.
– Горазд же ты работать, Михалыч. – начальник цеха, оказывается, всё это время стоял за его спиной, мужчина тоже пожилой и грузный, но тоже родственный ему по духу, что, безусловно, ощущалось.
– Всё. Две трети сделал. Двести двадцать штучек закончил, да. Сейчас – шабаш, обедать пойду. Думаю, полторы нормы к концу смены точно будет! – рабочий снял кепку и утёр пот: сначала на лбу, а потом в усах. Было в этих движениях что-то гордое, но не горделивое, – Жить оно ведь, Семён, хорошо! Хорошо ведь жить, правда?
Начальник цеха похлопал своего лучшего подчинённого по плечу, через грубую спецовку ощутив ещё не успевшие расслабиться мышцы плеча.
– Так и стоит жить... Пойдём со мной, Михалыч, вместе пообедаем, покалякать надо.
Они пошли вместе, разные, но похожие друг на друга.
– Что у тебя дома творится? – начальник цеха прищурился строго, но без злости, – Слышал я, опять твоя бушует?
Рабочий поморщился и прихлопнул ладонью о ладонь.
– И твоя правда, Семён, бушует. Говорит, чтобы я на пенсию шёл; "стажа у тебя – мол – полно, старый пень, травма есть рабочая, грыжу тебе вырезали, а что же ты – ходишь и ходишь, работаешь и работаешь!"
– Так чего в самом деле? – начальник смены сказал это без искренности, потому что должен был сказать эти, в какой-то мере кощунственные, слова. Он продолжил, – Ведь действительно...
– Не в самом деле. Не действительно, – рабочий захотел сплюнуть, но не стал делать этого, уважая труд уборщиц. – Не по мне это, Семён. Я ведь тут сразу после техникума. Я – это и есть часть завода, часть цеха... Кто я без вас, без этого труда?
Рабочий остановился, осознав что-то очень важное.
– Вот ведь оно как, Семён. Труд. Она же, как ты сказал... слово на мешок похоже... м... ме...
– Мещанка? – подсказал начальник цеха.
– Именно, Семён! Она не понимает! Труд – он раскрывает человека. Вот работаю я – и разве не становлюсь лучше? Так ещё и всё лучше делаю! Страну, по сути, мир вокруг себя, такая вот штука, Семён! А она хочет, чтобы я от всего этого ушёл? Она же... да я же человеком быть перестану!
Небо полыхнуло красным, солнце засветило сначала ярче, а потом тусклее. На несколько секунд сквозь побледневшую синеву проглянула, ставшая гораздо больше обычной, фиолетовая огромная луна.
Семён и Михалыч посмотрели друг на друга. Оба они внезапно очень многое поняли. Они кивнули друг другу – слов не требовалось, и ушли в заводскую столовую.
Тем же вечером, ближе к ночи, когда завод опустел, они оба вошли в цех. Семён нёс в руках остро наточенный топор. Михалыч на плече – грязный мешок, брыкающийся и пытающийся вырваться. Подойдя к своему станку, Михалыч опустил мешок, развязал его, приспустил вниз, чтобы открыть голову жены. Та смотрела злобно и испуганно. Семён подошёл к ней, ударил её топором в голову. Дальше Михалыч забрал у него топор, разделал жену: отрубив ей руки, ноги, голову, вырубив матку, отрубив груди, вырубив грудную клетку и позвоночный столб.
Потом рабочий подошёл к станку и закрепил отрубленную ногу на противоположных друг другу штырьках.
Иль проснулась ночью, но уже перед началом утра. Такое всегда происходило, когда с ней был Арно... сейчас он спал, уже раскинувшись на кровати и тихо посапывая, хотя засыпал прижав Иль к себе.
– Никогда не отпущу тебя. Никогда-никогда. Я так по тебе скучал...
Иль улыбнулась, вспоминая то, что было всего несколько часов назад. С воспоминаниями пришла и боль в теле – приятная боль, что всегда остаётся после мужской необузданной ласки. Обнажённая, она поднялась с кровати. Сразу же мурашки побежали по спине. Иль решила, что нужно закрыть окно.
Но, тихо, чтобы не разбудить Арно, подойдя к проёму, Иль не смогла его закрыть – слишком прекрасен был вид на город, пусть даже и из дешёвого отеля. Одноэтажность мерцающих в ночи городских окраин, простиравшаяся вдаль, завораживала.
Улыбнувшись, Иль тихо подумала о том, что всё-таки любит этот город. Любит, несмотря ни на что. Закрыв глаза, Иль прижалась губами к стеклу, целуя его, и затем резко отпрянула, осознав, что в этом и заключается вся суть проблемы...
Она любила этот город больше, чем что-либо другое, чем даже кого-либо. Больше, чем Арно. Больше, чем Магилэ.
Подойдя к своей сумочке, Иль достала оттуда сигареты и зажигалку. Закурила. Снова пошла к окну, но приостановилась у зеркала, как делала это девчонкой, будучи ещё далеко не в расцвете своей красоты и привлекательности, в каковом она была сейчас. В отражении Иль увидела высокую, стройную женщину, аристократично бледную и аристократично же красивую. Но теперь её это не успокоило и не обрадовало: красота – точно такая же часть проблемы.
Подойдя к окну, Иль глубоко затянулась сигаретным дымом... по телу снова пробежали мурашки. Её снова накрыло очарование города. Долго ли она так стояла или нет – очень трудно сказать. Однако, в конце концов она услышала шорох со стороны кровати. Арно проснулся. Ещё не открыв глаза он провёл рукой по половине, на которой спала Иль, нахмурился, быстро подскочил, поджав ноги под себя, и только потом открыв глаза. Увидел Иль и расслабленно улыбнулся, выдохнул.
– Ты здесь! Господи, как хорошо. Я уж подумал, что ты ушла!
Иль не могла не улыбнуться, потому что такое действительно порой случалось. С оттенком какой-то снисходительности она повернулась к Арно лицом и опёрлась на подоконник.
– А если бы даже и ушла – тебе-то что?.. – она пожала плечами и скривила губы, – Захотела и ушла. Ну и ладно. Ну и хорошо.
– Если бы я тебя не знал, я бы решил, что ты меня не любишь. – Арно поднялся и подошёл к ней, тоже даже и не думая одеваться. Подошёл, и обнял, прильнув к её губам.
Она не подалась к нему, хотя ей захотелось, но ответила. Поцелуй Арно был приятным. Он не умел делать это бесстрастно и технически, как целуются искушённые мужчины, все его движения были полны импровизации и чувственности.
Это было приятно. Но, выждав немного, Иль отпрянула.
– Хватит с тебя, м?
– Если бы я тебя не знал... – он улыбнулся, ожидая улыбки в ответ.
Иль не улыбнулась.
– Я же сказала – хватит с тебя.
– Ты опять начинаешь? – он нахмурился
Она промолчала и отвернулась, снова смотря в окно. Арно попытался обнять её, притянуть к себе, но на этот раз она попросту застыла, словно бы ей было всё равно. Она почувствовала, как напряглись его мышцы в сдерживаемом раздражении.
– Значит, опять?
Арно хмыкнул и отступил к кровати, сел на мягкий матрас. Голый мужчина на кровати почему-то полностью менял образ комнаты мотеля, делая всё похожим на какую-то типичную картонную декорацию к типичному плохому фильму.
– Иль, я бы понял, если бы это я постоянно связывался с тобой, искал твоего внимания. Но ведь это не так. Ты же... зачем?
– Да.
– Что "да"? Мы ссоримся. Я ухожу. Ты тоже. – он перечислял это, загибая пальцы на руке, – Месяц, два, три... а потом ты снова звонишь мне, и я каждый раз тебя прощаю.
– Надо же. – Иль хмыкнула и прижалась к холодному стеклу лбом, – Оказывается, ты меня "прощаешь"?
Арно подскочил на ноги, уже особенно и не сдерживаясь.
– Да, прощаю! – его голос ещё не загремел в крике, но был достаточно громок, чтобы заставить Иль вздрогнуть, – Ты думаешь, что мне не больно?! Ты думаешь, что мне не плохо?! А я же не железный, я тоже человек! Когда ты сказала, что не хочешь всего со мной – я согласился! Когда ты сказала, что боишься меня – я попытался измениться! Когда ты... каждый раз, когда ты била меня в самое больное – я тебя прощал! А теперь? Что теперь?
Иль подумала, что самое время сказать.
– Теперь ничего, Арно. Мы просто больше не увидимся. Это был последний раз.
Из него словно бы моментально ушёл весь запал.
– Что? Ты... что? – он сел на кровать, – Но... почему?
– Я не хочу. Этого не достаточно?
– Нет!!
Она поняла, что выбора нет и лучше не тянуть. Закрыть глаза – и словно шагнуть с крыши.
– Я всё рассказала Магилэ... я была... мне было плохо и мне нужен был совет. Я думала, он скажет что-то конструктивное, но он тоже взбеленился, прямо как ты. Если я не хочу, чтобы он перестал со мной общаться, больше мы с тобой встречаться не должны.
– Ох. Даже так.
Иль была готова к тому, что Арно начнёт кричать, что он подскочит, ударит кулаком в стену или даже бросится к ней. Она знала, что вспыхнет в ответ сама, вспыхнет яростью и страхом, быстро оденется, уйдёт, и Арно не остановит её, частью из любви, частью из уважения к её чувствам.
Но что-то было не так. Арно поднялся, непривычно холодный в свете утреннего солнца, и просто начал одеваться.
– Что такое? – Иль спросила это, чувствуя, что волнуется, – Что ты делаешь?
– Одеваюсь.
– Что я такого сказала?
– Ничего. Просто это мерзко.
– Да что мерзко?!
Теперь повысила тон Иль, обхватив себя руками, вцепившись в себя ногтями почти до крови.
– То мерзко. – раньше бы Арно подбежал к ней, попытался остановить, но теперь... он просто одевался.
– Да, вот такая вот я плохая и мерзкая, да?!
– Не плохая и не мерзкая. Просто предательница.
К этому моменту Арно уже оделся полностью и затянул длинные светлые волосы в хвост. Подошёл к выходу из номера, оделся, застегнул на себе куртку. Перед самой дверью остановился и обернулся к Иль.
– Ты всё рассказала ему. То, что было между тобой и мной, только между нами двумя... Личное. Очень личное. Это всё. Иль. Это конец. Больше ничего не будет.
– То есть, я не должна была говорить правду?!
– Нет, правду надо отвечать всегда, если тебя спрашивают. – Арно кивнул головой, как послушный мальчик, ответивший на заданный учителем урок, и открыл дверь номера, – Это просто пропустило весь утомительный процесс твоих издевательств и моего унижения. Я слишком часто тебя прощал. В этот раз всё кончено.
Арно вышел и закрыл дверь. Через несколько секунд послышался звук двигателя машины, постепенно удалившийся. Иль присела на пол и обхватила свои колени руками. Она...
Небо полыхнуло красным, солнце засветило сначала ярче, а потом тусклее. На несколько секунд сквозь побледневшую синеву проглянула, ставшая гораздо больше обычной, фиолетовая огромная луна.
...поняла очень важную вещь. Достала телефон. Сделала два звонка, каждому по ту сторону линии сказав, что кое-что поняла. По ту сторону линии неизменно отвечали, что тоже кое-что поняли: в первом случае разговор прервала она сама, а во втором всё кончилось рёвом двигателя и звуком искарёженного металла.
Она вышла на середину комнаты и раскинула руки в стороны.
Она сказала, что любит город, и наконец-то это поняла.
Комната ощутимо затряслась, стены покрылись трещинами и глухо застонали. Левая стена, правая стена, потолок и пол – все они с треском схлопнулись, изувечив оказавшуюся между ними женщину. Она, умирая, тихо постанывала от удовольствия.
Душаев закурил сигарету и покрепче сжал руки на дробовике. Старая двустволка с обрезанным прикладом, но с целым стволом. Душаев видел такое в одном сериале – там персонаж носил плащ, под которым скрывал такое же оружие, и грабил людей. Душаеву нравился этот сериал. Но сейчас он шёл не грабить.
Рахмат выйдет из "Экоплюса" через десять минут. Самые долгие десять минут в твоей жизни, если собираешься кого-то убить.
– Ну, где же ты... когда же... – Душаев закурил было сигарету, но понял, что из-за волнения он слишком остро реагирует на табак – захотелось сунуть два пальца в горло, слишком сильно затошнило. Он выкинул сигарету. – Давай... давай...
Это был вопрос жизни и смерти.
Нужно уметь прощать – но и уметь мстить тоже нужно, "не мир я вам принёс, но меч". По такому принципу и жил Душаев. Начиная с мальчишества, продолжая временами армии и Чечни, и заканчивая беспокойным настоящим. Ещё несколько месяцев назад можно было спросить у любого жителя маленького городка Очёрткова: "Кто такой Алексей Душаев?", любой ответил бы: "Это же уважаемый бизнесмен, владелец "Экоплюса"!"
Но потом всё изменилось. Казалось бы: девяностые прошли, времена наглых захватов собственности давно миновали. Оказалось, не миновали. Всего за пару месяцев из успешного коммерсанта Душаев превратился в бомжа. И когда законные методы восстановления справедливости исчерпали себя, он проследовал к незаконным.
Дверь "Экоплюса" открылась. Вышел системный администратор – лохматый толстяк, вечно сам в себе. Душаев узнал этого человека и отвернулся, надеясь, что тот его не узнает, и тот не узнал. Прошёл мимо, что-то бормоча влажными губёшками.
Это, почему-то, успокоило Душаева. Сняло все мысли о неудаче, хотя таковые были. Душаев выдохнул, провёл ладонью по коротким волосам, и лишь больше утвердился в своём желании.
– Выходи же, сука. Выходи, грязная крыса...
Душаев всё больше и больше полнился злостью и ненавистью.
– Я стреляю и нет справедливости, справедливее пули моей! – прошептал он, не сводя напряжённых глаз с двери "Экоплюса".
Наконец.
Вот оно.
Рахмат Серкебаев, респектабельный бизнесмен на первый взгляд, вышел из здания "Экоплюса" и направился к своей машине, оправляя дорогое пальто.
Душаев сплюнул и ринулся к нему. Он не скрывался. Это – война. На войне ты убиваешь и ждёшь справедливости. Рахмат не услышал его шагов за своей спиной, поэтому Душаев громко сказал.
– Эй, ты!
Серкебаев обернулся, увидел своего давнего соперника по бизнесу, стоящего перед ним в грязном и драном пальто, ухмыльнулся. Хотел что-то сказать, но Душаев вынул из под полы обрезанную двустволку и направил её в сторону Рахмата.
Небо полыхнуло красным, солнце засветило сначала ярче, а потом тусклее. На несколько секунд сквозь побледневшую синеву проглянула, ставшая гораздо больше обычной, фиолетовая огромная луна.
Но не выстрелил, потому что кое-что понял.
Подошёл к своему врагу и взял его за волосы на затылке: грубо, но затем нежнее. Враг подался ему навстречу. Они поцеловались, сначала мягко и нежно, потом чуть грубее, а затем в исступлении кусая и царапая друг друга. Вцепились зубами, начали рвать себя ногтями, грызть одежду, ботинки, ремни.
Вцепившись своему врагу в плечо, он сделал резкое движение шеей и, расшатывая, ломая свои зубы, всё-таки вырвал кусок одежды с куском мяса. Отпрыгнул в сторону, глотнул, проталкивая откушенное. Не получалось. Тогда он сунул себе в рот кулак и стал проталкивать ткань с мясом дальше, но они застряли в горле и не проходили. Ещё с минуту потоптавшись, пытаясь вдохнуть или проглотить, в конце концов он упал на землю и потерял сознание. Лицо у него посинело.
Его враг посмотрел на него. Подобрал двустволку. Переломил её, вытащил из неё патроны и выкинул. Затем, выломав у лежащего без сознания человека пальцы, он зарядил двустволку ими, сунул её дуло себе в рот и впустую щёлкнул курками. Тогда враг опустился на землю, заплакал и, поцеловав синие губы мертвеца, вынул из двустволки пальцы, снова сунул дуло себе в рот и, не взводя курки, снова нажал спусковой крючок.
Ему разнесло голову.
Фиолетовая Луна вспыхивала тут и там, здесь и не здесь, и то, чего касались её лучи, безвозвратно менялось.
Люди выходили и смотрели в небо, а солнца там больше не было, только луна, что подёрнулась хмурыми, серыми облаками, но выглядела столь восхитительно, что люди плакали, опускались на колени, и молились, не замечая того что в мире что-то умерло и, похоже, безвозвратно.
Что-то изменилось в высях столь высоких, что дотуда не долетела бы никакая ракета, в высях, в которых жили...
Что-то изменилось в низинах столь низких, что дотуда не добурилось бы никакое сверло, в низинах, в которых жили...
Началась эра Фиолетовой Луны.
Первая глава: про человека, мёртвую землю, машину и семейные ценности
В его доме всё стояло на своих местах, ровно там, где и должно стоять. Особенно – фотографии матери и отца. Мать – немного похожая на Веронику Лейк (вы же видели «Оружие для найма»?), только брюнетка. И отец. Большелобый, с залысинами, с радостными глазами (чёрно-белая фотография, цвет не понять), и улыбкой. Две типичные советские фотографии, два портрета. Он каждый день стирал с них пыль. Хотя убираться не очень-то и любил. Просто брал и стирал пыль. С фотографии матери – нежно. С фотографии отца – нет, как обязанность. Так уж повелось. Ты должен любить и уважать своих родителей, какими бы они ни были. Именно поэтому он не выкидывал ни вещи матери, ни вещи отца: благо, что и тех и тех было немного, они занимали отдельный небольшой шкаф.
Затем открывал окно. В комнате сразу становилось свежо. Запах загорода – запах земли. Это всегда запах земли, понемногу ты начинаешь понимать, как на самом деле она пахнет, а пахнет она хорошо. Запах может быть пресный или не очень. А может быть и горьким. Земля же.
Открыв окно, он понял, что запах – другой. Другой столь сильно, что это подвигло его выйти из дома, и припасть на колено, трогая землю рукой.
– Странно. Земля как земля. – когда живёшь один, то приобретаешь привычку говорить вслух самому с собой
Запах странный.
Потому что он был странный.
– Я где-то прочёл, что если чушь странные запахи – это признак рака мозга. Интересно, у меня рак мозга? Было бы... как-то. Рак мозга. Рак мозга. Рак мозга.
Это казалось более логичным, чем верить в то, что с землей действительно что-то не так. Всегда легче осознать, что не в порядке ты, а не всё вокруг. Поэтому он встал с колена, и посмотрел в небо. Раннее утро. Солнце ещё не припекает. Работа в огороде – всё тот же распорядок.
Зашёл в сарай, переоделся в спецовку, и вышел из него уже с лопатой, когда его окликнула соседка. Он поздоровался и спросил в чём дело.
– Как вы думаете, что такое с землёй? – пухлотелая и обрюзглая, за пятьдесят, лицо круглое, типичное славянское лицо. Карие глаза, узкие губы. Несколько золотых зубов. Она растёрла комок земли в руках и сжала его. Пыль проступила меж её пальцев. – Земля гниёт, вы чувствуете?! – сосёдка тряхнула головой и её обвисшие щёки дёрнулись. Это натолкнуло его на мысль о дёргающихся старческих грудях. Впрочем... земля...
И тут он понял. Точно. Именно этот запах. Гниль, гнилая плоть. Как можно было не узнать нечто, столь знакомое, что в своё время пришлось сжечь одежду?
– С чего вы взяли, что она гниёт?
– Не знаю! Но она гниёт! И лёгкая стала совсем! Видите? – она подкинула в воздух землю, что держала в руке. Та рассыпалась: несколько тяжёлых кусков упали сразу, но основная часть оказалась лёгкой, невесомой, она осела медленно и печально, словно пепел.
– Может вам кажется?
Соседка посмотрела оскорблённым взглядом, и ушла. Её ладони так и остались серыми. От земли. Разве земля серая?
Подул ветер. Зашумели деревья. Размеренный шелест успокаивал, навевал спокойствие, как шум крови в ушах. Он перехватил лопату и вышел к грядкам, по дороге пройдя до того самого места. Особенного места. Остановился – тут были густые кусты. Воткнул лопату в землю, приспустил штаны и помочился: обильно, но без удовольствия – по распорядку дня, выполняя некий ритуал.
– Я помню, я всё помню.
Затем снова взял лопату и теперь уже вышел к грядкам.
Мать и отец любили копаться в земле. Люди советской закалки, видевшие в собственной даче какой-то сорт свободы, возможность не чувствовать себя винтиками большого механизма. Покупаемая, меж тем, трудом на благо механизма другого.
– Ведь можно считать огород механизмом, так ведь? Ну... в какой-то мере. Маленькая экосистема. Растения. Животные. Жуки. Червяки. Чем это хуже СССР? А чем лучше. Если бы я знал.
В этом вся ирония одиночества: человек, который хочет быть один, рано или поздно понимает, что совсем один он быть всё-таки не может.
– В ход идёт всё, что угодно. Книги. Компьютерные игры. Чаты. Неумеренный онанизм. Разговоры с самим собой. Расположено в порядке снижения полезности.
И иначе – никак, иначе – никак. Впрочем, был ли выбор?
– С того момента, как я у...
Почтальонша прошла мимо, вопреки обыкновению не сунув газету в почтовый ящик. Странно. Она почти бежала. Может опаздывает куда? Человек махнул ей, удаляющейся, рукой и откинул особо большой пласт земли – тот улетел особенно далеко, рассыпавшись и осев серым туманом. А там, где пласт находился раньше, лежали мёртвые дождевые черви, столько, что хватило бы на целую горсть.
Он присел, чтобы посмотреть поближе: всё-таки глаза уже не те.
Да. Определённо. Черви и прочая живность, которую можно найти под землёй: все они мёртвые, влажные, недвижимые. Он взял несколько червей и поднёс поближе к лицу, чтобы лучше рассмотреть. Возникло желание съесть.
– Фу. В детстве я как-то съел червя. Они безвкусные. Повторять не хочу. – он выкинул их назад
Только сейчас он совершенно чётко осознал: это не рак мозга, что-то действительно не так. Только что же?
Куда уж тут копать. Он занёс лопату в сарай и зашёл домой.
Он долго пытался найти хоть что-нибудь в интернете или по телевизору. Но первый вскоре отключился. А второй транслировал лишь настроечную таблицу. Тогда человеку стало страшно. Он долго ходил по дому туда и сюда, в такт учащённому биению сердца, не решаясь выйти на улицу. Но когда выйти всё же пришлось, то он чувствовал себя, как пловец, собирающийся прыгать в воду с самой высокой в мире вышки.
Нужно было ехать. Куда ехать из посёлка? В город. Наверняка там расскажут в чём дело.
– В гараж. В гараж. Для такого дела...
Машина у человека была, но он так и не решился сесть в неё, хотя она стояла чистая, абсолютно чистая, почти новая, но... человек вышел назад из гаража и обернулся туда, в сторону кустов, в сторону значимого для него места. Почти пожалел о том, что не может сесть за руль и пошёл пешком в направлении железнодорожной платформы. Электрички ходят часто. Там явно должны быть люди.
По пути человек заглядывал туда и сюда, за заборы соседей, пытался вглядываться в зеркальность закрытых шторами окон. Нет. Никого. Силуэты ходят лишь в домах, смутные, нечёткие. А улица пуста. Лишь кое-где видны следы утренней работы: раскопанные грядки, выкорчеванная трава. Куда все делись? Человек сам не заметил, как перешёл на бег, лишь только колотьё в области печени в конце концов его оставило. Он почти пришёл к железнодорожной платформе. От неё, скрытой невысокими деревьями, исходил негромкий стук и многочисленный говор.
Там действительно были люди: шли целой толпой, шли по направлению из города, прямо по железнодорожным путям куда-то дальше, не останавливаясь. Человек прищурился и вгляделся, но сосчитать людей не смог: слишком их много, идущих, разговаривающих, что-то едящих на ходу. Некоторые выглядят хорошо. Некоторые... избитые, в грязной одежде, в крови.
Маленькая девочка с рожком мороженого в руках наклонилась, зачерпнула горсть земли, и высыпала прямо на красный шарик. С удовольствием начала лизать. Человека передёрнуло.
– Куда вы идёте, люди?
– Неужели ты не видишь? – ответил священник в грязной рясе, с разорванной золотой цепью, непонятно как державшейся у него на шее – Мы идём из города, человек. Ему больше неоткуда тянуть соки: ведь земля умирает. Неужели ты не видишь?
– Я вижу. Но зачем уходить?
– Попробуй её на вкус и ты всё поймёшь. – священник улыбнулся серыми с чёрным зубами. Стало ясно, что он действительно ел землю. – Я отрубил крест от цепи топором и выкинул его. Я не хочу вести за собой людей! Я иду с ними!
Человек удивился. Священник продолжал, экзальтированным, торжественным тоном.
– И птицы и звери и прочие твари земные, что пьют и едят от земли. Они мертвы. И город: ведь он тоже пил и ел от земли, значит он тоже мёртв!
– Они мертвы. – сказала молодая женщина в разорванной юбке, с потёками крови и слизи на ногах
– Мы все кушали землю! – сказал мужчина со свежим ножевым порезом на лице
Человек смотрел с платформы на людей, идущих по железнодорожному полотну, а они смотрели на него счастливыми, блаженными взглядами.
– И мы поняли! Нам надо идти туда!
– Куда?
– Туда!
– А зачем?
– Как зачем?
Они смотрели на человека глазами людей, говорящих очевидные даже малому ребёнку истины. Человек понял, что ничего от них не добьётся. Он покачал головой и двинулся назад к дому.
– Возникло было желание взять...
...горсть земли и хотя бы попробовать её на язык. Теперь земля не кажется несъедобной... да. Наоборот. Она серая как пепел, и... может быть это будет так, словно бы съесть неочищенную картошку, печёную в костре? Мы делали её... когда-то... Я... что же делать?
Его тихие размышления вслух прервали шедшие навстречу люди. Соседка (та самая, что была утром), и ещё пара малознакомых ему людей. Они шли неуверенно, словно нехотя, но в глазах их тоже светилась искорка блаженства и знания какой-то тайны. Соседка прошла мимо молча. Более молодая, но тоже весьма перезрелая, женщина жевала что-то, из уголков её рта стекала серая слюна. Третий же, мужчина, остановился и посмотрел шедшему навстречу человеку прямо в глаза.
– Знаете... ммм... – лысый и толстый – Я... сначала лизнул... словно пепел... а потом немного... она... Знаете, зря вы боитесь. Это не противно... ммм... Мне надо идти.
– Нам надо идти.
– Нам надо идти.
– А вы с нами?
Человек покачал головой. Бывшие соседи прошли мимо. Дул ветер. Больше звуков не было.
Тишина била в уши громовым пищанием. Всё вокруг казалось чем-то фальшивым. Ненастоящим. Выдуманным,
– , глупым. плохим, идиотским, дурацким. Почему? Что это вообще такое? Земля... – он пнул кирпич и ушиб ногу, – Господи, земля! Что за? – последнее слово склизкой улиткой соскользнуло с языка вниз. Это было неприятное ощущение. – Почему всё так?
Человек почувствовал себя нехорошо. Ещё и погода...
Сегодня солнце было особенно ярким, и даже ветер не спасал от пронизывающих до самых костей лучей. Даже тучи. Человек заметил, что туч много, очень много, но солнце всё равно ужасно пекло. Дойдя до дома и посмотрев на термометр, человек удивился:
– Тридцать градусов? Жарко...
Он пошёл домой, по пути снова взглянув на то самое место. Кусты пожухли и порядочно припали к земле. Перед тем, как зайти, человек вынес из дома воды и вылил их на кусты. Вода не впиталась в землю, смешавшись с лужицей мочи, оставшейся там с утра. Человек покачал головой и зашёл в дом. Он почти сразу же уснул, и, как любой человек, уснувший днём, да ещё и в жару, спал плохо и видел муторные, непонятные сны. Он проснулся под вечер, мокрым от пота. И понял, что проснулся не просто так.
Точнее...
– Что это?.. Шум...
шум... действительно, шум... кто-то ест. Рядом только молоток...
Человек сжал в руке ручку молотка, и аккуратно двинулся вперёд, через комнаты, в полнейшей тишине, не нарушаемой звуками с улицы, потому что их не было. Заметил, проходя, что шкаф с вещами родителей открыт.
– Что ты там искал? Или искала... Сесть жрать? Какая наглость... он что, не знал, что я дома? Не обыскал дом?
Кухня располагалась так, что тот, кто хотел поесть, мог сесть лицом ко входу, или же спиной. Третьего не дано. Наглый вор сел лицом от входа, он что-то ел из тарелки. Мышцы его спины двигались под рубашкой.
Человек с молотком опешил. Рубашка его отца. И брюки его отца, давно уже мёртвого отца. Тот, кто пробрался в дом, не только решил поужинать, но ещё и надел на себя одежду, которая была ему совсем в пору.
– Я знаю, что ты тут, сынок. – он не поворачивался, продолжал есть, – Ха-ха-ха! Вот просто знаю. Ты стоишь с молотком и мокрый, как мышь. Испугался? Ха-ха-ха! – неприятный смех, – Надо же. А в прошлый раз ты смелее.
Отец развернулся на табуретке и посмотрел прямо в глаза тому, кто стоял с молотком.
Тот выронил молоток и в испуге отступил назад. Да. Человек, сидящий на табурете, и только что евший суп, действительно был его отцом.
– Я... я... я же...
убил его. Этим самым молотком. Забил его до смерти. А потом разрезал и закопал там, в том самом месте. Двадцать лет назад. И приходил мочиться на его могилу каждое утро, каждое-каждое утро всех этих лет.
– Что поделаешь. – отец улыбнулся, зубы у него кое-где были сломанные, после тех ударов, – Я вернулся.
Человек хотел сделать шаг назад, но лишь ударился затылком о стену. Перед глазами у него вертелись картины проломленного черепа, выбитых зубов, склизких ошмётках чего-то на полу, боли, невыносимой боли, душевной и физической. А тот, кому полагалось быть мёртвым, сидел и улыбался.
– Из земли так легко выбраться. Как же я мог остаться там, внизу? Тем более, что... Ха-ха-ха! Ты был плохим, очень плохим сыном.
Вторая глава: про человека, его отца, продавщицу, еду и город
Человек стоял в гараже, крепко сжав в руке молоток, и смотрел, как его отец ходит вокруг машины, изредка оглаживая её рукой. Человек с некоторым неудовольствием заметил, что ощущает нечто, похожее на ревность.
– А ты ухаживал за ней. Она как новенькая, лучше, чем когда я был жив! Хотя я и сейчас жив. Ха! Ха-ха!
Человек не ответил.
Его отец снова обошёл вокруг машины, открыл переднюю дверь и сел на водительское сиденье. Словно стала менее напряжённой атмосфера в гараже... человек почувствовал себя немного легче и прислонился к стене, ощутив, что спина у него мокра холодным потом.
